полная версия

Владимир Иванович Шлома
Воспоминания и рассказы

Саша Особливец

Высокий и худой парень, житель Харькова, ефрейтор Осибливец был командиром первого строевого отделения в первом же учебном отделении, которым командовал сержант Корнев. В этом же учебном отделении учился и я, только командиром моего строевого отделения был Коля Багмет. Саша уже год прослужил в армии, поэтому чувствовал себя практически взрослым и повидавшим виды. В отличие от Корнева, он был веселым и жизнерадостным человеком. Легко находил подход к женщинам, чему мы были очень рады, так как через женщин из канцелярии факультета он доставал билеты для всех экзаменов. Кто сдавал экзамены, тот знает, насколько легче готовиться к экзамену по билетам, чем просто по конспекту, не зная конкретных вопросов. Так вот, этими билетами Саша нас всегда и обеспечивал, за что мы были ему бесконечно благодарны. А еще он оказывал нам с Александром Уздемиром помощь на кроссах, на которых мы с Александром практически умирали, и всегда еле тащились последними. А время для отделения засекалось по последнему прибежавшему. Поэтому перед финишем, когда у нас уже совсем не оставалось сил, Особливец и в спины нас подталкивал, и за руки тащил, лишь бы мы быстрее прибежали. Хотя Саша был и худой, но сил у него было намного больше, чем у нас с Уздемиром. Так он нас таскал целый год, за что я ему очень благодарен. Только на втором курсе я научился нормально бегать, и помощь мне уже не была нужна.

Как местный житель, Саша ходил в увольнения на сутки, и ночевал дома, в результате чего у него родился сын Славик, и ему уже на втором курсе пришлось жениться. Он женился первым, кажется был счастлив, гордился тем, что у него растет сын, показывал нам его фотографии. Кстати, он сам фотографировал и делал прекрасные фотографии. Время шло, с третьего курса все, поступившие из армии, оставили казарму и жили или дома, или в общежитии. Саша жил дома и ездил на занятия с большим желтым кожаным портфелем, довольно тяжелым по весу. Как-то ребятам захотелось посмотреть, что же он там носит. Кроме конспектов в портфеле оказались ножницы, иголки с нитками, но самым поразившим нас предметом был большой электрический утюг. Было такое ощущение, что Саша не всегда ночует дома, иначе зачем носить с собой утюг. Шутники вынули этот утюг, а вместо него положили в портфель два кирпича. Подмену Саша обнаружил только дома, говорил, что чувствовал, что портфель стал немного тяжелее, но особого внимания этому не придал. С четвертого курса мы уже все жили вне казармы, многие, в том числе и я, женились. Моя жена, как медсестра, работала летом за городом в пионерлагере. Поскольку она работала с диабетиками, то выходных у нее не было, а я по выходным приезжал к ней в гости. Она рассказывала, что у ее здешней подруги есть жених Саша, тоже курсант. Они уже давно живут как муж и жена, но Саша еврей, и его мать не разрешает ему жениться на русской. Ситуация была практически безнадежной, но подруга все равно продолжала на что-то надеяться. В очередной мой приезд жена сказала, что Саша тоже приехал, и решила меня с ним познакомить. При знакомстве обалдели оба, и я, и Саша Особливец, это был он. Удивление на наших лицах было настолько явным, что и жена, и ее подруга сразу поняли, что мы знакомы. И тут жену осенило.

– Я не могла вспомнить, где тебя раньше видела, – сказала она Саше. – Ты же и у нас, и у Винокурова на свадьбе фотографировал.

Саше ничего не оставалось как сознаться, что это именно он фотографировал. Позже Саша отвел меня в сторонку и, в духе лучших фильмов про шпионов, шепотом попросил меня никому об этом не рассказывать, что я и пообещал. После отъезда Саши жена спросила, а какая у Саши фамилия, сказал, что Особливец.

– Это тот, у которого уже большой сын? – удивилась жена. Так он не еврей? Что же он девке голову морочит?

После моего отъезда жена, естественно, все выложила своей подруге. Продолжались у Саши отношения с этой подругой, или нет, я этого не знаю, с ним по этому поводу мы больше никогда не разговаривали.

После выпуска из училища мы с Сашей еще один раз случайно встретились в Харькове, Саша тогда сдавал экзамены в адъюнктуру, в наше училище, а я просто приехал в отпуск. У Саши все было под контролем, он практически поступил, оставалась простая формальность, сдать вступительные экзамены. Мне тоже захотелось поступить в адъюнктуру, и я спросил Сашу, насколько сложно в нее поступить.

