Владимир Иванович Шлома
Воспоминания и рассказы
Галя-Аня
В конце второго курса, как раз накануне Нового Года, нас пригласили в Харьковский театр музыкальной комедии на оперетту «Цыганский барон», сказали, что нас пригласили наши шефы – медицинское училище. К сожалению, кто-то перепутал время начала представления, и мы прибыли в театр с опозданием, оперетта уже минут пятнадцать как шла. Мы тихонько расползлись по залу, занимая еще свободные места, и, изображая театралов, стали наблюдать за происходящим на сцене, тихонько обмениваясь своими комментариями.
В антракте мы с Борей Бобровским сходили в буфет, выпили по стакану красного вина и закусили бутербродами. Настроение сразу улучшилось, уже не было так жалко, что не видели начало представления. Вернувшись в зал, сразу увидели двух симпатичных девушек, которые сидели сразу за нами, даже странно, что мы их раньше не заметили. Возле них даже были два свободных места, которые мы также раньше не заметили. Вот что значит поправили зрение в антракте. Мы вежливо спросили, не заняты ли возле них места, и можно ли сесть. Получив разрешение, сели возле них. Боря сразу предъявил претензии, спросив, почему нам неправильно указали начало представления, чем чуть не испортил весь дальнейший разговор. Одна из девушек представилась Галей, как звали вторую я уже не помню. Галя оказалась очень разговорчивой девушкой, что мне и понравилось, для меня, не очень разговорчивого, для поддержания разговора оставалось только поддакивать и кивать головой, что меня вполне устраивало. Разговаривала в основном Галя, она рассказала, что они учатся на первом курсе, почему нас неправильно информировали она не знает, а до нашего прихода на сцене ничего интересного и не было. Вторая девушка в основном молчала. Я так прикинул, что Галя на два года моложе меня. Галя мне понравилась, и я решил проводить ее домой. Здесь правда возникала одна проблема, увольнительная у нас была одна на всех, и находилась у старшего нашей группы старшего сержанта Толи Винокурова, кстати, моего друга. Провожая Галю без увольнительной, рассчитывать можно было только на то, что время уже было позднее, и нарваться на патруль было маловероятно, тем более, что я часто ходил в гарнизонный патруль и четко знал все маршруты, по которым они ходят. Я подошел к Толе и попытался отпроситься, пообещав патрулям не попадаться. Как ни странно, но Толя сразу разрешил проводить Галю, с одним лишь условием, чтобы я был возле проходной училища до того, как он приведет туда остальную группу, так как в казарму он должен привести всех вместе. Я согласился.
Проводил я Галю только до поворота с Сумской на ее улицу, дальше, как она сказала, ей уже близко, и она сама доберется. Сказала, что живет в Саммеровском переулке. Я тоже сказал ей свою фамилию и адрес. Ни бумаги, ни ручки, к сожалению, у нас не было, оставалось надеяться только на память. Договорились встретиться в одиннадцать или двенадцать часов первого января возле памятника Н.В. Гоголю, и я убежал на троллейбус. Добрался до училища вовремя и без происшествий.
Погода перед Новым годом была слякотная, шел дождь, снега, естественно, не было. В общем, обычная харьковская новогодняя погода. Новый год мы встречали в казарме, вместе с нашим начальником курса Гетманенко Александром Васильевичем. Он приказал тащить на праздничный стол все спиртное, которое мы втихаря закупили, чтобы он сразу все видел, если потом у кого обнаружит, то виновника отправит на гауптвахту. Мы с Витей Панюковым, командиром третьего отделения, запасли только одну бутылку вина на двоих, поэтому сразу ее и выставили на стол. Остальные тоже принесли свои запасы. Водки и коньяка, по-моему, ни у кого не было. В одиннадцать часов проводили Старый год, в двенадцать, как и положено, встретили наступивший Новый год, посидели еще часик, как говорится – все выпили, все съели, и разошлись спать.
В одиннадцать часов утра я уже стоял возле памятника Н.В. Гоголю. Увидеть там Галю я, честно говоря, сильно не надеялся, после новогодней ночи могла и проспать, но она опоздала всего минут на пятнадцать, я еще даже и уходить не собирался. Увидев ее, я обрадовался, надо же, почти не опоздала. И мы пошли гулять по практически пустому городу. За ночь выпало немного снега, что придавало природе особую праздничность и торжественность. Снег был еще абсолютно белым и красивым, блестел искорками в утренних лучах солнца. Потом он конечно растает, но это будет потом, а сейчас нас окружала сказочная красота. Мы гуляли долго. Галя спела мне песенку:
Володенька, Володенька, ходи ко мне зимой.
