Юлия Мидатовна Аметова
То, что помню
Часть 4. Вокруг словесности
1. Дамская фантастика
Женская литература весьма разнообразна – есть дамский любовный роман, есть семейные саги, есть учебники по домоводству, а есть женская фантастика. Когда это Андрэ Нортон, Кэрол Берг или Ольга Ларионова – я мысленно признаюсь в любви, делаю реверанс или отвешиваю земной поклон (шляпы пусть снимают мужчины). Но есть и другая женская фантастика, замечательная в своем роде и неповторимая по стилю. Вот несколько цитат из этих романтических произведений (это не перевод, а оригинал, но автора не назову, сборник издан в 2000 году, и многие узнают автора сами).
Итак…
И только в час, когда шевелится Мироздание, ты внезапно видишь непонятные тени
Две стальные химеры, чуть-чуть поглоданные микроскопическими зубками вакуума, медленно, с опаской, сближались…
Со дна черной воронки поднимались испарения еще большего мрака… Они вгрызались в человеческое «Я», скапливались в подсознании…
Ей хватило кусочка миг…
Эмоции – признак слабости. Но те, которые она сейчас испытывала, не принадлежали к этому основному подмножеству чувств.
Только шок, шок, идущий из глубин интеллекта.
Тело ужасно мешало, норовило дергаться.
Два глаза – как два сгнивших, некогда драгоценных камня.
«Коллапс личности необратим» – эта мысль очень походила на обычную, но ее по-явлению не предшествовала никакая подготовительная активность мозга.
А жалкий огрызок, оставшийся от Сторожа Ворот, витал на Уровне Мира-Без-Бурь. Огрызок был способен только на смутное осознание своего существования и бесконечное наслаждение этим чувством.
Зеркальный металл был немного обсосан солнцем.
А она стояла на островке, среди этой жижи и гниющего неба.
В общем, как это часто бывает, автор хотел как лучше, а получилось как всегда.
2. Пощечина ниже пояса
Образованный, интеллигентный человек должен читать книги в подлиннике. Я к образованным себя не причисляю, но читать люблю, поэтому поглощаю переводы не реже, чем оригинальные тексты на русском. Читаю все подряд, в том числе и детективы, и дамские романы, и приключенческие истории. И тексты иной раз повергают меня в мучительные сомнения.
Ну вот, к примеру, только вчера читала дамский роман с претензиями на литературность, и пожалуйста: "Он уронил поцелуй на ее поднятое лицо". Возможно, в английском языке есть идиома, которая буквально переводится именно так. Но в русском тексте это выглядит, как в известном анекдоте: "Штирлиц поднял глаза…"
А вот еще. В книге, рассказывающей об Англии 13-го века говорится (цитирую дословно):"На церковном витраже был изображен Сент-Джон баптист". Только через минуту до меня дошло, что имеется в виду Святой Иоанн Креститель.
Понятно, что на русский не переводятся имена людей и подлинные названия местностей, но если речь идет о персонаже, который в русском языке имеет совершенно точное имя и обозначение – то почему появляется такое?
Или совсем удивительное – в романе из жизни древних греков красуется фраза: "В храме находилась статуя Зеуса, произведенная Фидеусом." Вообще-то работа переводчика, владение несколькими языками и гуманитарное образование предполагают определенное общее развитие. Но здесь даже особого развития не надо – еще с советских времен в учебниках истории древнего мира для пятого класса имеется картинка со статуей сидящего бога и подписью: "Зевс работы Фидия". Неужели переводчик ее никогда не видел? И не знает, что в русской литературной традиции верховный олимпийский бог – это Зевс, а не Зеус? И, переводя с английского, не сообразил, что латинское окончание "ус" в греческом имени "Фидий" значит только то, что англичанам сведения о древних греках достались от римлян? И не понимает, что "производят" продукцию легкой промышленности, а статуи по крайней мере "создают"?
А средневековые королевы и придворные дамы, "одетые в сатин и вельвет"? В английском языке бархатистые ткани называются "velvet", а шелковистые, с блестящей поверхностью – "satin". Но в русском языке сатин – это хлопковая ткань с шелковым переплетением нитей, а вельвет – простецкий, тоже хлопковый, материал в рубчик, из которого когда-то шили джинсы и куртки. Королевы не носили этого, они наряжались в шелк и бархат!
