Юлия Мидатовна Аметова
То, что помню
17. Необыкновенные приключения итальянской архитектуры в России
Любому жителю России известно имя Растрелли. А как же – окно в Европу, восемнадцатый век, Петербург! Но если задуматься, необыкновенные приключения итальянской архитектуры в России начались гораздо раньше. А именно – в двенадцатом веке. Князь Андрей Боголюбский был богат, решителен и набожен. В местечке Боголюбово недалеко от Владимира он приказал построить большой и красивый храм, и пригласил для этого наилучших по тогдашним отзывам архитекторов – итальянцев. Разумеется, им было поставлено основное условие – соблюсти каноны постройки православной церкви. Но творческое начало и итальянские традиции сделали свое дело – итальянцы сделали основания колонн в храме в виде львиных (а может, орлиных) лап с когтями. Я видела их лет пятнадцать назад, правда, снимок у меня не получился. Поэтому – вот снимок, сделанный в свое время археологами, изучавшими этот храм.
После убийства князя Андрея (политические убийства тогда встречались не реже, чем теперь), Всеволод Большое Гнездо унаследовал после него Владимирское княжество. В пику Андрею, которого считал узурпатором, Всеволод решил тоже построить храм, да еще лучше, да в самом Владимире. Но приглашены были уже не итальянцы, а зодчие из Византии. Чего получилось больше в этом храме, европейского или русского – судите сами. Но получилось отлично.
Прошло триста лет, и вот Иван Васильевич, дед Ивана Васильевича Грозного, начинает перестройку московского кремля. И снова – итальянские строители. Среди имен архитекторов в ведомости на жалованье то и дело мелькает вместо фамилии или иного прозвища – Фрязин, то есть Итальянец. Итальянцы были родом с севера Италии, это видно сразу, стоит только посмотреть на миланскую крепость князей Сфорца – Сфорцано – и на теперешний Кремль. Это Сфорцано.
Это – вид Милана с крыши собора Дуомо. Башенка в центре вдали – одна из многих.
А это, разумеется, вид Кремля с моста.
А это – Смоленская крепость, ее построил Федор Конь сто лет спустя. Родство с Кремлем и Сфорцано видно невооруженным глазом.
Проходит еще сто лет – и вот князь Борис Голицын получает в подарок от совсем еще молодого Петра Первого поместье Дубровицы недалеко от Москвы. Так же, как Петр, князь Борис любит все новое, чуток к европейской моде, и потому заказывает церковь для нового поместья европейским мастерам. Были они итальянцы или поляки, точно теперь не известно, однако церковь получилась единственная в своем роде. Барокко на основе классического московского храма-четверика.
А внутри вот так – фотографировать не разрешает священник, но в Интернете снимки есть. Вот этот, к примеру.
Пышность и веселье, радость и свет! Эта церковь – явная предшественница и родственница блистательного восемнадцатого века России, великолепных Петергофа и Петербурга, о которых знают все.
Эти здания построил итальянец Растрелли, а знают их все как произведения русской архитектуры, и это абсолютно правильно. Ведь главное приключение итальянской архитектуры в России в том и состоит, что итальянская архитектура стала у нас русской архитектурой.
18. Тридцать пять лет спустя
Тридцать пять лет спустя я снова увидела псковский кремль, Кром. Для человека целая жизнь прошла, все изменилось. Была советская власть – стало новое время, была я великовозрастная маменькина дочка – стала почтенная дама, была черно-белая пленка – стали цветные цифровые снимки, даже погода во Пскове как нарочно, был тридцать пять лет назад холодный дождь с утра до вечера – а в это лето ясно и тепло. Но вот Кремль…
Если смотреть с Ольгинского моста, который тогда был имени Советской Армии, то разница не так уж велика.
Разве что персонаж на первом плане стал несколько толще и солиднее.
Заходишь внутрь кремля, там почти все по-прежнему. На Персях Крома, и вправду, как талисман на груди, висит знаменитая композиция – там и меч, и корабль, и подвески… Только тридцать пять лет назад эту композицию только еще вешали. Если присмотреться, на снимке в нижней части даже видны леса, стоя на которых мастера подвешивали детали.
