Влад Стифин
Мякин
– Ага, значить, каменщик ты, а не этот… как его, лысый глаз… словорубщик, – заключил небритый.
Нуда снова замотал головой и обиженно заявил:
– Я словорубщик. Мы там все словорубщики. Так контора называется – словорубочная мастерская. Вы завидуете – вот и всё переделываете, издеваетесь, а это совсем нехорошо. Злые вы, хоть и фанфарик принесли!
Мяк взглянул на недовольного Нуду и произнёс:
– Не сердись, мы не злые – мы глупые. Прости, словорубщик, теперь ты у нас настоящий трудяга!
– Да, трудяга, – повторил небритый. – С камнями работать тяжко. Отдых хороший нужен, а здесь совсем не то, да и холодина жуткая. Надо новое место искать, лысый глаз. Правда, Мяк?
Мяк кивнул головой, встал из-за стола и подошёл к трубе. К его удивлению, труба потеплела.
– Что-то там исправили, – произнёс Мяк. – Труба затеплела.
– Вот и радость: труба затеплела, – просипел небритый. – Место менять не надо, лысый глаз. Слышь, камнетёсец, поспать можно, лысый глаз?
Мяк взглянул в сторону Нуды и заметил, что тот устал и уже кивает носом, закрывает глаза и не очень реагирует на слова небритого. Вернувшись на место, Мяк опёрся локтями о стол, уронил голову на ладони и пробормотал:
– Да, действительно, поспать можно, и место менять не надо.
В полудрёме он вспомнил аккуратную старушенцию на рынке.
– Разве я это просила? – повторила старушенция.
Дядька убрал с весов кулёк со смородиной и изрёк:
– Мамаша, мы можем насыпать вам исключительно крупняк.
– Я вам не мамаша! – последовал строгий ответ. – Жульничаете, молодой человек! Отроку какой пример показываете?
Дядька очень удивился таким словам, даже на некоторое время дара речи лишился. Ну никак он не ожидал от аккуратной старушенции такой реакции на его смородину! Он почти минуту с приоткрытым ртом смотрел на покупательницу, потом взглянул на пацана своего и с усилием выдавил из себя:
– Пардон, мадам, мы всё можем исправить. Вы сами можете выбрать товар.
– Сама? – возмутилась старушенция. – А вы для чего здесь находитесь? Вы обязаны достойно и вежливо обслужить покупателя. Вас что, никто этому не учил?
Дядька вторично обалдел от напора клиентки и несколько секунд подбирал вежливые слова для ответа.
– Гражданочка, – играя желваками, дядька обратился к старушенции, – вам нужна смородина или улыбочка продавца? Мы можем с отроком заулыбать вас на многие лета!
Дядька соорудил стандартную улыбку на лице, легонько подтолкнул растерянного пацана – мол, улыбайся покупательнице – и смиренно сложил руки на животе. Старушенция изобразила сверхпостное лицо, ещё раз осмотрела дядькины лотки со смородиной и заявила:
– Не нужна мне ваша ягода! Я вообще смородину не употребляю, мне принцип торговый важен.
Дядька от этих слов сделался красным и угрюмым. Он опустил руки по швам, сжал ладони в кулаки и, озираясь по сторонам, словно ища поддержки со стороны соседних продавцов, пробубнил:
– Если ягода не нужна, чего же стоять-то здесь?
Старушенция грозно зыркнула на дядьку и произнесла:
– Трепещите, молодой человек, я ещё вернусь!
Она резко отвернулась от дядькиного прилавка и гордо удалилась в сторону мясных рядов. Дядька облегчённо выдохнул и тихо произнёс:
– Уж думал, место менять придётся.
– Место менять не надо, – прошептал Мяк и проснулся.
Небритый, склонив голову набок, тихо посапывал в своём кресле. Нуду вообще было не видно и не слышно.
«Наверное, притулился на матрасе», – подумал Мяк, покачал головой из стороны в сторону, разминая шею, помял ладони друг о друга и встал. Подошёл к трубе, труба пылала жаром.
– Топят сильно, на мороз, – подумал Мяк и выбрался наверх.
Однако раннее утро встретило его не морозом, а слякотью, и если бы не набухшие от воды остатки сугробов, можно было бы предположить, что на дворе начало ноября.
«Мокрища! Когда же зима придёт?» – подумал Мяк и пошлёпал по лужам либертории.
