Юлия Мидатовна Аметова
То, что помню
10. Чудо-объявления
Объявления бывают… Ну, в общем, разные бывают.
Во французском городе Фужере (том самом, откуда фужеры-посуда) на стене ресторанчика прямо у входа рядом с зеркалом – вот такая композиция. Без слов ясно – здесь едят.
В немецком Любеке – целый дорожный знак для собак и их хозяев, в надежде, что либо те, либо другие поймут без слов.
Со словами еще лучше. В Симферополе на железнодорожном вокзале в туалете над умывальниками несколько лет назад можно было увидеть вот эту надпись.
Я сначала подумала, что неправильно перевела с украинского. Когда приехала, проверила по словарям – все правильно. "Овощи, фрукты и ноги (обутые) не мыть!"
Славный город Выборг за долгую свою жизнь был и шведским, и финским, и русским. В краеведческом музее под стеклом – объявление из тех времен, когда он был одновременно и тем, и другим, и третьим, а людей надо было предупреждать о том, о чем теперь не предупреждают (предполагается, что сейчас мы и сами это знаем).
Не менее славным городом Владимиром когда-то правил князь Всеволод Большое Гнездо. Правил благополучно, в числе прочего благополучия – имел двенадцать детей и построил красивейший Дмитриевский собор. Поэтому во Владимире с недавних пор принято во время свадьбы прикоснуться молодым к дверям Дмитриевского собора – чтоб детей было много. Прикасаются, должно быть, с энтузиазмом. Поэтому появилось вот такое объявление.
Но в целом вид двери не пострадал.
11. Скамейка имени…
Ни в Европе, ни в России, нигде больше, кроме как в славном городе Эдинбурге, я не видела таких скамеек. И даже в художественной литературе нигде их нет, хотя бы в качестве достоверной детали жизни города.
В центре Эдинбурга множество скамеек, все одинаковые, деревянные, покрашенные одинаковой рыжей пропиткой. Стоят на бульваре, на холме пониже старинного королевского замка, вдоль дорожек вокруг холма. И почти у всех на спинках, с той стороны, где садятся, – желтоватые латунные таблички. Первую я заметила на холме около замка. Села, стала разбирать английскую надпись – "Госпожа Мэри Смитсон на этом месте любила сидеть и мечтать." И год – лет пятнадцать назад. Сразу представилась мне пожилая госпожа с палочкой, приходящая на замковый холм и сидящая на скамейке, мечтательно глядя с высоты на город. Я тоже посидела и посмотрела, оказалось, от замка прекрасный вид!
Спустилась с холма в сквер, смотрю – еще несколько скамеек, все с табличками, в основном имена. На одной, правда, надпись позамысловатее – "В память о профессоре Годвине поставлена учениками". В Эдинбурге есть старинный и знаменитый университет, вот о нем-то все знают, стало быть, профессор Годвин там и преподавал до самой смерти.
Тут до меня стало доходить – если скамейки и таблички все одинаковые, значит, их ставит все-таки город, а вот тексты табличек и финансирование содержания этих скамеек – это как раз от жителей города. Хорошо у них получилось, вроде и не памятник мрачный и скучный (хотя в Эдинбурге и памятников видимо-невидимо), и в печальное место, на кладбище, не надо идти, а память всегда рядом.
А на следующий день на бульваре, что вдоль улицы Принцессы (какой именно, в названии улицы не сказано, должно быть, жители города и так знают, какой), обнаружилась скамейка с самой лучшей надписью: "Анна Хендерсон, храбрая леди". В честь храброй дамы я посидела на скамейке, и попросила меня сфотографировать. И почувствовала себя хотя бы отчасти – храброй дамой!
12. Песни
У нас в России в последние тридцать лет пение хором считается признаком необразованности, серости и застоя. Любой образованный россиянин знает, что хоровое пение возможно в провинции – как сохранение традиций, чтобы было чему поудивляться цивилизованным столичным гостям, или за праздничным столом – но только у необразованных соседей, однако в приличном обществе оно выглядит совершенно нецивилизованно.
В советское время хорового пения у нас было слишком много, и видимо, поэтому песни хором стали символом всего официозного и нецивилизованного. Теперь они сменились в нашей жизни бардовскими одноголосными песнями под гитару, которые поют где угодно, и это считается приличным и на даче, и в поезде, и в походе.
Однако именно в цивилизованной Европе мне приходилось встречать хоровое пение в наше время.
В первый раз я заметила это десять лет назад в Эдинбурге, в выходные дни. Сначала несколько подпивших жителей этого города, взявшись под руки, шли посреди главной улицы – торжественной и старинной Королевской Мили – и распевали народные песни. При мне они пропели две песни, прошли половину длины улицы (она, несмотря на название, много длиннее одной мили) и никто им не делал замечаний, и не звал полицейского.