Теперь все давно готово, и выглядит даже красиво.
Раскрытые археологами остатки стен Довмонтова города все так же стоят возле Приказных палат.
И сами Палаты на месте, даже немного обновленные, реставрированные и покрашенные.
Часть Довмонтова города тогда только раскапывали археологи – сидели полтора десятка студентов во главе с двумя преподавателями под дождем и увлеченно мели метелочками и откидывали совочками в сторону землю под взглядами любопытных экскурсантов. Теперь раскопанное ими не только открылось, но и восстановлено, как оно когда-то было – из местного светлого камня-сланца, добытого там же, где брали его в старину.
А студентов-археологов что-то не видно, вместо них на другой стороне кремля сидят человек пять весьма аккуратных солидных господ в куртках с названием немецкой фирмы. Аккуратнейше сняли и сложили в ровные стопочки дернину с газона, аккуратно открыли раскоп, но вот чтобы они что-то увлеченно делали в этом раскопе – не видно.
Снаружи кремль не просто так же хорош,
а даже стал лучше – ухожен, восстановлен, набережная новая сделана.
Но в сущности, Кром не так уж изменился. Что такое тридцать пять лет, когда он уже пятьсот лет такой стоит – как сказочный городок, с златоглавыми церквами, с теремами да садами?
19. Чудо-остров
Чудо-остров был не один – обитаемых было два, а необитаемых, поросших густой травой и редковатыми кустами – не счесть. И лежали те острова посреди Псковского озера. Точнее, озер тоже было два – Псковское и Чудское. Дело было еще в советское время, поэтому только озера имели свои старинные названия, а два обитаемых острова тогда назывались в честь революционеров – литовца Залита и русского Белова.
Остров Залита был цивилизованный, там был сельсовет, контора рыболовецкой артели, церковь и деревня домов на пятьдесят. На острове же Белова, размером примерно километр на полтора, цивилизации было, в соответствии с размерами, самая малость – полтора десятка домов, пристань высотой в метр и длиной метров пять, магазин да турбаза в составе десятка холодных, дощатых, как тогда говорили, «финских» домиков с пологими крышами. Вот в этих домиках мы и жили, тридцать небогатых туристов из Москвы, Питера и – на удивление всем – Самарканда.
Местные жители в основном работали на острове Залита, куда добирались на лодках (без лодки на острове было вообще не прожить). Несколько человек в сезон обслуживали турбазу – уборщица, завхоз и повар, истинный мастер своего дела, который даже обычную котлету превращал в пищу богов. В одном из домиков была общая комната, вроде холла или красного уголка, там был единственный на всю турбазу телевизор. Собственно, он и не был нужен, мы гуляли по каменистым берегам под соснами, болтали, читали стихи, распевали песни – в общем, вели дачно-растительный образ жизни. К телевизору мы наведывались только в начале программы «Время», как говорила одна из моих попутчиц, «узнать, не началась ли война».
Кроме людей, на острове Белова были коровы – десятка полтора, в каждом доме была корова. По утрам пастух собирал их у хозяек и выгонял на необитаемые острова. Выглядело это очень интересно – в воде, как подводные лодки, двигаются строем коровьи спины и рогатые головы, а рядом на маленькой лодчонке гребет веслами пастух. До сих пор не знаю, плыли эти коровы или просто шли по дну. Но так или иначе они организованно достигали выбранного пастухом островка и целый день жевали там траву. Попыток к бегству не наблюдалось.
Молоко у этих коров было вкусное – на турбазе им поили нас на завтрак, а в первый день, когда завтрака нам не полагалось, мы купили банку молока у какой-то хозяйки. Она и хлеба нам еще дала домашнего, он был не белый и не ржаной, а смешанный, причем пшеничной муки явно больше. На острове все пекли хлеб сами, и хозяйки, и повар в столовой, в магазине хлеба почему-то не было.