Кстати, о коронованных особах. Понятно, что переводчики 18 века, от которых пошла наша школа перевода, не всегда были правы. Но если столетиями в русских текстах шотландские короли, носившие имя Джеймс, обозначались как Яков, королева Элизабет в русских переводах именовалась Елизаветой, а несчастный казненный Чарлз Первый был для россиян Карлом Первым, и все к этому привыкли, то воспроизведение правильного произношения этих имен чаще всего запутывает читателя, и он не понимает, о ком речь. Это все равно, как если бы вместо "Лондон" мы в русской речи начали говорить "Ландон", что, несомненно, правильнее, но сбивает с толку русскоязычных собеседников.
Или такой вариант, тоже с ходу не воспринимающийся. Французский аристократ в книге говорит: "Наша парижская гостиница сгорела во время революции…" И что прикажете думать читателю? Что этот изысканный господин действительно держал гостиницу или постоялый двор? Хорошо, если читатель все же вспомнит, что слово "отель" в 18-м веке означало городской барский особняк, и только потом стало означать гостиницу. А переводчик не вспомнил.
Или фраза, в которой крупного сложения человек "заблокировал собой проход"! В английской речи, может быть, и нет этих тонкостей, но переводчик же должен учесть, что в русском тексте может быть "заблокирован" законопроект или банковская карточка, но человек может только попросту "загородить собой проход"!
А в другом месте взволнованная девушка, сидя с молодым человеком за обедом, безуспешно пытается "сконцентрироваться на котлете"…
Возможно, я просто придираюсь к мелочам. Но когда негодующая героиня говорит герою: "Твой поступок по отношению ко мне – это пощечина ниже пояса!", невольно начинаешь задумываться: если пощечина была ниже пояса, то где было лицо?
3. Аленький цветочек
Сколько в мире бродячих, всеми любимых сюжетов!
Вот посмотрела я как-то еще одну киновариацию на тему "Красавица и чудовище", на этот раз французскую. До этого я, конечно, читала "Аленький цветочек" Аксакова и как-то раз посмотрела мюзикл "Красавица и чудовище" в постановке американского театра, чье название уже забыла. И если сравнить все эти варианты, получается интересная картинка.
В американском спектакле отец Красавицы был ученым-изобретателем, дочка у него только одна – Красавица, и попадает он в замок Чудовища случайно. Замок, в котором живет Чудовище, полон оживших, имеющих душу вещей, которые помогают своему хозяину. Красавица, которая дома помогает отцу в постройке чудо-механизмов, сразу находит общий язык с вещами. А Принц-Чудовище ничем особенным не отличается, разве что превращен был в Чудовище за грубость к волшебнице и неряшливость к вещам.
Во французском варианте отец Красавицы – разорившийся купец, а семья большая – у Красавицы три брата и две сестры. Весь антураж – из 19-го века, все детали продуманы, и кажется, будто рассказывается реальная семейная история, а не условный, с детства знакомый сюжет. И главное в нем – любовь. Нетерпеливая любовь Принца-Чудовища к волшебнице-жене, возрождение его души – через любовь к Красавице, даже разбойник и разбойница, преследующие героев, пылко любят друг друга. И наказан Принц превращением не за что иное, как за пренебрежение словами и желаниями любимой.
Русский вариант, на мой взгляд, ближе к французскому – тоже имеется деятельный купец-путешественник и его семья, впрочем, не столь многочисленная. Но что интересно, в сказке Аксакова выходят на первый план отношения и характеры людей. Принц превращен в зверя лесного, чудо морское злой колдуньей, чтобы наказать его отца, сам же он в этом не виноват. В несчастье своем он не сдается и старается заманить на свой остров девушек одна из которых разглядит в Чудовище – человека. А зловредные сестры Красавицы имеют почти реальные характеры. Сколько таких людей на свете – не хотят действовать сами, а потом завидуют тому, кто был деятелен и за это награжден судьбой, больше того – стараются испортить счастливцу или счастливице жизнь.