Люби пока молоденька, хороший, милый мой.
В общем мне все понравилось, и песня и Галя, мы договорились встретиться в следующие субботу или воскресенье, когда меня точно отпустят в увольнение, я не знал. Домой она попросила ее не провожать, чтобы не увидела хозяйка квартиры Степановна, в которой она снимала койку, и которую она явно побаивалась. Правда, судя по ее рассказу, там даже койки не было, живя в маленькой комнатушке, не более четырнадцати квадратных метров, Степановна умудрялась сдавать койки трем девушкам. В комнате были полуторная койка, на которой спали две девушки, и топчан, на котором спала Степановна, а Гале на ночь, между кроватью и топчаном, ставили раскладушку.
На следующие выходные меня отпустили в увольнение в субботу, и я пошел искать Саммеровский переулок, где находилась квартира Степановны. Я некоторое время побродил в окрестностях того места, где мы дважды расставались, но никакого Саммеровского переулка там не нашел, решил искать медицинское училище. С этим мне повезло больше, училище я сразу нашел. Студентки как раз небольшими группками шли с занятий. Я встал недалеко от входа и стал ждать, надеясь, что она также будет проходить мимо, хотя надежды было очень мало, ведь мы о такой встрече заранее не договаривались. Мне крупно повезло, я ее увидел. Она очень удивилась, увидев меня возле училища. На этот раз я проводил ее домой, Саммеровский оказался немного не в том месте, где я его искал. Так мы и начали встречаться. Я иногда встречал ее возле училища и провожал домой, потом подолгу сидели на подоконнике лестничной площадки между первым и вторым этажом и целовались в потемках, свет там почти никогда не горел, иногда гуляли по находящемуся почти рядом городскому парку им. Т.Г. Шевченко.
Через некоторое время, с увольнениями у нас начали, как говорится, закручивать гайки. Раньше увольняемых строили в казарме, проверяли внешний вод, и отпускали в увольнение. Теперь же, сначала проверяли внешний вид в казарме, потом строем вели к дежурному по училищу, к которому таких строев приходило два десятка, и процедура осмотра затягивалась часа на два. У дежурного по училищу, при малейшем замечании, отбирали увольнительную. Мне расхотелось ходить в такие увольнения, все эти осмотры были для меня какими-то унизительными. Я приспособился ходить в самоволки. Я обнаружил две замечательные аудитории, 237-е, их было две, одна в главном учебном корпусе, а вторая – в корпусе «А», находящемся через дорогу от главного, но самое замечательное было в том, что обе они использовались как читальные залы при библиотеках. Этим я и пользовался. В аудитории, выделенной нашему учебному отделению для самоподготовки, на доске я записывал, что буду находиться в аудитории 237, и спокойно уходил в самоволку, так как проход через проходные у нас был по личным пропускам. Маршруты гарнизонных патрулей я знал прекрасно и никогда на них не нарывался, спокойно гуляли с Галей по Харькову, а к концу самоподготовки, возвращался в нашу аудиторию. Если во время моего отсутствия была проверка и меня в 237-й аудитории не обнаруживали, я спрашивал, в каком корпусе меня искали, и, соответственно, говорил, что я был в другом корпусе, мне обычно верили, и мои самоволки всегда сходили мне с рук. Только один раз я чуть было не попался патрулю из авиационно-технического училища ХВАТУ-2, но они были далековато, и мы успели скрыться, зайдя в находящийся неподалеку кинотеатр. Во время одной из таких прогулок Галя вспомнила школу и рассказала какую-то историю, которая случилась в прошлом году, когда она училась в восьмом классе. Я не помню, что это была за история, я помню только то шоковое состояние, в которое я погрузился, услышав это сообщение.
– С малолеткой связался, – молнией промелькнуло в мозгу. – Она поступила в училище после восьмого класса, а не после десятого, как почему-то решил я.
Гале я ничего не сказал, но от шока я не мог отойти две недели, не ходил ни в увольнения, ни в самоволки.