– Даже и не думай, – честно сказал мне Саша, – поступить можно только по блату. Если блата нет, то поступить невозможно. Все эти экзамены и конкурс – чистая формальность, поступает всегда заранее запланированный человек. Позже о поступлении в адъюнктуру я еще поговорил с полковником Тереховым, заместителем начальника 54-й кафедры. Он подтвердил все сказанное ранее Особливцем. Больше о поступлении в адъюнктуру я даже не помышлял, только очень удивился, когда встретился с Сашей Волошиным, который учился в адъюнктуре, не думал, что у него тоже есть блат в училище.

После окончания академии, я был назначен преподавателем в Серпуховское училище, и здесь снова встретился с Сашей Особливцем. Саша был преподавателем на 43-й кафедре, уже подполковник, на хорошем счету. Я был еще майором, и получил подполковника только через полгода, пока что ко мне присматривались. Задержка в звании и у меня, и у Володи Васильченко пошла еще при присвоении звания старшего лейтенанта, когда женщина-делопроизводитель обиделась на отдел кадров за сделанные ей замечания по поводу неправильного оформления наших представлений, забросила их в свой стол и не стала их исправлять и отправлять. Задержка получилась на три месяца, что в дальнейшем мне очень мешало. Я думал, что Саша кандидат наук, но оказалось, что в адъюнктуру он тогда не поступил, у кого-то другого блат оказался больше. Спросил Сашку про его сына Славку и жену, Саша неохотно ответил, что у него сейчас другая семья, вдаваться в подробности он явно не хотел. О Славке тоже ничего не хотел рассказывать, а может ничего и не знал.

Все свободное от занятий время, Саша проводил за компьютером БК‑0010, которые в то время были на всех кафедрах. Нет, не к занятиям готовился, и не новые программы разрабатывал. Он играл в «Тетрис», разрабатывал моторную реакцию, как он говорил.

– Саша, а тебе не жаль на такую хрень столько времени тратить? – как-то спросил я его.

– Ты что? Какая хрень? Я уже до девятого уровня дошел, скоро буду лучшим, – ответил он.

– А ты то, хоть чем-то увлекаешься, кроме занятий? – спросил он меня.

Меня такие игры не привлекали, мне больше нравилось программировать самому. Тот же «Тетрис», или «Питон» были написаны на языке «Фокал», и загружались только с магнитофона, а я решил написать более простую из этих игр «Питон» на языке «Бэйсик». Мне это удалось, мой вариант этой игры теперь можно было загружать с дисковода, имевшегося в каждом учебном классе. Но, в основном, я писал программы для проведения занятий, моделирование процессов, происходящих в радиотехнических изделиях, на ЭВМ. С помощью моих программ можно было визуально наблюдать как изменятся характеристики изделия, при регулировке того или другого элемента схемы.

С Сашей мы общались редко, так как общих интересов было мало. Попросил как-то раз его поменяться со мной дежурствами по факультету, но он не согласился, ничем не мотивируя свой отказ. Но предлагал и дальше обращаться к нему за помощью, если нужно будет. Я поблагодарил, но больше к нему за помощью не обращался. А через некоторое время он сам предложил мне свою помощь. Я должен был вести свой подшефный взвод на вечер встречи в медицинское училище. Накануне этого похода к шефам, Саша прибежал ко мне, шепотом рассказывал о том, какое это опасное дело, что курсанты могут напиться, и даже подраться из-за девок, в общем, что мне туда лучше не ходить. Он меня прикроет, и возьмет всю ответственность на себя, сходит вместо меня на этот вечер. Сам же и с начальником факультета договорится, только при этом скажет, будто бы это я попросил его об этом. От курсантов я краем уха слышал, что Саше очень нравятся молоденькие девушки из медицинского училища, и он старается почаще к ним ходить с курсантами. Большого желания идти в медучилище у меня не было, поэтому я согласился, пусть идет, если ему так хочется. Позже от курсантов узнал, что у Саши там есть постоянная пассия, какая-то рыжеволосая красавица, с которой он и провел весь вечер.