Длинная дорога до вокзала проходила по старому кварталу, где уже много лет никто не жил. Дома без обитателей ветшали, разрушались. Кое-где их добивали пожары от неизвестных поджигателей. Считалось, что строения горели от таких свободных бездомных, как Мяк, но на самом деле горело от случайных путешественников, коих иногда здесь встречал Мяк. Это были просто бродяги да несмышлёные сорванцы, ещё не нажившие ума.
Через полчаса хода левый ботинок промок, и Мяк подумал, что надо бы новую обувку добыть. На вокзале было тепло и душно – ночные обитатели надышали, нагрели общее пространство, и застоялый воздух долго сохранял разнообразие ночных запахов. Мяк занял своё рабочее место, развернул свою атрибутику и только успел кинуть в коробочку несколько монет, как появился дежурный.
– Идём, – приказал он и ткнул сапогом мякинскую коробочку.
Мяк собрал монетки, сложил свои пожитки в куртку и спросил:
– Почему так рано? У меня ещё нет тарифа.
Дежурный криво ухмыльнулся и повторил:
– Идём.
Мяк подчинился и потащился вслед за дежурным. Перед дверью в дежурку Мяк остановился и произнёс:
– За что? Почему?
– Заходи, – услышал он в ответ.
Дежурный подхватил Мяка за локоть и жёстко впихнул его в маленькую комнату со столом посередине и парой стульев по краям.
– Смотри. – Он ткнул Мяка в бок и развернул его лицом к стене, где на фанерной доске на кнопках болтались листочки с фотографиями различных личностей.
Мяк мельком взглянул на доску и спросил:
– Что смотреть?
– Не узнаёшь? – Дежурный указал пальцем на одну из фотографий.
Мяк вплотную приблизился к указанному месту, прищурился, разглядывая своё собственное лицо. Он помнил, как его «щёлкнули» пацаны, отдыхающего в своём кресле. Внизу на фото были напечатаны его фамилия и приметы, а наверху – крупно: «Разыскивается».
Мяк тихо ответил:
– Не узнаю. – И загрустил, вспомнив пацанов и супругу. Вся его семейная жизнь промелькнула перед ним, и нечто чувствительное, вроде детских воспоминаний, нахлынуло на него – и он, отвернувшись от фотографий, произнёс: – Я не знаю этого человека.
– Не знаешь? – переспросил дежурный и, недоверчиво взглянув на Мяка, произнёс: – Придётся оформить тебя – там разберутся.
– Вы зря это, – спокойно ответил Мяк. – Я говорю вам, что не знаю этого человека, и тут оформляй, не оформляй – ничего не изменится.
– Это верно ты говоришь: не изменится. – Дежурный сел за стол, достал лист бумаги, ручку и произнёс: – Ты садись. Бумагу оформим, и делу конец.
Мяк покорно уселся на стул возле стола и приготовился к вопросам.
– Фамилия, имя, отчество? – спросил дежурный.
Мяк поскрябал бороду, улыбнулся и ответил:
– Зовут меня Мяк, а остального у меня нет.
– «Мяк» – так и запишем, – произнёс дежурный и записал имя Мяка в левом верхнем углу листочка. – Документы есть? – продолжил опрос дежурный.
– Нет, – коротко ответил Мяк.
– Та-а…ак, – растянуто произнёс дежурный. – Без документов. Натворил чего-то? Сбежал? Мы это быстренько поправим. Передадим тебя в нужные руки.
Дежурный принялся быстро записывать что-то в листочке. Мяк попытался прочесть запись, но скверный почерк не позволил это сделать.
– Нервничаешь? – спросил дежурный, заканчивая запись.
Мяк от неожиданного вопроса растерялся и неуверенно ответил:
– Вроде нет. Совсем нет.
– Ага, так и запишем: «подозреваемый отвечает неуверенно», – отреагировал дежурный.
Он закончил писать и внизу подрисовал размашистую подпись, сложил бумагу вчетверо, засунул её в нагрудный карман кожаной куртки и объявил:
– Всё, гражданин Мяк, оформили мы тебя. Можешь собираться.
– Куда? – тихо спросил Мяк.
– Куда положено, – ответил дежурный и встал из-за стола. – Смотрю, тебе оформление не по душе?
Мяк насторожился и ещё не очень понял, к чему дежурный так заговорил, а дежурный продолжил:
– Что молчишь, гражданин Мяк? Не хочется свободу терять?