А в нашем училище ввели еще одно нововведение – ходить можно было только строем, всякие одиночные передвижения должны были осуществляться либо бегом, либо строевым шагом. К такому идиотизму я не был готов и посчитал этот приказ издевательством над людьми. Я, наконец-то, понял, что такое армия, и в какой дурдом я попал. Мне очень не хотелось, чтобы надо мной издевались подобным образом все предстоящие 25 лет службы, и написал рапорт на отчисление из училища, честно указав причину, что не желаю служить в таком дурдоме предстоящие 25 лет. Прочитав мой рапорт, начальник курса, которого, кстати, я уважал, и который был прекрасным командиром и человеком, тут же порвал его и сказал: «Да успокойся ты. Дурных приказов в твоей жизни еще будет очень много, не обращай на них внимания. Этот тоже скоро забудется, через месяц о нем никто и не вспомнит. А теперь иди отсюда».
Я вспомнил, что уже наблюдал исполнение подобного дурного приказа самого Министра обороны СССР. Это было во время моего поступления в училище. Какой-то иностранный атташе увидел наших офицеров в повседневной форме в рубашках, без кителей, и спросил министра обороны, что это за туристы. В итоге родился приказ, запрещающий появление офицеров на службе в повседневной форме. Предписывалось нахождение на службе только в сапогах, кителе и с портупеей, то есть в форме для строя. Я видел, как эти бедные офицеры парились в кителях на сорокаградусной жаре, но не имели права их снять, тоже дурдом был полный. Приказ никто не отменял, но через месяц о нем действительно все «забыли».
В течение недели передвижение слушателей (мы были слушатели, как в академии, а не курсанты, чем мы очень гордились) контролировал специально выделяемый училищный патруль, а потом об этом приказе, как и предсказывал начальник курса, все забыли, и всё вернулось на круги своя.
Через две недели я отошел от шока, и мы с Галей снова начали встречаться. Я поинтересовался, сколько ей лет.
– Уже пятнадцать, – сказала она, явно считая себя уже взрослой.
Хорошо, что вовремя узнал. Оставалось ждать, когда она действительно станет взрослой. Ребята часто приглашали меня с собой в общежитие пединститута, где местные девушки устраивали праздники с богатым столом, выпивкой и поцелуями в темноте, для чего в комнате специально гасили свет. Я никогда на это не соглашался, считая, что это будет предательством по отношению к Гале. Встречались мы долго, два с половиной года. Частенько ссорились, и, после ссоры, я зарекался больше с ней встречаться, но проходило две недели, и я, соскучившись, снова к ней приходил. Иногда в ссорах был виноват я, тогда, при следующей встрече, я извинялся и отношения налаживались, но в большинстве случаев, я не считал себя виноватым, естественно не извинялся, и ссора затягивалась, иногда на месяц. Галя была удивительной девушкой, она находила повод для ссоры абсолютно на ровном месте. Это наверно у нее в генах от бабы Насти, которая, как она рассказывала, была очень вредной и постоянно ссорилась с матерью и отцом Гали, ее сыном, из-за чего в доме были постоянные скандалы. Из-за этого Галя и не любила ездить домой, чтобы не видеть всего этого.
Я познакомился с девушками, проживающими вместе с Галей у Степановны, Любой и Машей. Люба встречалась с парнем по фамилии Карась, с которым они были из одного села. Безобидные встречи и поцелуи закончились рождением Игорька, жениться Карась не собирался, и у Степановны на одного очень беспокойного жильца стало больше, чему она, естественно, не очень обрадовалась. Мы с Галей иногда гуляли с коляской, в которой спал Игорек, по парку им. Т.Г. Шевченко, привлекая взгляды прохожих, уж очень молодой была Галя для матери. Маша была полной противоположностью Любы, она ни с кем не встречалась и была вся в учебе. Но однажды, она съездила в колхоз на уборку картошки, и там в кого-то влюбилась. Кратковременные отношения закончились неудачным абортом, после которого она больше не могла иметь детей. Вот такие два грустных примера были у Гали перед глазами. Но люди редко учатся на чужих ошибках, предпочитают учиться на своих. Галя мне рассказывала, что у нее в селе есть два поклонника: Вася-пожарник, который заканчивал пожарное училище и проходил у них в Шелудьковке практику, и Яша-рыжий ее одноклассник, которые, по ее словам, были в нее влюблены и собирались на ней жениться.
