Владимир Великий
Человек без маски
Карпов придвинул к себе довольно толстую книгу и с ехидной улыбкой проговорил:
─ Товарищ капитан, в этой книжечке расписан порядок работы наших органов на все случаи жизни…
Посмотрев на симпатичного мужчину, который все еще не понимал цель своего визита в это серьезное заведение, он тихо пролепетал:
─ Остается только одно: как это дело пристегнуть. Хорошо ─ проблем не будет, плохо ─ они сразу же появятся, да еще какие…
Неосторожные намеки прокурора в конце концов Рокотова вывели из себя. Он быстро привстал со стула и с ненавистью посмотрел на того, кто вальяжно сидел в кресле, и как ему казалось, с нескрываемым наслаждением гладил своими длинными кривыми пальцами обеих рук не то зеленого, не то серого цвета обложку книги. Разглядывать ее название он не стал. Ему было не до этого. Да и незачем. Он, наверняка, не хуже майора знал основополагающие законодательные акты, которыми руководствовалась очень мощная военная машина огромной страны. Он был уверен в одном. К нему, как офицеру и как человеку, невозможно было пришить какую-либо статью, тем более преступного характера. Только поэтому он хотел как можно скорее покинуть кабинет и распрощаться с его хозяином. Карпов же, без всякого сомнения, корчил из себя не то царька, не то властителя его судьбы.
Рокотов еле слышно, но очень четко из себя выдавил:
─ Товарищ майор… У меня нет времени вместе с Вами разгадывать какие-либо ребусы… Я, как и Вы, отвечаю за определенный участок работы, которая называется военной службой…
Реакция на его реплику со стороны прокурора последовала незамедлительно. Он ехидно улыбнулся и слащавым голоском прошипел:
─ Я, гвардии капитан, нахожусь на своем месте, притом на законном и притом на правильном месте..
Затем угрожающе сверкнул глазами и уже без всяких обиняков продолжил:
─ Вот, ты, капитан, я не уверен, что находишься на правильном месте…
Очередные намеки прокурора, которые Рокотов все еще не понимал, в конце концов его взбесили. Он вновь присел на стул, и уставив глаза на Карпова, словно бык на новые ворота, в открытую спросил:
─ Товарищ майор, я вижу, что Вы при помощи начальника политического отдела горите желанием пришить мне какую-нибудь статью антипартийного, антисоветского характера… Правильно я понял?
Худощавый подобных умозаключений от строптивого политработника валейского полка как раз и ожидал. Он оживился и с наслаждением поерзал задницей по кожаному креслу. Теперь ему оставалось совсем малое…
Рокотов, заметив оживление на физиономии майора, несколько призадумался. Невольно вспомнил о недалеком прошлом подобных органов. Он не исключал, что под столом прокурора или в каком-либо другом месте вмонтировано подслушивающее устройство. От умело поставленной ловушки его могло спасти только молчание. Карпов перемены в поведении приглашенного заметил. Он, словно опытный массажист, нащупав болевые точки организма молодого мужчины, решил форсировать ход дела. Он понял, что капитан, облаченный не столь уже и малой властью, в некоторой степени надломился. Надломился, правда, не до конца. Он слегка улыбнулся. Затем привстал из-за стола, прошелся по кабинету. Вынул из кармана брюк пачку сигарет и неспеша закурил. Предлагать сигарету тому, кто был в сидячем положении, не стал, посчитал излишним. В его кабинет, как правило, приходили люди в погонах не для получения наград. В большинстве своем он работал с теми, кто переступал черту закона. С солдатами было куда легче, чем с офицерами.