Бродячий сюжет в разных странах стал выглядеть по-разному. Высокотехнологичные американцы в своем варианте сделали основой всего чудесного вещевой трюк и изобретательство. Французский вариант сблизился с куртуазным рыцарским романом. А русский – с реалистической русской литературой, где ни один персонаж не действует без причины, а причины – в самих людях и их отношениях.
Традиции, однако!
4. Загляните в первоисточник
Большинство современных людей знают произведения литературы прошлого либо по школьной программе, либо по фильмам с классическая фантастическая вещь – "Машина времени" Уэлса. Кто читал ее по-настоящему? Не зная заранее сюжета, не видя постоянных ссылок на жуткий мир элоев и морлоков в статьях о фантастике, не видя современных голливудских фильмов? Да мало кто. "Машина времени" популярна, о ней говорят – но ее не читали. Во всяком случае, мне так кажется. Все, кто говорит и пишет об этой книге, видят в ней только жуткий мир, где одни живут счастливо и беспечно при свете дня, но предназначены на убой, а другие тяжко трудятся в страшных подземельях и злобно пожирают обитателей светлого мира. Получается страшилка, в которой не ясно, ни почему такое вышло, ни зачем такой мир нужен.
Я тоже воспринимала "Машину времени" именно как страшилку, даже в подростковом возрасте не стала читать ее – а зачем, когда и так знаешь, в чем дело и чем кончится? А вот несколько лет назад мне подарили собрание сочинений Уэлса, и я стала из него выбирать и читать то, что раньше не читала. И какое же было для меня открытие, когда я оценила жесткую целеустремленность морлоков и безвольное чванство элоев, считающих себя элитой и высшей формой жизни! Я так и ахнула – да ведь это же социальная сатира, прямолинейная, но при этом отлично написанная! Ведь "мораль сей басни" и "идея сей книги" при спокойном чтении ясна, как день: "Тот, кто считает себя элитой, но при этом не желает заниматься никакой полезной деятельностью, дождется того, что будет откормлен и съеден на обед!". В начале революционного двадцатого века это, должно быть, звучало весьма остро, да и теперь еще не вполне устарело. Просто удивительно, что даже в советское время никто из идеологизированных критиков не обратил на эту идею внимания. И все старательно повторяли друг за другом: "Жуткий мир, антиутопия…". Да, жутко, что элоя съели на обед, но гораздо более жутко, что все остальные элои продолжают считать себя избранными и не понимают собственной бесполезности во всех областях, кроме кулинарной.
А вот "Франкенштейн" Мэри Шелли. Чуть не все крупные киностудии мира "отметились" на этом сюжете за последние сто лет. Особенно Голливуд старается. И что мы видим? Снова и снова одна и та же страшилка, столь любимая американскими кинематографистами: результат научного исследования, жуткое рукотворное создание, вышедшее из-под контроля своего создателя, именно этого создателя и губит. И вывод – не надо было такое создавать! Не знаю, почему в самой технически передовой стране мира общество требует, а авторы массово создают фильмы и книги с такой идеей, но факт – это их любимая идея. А что касается "Франкенштейна", то в первоисточник, в повесть Мэри Шелли, кажется, никто вообще не заглядывает. А эта повесть совсем не о создании, взбунтовавшемся против создателя.
Сюжет там построен на том, что человек, созданный Франкенштейном из разрозненных частей тела разных людей и оживленный электрическим током (сколько надежд возлагали на электричество в девятнадцатом веке!) пытается жить среди людей и помогать им. Он уходит из лаборатории, чтобы познать мир, но мир не хочет знать уродливого субъекта, собранного из кусочков. Он хочет помочь, а его гонят, он спасает ребенка, а его хотят убить за похищение. А когда несчастное чудовище приходит к своему создателю и жалуется на несправедливость, то Франкенштейн гонит его от себя: "Пошел вон, урод!". И вот тогда-то, в самом финале, как результат всеобщей несправедливости и происходит тот самый бунт. Терпение-то даже у чудовища не бесконечно! И вывод напрашивается сам собой, простейший, как в старинной народной сказке – не смотрите на внешность, судите человека по делам, даже если с виду он чудовище. И именно этот смысл истории о Франкенштейне и его чудовище забыт напрочь. Очень зря.