Через два года Галя стала и мне намекать на женитьбу, она уже училась на выпускном курсе и впереди было распределение. Я учился на четвертом курсе, впереди еще полтора года учебы, денежное довольствие всего 87 рублей, которого с трудом на одного хватало, поэтому жениться еще не собирался, и этих намеков «не понимал». Кроме того, если мы и после свадьбы будем так же ругаться как сейчас, то больше чем полгода мы вместе не проживем, такая перспектива пугала.
– Вот уеду я по распределению в какую ни будь деревню, – спрашивала меня Галя, – что потом делать будешь?
– Буду к тебе приезжать по выходным, – отвечал я. – Поженимся, когда закончу училище.
– Потом я не смогу поехать с тобой по твоему распределению пока три года не отработаю там, куда меня пошлют, – нагоняла на меня страху Галя.
– Ничего страшного, – успокаивал я ее, – подождем пока ты отработаешь.
– Мне не нужно, чтобы ты ко мне туда приезжал и меня компрометировал, – переходила в новое наступление Галя, – или женись сейчас, чтобы мне выдали свободный диплом, или мы расстаемся.
Пришлось пообещать, что женюсь до окончания ею училища. Залез в кассу взаимопомощи и купил кольца, не по размеру, какие были в продаже, золото дорожало на глазах, и кольца раскупали моментально. Потом отдали их на переплавку для изготовления колец нужного размера. Купил также пригласительные открытки на свадьбу. Галя решила познакомить меня со своей теткой Дусей, и осенью мы поехали к ней в гости. Тетка была очень разговорчивой, выдавала информацию, нужную и ненужную, со скоростью сто слов в минуту. Через десять минут общения, мы уже знали все и о ее жизни, и о жизни ее семьи, в том числе и то, что к ее дочери Наде ходит молодой человек, который у них ночует, и кто знает, чем они там по ночам занимаются. Поскольку свободной у нее была только одна кровать, то положила она нас спать вместе, хотя Галя и возражала. Но Галя была исключительно целомудренной девушкой, до свадьбы никаких постельных отношений.
О предстоящей свадьбе родители Гали ничего не знали, да и мои тоже. На зимние каникулы я уехал домой. Мама собралась постирать мои грязные вещи, залезла в мой чемодан и увидела пригласительные свадебные открытки. Галина мать также узнала о предстоящей свадьбе случайно, когда Галина двоюродная сестра привезла ей отрез гипюра на платье, и, в отсутствие Гали, вручила его матери. Заявление мы подали в феврале, но желающих пожениться было очень много, ближайшее свободное для росписи время было только 22 апреля, четверг, на этот день мы и записались. Нам выдали пригласительный билет в салон для новобрачных, мы в него несколько раз сходили, посмотрели на изобилие дефицитных товаров, которые мы теперь могли купить, но покупать было не на что, так как жених был гол как сокол. Купили только какую-то мелочевку, типа дамской сумочки, точно уже на помню.
В марте Галя пригласила меня к себе в село на день рождения, чтобы познакомить с родителями, ей исполнялось 18 лет. Заодно познакомился с ее двоюродной сестрой Галей и ее мужем Женей, которому в ближайшее время нужно было идти в армию служить срочную службу. Знакомство с родителями прошло нормально, только баба Настя сказала, что свадьбу нельзя играть, поскольку она попадает на пост. Я их успокоил, сказав, что ничего страшного, мы без них обойдемся, сыграем свадьбу в Харькове, как уже сыграли многие из моих товарищей. Бабка еще раз что-то посчитала, и сказала, что она ошиблась, поста нет, можно играть. Принципиально вопрос со свадьбой был решен. При получении паспорта выяснилось, что Галя вовсе не Галя, а Анна, раньше на это никто не обратил внимания, но в свидетельстве о рождении на украинском языке было записано Ганна, а не Галя, а на русском – Анна, поэтому паспорт, естественно, получила Анна.