Судьбу преступников определял не только он один, Карпов Анатолий Иванович. Казнить или миловать их ─ прерогатива партийных органов Советской Армии. И даже сейчас, не позвони ему начальник политического отдела, и не было бы никакого досье на Андрея Петровича Рокотова. Майор сильно затянулся, слегка почесал своей влажной ладонью верхушку головы. Он не ожидал, что ему сегодня придется нервничать. Потом неспеша подошел к столу и медленно опустился в кресло. Беседу он начал издалека. Хотел проверить состояние нервной системы офицера, который сидел очень смиренно, и словно истукан, изредка блукал глазами то на потолок, то на стену, на которой висел портрет Министра обороны СССР.
Карпов слегка кашлянул, с голосовыми связками все было в порядке, и очень доверительно произнес:
─ Андрей Петрович, извините меня… Сегодня у нас как-то нехорошо получилось. Мы с Вами образованные люди и к тому же коммунисты…
Ответной реакции со стороны капитана не последовало. Он молчал и продолжал внимательно следить за губами худощавого мужчины, которые почему-то были страшно влажными и липкими. Словно, он только что кушал арбуз или пил сгущенное молоко. Безмолвие не испугало прокурора. Он лишь слегка покачал головой и уже на более серьезной ноте продолжил:
─ У полковника Самойлова появилось определенное опасение за то, что Вы обвиняете нашу армию в коррупции…
Рокотов опять молчал. Карпов, скорее всего, и на этот раз не ждал ответной реакции со стороны офицера. Он вновь произнес:
─ Мне, честно говоря, не верится, что у недавнего интернационалиста могло возникнуть сомнение в необходимости укрепления наших границ на юге страны…
Карпов внезапно замолк. Перевел дух и Рокотов. Он теперь нисколько не сомневался, что надо во что бы то ни стало придерживаться прежней тактики поведения. Только молчание может его спасти. В противном случае, эта худоба с редколесьем волос на голове нальет на него столько грязи, что не унесешь.
Майор, постучав пальцами рук по столу часто и дробно, словно барабанщик, продолжил:
─ Андрей Петрович, Вы прекрасно знаете, что интернационалистом был великий Ленин. Партия и на современном этапе развивает его учение…
Поерзав задницей, и слегка наклонившись в сторону посетителя, он почти по-дружески, даже в какой-то степени заискивающе прошептал ему на ухо:
─ Немалый вклад в это дело внесли и Вы, уважаемый Андрей Петрович…
Притворное сюсюканье прокурора ни на йоту не изменило поведение Андрея Рокотова. Он молчал. Его безразличие у юриста сильного раздражения не вызвало. Карпов только слегка ухмыльнулся и покачал головой. Он на месте гордого валейца точно так же себя бы вел. Молчание ─ золото. Этому правилу придерживались в древние времена, придерживаются его некоторые личности и сейчас. Он вновь бросил взгляд на того, кто сидел напротив. Глаза симпатичного мужчины были отрешенными, даже неживыми. Затем он посмотрел на свои часы. Прошло около получаса беседы наедине. Ощутимых результатов все еще не было. Полковник Самойлов просил позвонить сегодня же…
Карпов вновь встал из-за стола и подошел к окну. Желание несколько отвлечься от привычной работы, у него тут же отпало. Самойлов, наверняка, жаждал крови от офицера-валейца. И это кровопускание должен сделать никто иной, как он, прокурор дивизии. Его далеко нерадостные размышления прервал телефонный звонок. Анатолий Иванович подбежал к аппарату и приложил трубку к уху. Рокотов, которому сейчас было не до посторонних звонков, кое-что уловил из разговора офицера. Из полка, который дислоцировался в километре от штаба дивизии, сбежал солдат. Он взломал дверь одного из магазинов и украл два ящика пива…
Майор положил трубку и тяжело вздохнул. Затем посмотрел на портрет Министра обороны СССР и несколько загадочно произнес:
─ Вот опять надо разбираться… Почему наши доблестные защитники Родины взламывают магазины и расстреливают своих сослуживцев в карауле? Почему?… Все не пойму…
После этих слов он вальяжно уселся в кресло, и бросив взгляд на собеседника, с хитринкой с голосе добавил:
─ Хотя пора понять, Андрей Петрович, пора понять…
Рокотов оставался верен своей тактике поведения, молчал. На заумную реплику прокурора он лишь слегка усмехнулся и покачал головой. В том, что с помощью этого типа не сегодня, так завтра на него будет заведено дело, он уже нисколько не сомневался. Он встал со стула, лихо приложил руку к головному убору и неспеша покинул кабинет…
1979 год. 23 февраля. Пятница. Очередной день для психов начался как обычно. Подъем, туалет, затем завтрак. Несмотря на всенародный праздник ─ День Советской Армии, какой-либо прибавки к столу не было. Для начальников, среди которых было три офицера и два прапорщика, был тот же разносол, что и у психов без звездочек.