В магазине вообще мало что продавалось, в основном консервы, печенье и спиртное. Стоял он рядом с пристанью, к которой дважды в день причаливал теплоходик, бегавший из Пскова в Тарту и обратно через два озера.
Теплоходик назывался красивым именем эстонского бога пения – «Ванемуйне», но больше в нем ничего красивого не было. Там был вечно пьяный капитан, подпивший рулевой, да и некоторые пассажиры бывали явно «не за рулем». Все они были постоянными клиентами магазина на острове – покупали яблочное винцо типа сидра в диких количествах, и по бутылке выпивали, не отходя от магазина. В таком состоянии они продолжали путь. В общем, когда нас в один из дней повезли на экскурсию в Тарту на этом самом «Ванемуйне», я всерьез сомневалась в том, что он довезет нас до места назначения. Но ничего, обошлось.
А вот с одним из подпивших пассажиров однажды вечером было происшествие – он провалился между пристанью и бортом плохо пришвартованного «Ванемуйне». Однако несмотря на свое печальное состояние, он быстро начал барахтаться, грести, отплыл в сторону от пристани, чтоб его не раздавило, и скоро выбрался на берег. Правда, встать на ноги он не решался до тех пор, пока не лег животом на песок – видно, натерпелся страху. Пока он плавал, капитан и рулевой успели отойти от пристани, заново пришвартоваться и встречали пострадавшего на борту с сухой тельняшкой и очередной бутылкой яблочного в руках.
«Ванемуйне» приходил только дважды в день, а более популярным и безопасным кораблем была «Заря». Это было не собственное имя корабля, а название модели. Это был такой скоростной корабль размером с «речной трамвайчик», с двигателем-водометом и плоской передней частью. Поэтому «Заря» могла причаливать даже там, где нет пристани – высовывала нос из воды, как бы вползала на берег своей передней частью, матрос кидал с носа на берег мостки, и пассажиры высаживались. «Заря» ходила чаще, а главное, быстрее, чем допотопный «Ванемуйне», и пользовалась успехом у жителей приозерных местечек. На ней, кстати, и мы приплыли из Пскова на остров.
Еще по озеру плавали небольшие катера без названия. На одном из них мы, человек пятнадцать туристов с инструктором, как-то сплавали на остров Залита и «на большую землю» за грибами. Остров-сосед не произвел на меня особого впечатления, единственное, что запомнилось – браконьерские снетки. Снетков в то время добывать было запрещено – в озере их стало слишком мало. Но местные жители потихоньку браконьерствовали, ловили их мелкой сетью и вялили. Я купила кулечек вяленых снетков у бабули на пристани, но тут же раскаялась. Они были такие соленые, что после каждого надо было пить не меньше кружки чая (а лучше пива, если кто его любит).
Зато грибы полностью оправдали ожидания. На «большой земле» вокруг Псковского озера их было столько, сколько я не видела ни до, ни после. Дело было в сентябре, в самый сезон, и гигантские только что выросшие грибы можно было собирать не сходя с места, или по крайней мере, не разгибая колен. Присядешь на корточки, чтобы сорвать белый гриб высотой сантиметров в двадцать пять или масленок размером с чайную чашку – и больше можешь не подниматься. Двигаешься на карачках от гриба к грибу, а их все больше и больше. Особенно красивые были сыроежки, с ярко-красными, карминовыми шляпками сантиметров по десять, местные жители их называли «горяшки», – они так и горели в траве.
В общем, дауншифтинг на чудо-острове в старые времена был хорош! Конечно, постоянно жить так трудно, может, теперь там уже и никто не живет, ни местные жители, ни туристы. Но все равно вспомнить это до сих пор приятно.
20. Стрелою из омелы…
Помните трогательную песню рок-группы "Катарсис"?
