Юрий Александрович Лебедев
Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том III. Книга I
Интервью с Ильей Юрьевичем Лебедевым,[101]
16.07. Илья Лебедев времён поездки с Жоржем.[102]
Ю.Л.: Что ты помнишь о поездке в автомобиле с Жоржем Абрамовичем Ковалем?
И.Л.: Мне кажется, что это были «Жигули» 1 модели, желтого или оранжевого цвета.
Ю.Л.: Отличная память! А кто ездил? Кто был в салоне?
И.Л.: Мне кажется, Жорж был за рулем, тетя Мила, ты, мама и я с Денисом[103]. Вот как-то так…
Ю.Л.: И это была поездка или просто катание?
И.Л.: Нет, это была именно поездка. Что-то связанное или с пионерлагерем, или детским садом. Нас забирали или отвозили. Скорее, забирали…
Ю.Л.: И тогда ты произнес эту знаменитую в нашей семье фразу…
И.Л.: А, это «Жорж, давай подберем»? Это связано с покрышкой, валявшейся на дороге. Я понимал, что покрышка – это ценность! Материальная ценность. Я и сказал: «Жорж! Останови! Подберем – пригодится!».
Ю.Л.: А откуда ты взял это обращение – «Жорж»? Тетю Милу скопировал?
И.Л.: Ну да, конечно. Никто ещё ведь не называл его так.
Н.О.Л.: Все ведь называли по отчеству…
И.Л.: Вероятно, перед этим последней обратилась к нему именно тетя Мила, вот я и скопировал её.[104]
<Сказанная Ильёй 40 лет назад фраза: «Подберём – пригодится!» как руководство к действию имела продолжение через много лет. В начале 2020 года он был с женой в Нью-Йорке. По моей просьбе они осматривали некоторые объекты, связанные жизнью и работой Жоржа. Мне хотелось найти что-то новое, какую-нибудь деталь, которую видел Жорж в 1941 году, на которую мало кто обращает внимание, но которую можно видеть неизменной и до сегодняшнего дня. И такую деталь они нашли – белые плитки облицовки и мозаика на станциях первой постоянной линии нью-йоркского метро.
16.08. К сожалению, на этом троне не мог сиживать ни агент Дельмар, ни студент George Koval…[105]
Илья «подобрал» эту деталь нью-йоркской городской среды на станции метро «Columbia Univercity». Она появилась в 1904 году,[106] и сегодня пригодилась для иллюстрации важного момента биографии Жоржа – именно с этой станции подземки он почти каждый день весны 1941 года ходил в Колумбийский университет и как студент Koval на занятия по органической химии, и как разведчик Дельмар для встреч с Кларенсом Хискеем и другими своими «подопечными»…
Жаль, что в то время на станции не было железного трона, присев на который Дельмар мог бы спокойно проанализировать какую-нибудь свежую «информацию для размышления» при принятии оперативного решения ☺.[107] А в феврале 2020 года у Ильи Лебедева такая возможность задуматься была…
16.09. Размышления на станции нью-йоркского метро…[108]
И он, как и в детстве, полезно для дела ею воспользовался.
В результате вы, читатель, можете увидеть ещё одну деталь нью-йоркской подземки глазами Жоржа:
16.10. Мозаика на станции «137th street City College».[109]
Это мозаика с эмблемой Городского Колледжа, которая часто мелькала перед глазами Жоржа в 1946–1948 годах, когда он учился в CCNY. На неё тогда, как и на брошенную покрышку на подмосковной дороге, Жорж не обращал внимания. А Илья заметил и решил: «Подберём – пригодится!» >
14.10.13
Беседа с Ириной Климентьевной Шмульян
16.11. И. К. Шмульян и Ж. А. Коваль на встрече, посвящённой 60-летию кафедры ОХТ, 1996 г.[110]
Разговор начинается с «долгов» – я передаю Ирине Климентьевне номера израильской газеты «Окна», где в публикации о Жорже Абрамовиче использован его автограф – дарственная надпись ей. Вместе с газетой я дарю свою книгу «Эвереттическая прагматика», где упомянут Жорж Абрамович Коваль. И спрашиваю, подписывая книгу: «Как правильно пишется Ваше отчество – через «и» или через «е»?». Ирина Климентьевна твердо говорит – «Через «и»! «Климентьевна», от имени Клим».