Торжественных мероприятий в честь праздника в отделении также не было. Не было и поздравлений от лечащих врачей или руководства госпиталя. Медицинская обслуга и раньше не испытывала большого желания быть со своими подопечными, тем более в этот день. И, как думал Рокотов, врачи правильно делали. Никто из больных не стонал, как и никто из них не истекал кровью. Не говоря уже о каких-либо послеоперационных швах или перевязочных бинтах. В большинстве своем обитатели психушки жили по своему личному плану. Львиная доля времепровождения отводилась лежанию в постели или сну. Боевая подготовка начисто отсутствовала, не было и политической.
Демократия, скорее всего, анархия исключалась только во время приема пищи. Каждый псих прекрасно знал своенравный характер раздатчицы тети Маши, она исполняла свои обязанности не только строго по уставу, но и строго по времени. Опоздай на пару минут в столовую ─ остался голодным. Приносить какую-либо пищу в палату строго воспрещалось. Только по этой причине набивание желудка происходило по графику, опорожнение кишечника ─ по мере естественной необходимости. Во время дневного, так и ночного пребывания в горизонтальном положении по палате прогуливался дежурный. Он очень внимательно следил за психами, особенно за теми, кто нарушал покой или делал попытку его нарушить. В его обязанности входила и борьба с храпом. «Синявка» неспеша подходил к источнику повышенного звука и с силой дергал лежачего за плечо. При этом строго соблюдал субординацию. Солдатам первого года службы доставалось куда больше, чем «старикам». Более лояльное отношение было и к прапорщикам. Офицеров он не трогал.
Драк или подобных стычек за свое непродолжительное время среди психов Андрей Рокотов не видел. Это его радовало. За свою бытность офицером среди его подчиненных много казусов было, больших и малых. И все это проходило через его душу и сердце. Здесь же для него была настоящая отдушина от личного состава. Он ни за кого не отвечал, за него также никто не отвечал. Поэтому он очень спокойно воспринял небольшое происшествие, оно случилось прошлой ночью. Сам Рокотов свидетелем этому не был. Об этом ему рано утром нашептал на ухо старшина Наседкин. Офицер не только внимательно выслушал пространный монолог, но и осмотрел место происшествия ─ туалет.