Потом пришла страшная весть о гибели Вани Урсты. Я пошел к Саше договариваться, чтобы вместе ехать на похороны. Договорись встретиться утром на Белорусском вокзале в Москве, так как Саша ехал вечером, с заездом к знакомым в Москве, а я утром, в день похорон. Куда и как ехать знал только Саша, мне рассказывать не стал, так как это очень сложно, да и зачем, от Белорусского мы ведь вместе поедем. На следующий день на Белорусский вокзал Саша не приехал, не зная куда ехать, я поехал в госпиталь в Одинцово, так как слышал, что после аварии Ваню туда отвезли. Нашел госпиталь, нашел морг. Там мне сказали, что тело еще не забирали. Я дождался автобуса, который приехал за покойником, и вместе с ними поехал в Перхушково, где и должны были состояться похороны. Там и встретился с остальными нашими ребятами. Коля Багмет даже с женой приехал. На вопрос где Особливец, я ответить не мог, сказал, что собирался по пути к знакомым в Москву заехать.

– Ну все понятно, – сказал кто-то из ребят, – у блядей застрял.

Ваню похоронили. На поминках длинную речь сказал его отец. Говорил он на западно-украинском наречии, и несмотря на то, что я украинец, я понимал только третью часть этой речи. Отец жаловался на Москву, она уже второго сына у него забрала. После поминок мы еще собрались на квартире у Андрея Рычкова, который организовывал эти похороны. Хотя повод был и скорбный, но я был рад видеть наших ребят, с которыми после выпуска из училища ни разу не встречался. На десять лет выпуска они встречались в Харькове, но меня мой начальник, полковник Помогалов, туда не отпустил, потребовав, чтобы я предоставил ему телеграмму, подписанную начальником Харьковского училища. Мы там еще хорошо посидели, рассказали кто где служил и чего достиг. На следующий день встретился в училище с Особливцем, глазки у него бегали, опять шепотом просил никому не рассказывать, что его не было на похоронах, нес какую-то хрень о том, что у него расстроился желудок, и он не смог приехать, но я ему не верил. Я не понимал, как можно вместо того, чтобы проводить товарища в последний путь, провести это время с блядями. Совесть то где была при этом? Мое уважение к Саше сошло на нет.

Позже к нам на кафедру, как член комиссии по защите дипломов, приезжал мой старый друг Сережка Лорин. Мы были очень рады встрече, после выпуска тоже ни разу не виделись. За это время Сережка успел послужить и в Прибалтике, и в Чите, и в Белоруссии, но был майором, видно частая смена мест службы сказалась. Я предложил ему связаться с Колей Багметом, который уже был преподавателем в академии Дзержинского, чтобы обсудить с ним вопрос поступления Сережки в академию, но договориться о поездке в Москву автомобилем у меня не получилось, а на поездку электричкой у Сережи не было времени. Так этот вопрос решить и не удалось. Пообщавшись с Особливцем Сережка сказал: «Да он у вас какой-то секретный агент, разговаривает только шепотом, и все время оглядываясь, как будто страшную тайну тебе рассказывает. Даже спички у продавщицы шепотом спрашивал».

В училище приехали еще два наших однокашника, сначала Александр Уздемир, а затем и Валерка Колодяжный, старый друг Особливца. Оба были у меня в гостях, Валерка был даже трижды, вместе с тремя своими прекрасными сыновьями. Один раз был в гостях у Уздемира и я, вернее два раза, первый раз я был у него в гостях еще в Кап-Яре, у Валерки, правда, я ни разу не был. А вот в гостях у Особливца не был никто, даже его лучший друг Колодяжный. Скорее всего, это было не из-за негостеприимности Саши. Мне кажется, что он просто опасался, как бы в присутствии жены гость не ляпнул чего ни будь лишнего о его похождениях, оправдывайся потом. А так, нет гостей – нет проблем.

Саша уволился на год раньше меня, и, на встрече выпускников в Москве, уже был гражданским человеком. Рассказывал, что работает коммерческим директором в какой-то солидной фирме. Все были рады за него, и поздравили с таким успехом. А через некоторое время я узнал, что Сашу сильно избили, и он три месяца пролежал в госпитале. Оказалось, что Саша назанимал очень много денег, все их вложил во Властелину, и, естественно, прогорел. Долги отдавать было нечем, поэтому отдавать их он и не собирался, считая, что с него взять нечего. Но кредиторы были другого мнения, поэтому они не только его избили, но и заставили переписать на них, в счет долга, свою квартиру.