На следующий день в ресторане я снова услышала пение местных жителей хором, они пели так громко, что мы в другом углу зала друг друга не слышали. А в последнюю ночь под окном моего гостиничного номера компания молодежи пела снова что-то народное, и даже трезвыми голосами. Не думала, что засну под их веселое пение, но заснула.
Спустя несколько лет я попала в Остенде, тот самый знаменитый приморский город в Бельгии, куда ездят отдыхать и есть остендских устриц. Там есть огромная красивая набережная рядом с морским портом.
На ней – памятник погибшим морякам и разные развлечения.
И вот по этой набережной, выстроившись в шеренгу, шагали человек десять молодых людей, не старше тридцати пяти, одетых неофициально, но прилично, и пели хором на три (!!!) голоса. Закончив одну песню, они перешли на другую, в два голоса, и так звучно, слаженно и профессионально, что мне представилось, что вышли они на улицу после основательной репетиции. Набережная в Остенде длинная, и пока они прошагали ее всю, спели четыре песни. Записать я их не могла, нечем было, но впечатление до сих пор живо.
Однако потом у меня завелся современный телефон с записью видео, и два года назад, бывши в курортном городке Орта на севере Италии, я кое-что успела и снять и записать. Как нам объяснил наш сопровождающий, в Орте есть клуб любителей хорового пения, и они поют по всем торжественным случаям в городе, ну и для собственного удовольствия по обычным дням. Вот так выглядело здание, где этот клуб занимается (оно рядом с местной мэрией, которая, кажется, финансирует его деятельность), и около него как раз видны участники – они вышли на улицу как раз тогда, когда и мы были рядом.
И они не просто вышли, а начали петь, и пели жизнерадостные песни в неаполитанском стиле, я даже узнала среди них знаменитого "Влюбленного солдата".
В общем, в Европе отвращения к хоровому пению не наблюдается. У них оно ничего плохого не символизирует, и потому народные песни или традиции не считаются признаком нецивилизованности. Возможно, со временем и мы заново привыкнем к старым добрым народным песням. Или они возродятся в каком-нибудь новом виде.
13. Арест по-европейски
В две тысячи шестом году ездила я в Бельгию. Отличная была поездка! И Брюссель прекрасен, и Остенде, и Брюгге, и Гент – сплошное удовольствие… А вот обратный путь оказался… ну, скажем, занимательным.
Рейс был ночной, аэрофлотовский, самолет должен был вылететь в час ночи. И вот сидим мы сонные в зале ожидания, и вдруг подбегает наш сопровождающий и говорит: "Скорее все в третий зал, там с нами начальник аэропорта говорить будет!". Странно, что этому начальнику от нас надо? Приходим в зал, а там уже сидят человек сто пассажиров, как оказалось, все с нашего рейса и слушают какого-то приличного господина. Наш сопровождающий переводит: "Мы, администрация аэропорта, очень просим вас войти в положение и потерпеть. Понимаете, вашим рейсом мы будем выдворять из Бельгии правонарушителя. Он не убийца, не бандит, он подданный Белоруссии и жил здесь, в Бельгии, занимался торговлей, и за ним числится несколько случаев мошенничества…" Ну ладно, мошенник – он и в Бельгии мошенник, но нас-то зачем заранее предупреждать? Выдворили бы тихо. А господин продолжает: "Мы уже в третий раз пытаемся его вывезти, но в прошлые два раза пассажиры просили нас убрать его из самолета. Я очень вас прошу – что бы он ни говорил, что бы ни делал, потерпите…" Ладно, думаю, потерпим, ну что такого может натворить арестованный?
Тут объявили посадку, и мы все пошли в самолет. Я сидела в хвосте, в третьем ряду от конца, и вот за минуту до вылета, когда уже двигатели заурчали, вижу – ведут по проходу человека. Ростом он метра под два, взгляд мрачный, лицо злое – да и каким оно может быть, когда руки в наручниках, впереди идет молодец-полицейский – роста невысокого, зато в плечах раза в два шире среднего человека, а сзади еще вредного вида дамочка в полицейской форме. Арестованного посадили в последний ряд, и мне его даже жаль стало – ну правда, так хотел человек в Бельгии богатой пожить, а вот выдворяют… Но тут же я поняла, что недооценила ситуацию.