– Не хочется, – осторожно ответил Мяк.
– Да, свобода – это… – Дежурный задумался, как же обозначить это понятие, и закончил фразу словами: – Свобода – это дорогое удовольствие. За неё многое можно отдать. Некоторые… – Дежурный сделал многозначительную паузу, подошёл к фотографиям на доске и продолжил: – Некоторые большой выкуп за неё дают.
– Какой выкуп? – не вставая со стула, спросил Мяк.
– Разный выкуп, разный, гражданин Мякин, – ответил дежурный.
Он снял мякинскую фотографию с доски, аккуратно положил её на стол перед Мяком и спросил:
– Что, действительно, не знаешь этого человека?
Мяк внимательно посмотрел на своё лицо – лицо обычного человека, чуточку испуганного, с умными глазами, попыткой сотворить хоть какую-нибудь улыбку – и ответил:
– Может быть, и знал, но сейчас это не имеет никакого значения.
– «Может быть, и знал», – повторил дежурный. – А сейчас знать не хочешь?
Мяк отвёл взгляд от фотографии и спокойно, без каких-либо сомнений, ответил:
– Сейчас я знаю, что я – Мяк, и этого мне достаточно.
Дежурный подвинул листок с фотографией поближе к себе, ещё раз всмотрелся в изображение и произнёс:
– Ну что ж, гражданин Мяк, будем считать, что ты просто Мяк.
Мяк поднял голову и внимательно посмотрел на дежурного.
– Что смотришь? – произнёс дежурный. – Будешь работать исполу. Иначе… – дежурный насупился, – иначе сам знаешь, что будет.
– А это? – спросил Мяк, указывая на фотографию.
– А это… – Дежурный смял бумажку и ловко забросил комок в урну. – Пусть там полежит до уборки.
Дежурный подошёл к двери, открыл её и произнёс:
– Свободен. Иди работай.
Мяк, ничего не сказав и не глядя на дежурного, вышел наружу и не торопясь пересёк большой зал.
«Теперь могу работать, где хочу», – подумал он.
Мяк прошёлся мимо витрин вокзальных магазинчиков, и странное чувство хозяина места проснулось в нём.
– Хозяин места, – прошептал Мяк и усомнился в этом новом состоянии.
«Какой ты хозяин? – подумал он. – Работать будешь исполу, половину отдавать. Вот и всё твоё хозяйство».
– Вот и всё моё хозяйство, – прошептал Мяк, остановился у витрины буфета и понял, что страшно проголодался и надо срочно заработать на обед. Он занял свой угол и развернул свои рабочие атрибуты. К обеду средств оказалось достаточно, чтобы приобрести в буфете съестное. Подкрепившись, Мяк расслабился и около получаса отдыхал за передвижным экраном. Настроение после пирожков улучшилось – дежурный уже не казался таким циничным и злым.
«Он ведь тоже хочет заработать, – подумал Мяк. – Вот и крутится здесь, на вокзальной территории, как может».
Мяк поднялся и решил доработать день на своём месте, тем более что слабенькая надежда на то, что Профессор может появиться, у Мяка была. Но пришелец после обеда не появился. Не появился он и вечером, и Мяк подумал: «Как быстро Профессор забыл о своей цели!» Ему было непонятно такое перевоплощение пришельца из скромного интеллигента в предателя.
«Да, в предателя», – подумал Мяк, убирая в карман накопившуюся в коробочке мелочь. «Предатель», – он так когда-то назвал дядьку, когда тот, по мнению Мяка, нахально вмешался в мякинские отношения с девушками. Он до сих пор помнил слова дядьки, который сказал:
– Безотцовщина ты, парень. Был бы отец – он научил бы тебя общению с тётками.
Дело в том, что дядька, когда узнал, что его подопечный, как тогда говорили, закрутил любовь с одной симпатичной девицей, расстроил эту идиллию. Расстроил, как думал тогда Мяк, грубо и несправедливо. Дядька встретил эту подружку и что-то такое ей наговорил, что она категорически отказалась от Мяка. Мяк страдал, а дядька учил его уму-разуму:
– Ну что ты будешь с ней делать, с этой смазливой девчонкой? Голытьба голытьбой! Ни кола ни двора! Из общаги! Ты что, приведёшь её сюда, на оттоманку, и в каморке вдвоём будете миловаться? Не пара она тебе, не пара! – Дядька, видя мякинские страдания, продолжал его вразумлять: – Вот выучишься, получишь специальность – найду я тебе подходящую девицу, как говорится, с приданым. Вот тогда дядьку благодарить будешь, а не называть в запале предателем! Эх ты, жених! Молодой ещё пацан! Жизни за дядькиной спиной не знаешь. Терпеть должен уметь мужик. Хочешь быть мужиком – терпи.