Сашу я случайно встретил возле нашего магазина.

– Саша, привет! Ты как? Слышал, что ты долго лежал в госпитале. Как здоровье? – засыпал я его вопросами.

– Нормально, – сухо сказал Саша.

– А семья то твоя как? Где она сейчас? – снова спросил я.

– А тебе какое дело? – со злостью спросил он.

– Извини, Саша, – выдавил я, ошеломленный таким поворотом разговора.

Больше вопросов у меня не было. Мы разошлись и больше не встречались. От знакомых слышал, что Саша прибился к какой-то женщине, и живет у нее в Большевике, небольшом поселке, примыкающем к Серпухову. Куда девалась его семья, никто не знал. Как-то, будучи в Большевике, я увидел вдалеке человека, по фигуре напоминающего Особливца. Этот человек привлек мое внимание тем, что как-то странно обходил лужу, он обходил ее боком, настороженно, все время держась лицом к луже, как будто оттуда, в любой момент, мог выпрыгнуть крокодил или что ни будь подобное. Может это был и не он. Один раз Валерка Колодяжный случайно встретил Сашу в автобусе, с трудом уговорил его поехать к себе домой. В то время Валерка уже давно уволился из армии, жил в четырехкомнатной квартире вместе со своим старшим сыном Олегом. Они слишком много внимания уделяли водке, поэтому жили очень бедно, денег на оплату квартиры не хватало, телефон отключили за долги, дверной звонок тоже не работал. Когда Валерка болел, я купил три литра пива, воблы, и пошел его навестить, но попасть к нему мне не удалось, и в дверь стучал, и под окном кричал, никто мне не открыл. Несмотря на такую тяжелую ситуацию, Валерка, как он мне рассказывал, купил две бутылки пива, которые они с Сашей и выпили, да еще и дал Саше 50 рублей на дорогу, у того денег совсем не было. Больше часа они сидели и разговаривали, листали выпускной альбом, вспоминали училище. Эту беседу Саша поддерживал, но как только Валерка начинал его спрашивать где он сейчас живет, где его семья и где Славка, Саша замолкал, и вывести его из этого состояния было очень тяжело. Так ничего про него и не узнав, Валерка проводил его на автобус, и они расстались. После этого Сашку больше уже никто не видел, как в воду канул. Где он теперь, и жив ли вообще, этого никто не знает. Вот такая трагическая судьба, результат шоковой терапии 90-х, хотел на той волне быстро подняться, и все потерял. Мне его очень жаль.

Дождь

Ну вот и пришло время очередного отпуска. В прошлом году отпуск был зимой, и мы с Галей и маленькой Лилей ездили в Вертиевку, а в этом, Лиля уже подросла, два года исполнилось, да и отпуск летом, поэтому решили съездить и в Вертиевку, и в Шелудьковку. Галя сильно соскучилась по дому, поэтому сначала едем в Шелудьковку. Прямого поезда из Перми на Харьков нет, поэтому едем с пересадкой в Москве, самолетом решили не лететь, так как на Харьков летает АН‑24, с двумя промежуточными посадками, а у Лили при посадках сильно болят уши. Лиле в поезде нравилось, она всю дорогу пела песни, особенно «Катюшу». Наш дом в Бершети стоит возле части строителей, которые и утром и вечером поют эту песню, вот Лиля ее и выучила. Под вечер наш поезд остановился посреди поля, и мы простояли там часов шесть. Впереди произошла какая-то большая авария, но ничего конкретного мы не знали. Когда потом поехали дальше, мы видели перевернутые грузовые вагоны и цистерны, с оторванными колесными парами, которые валялись под откосом. Пассажирских вагонов там не было, может без жертв обошлось. Поскольку наш поезд выбился из графика, то нас, в дальнейшем, по долгу держали на каждой станции, пропуская те поезда, которые шли по расписанию. В итоге, мы прибыли в Москву с опозданием часов на десять, наш поезд на Харьков давно ушел, а на другие билетов не было, летний сезон в разгаре. С большим трудом, через шоколадку, удалось закомпасировать билеты на поезд, который будет идти через двенадцать часов, в котором нашлось два места в вагоне СВ. Доплата за СВ составила больше стоимости самого билета, но деваться было некуда. В комнате матери и ребенка мест также не было, поэтому, эти двенадцать часов промаялись с Лилей в общем зале ожидания вокзала. Лиля уже не пела, она жутко устала, да и нам с Галей было ненамного легче. Когда, наконец-то, дождались поезда и зашли в наше СВ-купе, где стояли два симпатичных диванчика, обитых красным бархатом, Лиля залезла на один из них, сказала «моя кроватка», и тут же уснула. Нам с Галей пришлось вдвоем спать на втором диванчике.