Арестованный вздохнул поглубже, набрал воздуху и зарычал на весь самолет зычным басом: "Я требую командира корабля! Я требую командира корабля! Я требую командира корабля!" Командир корабля, то есть самолета, не появлялся, и арестованный заорал снова: "Я требую отменить взлет! Я требую отменить взлет и высадить меня! Товарищи пассажиры, помогите, потребуйте, чтобы меня высадили!" Орал он, не снижая мощности, прерываясь только тогда, когда полицейский тыкал его кулаком в бок, но тут же начинал снова: "Пассажиры, если вы люди, скажите, чтобы меня высадили! Если полетите – самолет упадет! Упадет, говорю я вам!" Пассажиры тревожно ерзали на местах, но терпели, самолет поехал по дорожке, подбираясь к взлетной полосе. "Скажите, чтобы отменили взлет! Отмените взлет!" – загремел арестованный еще громче. Теперь я хорошо понимала, почему начальник аэропорта просил потерпеть. Но если это будет продолжаться все три с половиной часа до Москвы… Сочувствия к униженному и оскорбленному у меня становилось с каждой секундой меньше.
Самолет встал возле выезда на взлетную полосу. Неужели будут высаживать? Арестованный оживился: "Я требую командира корабля!" Девушка из нашей группы повернулась к полицейскому и по-английски спросила: " А вы не можете ему рот чем-нибудь завязать?". "Не могу, – тоже по-английски объявил полицейский. – Не имею права ограничивать свободу слова!" И он от души врезал арестованному по ребрам (на это у него право, кажется, было), а дамочка из полиции что-то очень сердито сказала, но ни то, ни другое не подействовало. Рев и требования отменить взлет продолжались.
И тут самолет, наконец, выехал на взлетную, побежал быстрее, быстрее и, наконец, взлетел.
Все вздохнули, но не тут-то было. Арестованный был еще полон энергии. "Гады вы, гады! Чтоб вам всем разбиться! – орал он, не задумываясь, что в таком случае разобьется и он сам. – Вы гады, вы не люди! Вот вам! Вот!" И он с чувством плюнул в затылок человеку, сидящему перед ним. "Что? – зарычал тот, вскочил, и стало ясно, что ростом и голосом он не уступает арестованному, а размерами в поперечнике – полицейскому. – Ах ты паршивец! Да если ты еще раз такое мне устроишь, я не посмотрю, что ты в наручниках и арестованный, надаю по первое число!" Потом огромный пассажир сел и перешел на английский, обращаясь к полицейскому: "А вы скажите, если надо будет, я помогу!". Полицейский ответил в том смысле, что, конечно, спасибо, но он и сам справится. А арестант мгновенно затих и замолчал, как рыба. Впрочем, кричать уже не имело смысла.
Когда в самолете стало тихо, все мгновенно заснули – и даже я, хотя обычно я не могу спать, когда подо мной десять километров пустоты.
Снова я увидела арестованного с полицейской парочкой уже в Шереметьево, после паспортного контроля. Дамочка бегала с какими-то документами, полицейский выяснял на английском у дежурного милиционера, как доехать до Петровки, 38, а арестованный тихо стоял и разглядывал публику. Наручников на нем не было, да и зачем? Бежать-то без денег и документов в чужом городе ему было некуда. А выдворение из Бельгии предполагало, как видно, его доставку в Минск через Москву за государственный счет.
Потом они мелькнули на автобусной остановке, а потом подошла моя маршрутка, и больше я не видела эту странную компанию.
14. Как вас теперь называть?
В Москве еще в девяностых годах переименовали почти все улицы, которые хоть как-то напоминали революцию и ее деятелей. Только район Войковский случайно уцелел, уже двадцать лет грозятся переименовать, только не могут решить, в чью честь – то ли в честь Его Императорского Величества, то ли в честь того, кто самого Войкова убил.
А вот в провинции к этому отнеслись спокойнее, возможно, потому, что переименование улиц и переписывание всех документов их жителей и домовых книг – дорогое удвольствие. Поэтому сделали просто. В дополнение к табличкам с последними по времени названиями повесили другие, со старинными. И все ясно, понятно и дешево.
Вот, скажем, в Коломне – улица Гражданская, она же Поповская.
Или в Смоленске. Городу 1150 лет или немного больше, за такой срок улицы как только ни назывались. И вот результат по ходу времени: улица Блонная ("блонье" означает рощу в старинных местных говорах), она же – Кирочная (в конце ее когда-то стояла немецкая кирха, но сейчас я ее не видела, может, во время какой-нибудь войны разрушили), она же Пушкинская, и до сих пор – улица Ленина.
И не только у нас так.