22-го апреля, в четверг, мы расписались и чисто молодежной компанией поехали на квартиру к Степановне, где был накрыт скромный стол с шампанским, вином, салатами и бутербродами, основная свадьба была назначена на субботу и воскресенье в Шелудьковке, человек на сто, хотя с моей стороны должны были быть только отец с матерью, крестная, двое родственников и десяток ребят. В комнате у Степановны было очень тесно, стол поставили между кроватью и топчаном, прохода практически не было, девушкам пришлось сидеть на коленях у парней, так как мест всем не хватило, но они, по-моему, из-за этого не обиделись. Так и отметили роспись. Для первой брачной ночи, сосед Степановны, Асеев, уступил нам свою комнату. Когда мы с Галей остались одни, видя, что я не знаю, как себя вести, она сказала: «Ты может хоть фату с меня снимешь?». Я снял фату и помог ей раздеться. Первая брачная ночь у нас действительно была первой.
Свадьба в Шелудьковке моим ребятам понравилась, они еще ни на одной свадьбе не видели такого изобилия выпивки и закусок. Гуляли два дня, а не один вечер, как на всех предыдущих свадьбах в училище.
Медовый месяц после свадьбы мы прожили врозь, встречаясь, как и раньше, в парке им. Т.Г Шевченко, или на подоконнике в подъезде у Степановны. Через месяц у сестры Асеева дети уехали на летние каникулы и на лето освободилась крошечная комната, размером в шесть квадратных метров, эту комнату мы и сняли. В ней стоял раскладывающийся вперед диванчик, стол-книжка, который раскладывался только при сложенном диване, и один стул. Дверь комнаты открывалась вовнутрь и разложенный диванчик ее перекрывал, чтобы ночью выйти в туалет, нужно было сначала сложить диванчик. Но мы и этому были рады, у нас была отдельная комната и мы жили вместе. Галя закончила училище и работала в поликлинике. Как-то в пятницу, она не пришла домой с работы. Я прождал ее до вечера, а потом поехал искать эту ее поликлинику, нашел быстро, но она была закрыта. Ночью глаз не сомкнул, а утром поехал туда опять, но там про Галю ничего не знали, дали только адрес врача, с которой она работала, и которая жила далеко в деревне под Харьковом. Сел в автобус и поехал в эту деревню, нашел дом, но там никого не было, соседи сказали, что хозяин ушел на озеро на рыбалку. Там я и нашел хозяина, ловившего прекрасных крупных карасей, весом не менее 300 грамм, я даже позавидовал такому улову. Изложил ему суть моей проблемы, он сказал, что жена ушла к подруге, быстренько свернулся, и мы пошли искать его жену, которая и была тем врачом, с которым Галя работала на приеме. Выяснилось, что вчера Галю отправили в пионерлагерь с группой диабетиков, которым никак нельзя оставаться без присмотра медицинского работника. Где находится пионерлагерь и почему Галя мне ничего не сообщила, она не знала. Я был рад уже тому, что она жива и здорова, с остальным будем потом разбираться. Целую неделю от Гали не было никаких известий, и только вечером в следующую субботу она приехала домой. Я был страшно зол и набросился на нее с упреками. Оказалось, что она передавала мне записку с водителем, который их отвозил в пионерлагерь, но он не стал с ней заморачиваться, наверно просто выбросил. Ночью мы помирились, и утром я поехал провожать ее в пионерлагерь, куда она должна была срочно вернуться, теперь я уже узнал туда дорогу и мог ее там навещать. Домой она вернулась недели через три, лето к этому времени уже заканчивалось, скоро должны были вернуться дети хозяев, и нужно было искать новую квартиру.
Выход подсказал Толя Винокуров, который женился раньше меня и жил в коммунальной квартире на Павловом Поле, сказав, что в одной из таких комнат в соседнем доме не горит свет, следовательно, она не занята. Я обратился за помощью к начальнику политотдела училища полковнику Васильеву, который недавно принимал меня кандидатом в члены КПСС, рассказал, что женился в день рождения Ленина, а сейчас негде жить, начальник тыла, к которому я обращался, сказал, что свободных комнат нет, а я точно знаю, что по крайней мере одна свободная комната есть. Оказалось, что Васильев помнил меня по предыдущей встрече, и пообещал помочь. Через два дня мне выделили эту комнату, и я приступил к ее ремонту. Потолок и стены, по совету знающих товарищей, побелил разведенной эмульсионной краской, и это невозможно было отличить от обычной побелки. Покрасил пол, а когда он высох, притащил от Винокуровых односпальную тахту, которую они мне подарили, к тому времени они купили себе новую, двуспальную. Вопрос на чем спать был решен, оставалось решить вопрос на чем сидеть. Сходил в ближайший мебельный магазин за стульями. К сожалению, дешевых стульев не было, вообще-то, их была всего два, два добротных дубовых стула, но немного поцарапанных, поэтому их еще и не продали, да и цена кусалась – 14 рублей за стул. Но деваться было некуда, выложив половину своей зарплаты, я купил эти стулья. Минимальные бытовые условия были созданы, можно было переезжать на новую квартиру.