И Мяк терпел. Он вспомнил, как действительно дядька познакомил его с тихой девицей. Как тихоня ухаживала за ним и Мяк, довольный заботой о себе, потихоньку, постепенно свыкся с ролью жениха, а затем и мужа.
«Может быть, Профессор тоже свыкся?» – подумал он и спросил сам себя:
– А я могу быстро свыкнуться? Профессор смог.
Соседний буфет закрылся на пересменку; ночная обслуга Мяку не очень нравилась: ночные не любили, когда он заходил к ним за покупками. Мяк свернул свою деятельность, в киоске у вокзала прибрёл фанфарик и, подумав, что на Нуду теперь надежды мало (наверное, он так и сидит на бюллетене), купил немного закуски и направился в сторону либертории.
К ночи слякоть вроде бы поутихла. Лужи ещё оставались, но на высоких местах подсушило. В воздухе чувствовалась некоторая свежесть, потянул ветерок, и появилась надежда на ночной морозец и лёгкий снежок.
Мяк шёл по темноте; эту дорогу мимо Злыкиной мусорки он знал наизусть. Ничего не изменилось с тех пор, как они с Мусьё хоронили Злыку.
«Здесь вообще ничего не менялось уже, наверное, от древних времён, – подумал Мяк. – Может быть, со времени строительства вокзала».
Тогда целый квартал сначала хотели снести и построить нечто великолепное, потом что-то не заладилось, сменилась власть, другие люди подумали, что это нечто слишком дорогое, а к тому же и хлопотная вещь, – и все идеи постепенно заглохли. Часть жителей отсюда убралась, часть, весьма малочисленная, осталась доживать в старых строениях. Пустота и неустроенность поселились здесь, и потихоньку образовалась страна под названием Либертория.
Мяк шёл почти что на ощупь, ориентиром служили кирпичные стены, остатки старых каменных заборов и труба кочегарки. Он осторожно обошёл мусорку, несколько железных контейнеров, наполненных старым хламом, и вышел в переулок, ведущий к обиталищу Нуды. Впереди горел огонь. Слабенькое мерцание было заметно в проёме окна в нескольких десятков метров от Мяка.
«Опять бродяги забрались и развели костёр», – подумал Мяк и вдоль стены двинулся в сторону огня. Пока он осторожно продвигался вперёд, сполохи света за окном усилились, и Мяк понял, что некто подбросил дрова и пламя разогрелось сильнее.
«Сожгут строение, – подумал Мяк. – Испортят убежище Нуды, да и трубу тёплую могут повредить».
Костёр горел почти что над Нудиным подвалом.
«А может быть, это Нуда так развлекается на бюллетене?» – подумал Мяк и прогнал эту дурную мысль, потому что Нуда хоть и считался болтуном, но разумность его не подвергалась сомнению.
Мяк проник через проём, где когда-то находилась входная дверь, на ощупь поднялся по ступенькам к площадке первого этажа, определился, что костёр находится слева от него, и нащупал дверь в помещение, где, по его расчётам, полыхал огонь. Дверь, когда-то обитая то ли кожей, то ли ещё чем-то под кожу, уже давно была разодрана в клочья, во многих местах покрытие было сорвано, и Мяк нащупал старую дверную доску. Он несколько минут пытался найти дверную ручку, но ни справа, ни слева ручки не обнаружилось, только глубокое отверстие от вырванного замка указывало на то, что когда-то ручка существовала и бывшие обитатели ею пользовались.