Я говорю о причине моего сегодняшнего визита – послушать её воспоминания о его «человеческих качествах».
Ю. Л. Итак – первый вопрос: Как Вы познакомились с Жоржем Абрамовичем?
И. К. Ш. Все началось с того, что я защищала диплом на полгода позже, чем все – была больна. После защиты Иван Николаевич Шокин спросил: «Куда ты хочешь распределиться?» Я выбрала то ли ГИРЕДМЕТ, то ли ГИНЦВЕТМЕТ, поскольку к тому времени мне немножечко надоел институт. (Очень много времени отнимала комсомольская работа. Хотя была она очень интересна – я ведь работала в комсомоле с Легасовым! А он был человеком незаурядным, наверно, такого же ранга, как Жорж Абрамович!) Но Иван Николаевич сказал: «Нет, ты останешься в институте!». Я попыталась спорить – «Кем я останусь? Руками я работать не очень умею…». Но он все-таки начал уговаривать меня не уходить, поскольку хотел оставить у себя на кафедре аспиранткой. Правда, сделать это тогда было нельзя – по положению выпускник должен был отработать по распределению, а только после этого поступать в аспирантуру. И Иван Николаевич договорился с Дмитрием Афанасьевичем Кузнецовым, что он возьмет меня лекционным ассистентом на кафедру ОХТ. После некоторых колебаний я согласилась. Это было в 1960 году. На кафедре тогда были Изабелла Эммануиловна Фурмер, Ия Евгеньевна Зубова, Софья Пантелеймоновна Кокуина и… Жорж Абрамович! Я всем одинаково улыбалась…
Ю. Л. То есть, Вы хотите сказать, что до этого Вы Жоржа Абрамовича не знали?
И. К. Ш. Нет, знала, конечно! Он ведь у нас лекции читал. В то время он один вел курс, читал лекции 6 потокам! Прибегал на лекцию и спрашивал у студентов: «На чем мы в прошлый раз остановились?». Но сейчас я этого не помню. Настоящее наше знакомство началось только на кафедре. Ко мне и Изабелла Эммануиловна подходила, спрашивала, что я собираюсь делать… И как-то Жорж Абрамович подозвал меня и спросил: «Ты вот всем улыбаешься, а для себя решила – с кем будешь работать?». И он предложил попробовать работать у него. Я ответила, что пока ничего не выбрала, поскольку не знаю, получится ли у меня что-то. Я могла бы заняться какой-нибудь химией в пробирках (дипломную работу я делала у Елены Леонидовны Яхонтовой на ТНВ). А вот никакую технологическую работу – сверлить, паять и т. п. – я делать не смогу, сказала я Жоржу Абрамовичу. Ну, вроде так и договорились. И я стала работать с Жоржем Абрамовичем. Начала читать литературу по его теме и, конечно, меня сразу поставили вести лаборатории по КИПам. А там – все эти электрические приборы – потенциометры и прочее подобное… И я со слезами на глазах разбиралась с этой электротехникой, мне было очень трудно!
В это время у меня родился сын (я даже хотела уйти с работы в связи с беременностью, но Жорж Абрамович уговорил меня остаться) и после возвращения из декретного отпуска (а он был тогда очень короткий!) Жорж Абрамович предложил мне тему диссертации по процессам и аппаратам. Я рассердилась: «Вы что делаете! Я же сказала Вам, что не могу сверлить эти тарелки!». Но он меня успокоил тем, что дал мне дипломника. Это был Тонда (Антонин) Шимечек, чех. Наверное, после А. И. Родионова, это был второй дипломник Жоржа Абрамовича. И мы вместе с ним начали осваивать тему. Тонда после окончания института у себя на родине достиг высоких постов, объехал весь мир, и мы продолжали общаться: он писал мне письма, звонил по телефону… Когда вышла книжка про Жоржа Абрамовича, я написала об этом Тонде и он связался с Жоржем Абрамовичем, поздравил его и у них завязалась переписка по интернету. В один из последних моих визитов Жорж Абрамович с восторгом от того, что он освоил интернет, показывал мне на экране компьютера фотографии внучки Тонды, которые тот ему прислал.