Стрелою из омелы
Сразил меня враг мой,
Ты ей хвалу не пела,
Колдуя надо мной…
Это сюжет из викинговских легенд – божественный Бальдр погибает от стрелы из омелы, единственного растения, которое могло повредить ему. И вроде бы ничего особенного – романтическая средневековая история с волшебным растением, которая совершенно не смущает, пока ты ни разу в жизни не видел омелы.
У нас, в центральной России, омела не растет – не выдерживает морозов. Она ведь растение-паразит с летучими семенами, семена летят по ветру, попадают в складки коры деревьев на высоких ветках и там дают корни. Зимой они на самом ветру, на самом морозе, поэтому только к югу и к западу от нас омела может уцелеть и не вымерзнуть зимой на деревьях. Впервые я увидела ее на границе Белоруссии и Польши, на тополях, росших вдоль железной дороги. Омелу было видно издали – для дерева, на котором она растет, выращивание паразита – большая нагрузка, и листва на дереве с омелой куда более редкая, чем на других деревьев той же породы. Это заметно даже летом, а весной – бросается в глаза. Вот этот снимок я сделала в Калининграде, там климат европейский, и омела там живет спокойно.
Это дерево растет возле могилы философа Канта, и его, видимо, берегут в том виде, как оно есть, никто не лезет обирать омелу и дерево не рубит. Хотя по соседству, в Польше, как рассказывал нам городской таксист, омела вне закона, и хозяев, у которых на деревьях она завелась, обязывают их рубить или морить волшебное растение гербицидами, чтобы не заражать окружающие деревья. И что интересно, в парке вокруг собора она растет только на этом тополе, рядом деревья зеленые и густые.
Бывает, правда, когда омелу даже охраняют. Лет десять назад в Шотландии, километрах в двадцати от Эдинбурга я видела редкую по размерам и ухоженности омелу – ворох тонких гибких веток с мелкими листиками, скрученный в шар сантиметров семьдесят в диаметре.
Висела она метрах в двух над землей во дворе старинной церкви среди старинных могил, и, как говорил наш сопровождающий, местный священник не разрешал никому ее трогать или рвать с нее ветки – омела создавала неповторимый колорит и очарование старины.
Но какой бы большой омела ни вырастала, каким гигантским клубком ни свивалась, ветки ее всегда бывают тоненькие и гибкие. Старинные знахари использовали ее для лечения, влюбленные под ней целовались, но вот одного из нее сделать никак нельзя – стрела из омелы не получится, ни прямой, ни прочной она никогда не будет. Разве что с помощью волшебства коварного бога Локи.
21. Колокола
Я человек не воцерковленный и вообще неверующий, а вот колокольный звон люблю. Хороший звон – прекрасная музыка. На российских колокольнях звонари чаще всего играют на колоколах традиционные мелодии, такие старые, что авторов уже никто не помнит, но в больших храмах попадаются знатоки-звонари, исполняющие и авторские вещи – в конце 19 века писались и такие.
Самый первый хороший звон я слушала еще в студенческие годы, в советское время. Студенты первых курсов МИСИ тогда еще учились в здании на Разгуляе, а там рядом – Елоховская церковь, она и тогда была действующей. И вот в апреле, на Пасху с самого утра начинался звон, по несколько дней подряд, чаще всего к утренней службе. Но это в Елоховской была служба, а у нас первыми парами шли либо лекции, либо семинары по математике, а в помещении весной уже было жарко, и форточки открывали, так что этот красивый звон у нас шел чаще всего под высшую математику. Или математика шла под звон. Но сочеталось неплохо.
В девяностые годы стали заново открываться церкви и монастыри, но денег на восстановление было у них, как и во всей России, немного, а потому священнослужители подрабатывали, как могли. Помню, как на Маросейке, у самого входа на нее со стороны Политехнического музея, с левой стороны, у стены монастыря стояли две молодые монашки, совсем девочки, и играли на колоколах. Колокола были небольшие, не больше двадцати сантиметров в диаметре, и устанавливались на двух столиках – у одной девушки три или четыре колокола побольше, у другой – много маленьких, подвешенных на рамке. Монашки тянули за шпагаты, привязанные к языкам, и складно выводили на колоколах мелодии с аккомпанементом, а прохожие кидали в стоящую рядом сумку мелочь. Не знаю, много ли удавалось им таким образом заработать, но практика игры получилась отличная. Года через два я увидела на отремонтированной колокольне монастыря двух девушек (снизу было не разглядеть, те ли это самые, но думаю, что те же), мастерски звонивших в большие колокола.