В Харьков приехали поздно вечером, троллейбусом добрались до Левады, вокзала, с которого шли электрички в направлении на Змиев. Нам повезло, на последнюю электричку мы еще успели. Теперь уже было совсем близко, 45 минут электричкой до Занок, это третья станция после Змиева, а там еще двадцать минут автобусом до Шелудьковки. На станции Занки, кроме довольно просторного здания вокзала, был еще общественный туалет на улице, и элеватор, больше ни одного дома не было. Народ называл эту станцию Спортивной, и не без основания, уж очень любил этот народ здесь бегать. Автобусы привозили на эту станцию людей из трех сел: Гинеевка, Шелудьковка и Скрипаи. Равномерных рейсов у этих автобусов не было, они ходили только под электрички, сразу два или три автобуса, потом перерыв, до следующей электрички. Приезжающие на станцию Занки, жадно вглядывались в стоянку автобусов, если стоят три автобуса, то это уже хорошо, по крайней мере стоячее место в одном из них может достаться, а вот если стоят только два, то мест всем не хватит, и кому-то придется часа два околачиваться на станции, дожидаясь следующего рейса. Поэтому, как только электричка останавливалась, народ высыпал из вагонов, прыгал с высокой платформы на пути, и со всех ног, со спринтерской скоростью, мчался к автобусам, не обращая внимания на рев сирены встречного поезда. Народ на беге был настолько натренированный, что некоторые старые бабки добегали до автобусов быстрее молодых. Занять сидячее место было счастьем, ведь потом в проход людей набивалось столько, что повернуться было невозможно. Естественно, сидячие места опоздавшим бабкам потом никто не уступал, ну не для того же он или она бежали стометровку и выиграли этот приз, чтобы уступить его какой-то бабке. Я как-то спрыгнул с этой платформы вместе с тяжелой сумкой, от рывка при приземлении, обе ручки сумки оборвались, и пока я с сумкой без ручек добирался до автобуса, все автобусы ушли, ждать опоздавших здесь было не принято, два часа прождал, пока эти автобусы опять приехали. Вот так, ненавязчиво, здесь и воспитывали сильных и здоровых людей, способных преодолевать любые трудности, поэтому станция и называлась Спортивной.

Когда приехали на Спортивную, уже совсем стемнело, но из окна вагона было видно, что на автобусной остановке, где на столбе горела одинокая лампочка, автобусов нет. На станции вышли только мы, больше никого не было, значит этой электричкой никто из местных не ездил, и, следовательно, автобусы под нее не ходили. Это был сюрприз. Начинался дождь, который постепенно усиливался. Я предложил Гале переночевать в здании вокзала, а уже утром, автобусом ехать в Шелудьковку. И тут я обнаружил, что хотя Галино тело еще и здесь, но душа ее уже давно дома, в Шелудьковке.

– Нет, – сказала она, – мы пойдем пешком. Здесь раньше автобусы вообще не ходили, и люди до электрички всегда пешком добирались. Мой отец каждый день на электричку пешком ходил, здесь напрямую всего семь километров.

– Но по дороге ведь все десять будут, – возразил я.

– Ну и что. Ты что, чемоданы не донесешь? – не сдавалась жена. – Я понесу сумку, а Лиля сама пойдет.

– Так дождь ведь усиливается, промокнем все, – пытался я урезонить жену. Я не пойду пешком.

– Ну и оставайся, а мы с Лилей пойдем, – сказала Галя, взяла Лилю за руку, схватила сумку, и пошла по дороге.