Дело было так. За час до полуночи из спального помещения вышли два психа, не то узбеки, не то таджики и начали между собою о чем-то громко спорить. О чем они говорили, никто не знал. Да и невозможно было узнать. Психи из союзных республик почти всегда говорили на своем родном языке. Сакимов, так звали больного, оттолкнул руками своего земляка и рысью рванулся в туалетную комнату. Затем, непонятно почему, стал биться головой об стенку, на которой висел большой металлический сливной бак. Его крышка, к удивлению Рокотова, была намертво прикручена болтами. По словам «синявки», псих оказался не столь и уже дурным. Он сначала слегка постучал головой по стенке, затем несколько отошел назад, и разбежавшись, словно японский самурай, направил свой «думающий агрегат» вперед, несколько ниже сливного бачка. Наседкин, услышав дикий вой, тут же рванулся в туалетную комнату. Каких-либо ранений, не говоря уже об увечьях, «самурай» себе не причинил. На его голове, наголо постриженной, была только небольшая шишка. Желание поговорить с солдатом по душам Рокотов после очень короткого раздумья, напрочь отбросил. «Спецконтингент» был куда умнее, чем он сам, в недалеком прошлом воспитатель…
В одиннадцать часов дня Рокотова неожиданно пригласили в кабинет лечащего врача. Едва он открыл дверь, как сразу же заметил приподнятое настроение Колесникова. Его глаза ярко светились, словно огоньки. Лицо было несколько розовым. Майор привстал из-за стола и протянул руку вошедшему. Затем улыбнулся и заискивающее произнес:
─ Пойми меня правильно, Петрович, сегодня наш праздник… Наша Родина, наш народ никогда не забывал о славных защитниках страны…
Псих на это ничего не ответил. Он тяжело вздохнул и покорно сел на стул, стоявший напротив письменного стола начальника. Ему сейчас было не до торжеств. Он уже тешил себя надеждой, что этот балаган вот-вот закончится. В худшем случае, через неделю, а может и раньше. Его тошнило не только от смурных типов, одетых в темно-коричневые робы. Не было и желания черпать металлическим обломком, который назывался ложкой, жидкость непонятного цвета под условным названием «суп» или «борщ».
Алексей Михайлович после приветствия и небольшой здравицы в честь Советской Армии сразу же уткнулся в талмуд, некоторое время что-то писал. Затем слегка подмигнул больному и вместе с ним вышел из кабинета. Мужчины прошли по коридору, спустились вниз по лестнице и оказались перед дверью черного цвета. Была ли она деревянной или металлической, Рокотов все еще не мог понять. Майор вытащил из кармана брюк связку ключей, и вставив один из них в проушину, легко провернул щеколду. Открыл дверь и включил свет. Пациент от увиденного слегка вздрогнул. Он никогда не думал, что в психушке может быть такое оборудование. В самом центре небольшого помещения стояла установка, не то труба, не то нечто другое, ей подобное. На отдельном столике лежала пара наушников. Заметив удивление больного, врач улыбнулся и произнес:
─ Петрович, не бойся, разрезать тебя лучами не будем…
Слегка похлопав по установке, военный медик оживился и с уверенностью добавил:
─ А вот твою умную голову, Андрей Петрович, мы сегодня основательно проверим…
Рокотов слегка стиснул зубы и тут же с недоуменным выражением лица спросил:
─ Ну, а почему только одну голову? Ведь я состою не только из одной головы… Есть кое-что еще…
От своего неожиданного заключения он улыбнулся и показал обеими руками под низ своего живота.
Колесников от несколько неординарного поведения психа опешил. За четыре дня пребывания в психушке он впервые по-настоящему улыбнулся. Улыбка сейчас его несколько молодила. Не только молодила, но и как бы доказывала, что в его молодом организме еще есть жизненные силы, которые почему-то были скрыты или даже придавлены. От подспудных мыслей Колесников слегка приуныл. Он уже исписал половину тетради, где «признавал» явные симптомы больного Рокотова. Больше всего давил на психику своего подопечного. Некоторые выдержки из его болезни и поведения он подчеркивал красным карандашом. «В контакт вступает пассивно, выражение лица постоянно скорбное, хмурое. Активное внимание заметно снижено, в ходе беседы постоянно крутится, вертится, часто переспрашивает. Память и мышление без формальных расстройств, однако в суждениях несколько сумбурен, непоследователен и противоречив. Общий фонд настроения заметно снижен, эмоциональные реакции преимущественно отрицательно окрашены. В отделении держится от больных обособленно. Большую часть времени проводит в постели, ни чем не занят. Книг не читает, телепередачи не смотрит. Психотерапевтической коррекции не поддается. При упоминании о событиях в части мгновенно раздражается. Довольно часто высказывает угрозы в адрес командования. Сон с частыми просыпаниями, утром жалуется на разбитость, вялость. Эффекта от проводимого лечения не отмечает, стойко фиксирован на неприятных соматических ощущениях, конфликтных отношений в части…».