С переездом вообще никаких проблем не возникло, мы с молодой женой и всеми вещами поместились в обычное, даже не грузовое такси, у меня был только чемодан, а у жены и чемодана не было. И стали мы жить поживать и добра наживать. В этой коммунальной квартире на пять семей, на кухне у нас было только место для столика, но столика еще не было, поэтому еду готовили на кухне, а кушали в комнате, где у нас была старенькая тахта и два стула, все наше богатство. Со следующей зарплаты купили стол-тумбу на кухню, и теперь, как все нормальные люди, кушали на кухне, куда на время приема пищи выносили свои стулья из комнаты. Быт потихоньку налаживался, я привез из Шелудьковки старенький обшарпанный ламповый радиоприемник «Днепр-52», который валялся у тестя на чердаке, естественно неисправный, как потом оказалось, со сгоревшим силовым трансформатором, я отремонтировал его, вручную перемотав трансформатор. Теперь по утрам мы слушали радиостанцию «Маяк». Какие у них тогда были замечательные передачи на этой радиостанции. Мы каждое утро их слушали. Жизнь радовала, начали подумывать о замене узкой тахты, на которой переворачиваться ночью с боку на бок можно было только одновременно и только по команде, на что-то более широкое, но денег на это что-то пока не было, да и другая проблема обозначилась, уж больно неудобно мне было заниматься, сидя на тахте и разложив учебники и тетрадки на двух стульях. Со следующей зарплаты купили стол-книжку, на который переставили и радиоприемник с подоконника. Пока радиоприемник стоял за шторой на подоконнике, его обшарпанный вид в глаза не бросался, а на столе на него страшно было смотреть, пришлось приводить его в божеский вид, зачистил наждачной шкуркой корпус до дерева, обработал морилкой и несколько раз покрыл лаком, заменил декоративную ткань на лицевой панели. На столе красовался абсолютно новый радиоприемник, приятно было посмотреть, я был доволен собой, руки у меня, несомненно, росли с нужного места.
Потихоньку откладывали деньги на раскладной диван, но даже самый дешевый из них, стоил очень дорого – 114 рублей, половину этой суммы мы уже скопили, еще месяца три, и мы сможем его купить, закончатся наши мучения с односпальной тахтой. Мучения закончились раньше, тесть согласился оплатить половину стоимости дивана, видно Галя поговорила с ним по этому поводу, мы с Филиппом Ивановичем купили этот диван и на своих руках принесли его домой, благо, что нести было недалеко, каких-то полкилометра. Тахту мы подарили нашему новому соседу, Мишке Лукьянову, который только заселился, и у которого, как раньше и у нас, еще ничего не было. А нам, для полного счастья, пожалуй, больше ничего и не нужно было. Хотя нет, нужен был еще холодильник, и мы взяли его напрокат на двоих с Мишкой. Жизнь была прекрасна, мы с Галей любили друг друга и были счастливы. На выходные ездили в Шелудьковку, к родителям жены, откуда привозили картошку, а иногда и кусок мяса. Да с мясом и в Харькове проблем не было, в магазинах тогда его было достаточно. Продавцы даже спрашивали покупателей: «А Вам на первое, или на второе?». Это уже позже, когда я был лейтенантом, мясо в магазинах стало редкостью, и люди были рады любому куску мяса. Народ шутил, что мы семимильными шагами идем к коммунизму, и скотина за нами не поспевает. А пока что, все было хорошо. Галя готовила в основном второе, так как дома мы практически никогда не обедали, и только иногда первое: суп или борщ. Как-то раз, когда Галя уехала к родителям, и я был дома один, я тоже решил приготовить к ее приезду суп. Сварил, как и положено, на мясном бульоне, но он мне чем-то не понравился, хотя на вкус он и был нормальным. Спрашивал у всех соседей: «Чего в этом супе не хватает?», но все дружно сказали, что с ним все нормально. И только вернувшаяся жена, как только открыла крышку кастрюли, сразу спросила: «А ты в него зажарку бросал?». Конечно же нет. Про нее я как раз и забыл, поэтому суп и был таким бледным.