Ю. Л. А Вы с Жоржем Абрамовичем электронную переписку не вели?
И. К. Ш. Нет. Жорж Абрамович был круче, чем я, он мог все освоить, а я не смогла и я в этом виновата. Жаль, конечно, но мы общались по телефону.
Ю. Л. Возвращаясь к Вашему знакомству с Жоржем Абрамовичем, хочу спросить – Вас тогда его манера разговора, его американский акцент, не удивили?
И. К. Ш. Нет, я как-то не обращала на него внимания. Хотя наши кафедральные ребята – Гришин в особенности! – и «передразнивали» его (я не могла – нет у меня такого таланта!), да и мне все было понятно в его речи, а его акцент казался мне приятным. К тому времени я уже много общалась с иностранцами по комсомольской работе и слышала разные акценты. А на письме Жорж Абрамович был очень грамотным человеком!
Ю. Л. Ещё один вопрос о раннем времени Вашего знакомства. Собственно, знакомы Вы с ним тогда не были, Вы были студенткой в 1959 году. А в этот год состоялась первая американская выставка в Москве и приехала большая делегация. Как рассказывал Лев Гришин, часть её посетила Менделеевку и Жорж Абрамович по просьбе Кафтанова исполнял обязанности переводчика. И во время приема один из гостей вдруг сказал о том, что у Жоржа Абрамовича «очень приятный северо-западный акцент, похожий на говор жителей Айовы!». Это очень насторожило Жоржа Абрамовича – в составе делегации наверняка есть представители спецслужб, когда они вернутся, то напишут отчеты, и история с «айовским акцентом» менделеевского переводчика всплывет в штатах… И после этого его напрягал каждый шорох в ночной тишине – то ли «наши» за ним пришли, то ли «оттуда» уже добираются…
И. К. Ш. Нет, этой истории я не знала. Но вот по поводу тишины мне Жорж Абрамович говорил, что, когда он приехал сюда «оттуда», его поразила здешняя тишина.[111] Я думаю, что это объясняется тем, что «там» он был все время в напряжении. А здесь он жил на Ордынке, топил дровяную печь и, как он однажды обмолвился, постепенно избавлялся от «тех» страхов.
Ю. Л. А что Вы помните о переезде Жоржа Абрамовича на новую квартиру на Мичуринский проспект?
И. К. Ш. О том, как и почему он получил эту квартиру, я ничего не знаю. Но помню, что помогать при переезде от кафедры ездили Гришин и Семёнов. Там был ещё и приемный сын Жоржа Абрамовича, Валера Рудаков. На него, кстати, Жорж Абрамович частенько жаловался и немножко обижался – он себя вел не очень хорошо. Он ведь из «неблагополучной семьи» – его взяли от соседей… А Жорж Абрамович, как всякий добрый человек, хотя и переживал, но уступал ему… Ведь тогда Валера был он в какой-то степени смыслом жизни Жоржа Абрамовича. Но я, как человек не любопытствующий, не выспрашивала деталей…
Ю. Л. Да, Жоржу Абрамовичу «повезло» – и Вы не были любопытны, и Коля Харитонов не «влезал в душу»…
И. К. Ш. Да, так получилось… Но кое-что о «частной жизни» Жоржа Абрамовича я помню. Однажды – это было году в 63 – он лежал в больнице. У него обнаружилась какая-то опухоль в области желудка. А Жорж Абрамович был человек очень осторожный – разумно-осторожный в отличие от меня! – особенно, когда это касалось его здоровья. Если он грипповал вдруг, то на работу не ходил. Он даже из-за этого не пришел на мою защиту! Так вот, когда он попал в Боткинскую больницу, то очень испугался этого. Он боялся, что у него «самое худшее». И я ездила к нему в больницу. Не часто – у меня был маленький ребенок – но ездила. Там я встречалась с Людмилой Александровной. К сожалению, я заметила, что она относится к моим визитам как-то настороженно, может быть, она даже немного ревновала меня к Жоржу Абрамовичу. А меня не мучила совесть, и поэтому я не могла перед ней оправдываться… И когда выяснилось, что опухоль не столь опасна, я перестала ездить, чтобы не нервировать её… Ему сделали операцию, удалили опухоль, и он снова вернулся на работу.