Несколько оживленное поведение больного майор связывал, без всякого сомнения, с сегодняшним праздником. Лично сам он уже опрокинул пару рюмочек водки. Не удержался. Его коллега, майор Сотников пить не стал. Он лечил солдат, боялся, что они его «сдадут». Кому сдадут ─ понятно ─ начальнику отделения. Штатного политработника в психушке не было. Слишком малочисленное подразделение. Да и зачем он? Психи есть психи… За этими благостными мыслями врач на некоторое время забыл о своем пациенте, который все еще стоял и лишь изредка бросал взгляд то на офицера, то на медицинские аппараты.
Рокотов тяжело вздохнул и еле слышно прошептал:
─ Эту технику я уже осваивал, когда проходил медицинскую комиссию для поступления в академию…
Колесников на реплику не прореагировал. Не хотел наступать на любимую мозоль своего пациента. Он прекрасно знал, что молодой офицер все еще бредил о военной карьере. Но, увы… Из «выпускников» 13 отделения мало кто оставался на плаву. Они, как правило, опускались на дно общества. Бывало и то, что некоторые жены и подруги из-за позора расставались со своими мужчинами, расставались навсегда. Социалистическое общество очень негативно реагировало на психов, считало их ненормальными и социально опасными.
Майор вытащил из деревянного шкафчика белую простыню и положил ее на кушетку. Затем попросил пациента прилечь на нее спиной вниз, что он быстро сделал. Вскоре на голове Рокотова оказалось небольшое металлическое приспособление, чем-то напоминавшее шлем воинов из времен Римской империи. От специального устройства исходило несколько резиновых шлангов и проводов. Посмотрев на новоиспеченного «космонавта», Колесников громко рассмеялся и сквозь смех произнес:
─ Ну, что, капитан, летим в космос? Слетаем напару, а к вечеру вернемся домой и сядем за праздничный стол…
Потом, как бы невзначай, он прошептал:
─ Моя Маринка уже сбегала в магазин и купила целую котомку всякой всячины…
Вновь бросил взгляд на лежачего и вмиг осекся. Из глаз космонавта текли слезы. Колесников стиснул зубы и слегка прикусил нижнюю губу. Он только сейчас понял, что слишком сильно обидел своего коллегу. Хотя обижать его не хотел. Он точно знал, что у капитана есть жена, скорее всего была… Вчера в отделение принесли письмо на имя капитана Рокотова. Он не хотел его вскрывать, но на этом настоял начальник отделения. Ему негласно было приписано в любом случае проверять письма и записки для тех, кто находился на лечении. Офицеры были не исключением. Проверялась не только почта. Проверялись и продукты питания, которые приносили родственники для обитателей психушки. Дрогов не хотел иметь приключений, до пенсии ему оставалось четыре года. Алла очень коротко сообщала, что на своей малой родине она нашла себе друга жизни. Извинялась перед Рокотовым, что в молодости совершила ошибку. Алексей Михайлович лично сам не хотел передавать письмо, боялся навредить больному. Он отдал его старшей медицинской сестре. Она обещала передать его Рокотову чуть-чуть позже…
Результаты обследования майора Колесникова нисколько не удивили. У пациента особых отклонений со здоровьем не было. Однако он почти автоматически в своем талмуде написал: «Больной в связи с семейными неурядицами и болезнями родных, стал заметнее вспыльчив и раздражителен, допускал грубость и физическое оскорбление по отношению к сослуживцам. Имеются аналогичные случаи и во время пребывания в отделении. Требует постоянного контроля, настроение отличается крайней неустойчивостью, склонностью к реакциям отчаяния и пессимизма. Нередко плачет…».