В Праге лет десять назад я жила в гостинице, которая стояла на улице, сменившей много названий. Но не потому, что это была очень старинная улица, а потому что пражские градоначальники очень чутко реагировали на политическую обстановку. Сначала она называлась (в переводе на русский) Загородной, поскольку располагалась по тем временам действительно за городом. Потом началась Вторая мировая, пришли немцы, и отцы города поскорее назвали улицу именем Гитлера. Прошло пять лет, пришла Красная армия, и улица была названа улицей Ленина. Но через сорок лет и Ленина отменили, и, наконец, по зрелом размышлении, улицу благоразумно назвали Цветочной. Постоянство названия гарантировано – цветы растут при любой власти.
15. И еще про названия
Как-то я ездила в Рязань. Названия магазинов там, как и в большинстве провинциальных городов, отличные – соответствуют тому, что обозначают. Вот, скажем, парикмахерская "Кудри" и стоматологическая поликлиника "Жемчужина".
А вот магазин головных уборов "Шапокляк" – не в честь старухи, конечно, а в честь складной шляпы.
Недалеко от этого места был еще один шляпный магазин – "Ушаночка".
А вот хозяйственное заведение.
И ювелирный салон называется отчетливо.
В провинции, как мне кажется, хозяева и руководители разных организаций не стесняются быть собой, не стесняются быть обычными, как сказано в любимом фильме, "русскоязычными россиянами". Не то, что в Москве – сплошное смешение "французского с нижегородским", а по нашему времени – английского с канцелярским! Однажды мне пришлось, например, столкнуться с организацией, выполнявшей работу технического заказчика при проектировании и строительстве, и называвшейся "ГлавСтройДевелопмент". Аналогичная организация в Ярославле называется вполне понятно по-русски. Вот так.
Впрочем, и вдали от столиц бывают чудеса наименований. Например, вот эта охранная фирма в крымском Партените.
С другой стороны, это все же охранная фирма, великой грамотности от нее никто не ждет. Однако самое потрясающее название по части смешения языков я обнаружила в Минске. Там на белорусском пишут только официальные названия – улиц, станций метро. Вся коммерческая информация и реклама идет на русском. И вот на здании небольшого заводика…
Комментарии излишни.
16. Приключения названий продолжаются
Купила как-то пакетик соуса, сделанного в Нижнем Новгороде, на местном жиркомбинате, который стоит на улице под названием Шоссе Жиркомбината.
Ничего себе!
И сразу стала припоминать диковинные названия улиц, на которых бывала или мимо которых проезжала.
Больше всего я помнила их с детства – ведь я жила в Новогиреево, а оно застраивалось во времена индустриализации, да еще недалеко от "Серпа и Молота", и названия были соответствующие. Улица Металлургов, улица Сталеваров, даже Электродная улица была (рядом с электродным заводом) – многие переделывали ее в "Электронную".
А совсем рядом с нашим домом была (и теперь есть) – Полимерная улица. Когда мы только переехали в Новогиреево, она, если я не ошибаюсь, называлась Левоокружной проезд. При виде этого названия на табличке сразу же возникала мысль о том, где же Правоокружной проезд, но его не было. Потом улицу переименовали, скорее всего, по причине дикости левоокружного названия, да и с химзаводом, который был рядом, хорошо сочеталось – уж там-то полимеров было в избытке.
Потом я переехала в Чертаново, и промышленная экзотика стала еще ярче. Ветеринарная поликлиника, куда мы водили своих собак, стояла на улице под названием Газопровод. Не Газопроводная, а именно Газопровод.
Немного дальше было и до сих пор есть нечто совсем уж историческое – улица Кирпичные Выемки. Видимо, когда-то и кирпичный завод был, для которого брали глину в этих местах.
Кстати, от глины получил свое название и всем известный Глинищевский переулок в районе Тверской – там когда-то были глинища, то есть места, где брали глину.
Но не только в Москве есть чудо-названия. Скажем, в Великом Новгороде есть улица Завокзальная. Не Привокзальная, не Вокзальная – таких полно во многих городах – а именно ЗАвокзальная, что абсолютно точно ее описывает, улица эта как раз "за спиной" вокзала.
В Самаре, в Москве и еще в нескольких городах есть улицы под названием Аэродромная – название родом из тридцатых годов.
И не только в России попадаются чудо-названия улиц. Скажем, пришлось мне когда-то бывать по работе на заводе кондиционеров в городе Ливингстоне, это пригород, город-спутник Эдинбурга, по нашим меркам нормальная промзона. И вот улица, на которой стоял завод, называлась, если перевести, Проезд Крапивного Холма. Холм, кстати, действительно был, только в наше время на нем уже никакой крапивы не оставалось.
А в самом Эдинбурге я жила в центре, на улице под названием Нортбридж, то есть Северный Мост. Ее продолжением была улица Саутбридж – Южный Мост. Я было удивилась сначала, а потом подумала: ну а в Москве есть Кузнецкий мост, и ничего!