Вообще русские колокола – явление уникальное. У них мелодичный чистый и долгий звук – это за счет формы юбки колокола, она не прямая, как у европейских колоколов, а изогнутая, если посмотреть в разрезе. Как говорят, эту форму первоначально русские мастера почерпнули у бельгийских мастеров, именно из бельгийского города Малина и происходили в старину лучшие колокола, "малиновый звон". Но на российской почве колокола усовершенствовались и существенно выросли. В Европе все рядом, все тесно заселено, поэтому неважно, далеко ли слышен колокол. А в России дело другое, надо, чтобы слушно было на много километров. А чтобы было слышно далеко, чтобы звуковая волна не глушилась холмами и лесами, а огибала их, нужна большая длина волны звука. Большая длина – это низкая частота, это низкий звук, то есть большой колокол. а чем больше колокол, тем он тяжелее, и раскачивать его труднее. Поэтому в России не колокол качается вокруг неподвижного языка, как в Европе, а язык качается внутри колокола.
Европейские колокола я впервые услышала в Праге, сразу же, как мы приехали. Рядом с гостиницей была церковь, и как раз начиналась служба. Боже мой, какой же это был странный звук – жестяной, глуховатый, жесткий. Мы в России привыкли слышать долгий звон от каждого удара, а тут звук угасал, не успев начаться. Сначала я думала, что это только в этой церкви, очень старинной, такой колокол – должно быть, отлит был в давние времена. Однако потом выяснилось, что такой звук практически у всех пражских колоколов.
А вот в Бельгии колокола хорошие, звучные. В Брюсселе есть собор Святого Михаила – там есть что послушать. Там уважают колокола, и даже могут использовать для украшения здания. И форма у бельгийского колокола похожа на российскую.
А еще именно в Бельгии есть карильоны. Это музыкальные инструменты, большие рамы со многими колоколами, а звонарь сидит на стуле, как органист и играет. Этот снимок не мой, я хоть и видела карильоны, но сфотографировать не успела. Кстати, у этого карильона на снимке языки колоколов подвижные, видимо, в наше время бельгийские мастера перенимают опыт у российских.
В России мне тоже приходилось видеть подобие карильонов. Это было в Великом Новгороде несколько лет назад. В новгородском кремле всегда были хорошие колокола – звучные, хорошо обработанные. Во время войны Новгороду не повезло – он довольно долго пробыл под немцами, а потому за это время колокола были сброшены с колокольни над старой крепостной стеной, а сама колокольня разрушена. После войны колокольню восстанавливать не стали, большие колокола поставили на невысокий постамент внутри кремля, а маленькие унесли в склад. Так они просуществовали шестьдесят лет, а потом местные энтузиасты решили их восстановить. На постаменте построили сварные рамы, подняли на них большие колокола, и вот тут выяснилось, что за долгие годы стояния колокола не только загрязнились, у них стал хуже звук. Энтузиасты отчистили их, отмыли, добавили рамы с маленькими колоколами, а потом начали обыгрывать, потому что для восстановления хорошего звука колокол должен работать, на нем надо играть. В то время, как мы с мужем были в Великом Новгороде, там установился порядок – в выходные энтузиасты, профессиональные звонари и любители, собирались в пять вечера и играли по часу на колоколах. Причем это были не стандартные звоны, которые можно услышать с любой колокольни, а сложные авторские композиции. Вблизи большие колокола дают не только звук, но и вибрацию, и даже инфразвук (если колокол достаточно большой), поэтому долго стоять рядом и записывать было трудно, но я тогда все же записала часть колокольного концерта. Красота!