Мужчина в белом халате отложил авторучку в сторону, призадумался. Сочинять дальше научную напраслину на Рокотова в этот праздничный день он уже не хотел. До окончания дежурства оставалось два часа. Он закрыл глаза, представил свою любимую жену Марину и своего сына Владимира, от которого он был без ума. Без ума он был и от своей маленькой дочурки Танечки, неделю назад ей исполнилось пять лет…
После расставания с лечащим врачом Андрей Рокотов сильно приуныл. Он не скрывал, что он сейчас сильно завидовал майору Колесникову, у которого сложилась семейная жизнь. Одновременно он не кривил душой и не обманывал себя. С женой ему не повезло. Находясь в ГДР, где, как ему казалось, был и неплохой достаток, его отношения с Аллой не улучшились, наоборот, ухудшились. Он часто задумывался над создавшейся ситуацией, правильных ответов не находил. Возможно, она тяжело переносила одиночество. Муж почти каждый день приходил домой очень поздно. Даже во время праздников, когда большинство офицеров и прапорщиков разбегалось по ресторанам или магазинчикам, он торчал сначала в роте, потом в батальоне.
Все служил, надеялся сделать хорошую карьеру. Шесть лет пролетели незаметно. Высокой должности Рокотов не имел, орденов также. Две юбилейные медали получил не только он один, их вручали и тем, кто не просыпался от запоя. Из-за бугра супруги приехали почти голыми: ни машины, ни сервизов, не говоря уже о деньгах. Здесь, как считал Рокотов, вина в большей степени ложилась на его супругу, она значительную часть его зарплаты просаживала на золотые изделия. Она бредила ими днем и ночью, в любое время года.
В грузинском городке Вале Алла Рокотова пробыла недолго. Сославшись на сердечную недостаточность, причиной этому она считала высокогорье, она поехала к своим родителям. Андрей ей не перечил. Знал, что все бесполезно. Слезно просить боевую подругу остаться или в очередной раз объясняться ей в любви, было не в его правилах. Ошибку он сделал лично сам, и никто иной. Лично сам он и хотел ее исправить. Псих Рокотов подспудно ждал семейной развязки. Детей у них не было, что его сильно радовало. Он не хотел, чтобы его сын или дочь жила с чужим дядей и называла его отцом. Это его страшило, как страшило и то, что после недельного пребывания в психушке он все еще не знал свою «статью». В том, что ему ее пришьют, он нисколько не сомневался. Увольняться по «головной коробке», так он называл свою голову, он не хотел…
После обеда Рокотов присел к телевизору. Неожиданно кто-то подошел к нему сзади и положил руку на его плечо. Он повернулся и замер. Перед ним стояла старшая медсестра Ольга Ивановна, она вчера оказывала ему помощь. Он быстро привстал с табурета и улыбнулся, нестолько от появления женщины, а сколько от ее естественной красоты. Коркина была в белой кофточке с длинными рукавами и в короткой юбке черного цвета. Ее белые волосы были несколько завиты. Мужчина в коричневой робе очень медленно отвел вгляд в сторону, таращить глаза на красивую женщину посчитал неприличным делом. Хотя про себя уже отметил, что ее губы были накрашены перламутровой помадой, подведены ее ресницы и брови…
Нескрываемое любопытство обитателя психушки к собственной персоне заметила и Коркина. Она улыбнулась и еле слышно прошептала:
─ Андрей Петрович, пойдемте в ординаторскую…
Покрывшись румянцем, словно оправдывалась за неожиданный визит к психу, тут же промолвила:
─ Я сегодня выходная… Прибежала поздравить моих офицеров с праздником…
Андрей Рокотов внимательно посмотрел на блондинку. Ее глаза светились не то от радости, не то от совсем другого, что ему не дано было понять. Он кивнул головой и последовал за женщиной. В ординаторской его ожидал небольшой сюрприз. Коркина, едва они вошли в комнату, открыла шкаф и вытащила из него небольшую книжку. Протянула ее Рокотову, который от неожиданного подарка отпрянул несколько назад. Он, все еще оставаясь в недоумении, тихо произнес:
─ Ольга Ивановна, извините, пожалуйста… Я не пойму, за что я сегодня заслужил от Вас столь пристальное внимание?