Конечно, вы можете сказать, что всякий понимает художественное произведение по-своему. Это верно. Когда-то на литературном семинаре я заметила: если при обсуждении рассказа послушать только отзывы, не читая сам рассказ, можно решить, что все говорят о разных рассказах. Каждый видит в рассказе своё. Но основную идею, если она вообще есть, как правило, все понимают сходно или даже одинаково. Поэтому ее не надо ни терять, ни тем более подменять другой идеей.
5. И добродетель стать пороком может…
Помните ли вы «Ромео и Джульетту»? Ну конечно!
Нет повести печальнее на свете,
Чем повесть о Ромео и Джульетте…
И еще одна фраза – не избитая, но многим запомнилась:
И добродетель стать пороком может,
Когда ее неправильно приложат…
Но если заглянуть в самый распространенный сейчас перевод "Ромео и Джульетты", перевод Пастернака, там этих слов нет. Там есть
Но повесть о Ромео и Джульетте
Останется печальнейшей на свете
И
Полезно все, что кстати, а не в срок
И благо превращается в порок.
Сами по себе эти фрагменты вполне хороши, но почему-то так и не смогли заслонить в нашей памяти слова из старинного перевода Грекова и немногим более позднего перевода Щепкиной-Куперник.
А вот концовка стихотворения Киплинга, о духовных личностях – «детях Марии» и тружениках – «сынах Марфы». Перевод Топорова выглядит так.
Мариины сыны блаженны, за них и с ними Небеса,
И благодать, – и, несомненно, они творили чудеса.
Они, внимая, понимают Господне Слово, Вечный Зов.
Они на Бога уповают, а Бог на Марфиных сынов!
А вот другой перевод.
А Детям Марии чего желать? Они знают – ангелы их хранят.
Они знают – им дана Благодать, на них Милосердья направлен взгляд.
Они слышат Слово, сидят у ног и, зная, что Бог их благословил,
Свое бремя взвалили на Бога, а Бог – на Детей Марфы его взвалил.
Здесь выдержан ритм оригинального стихотворения, и это очень хорошо, это приближает перевод к Киплингу. Но если бы первым я прочла в свое время именно этот, второй перевод, я всерьез усомнилась бы, что Киплинг такой хороший поэт, как считают англичане.
И снова Шекспир. Можно перевести концовку двадцать пятого сонета вот так:
Воитель, побеждавший весь свой век,
Сраженье в жизни проиграв одно,
Забвенья рокового не избег:
Ему воспрянуть снова не дано.
Моей судьбе привык я доверять.
Кроме любви, мне нечего терять.
Если бы мы, русскоязычные читатели, имели только этот перевод, мы никогда не обратили бы внимания на старинного поэта по фамилии Шекспир. Но его можно было перевести и по-другому.
Военачальник, баловень побед,
В бою последнем терпит пораженье,
И всех его заслуг потерян след.
Его удел – опала и забвенье.
Но нет угрозы титулам моим
Пожизненным: любил, люблю, любим.
Это перевел Маршак, другого такого переводчика нет.
Когда-то давно Леонид Мартынов писал в собственных стихах, обращаясь к поэтам прошлых времен:
Я не могу дословно и буквально
Как попугай вам вторить какаду!
Пусть созданное вами гениально,
По-своему я все переведу.
Это возмутило Корнея Ивановича Чуковского. "Боюсь, что в ответ на его декларацию учтивые читатели скажут, что хотя в другое время и при других обстоятельствах они с большим удовольствием прочитают собственные стихи переводчика, но сейчас, когда им встретилась надобность ознакомиться по его переводу с шекспировской трагедией "Гамлет", они считают себя вправе желать, чтобы в этом переводе опять-таки было поменьше Мартынова и возможно больше Шекспира." – ядовито рассуждал он. И, наверное, был прав, ведь он и сам был прекрасный переводчик, кому знать, как не ему? Но кто теперь сможет понять, что именно было в душе у Шекспира, когда он писал свой сонет или "Гамлета"? И чем измерить, кого именно больше в переводе – Шекспира или Маршака, Киплинга или Топорова? Так не лучше ли написать перевод так, чтобы это были выразительные, запоминающиеся стихи? Ведь если бы хорошие переводы не были в первую очередь хорошими стихами, мы вряд ли бы стали оценивать их точность и близость к оригиналу – мы бы просто не дочитали их до конца и больше никогда о них не вспоминали.