Ю. Л. А не припомните, когда именно это было – весна, зима?
И. К. Ш. Я боюсь ошибиться, но мне кажется, что это было лето, я была легко одета…
Ю. Л. А когда Вы узнали, что Жорж Абрамович – разведчик?
И. К. Ш. Я не помню… Может быть, когда он читал нам курс, кто-нибудь из студентов сболтнул? Но я этого не помню… Но то, что он был разведчиком, такая информация у меня была. Может быть, это было связано с тем, что как раз в это время, где-то в начале 60-х, он пытался поехать на конференцию в Чехословакию, но ему отказали. Уже потом, много позже, но до того, как его «признали», вспоминая об этом, я даже позорила Жоржа Абрамовича за то, что он не отстоял себя. Я говорила: «Как Вам не стыдно! Я бы на Вашем месте пошла к Вашему начальству и рассказала бы, что Вы… Вот «такой-сякой»… Что так нехорошо… Ну почему вот Василий Иванович <Грачев> все имеет, а Вы просто «рядовой» и ничего не имеете? Ну почему Вы не можете это сделать?». Но он как-то всегда уходил от ответов мне.
Ю. Л. А вот ещё один интересный момент как раз того времени – в 1964 году Жорж Абрамович вступил в партию. Вы не помните, как это происходило?
И. К. Ш. Это почему-то совсем мимо меня прошло! Я к вступлению в партию относилась с осторожностью… Хотя мне предлагали вступить в партию очень хорошие люди – Иван Николаевич Шокин (когда я отказалась, он меня спросил: «Ты что, взносы не хочешь платить?»), Афанасий Иванович Малахов (я тоже отказалась), звал и Легасов (я тогда ещё подумала – «Ну, куда мне! Что такое я, и что – Легасов!»)…
Ю. Л. Хорошо, вернемся к биографии Жоржа Абрамовича. Вы знали о том, что он был в Америке не только в молодости? Может быть по его «обмолвкам», «оговоркам»?
И. К. Ш. Нет, никогда я такого не замечала. Но я знала от кого-то из той студенческой группы, где он был куратором (но не от Гильденблата), что он рассказывал ребятам этой группы об Америке. Но что он рассказывал, я не знаю, я там не была…
Ю. Л. А вот вопрос, который я задаю всем, хорошо знавшим Жоржа Абрамовича. Почему, как Вы думаете, Ковали в 1932 году уехали из Америки?
И. К. Ш. Нет, не знаю… Хотя он рассказывал мне о своих родственниках… Как-то – о приезде брата, о своих племянницах Гале и Гите, показывал фотографии, когда я была у него дома. Но ничего о причинах отъезда я не знаю…
Ю. Л. Но я сейчас не о знаниях Ваших спрашиваю, а о Ваших размышлениях об этом… Жили люди себе, жили и вдруг стронулись с обжитого места…
И. К. Ш. Вы знаете, размышлять я об этом просто не имела времени – у меня мама умерла в 1966 году, и семейные дела – муж, малолетний сын, заботы по хозяйству – просто не оставляли времени на такие раздумья. Хотя Жорж Абрамович показывал мне дома фотографии своего отца – он ведь был плотником, из рабочих… Да и сам Жорж Абрамович был прекрасным мастером. Он, например, мастерил себе табуретки… Он ведь поначалу жил очень бедно. Мне рассказывала Тося – Антонина Григорьевна Кузнецова – что когда Жорж Абрамович приходил в калошах и снимал их, они с Валей Воробьёвой вместе «влезали» в эту калошу: одна поставит ногу, и другая! По длине в калошу вставали как раз обе туфельки – такая большая была нога у Жоржа Абрамовича. Это очень веселило Тосю и Валю и они смеялись над этим… Но при таком размере обуви ему нужно было хорошо питаться, и они, замечая, что он голоден, подкармливали его… Мне Тося рассказывала, что он жил довольно бедно – приносил с собой молоко в бутылке и уносил бутылку, чтобы ее сдать… Помните, в наши времена она стоила 15 копеек? Но я не знаю, почему они уехали…
Ю. Л. А что Вы можете сказать об отношении Жоржа Абрамовича к различным военным юбилеям и праздникам? Он ведь до 1989 года был «нелегалом»: именно в этом году в его военном билете появилась запись о том, что он – ветеран войны.