Коркина отпарировала мгновенно:
─ Ну, как почему? Ведь сегодня праздник настоящих мужчин…
Широко улыбнувшись, она продолжила:
─ Свои разбежались… Среди пациентов два прапорщика, попали сюда из-за пьянки… Есть и два офицера, они ─ алкоголики…
При этом она слегка покачала головой и показала рукой на свою точеную шею. Потом неожиданно громко рассмеялась и сквозь смех произнесла:
─ Остался только один, капитан Рокотов Андрей Петрович… Он не только самый умный, но и самый красивый…
Довольно пространное объяснение очаровательной женщины психа в большей степени обидело, чем рассмешило. Он слегка побагровел. Затем положил книгу на стол, сделал шаг назад и очень серьезно пробубнил:
─ Ольга Ивановна, зачем же Вы меня унижаете? Всем известно, что в психушку попадают не просто так… Здесь люди с дефектами…
И эта сиеминутная обида высокого мужчины не остановила блондинку. Она рукой коснулась плеча понуро стоявшего «психа» и с волнением ответила:
─ Андрей Петрович, поймите меня правильно… Никто из наших врачей не считает тебя психом.. Я, тем более, в эту сказку не верю… Вы кому-то сильно помешали, вот и все…
Блондинка улыбнулась, взяла книжку со стола и положила ее в карман куртки офицера. Он стоял без движений, словно оловянный солдатик. Затем она пригласила мужчину на чай. Он улыбнулся и утвердительно кивнул головой. Он все еще не понимал, что притягивало его сейчас к этой стройной и очень добродушной девушке. Возможно, ее откровенность или небольшой томик со стихами всемирно известного персидского и таджикского поэта Омара Хайямы. Коркина обещала пациенту прочесть наизусть его несколько стихов о любви.
За чаепитием, которое продолжалось недолго, настоящего разговора между молодыми людьми не получилось. Старшая медсестра обмолвилась лишь тем, что начальнику госпиталя присвоили очередное воинское звание «полковник». Майору Колесникову вручили ценный подарок ─ наручные часы. У психа новостей не было…
1979 год. 24 февраля. Суббота. Рокотов проснулся очень рано. Его «командирские» показывали около семи часов утра. Несмотря на то, что ночью он спал неплохо, настроение было паршивое. Причиной этому, без всякого сомнения, была вчерашняя встреча с Ольгой Коркиной. Он никогда не думал, что симпатичная блондинка, да и вообще какая-либо женщина, обратит на него внимание, притом еще на психа. Лично он сам не видел в естественном виде душевнобольных, но довольно много о них был наслышан. Особенно, в анекдотах. Он слегка протер глаза и приподнял голову. Посмотрел по сторонам. Ему подобные, словно загипнотизированные, давили на «массу». Кое-где раздавался громкий храп. Он неспеша перевел взгляд на полуоткрытую дверь и усмехнулся. Неподалеку от входа на стуле, слегка покачиваясь из стороны в сторону, спал Наседкин. Старшина так сильно храпел, что казалось, вот-вот от своего нечеловеческого свиста и чмоканья, он взлетит вверх или раздастся гудок, и «паровоз» стремительно покинет спальное помещение.