Как-то, мы привезли от родителей литровую банку варенья, которое хранилось во встроенном шкафу, где оно и забродило. Ну не выбрасывать же добро на помойку? Я перелил его в трех литровую банку, долил водой, и поставил обратно в шкаф. Через месяц, после сдачи очередного экзамена, я о ней и вспомнил, и предложил Мише Лукьянову опробовать полученный напиток. Вино получилось слабеньким по крепости, но очень приятным на вкус, и, сидя на кухне, мы вдвоем уговорили почти всю банку, только немного женам на пробу оставили. А когда встали со стульев, чтобы идти в свои комнаты, то оказалось, что ноги нас не держат, с трудом, держась за стены, добрались домой. Это был первый опыт приготовления домашнего вина.
С соседями жили дружно, никогда не ссорились. Если оказывалось, что на ужин нет хлеба, то можно было взять в столе у соседа, разумеется с отдачей, на это никто не обижался. Особняком держалась только пожилая, с нашей точки зрения, пара, капитан с женой, которые частенько из-за чего-то ссорились. У другой пары, адъюнкта Володи Попенко с женой Оксаной, настоящей украинской красавицы, было двое маленьких детей, младшая из которых Ира терпеть не могла ходить одетой и постоянно бегала по длинному коридору голышом. Не успевала Оксана надеть на нее платье, как она его тут же стаскивала и выбрасывала. Володя пытался подгуливать, и Оксана его частенько на этом ловила, но скандалов не было, она относилась к этому как-то снисходительно. Капитану дали квартиру, а в его комнату заселился еще один молодой парень с женой Ирой, которая была модницей, и сама шила себе прекрасные платья и халаты, что задевало нашу «королеву кухни» Олю, жену прапорщика. Оля пыталась подражать Ире, и тоже сшила себе халатик, но у нее это плохо получилось. Детей у них не было, но был маленький котенок, которого они называли Мики, а все соседи звали Микикеша.
На летние каникулы мы съездили ко мне в Вертиевку, где родители собрали близких родственников и моих друзей, и накрыли в честь нашего приезда праздничный стол. Галя привыкала к местному диалекту. Мама угостила нас своим любимым блюдом – налистниками, но Галя не запомнила их название, потом говорила, что ее угощали то ли карнизами, то ли плинтусами, и наконец вспоминала – наличниками. Как-то отец попросил ее набрать корзину калачиков, как у нас называли початки кукурузы, чтобы сварить молодую кукурузу, Галя решила, что над ней издеваются, как над Золушкой, калачики, с мелкими кругленькими плодами в виде сложенных по кругу круглых плоских семян, в изобилии росли во дворе, но она и за месяц не наберет их целую корзину. Узнала Галя также, что рудка, это большая лужа на дороге, которую нельзя ни обойти, ни объехать, недалеко от нашего дома их было две.
Мы вернулись в Харьков, и счастливая жизнь продолжалась. На удивление, мы никогда не ссорились, то, чего я так боялся, не происходило, и я был рад, Галя изменилась в лучшую сторону. Но однажды, Галя завелась на ровном месте, я ей что-то вяло возражал, под конец ругани она со злостью выпалила мне такое, что в пору было разводиться. Она явно старалась сделать мне больно, и ей это удалось. Я немного растерялся, в голове пронеслось: «Ну и змея. В кого я влюбился? На ком я женился?» Я не смог объяснить себе ее поведение. Насильно к венцу я ее не тащил, сама просила на ней жениться, а теперь, с завидным усердием, пыталась все разрушить. Разводиться мне не хотелось, поэтому придумал для себя оправдание ее поведению, и все спустил на тормозах.
К моему большому удивлению и радости, в течении следующих трех лет мы жили мирно, и как мне казалось, счастливо, у нас родилась дочь Лиля и все было прекрасно. Потом, правда, опять пошли ссоры, видно бабкины гены сказывались, чуть не дошло до развода, но это уже совсем другая история.