Переубедить в чем-то мою жену было невозможно, как тогда, так и сейчас. Обычно, мы всегда оставались при своем мнении, и каждый делал так, как считал нужным. Но здесь я не мог остаться ночевать на вокзале, в то время, как жена будет ночью под дождем идти домой с маленьким ребенком. Пришлось брать в руки два довольно увесистых чемодана и идти за ними. Пройдя с полкилометра, дошли до высоковольтной линии, проходящей над дорогой. Дождь еще больше усилился, вся спина у меня уже была мокрая. Зонтики у нас с собой были, а вот свободных рук, чтобы их держать, у нас не было. Не зря раньше люди в плащах ходили, и не мокнешь, и рук не занимают, но плащей у нас не было. А с высоковольтной линией творилось что-то невообразимое, наверно это и был тот коронный разряд, о котором я раньше слышал, но не представлял, как он реально выглядит. Вокруг проводов была светящаяся область диаметром около полуметра, такие висящие светящиеся столбы вместо проводов, и все это сопровождалось жутким треском электрических разрядов. Иногда проскакивали разряды между проводами. Под этими разрядами страшно было проходить, а вдруг на нас пробьет, когда мы будем проходить под ними. Сказал Гале, чтобы подождала меня, оставил чемоданы и пошел на разведку под провода. Непосредственно под проводами треск от электрических разрядов стоял жуткий, но самих разрядов я не чувствовал. Вернулся назад и мы вместе потихоньку прошли опасный участок. Еще через полкилометра я начал перекладывать чемоданы из руки в руку, так как один из них был немного полегче, и одна рука не так сильно уставала. Вскоре и это перестало помогать, пришлось ставить чемоданы на землю и давать рукам немного отдохнуть, Галя тоже все чаще и чаще ставила на землю свою сумку. У Лили заболели ножки, и она попросилась к маме на ручки.

– Ну что? – спросил я. – Еще не жалеешь, что пошли?

– Ничего страшного, дойдем, – был ответ упрямой жены.

Пошли дальше, миновали первый поворот дороги и вошли в Гинеевку, чемоданы становились все тяжелей и тяжелей, остановки становились все чаще, а продолжительность отдыха все больше. Поскольку интенсивность движения уменьшилась, у меня начала промерзать мокрая спина.

– Лиля, а тебе не холодно, – спросил я.

– Холодно, – сказала Лиля.

Из-за упрямства жены положение становилось опасным, мы могли простудить ребенка. А ведь мы были еще только в Гинеевке, до Шелудьковки еще идти и идти. Нужно было проситься к кому-то переночевать, но свет нигде в домах не горел, все давно уже спали. С трудом прошли еще с километр и дошли до следующего поворота, в одном из домов за поворотом в окошке горел свет. Это было наше спасение. Я и постучался в это окошко. Нам долго не открывали, не могли понять, что нам среди ночи нужно. Хозяйка открыла только тогда, когда мы показали ей в окно Лилю. Оказалось, что она живет одна, поэтому и боялась открывать. Попросились переночевать, но хозяйка сказала, что у нее только одна койка и диван, на всех места не хватит. Я ее успокоил, что на всех и не нужно, я просто посижу, главное Лилю переодеть и положить спать. Лилю переодели и положили на диване спать. Мы с Галей тоже выкрутили мокрую одежду, и верхнюю одежду повесили сушиться. Галя пристроилась на диване возле Лили, а я спал на кухне, сидя на стуле и положив голову на стол. Несмотря на неудобства, я тоже уснул. Проснулся, как только забрезжил рассвет. Майка на мне полностью высохла, рубашка и свитер тоже немного подсохли, брюки были еще мокроваты, но холод от них уже не ощущался. Дождя уже не было. Я быстренько оделся, предупредил хозяйку, что я ухожу один, для чего пришлось ее разбудить, и налегке пошел в Шелудьковку, до дома оставалось еще километров пять.

Дома уже все были на ногах, теща, баба Паша, даже корову успела подоить.

– А где Галя? – хором спросили меня.

Сказал, что она вместе с Лилей заночевала в Гинеевке, дойти домой сил не хватило. Описал дом, в котором они находятся. Дед Филипп побежал к двоюродному брату дяде Мише, чтобы съездить за Галей на мотоцикле с коляской, а мне теща предложила попить тепленького парного молочка. Молочко я конечно попил, но попросил еще и водки, так как озноб у меня уже чувствовался. Домой, мою неразумную жену вместе с Лилей и чемоданами, привезли без меня. Потом долго обмывали наш приезд, прилагая все усилия, чтобы мы не заболели. Самогон у тещи действительно был как чудодейственный бальзам, сама его гнала, поэтому все обошлось без последствий. Одна только Лиля лечилась исключительно молоком, без самогона, но и ей удалось не заболеть. В общем хорошо все то, что хорошо кончается, эта поездка, на наше счастье, закончилась для нас благополучно.