Андрей спрятал голову под одеяло и закрыл глаза. Сон не шел. Он опять стал раздумывать о Коркиной. Он все еще не понимал, почему она пришла именно к нему и пригласила его к себе на чай. Было ли это специально сделано только для него? Или причиной этому было совсем другое? Он на какой-то миг воспроизвел перед собою голубые глаза женщины. Они, как ему сейчас казалось, светились необычайной теплотой и лаской. Он тяжело вздохнул и на какое-то время (и уже в который раз!) вновь оказался в плену своих проблем. Он все больше и больше приходил к однозначному выводу. Он не псих, он был и есть нормальный человек, подобный десяткам миллионов жителей огромной страны. Правда, в отличие от многих он имел свои специфические принципы. Вскоре он незаметно заснул…
Гвардии капитан Рокотов, конечно, не предполагал, что вокруг его персоны в верхах развернется настоящая битва, целью которой было его моральное уничтожение. Самойлов после того, как строптивый офицер покинул его кабинет, еще долго сидел за письменным столом. Домой он не поехал. Ему было не до обеда. В голове полковника творилось нечто непонятное, настоящий винегрет. Мысли, словно темно-синие облака перед дождем, то настойчиво вползали, то тотчас же покидали его черепную коробку, исчезая в неизвестном направлении. На какое-то время низкорослый мужчина с лысой головой отрывался от своих тяжких раздумий и подходил к окну. Раздвигал темно-коричневые шторки и смотрел на улицу. Для офицера, наделенного большой властью, внешний мир сейчас не существовал. Желание расправиться с вольнодумцем все больше и больше его преследовало. Он уже в своей голове успел набросать десятки планов, но все они, как ему казалось, были бескровными, комариными укусами. Капитан из Вале от них мало пострадает. Самойлов жаждал крови, притом крови большой. Его глаза неестественно засветились, когда он вспомнил о нестоль далеком времени. По доносу соседа за решетку садили любого человека. Для важной птицы в чине полковника вообще бы проблем не существовало…
Самойлов тяжело вздохнул. За четверть века службы он впервые видел такого настойчивого и принципиального офицера, который в прямом смысле сражался за свое место под солнцем. Он был редким исключением из себе подобных. Многие из претендентов на высшие должности или звезды сразу же понимали свое пролетарское происхождение и спокойно оседали на шесток, который им определила советская система. Были и другие рычаги для успокоения ретивых. Они, как правило, имели упущения по службе. В первую очередь, те, кто имел подчиненных. Самойлов был не лыком шит, знал все тонкости и премудрости своего дела. В своей работе он опирался на многочисленный аппарат информирования. Не только опирался, но и непосредственно им руководил. В его подчинении были штатные политработники и комсомольские активисты, а также стукачи. Последние были во все времена. Они были при царях, есть они и при Генеральных секретарях…
Внезапно в голову полковника пришла мысль, от которой он улыбнулся. В валейском полку, в котором служил Рокотов, ему все больше и больше нравился капитан Моисеев, секретарь партийного комитета. Виктор Федорович дважды слушал выступления офицера на партийном активе соединения. Они были очень критичными, особенно в адрес коммунистов ротного звена. В том, что этот верзила с большой головой и с большими квадратными очками на горбатом носу, уйдет на пенсию майором, он не сомневался. Как и не сомневался, что именно он, и никто другой из его подчиненных, поможет ему раздавить непокорного валейца, который осмелился возразить не только ему, полковнику, но и многомиллионной армии коммунистов…
Самойлов с облегчением вздохнул и набрал номер телефона. Почти мгновенно из трубки раздалось:
─ Секретарь партийного комитета мотострелкового полка гвардии капитан Моисеев… Слушаю Вас, слушаю очень внимательно…
Начальник не стал испытывать терпение подчиненного, представился. До него тотчас же донеслось:
─ Слушаю, товарищ гвардии полковник… Я сейчас оформляю протокол партийного собрания, на котором Вы присутствовали…
Полковник улыбнулся и почти по-дружески произнес:
─ Я, Петр Иванович, знаю, что ты всегда в работе, среди солдатских масс… Это очень хорошо… Это по-ленински…
Молниеносно ухо лысого мужчины уловило очень тихий смех, затем слащавый голос:
─ Спасибо за доверие, товарищ гвардии полковник… Служу Советскому Союзу, товарищ гвардии полковник… Я, товарищ гвардии полковник…