Научность подхода – это замечательно. Но однажды я видела перевод Винни-Пуха, где всё было переведено по науке, а в сносках объяснялось, что именно Милн имел в виду в каждой фразе, но читать было невозможно. Мне все равно, кого больше в Заходеровском переводе – Милна или Заходера, но с детства я помню «Винни-Пуха» наизусть, и уже несколько поколений его помнят, и так и должно быть. Можно перевести стихи со скрупулезной точностью и потратить массу времени на выяснение жизненных обстоятельств и переживаний автора в то время, когда он эти стихи писал. Но если не добавить к этому собственного дара стихотворца и не пытаться сделать свой перевод просто выразительным и запоминающимся стихотворением, вся точность будет напрасна.
И добродетель стать пороком может, когда ее неправильно приложат.
6. Старинные слова
Были мы как-то с мужем в Суздале. Заплутали немного среди старых домов, извилин реки и сырых лугов, похожих на болото. Смотрим – идет через заросший лопухами луг какая-то тропинка в ту сторону, куда нам надо. Но там впереди река, и есть ли мост – неизвестно. Рядом маляр – молодой человек лет двадцати пяти в подшлемнике – красит церковную стену. Спросили у него дорогу, он отвечает:
– Идите спокойно, там можно перейти через реку, там лава хорошая!
Пошли. Муж говорит мне:
– Что он сказал, там лага? Но лага – это же брус! Мы что, по брусу пойдем через реку?
Я зашевелила извилинами. Кажется, парень сказал, не лага, а лава. А что это такое? И вспомнила – у Некрасова в "Крестьянских детях" сказано: "На лаве, где матка полощет белье…". А где в старину полоскали белье? На дощатых мостках, такие мостки и до сих пор есть на прудах и реках. Значит, там может быть что-то дощатое, напоминающее мостки. Говорю:
– Пошли посмотрим, там пешеходный мостик может оказаться.
Он там и оказался – дощатый пешеходный мостик с берега на берег, совершенно новый – определенно лава хорошая!
И надо же, как интересно оказалось – слово, уже в девятнадцатом веке редкое и старое, уцелевшее в ярославском имении Некрасова, дожило до века двадцать первого в туристском городе Суздале! И не у бабки старой оно уцелело, а у молодого человека.
И еще есть много интересных старых слов, которые продолжают жить в нашей обычной речи. Вот, скажем, лет двадцать пять назад мой муж сказал мне:
– Брюки надо новые покупать – старые совсем понизу обремкались!
Я тоже не сразу поняла, что это значит. Потом сообразила – мой муж с Урала, а уральская старинная речь – это в первую очередь Бажов. А что у Бажова сказано? "Собрал Илья свои ремки и ушел…". Ремки – это старые одёжки, лохмотья, в ремешки, в полоски изодранные. А значит, если брюки стали понизу протерты до лохмотьев, непременно надо покупать новые, ничего не поделаешь…
А вот и еще слово, я сама его люблю, а слышала в детстве от мамы – она была с юга России. Когда мама хотела выразить наибольшую степень брезгливости, она говорила:
– Я этим гребую!
Когда я уже стала взрослой, нашла слово "гребовать" у Бунина (он тоже из Черноземья), и у Шолохова – еще южнее. Особенно мне у Шолохова нравится: "Не буду я даже сидеть рядом с тобой! Гребостно!" Сразу ясно – не просто противно, а очень противно.
Живут старинные слова, живут. И, насколько я понимаю – это неплохо. Одно время местные или старые слова считались признаком серости, деревенщины и просто глупости. Но сейчас, когда русский язык благодаря общей грамотности, литературе и телевидению становится все более единым, но более усредненным, старинные слова уже кажутся не признаком невежества, а проявлением индивидуальности в речи. Так что не будем ими гребовать.