И. К. Ш. Вы знаете, Жорж Абрамович, как и я, довольно равнодушно относился ко всему этому. Но на всех этих мероприятиях он «как надо», так себя и вел. И вообще, он не был эмоциональным человеком, во всяком случае, публично не проявлял своих эмоций…
Ю. Л. Да, конечно, то, что Жорж Абрамович свои эмоции «держал в рамках», это очевидно… И в общении с людьми умел выглядеть «не эмоциональным». А уж что было у него «внутри» – не нам судить!.. И потому здесь тоже к Вам только оценочный вопрос: как он относился к власти? Он был «советский человек»?
И. К. Ш. Он никогда не ругал Советский Союз! Я от него не слышала ни одного критического слова! Может быть, это потому, что мы никогда не вели с ним этих бесед, но мне кажется, что он искренне верил в то, что было у нас… А я верила точно – иначе я бы никогда не занялась комсомольской работой. И у меня чиста совесть – я никого не «посадила», никому не сделала никакой гадости… И мои студенческие группы – те, в которых я была куратором – до сих пор собираются, и меня извещают и у меня бывают… И мы уже теперь (а им уже за 60 – они все бабушки!) в друзьях, помогаем друг другу, если нужно – и деньги собираем…
Ю. Л. Ещё один оценочный вопрос. Как Вы считаете, был ли Жорж Абрамович «житейски смелым» человеком?
И. К. Ш. Да, он был очень смелым человеком![112] Вот, например, именно «житейский случай». Когда дочери одной из сотрудниц Менделеевки с очень влиятельной кафедры Жорж Абрамович поставил двойку по нашему курсу автоматизации, была написана жалоба. Дело дошло до того, что повторный экзамен проводился в присутствии проректора – Бориса Ивановича Степанова. Жорж Абрамович снова экзаменовал и снова поставил двойку. И Борис Иванович согласился с ним. А за этой жалобой стояли «серьезные силы». И такое поведение Жоржа Абрамовича стоило многого! Но это не была безрассудная смелость. Он и осторожность имел – иначе как бы он смог прожить такую жизнь! Вот и его отношение к собственному здоровью – пример житейской осторожности. Так и нужно поступать, хотя то, что он не пришел на мою защиту из-за того, что температурил, тогда меня расстроило. Но это было тогда. Сейчас я понимаю, что он был прав – он уже сделал все, чтобы моя защита прошла благополучно… Сколько он сделал для этого! Сколько мы с ним спорили, даже ругались! Уходили в рабочий кабинет Сулименко[113] и там обсуждали текст – до хрипоты. Я пыталась отбить каждое слово! Но, поскольку я в технике вообще мало что понимаю, если бы не Жорж Абрамович, я бы никогда не защитилась. Так что защита была так подготовлена, что и без него прошла очень хорошо, так, как и должно было быть после его трудов!
Ю. Л. А Вы не помните, почему он ушел с кафедры? Это было из-за ухудшения здоровья Людмилы Александровны?
И. К. Ш. Да-да, именно из-за этого! Мне он сказал, что она плохо себя чувствует. Меня тогда на кафедре все просили – ты уговори его остаться. Но я не стала делать этого – раз он сам принял такое решение, что же я буду его уговаривать? И я не стала говорить с ним на эту тему.
Ю. Л. А после ухода он возвращался на кафедру? В трудовой книжке есть такие записи – о его временной работе?
И. К. Ш. Нет, я этого не помню. Может быть, он занимался переводами. Он ведь переводил книгу Изабеллы Эммануиловны на английский, какие-то дела были у него с Р. Г. Головчанской с кафедры электрохимии… Но на преподавательскую работу он уже не возвращался никогда! И я помню, что однажды мы виделись с ним, мне нужно было выяснить вопрос какой-то из курса автоматики, он рассмеялся и сказал: «Ну, что ты! Я уже этим не занимаюсь, буду я ещё над этим думать!».
Ю. Л. А после его ухода с кафедры вы с ним часто общались?
И. К. Ш. Общались редко, я уже имела 2-ю группу инвалидности, да и по характеру я домоседка, а перезванивались часто!
Ю. Л. А Вы помните, как он показывал Вам свой знак «Ветеран разведки»?
И. К. Ш. Да, мы были у него с Колей Харитоновым и он перед нами немножко хвастал этим знаком. Фотографии показывал… Я вообще говорила ему, что есть у него это качество – похвастать. Но я его понимаю – он тогда был очень рад нашему приходу!
Ю. Л. Он, как я помню сказанное Вами во время нашей прошлой встречи, выбрал себе биографа в лице В. Лоты из многих, кто заинтересовался им после первой публикации о нем как разведчике?
И. К. Ш. Да, именно это он сказал. Сказал, правда, как-то неуверенно: «Я долго колебался… Но все-таки решил – раз он открыл эту тему, то пусть он ее и ведет…»
Ю. Л. Я его понимаю… Но Лота ведь не сам «открыл» тему, ему ее открыли, вернее, «приоткрыли». И Лота был скорее инструментом, через которого в эту приоткрытую щелку вместе с реальными фактами пускали и туман «дозированной дезинформации». Я, например, зная Жоржа Абрамовича и некоторые его семейные обстоятельства, не верю, что его вербовка произошла так, как описал Лота – дескать, Жоржу Абрамовичу предложили и он тут же согласился работать на ГРУ…
И. К. Ш. А Вы знаете, я могу в такое поверить. Жорж Абрамович всегда стоял как-то выше житейского… Порой я заводилась от чего-то, а он был спокоен… И он говорил: «Ты мудрая…», но сам оставался в стороне… Мне иногда казалось даже, что он пуглив, но теперь я понимаю, что это происходило от его жизненного опыта…
Ю. Л. А как Вы считаете, почему он не защитил докторскую?
И. К. Ш. У меня есть объяснение. Во-первых, он был человеком, разумно относящимся к своим силам. Он настолько был предан своему курсу, так много энергии тратил на него – курс-то ведь на общей кафедре! – что у него просто не было физической возможности заниматься серьезно еще чем-то. А он ещё таскал нас на выставки, читал книги… Докторская на общей кафедре – это подвиг или халтура. Но работать до двух часов ночи и потом получить инсульт как у меня? Это неразумно… (Он, кстати, когда я слегла с инсультом, корил себя, говорил мне: «Это я тебя довел…»). Во-вторых, он человек рациональный. И деньги он получал, подрабатывая переводами – словарь кафаровский, многое другое… Да и вел он хоздоговоры, которые приносили деньги. И их ему хватало, он мне об этом говорил. Зачем ему нужна была докторская?
Ю. Л. Вы совершенно правы: докторская на общей кафедре – это либо подвиг, либо – халтура. К подвигу он был не готов, а халтурить просто не умел ☺.
А кого из менделеевцев вы могли бы отнести к личным друзьям Жоржа Абрамовича?
И. К. Ш. Он очень неплохо относился к Родионову. Они ведь в молодости вместе на футбол ходили, он был первым его дипломником…
Ю. Л. А Борис Иванович Степанов?
И. К. Ш. Они уважительно относились друг к другу, но к близким друзьям я бы его не отнесла.
Ю. Л. Вы точно сказали «неплохо относился», «уважительно относился», но это ведь не характеристики дружества. А «настоящие друзья» у него были?
И. К. Ш. Вы знаете, по-моему нет… Вот и ко мне он хорошо относился. И я могла рассказать ему многое, чего не стала бы говорить кому-то ещё… Я человек открытый, а он был бесхитростный… И он не был, в отличие, скажем, от Изабеллы Эммануиловны, человеком «громким», он и не хотел таким быть!
Ю. Л. Ирина Климентьевна! У меня к Вам просьба. Сделайте мне маленький подарок!
И. К. Ш. Попробую. Если смогу – сделаю… А, может, откажу?.. Вы не требуйте от меня того, чего я не могу. Ну, например, я очень не люблю фотографироваться. Есть у меня такой дефект. Вы видели, что меня практически нет на кафедральных фотографиях? А там, где я была, я свое изображение вырезала – начиная с десятого класса школы. Вы не потребуете от меня фотографироваться?
Ю. Л. Нет, не потребую, а просто попрошу… Вы посидите одну минутку, а я Вас сфотографирую ☺.
И. К. Ш. Ни в коем случае! Упаси Бог! Вы видите – я как чувствовала! Недаром Жорж Абрамович называл меня мудрой!
Ю. Л. Хорошо! Я надеюсь, что именно поэтому мне удастся ещё переубедить Вас в этом вопросе…
И. К. Ш. Я совсем не считаю, что всегда права… Вот, например, я поставила четверку Жоре Каграманову и тройку Сущеву на экзамене по автоматике и до сих пор мучаюсь этим. Переживаю потому, что вообще у меня был принцип – если я кого-то мучаю на экзамене, то ставлю ему высшую оценку из тех, которые можно было бы поставить. И я пыталась поставить ему четверку, но задаю вопрос – а он не отвечает. Ещё вопрос на четверку – опять не отвечает… И я поставила тройку… А ведь я его измучила! И он это помнит…[114]
Ю. Л. Ещё один момент. Скажите, как Жорж Абрамович относился к литературе, к поэзии, вообще, к «гуманитарии»?..
И. К. Ш. Мне трудно сказать… Он читал много, но в основном на английском. И, может это и смешно звучит, мы мало разговаривали на «посторонние темы». В основном общение было «по делу»… Мне действительно трудно было в этом предмете – автоматике. Я ведь и дома ничего починить не могу… Я очень плохо работаю руками… Правда, однажды мы с Изабеллой Эммануиловной были у него на даче. Людмила Александровна собирала клубнику и попросила нас помочь.[115] И я, по наивности, подумала, что это мы им с Жоржем Абрамовичем, собираем клубнику, и постаралась как можно больше набрать, а потом оказалось, что она отдала её нам! Я так себя корила! Но потом, кстати, мы с Людмилой Александровной очень ладили, переговаривались – у нее был очень приятный голос по телефону! И у меня даже есть рецепт варенья, который написан её рукой для меня… А после ее смерти, он говорил мне, что ему… скучно жить без нее… Они хорошо жили, очень уважали друг друга…
Ю. Л. Да, и у меня и тогда, когда я их знал, и, особенно, теперь, после знакомства с их перепиской, укрепилось такое впечатление – это была очень счастливая семья с очень несчастливой судьбой…
И. К. Ш. Согласна, судьба у них была тяжелая – десять лет разлуки, потом эта история с Валерой, их приемным сыном – Жорж Абрамович часто говорил об этом…
Ю. Л. Спасибо, Ирина Климентьевна, Вы рассказали очень важные вещи.
И. К. Ш. Всё, что знала, рассказала искренне. Но, конечно, может я в чем-то и ошибаюсь, что-то не так воспринимаю ☺…
Ю. Л. Вы сказали главное слово – «искренне»! Если высказывается искреннее суждение, оно не может быть ошибочным. «На самом деле» – это всегда то, что ощущается искренне.
И. К. Ш. Я с Вами совершенно согласна – каждый смотрит под своим углом зрения и каждое искреннее мнение – правда!
15.10.13