Мяк постучал в дверь, некоторое время перебирал пальцами косяки в поисках кнопки от звонка и, поймав себя на мысли «Какие звонки в заброшенном доме?», бросил все попытки цивилизованного проникновения в помещение. Он просто надавил на дверь, но результата не добился – дверь не поддалась. Мяк вышел наружу, сполохи огня по-прежнему освещали комнату. В желании уловить хотя бы какие-нибудь звуки Мяк прислушался, но за окном, где, на удивление, ещё стёкла были целы, ни единого звука не ощущалось. Мяку даже показалось, что там вообще никого нет, а костёр горит сам по себе, как у небритого, когда он не подбрасывает дрова. Мяк снова поднялся на этаж и со всей силы ударил ногой в дверь – и ему показалось, что дверь дрогнула и на несколько сантиметров сдвинулась внутрь. Он снова отошёл от неё и с разбега, что есть мочи, ударил подошвой ботинка в самый центр дверного полотна – и дверь сдалась. Справа, со стороны дыры от замка, она отошла вовнутрь, и через образовавшуюся щель появился свет от костра, и кто-то изнутри крикнул:
– Не ломай дверь, сейчас открою!
Голос Мяку показался знакомым, но кто это, он сразу определить не смог.
– Чего ломать, стучаться надо! – послышалось изнутри, и Мяк узнал говорившего. Это был Мусьё.
– Желаешь сжечь дом? – спросил Мяк через щель.
Мусьё не ответил, но в результате его сопения дверь отошла ещё на некоторое расстояние назад.
– Пролезешь? – спросил Мусьё, указывая на пространство между дверью и косяком.
– Попробую, – ответил Мяк, боком протиснулся внутрь к небольшому костерку и снова спросил: – Хочешь сжечь дом?
Мусьё пошевелил головешку в костре и недовольно ответил:
– Некоторым можно жечь, а мне нельзя?
– Некоторые – бродяги, а мы – жители либертории, – ответил Мяк. – Спалишь дом, и Нуду заодно.
– У него скучно: лежит с пальцем, фонарь еле горит, – оправдался Мусьё и добавил: – У меня всё под контролем, как у Небритого. Он-то жжёт каждый день!
– У него кирпичная стена, – возразил Мяк. – А у тебя кругом дерево. Сгорит же всё!
– Ты, Мяк, дружишь с ним, поэтому так и говоришь, что ему можно, а мне нельзя.
Мяк огляделся вокруг – стены комнаты ещё имели кое-где выцветшие от времени обои. На тех местах, где их уже не было, виднелись старые газеты.
«Наверное, древние, как весь этот дом», – подумал Мяк.
Потолок, когда-то подшитый фанерой, обветшал настолько, что фанерные листы от сырости скрючились, часть их упала вниз, а посередине образовалась мусорная куча из битых кирпичей и железа от разбитой печи, которая когда-то стояла в углу комнаты. Это грустное зрелище почему-то напомнило Мяку его каморку, которую предоставил ему для жилья дядька. Каморка та предназначалась для хранения дядькиных варений и солений, одна стена её представляла собой полки от пола до потолка и почти всегда была занята банками, заготовленными осенью год назад, а то и ранее. Мякинская оттоманка стояла у свободной стены, уклеенной старыми газетами. Видимо, когда-то дядька задумал эту стенку облепить обоями, но, сделав подложку из газет, решил, что для каморки и так будет хорошо.
В каморке для мякинского удобства были выделены стул и одна из полок для одежды и книг. Верхний свет дядька сделал ему хороший, вкрутил мощную лампу – так что книжки читать парню было легко. И парень читал по вечерам, причём не только книжки и учебники, но иногда и газеты, наклеенные на стену. Когда в долгие зимние вечера ему становилось грустно, он всегда читал газеты; некоторые тексты он знал наизусть и с удовольствием проверял свою память, мельком пробегая глазами по газетным листам.
Здесь, у Мусьё, ему тоже захотелось прочесть настенные тексты; он даже подошёл к одной из стен, но свет от костра был не так велик, как от лампы в дядькиной аморке, и Мяк вернулся к огню.
– У меня есть фанфарик и еда, – сказал Мяк и посмотрел на Мусьё. – Может быть, пойдём к Нуде?
– Может, и пойдём, втроём будет веселей, – ответил Мусьё.
– А огонь? – спросил Мяк.
– Огонь потухнет сам, – ответил Мусьё.
– Не потухнет, – возразил Мяк. – Надо загасить.
Мусьё пожал плечами и как-то неуверенно ответил:
– Это надо с улицы, снегом.
Мяк огляделся, подхватил из мусора железяку от печи и предложил:
– Вот на неё снега наберёшь и принесёшь – тогда загасим.
Мусьё нехотя взял железный лист и вышел наружу. Костёр окончательно потух только после двух его ходок. В полной темноте они выбрались из комнаты и уже минут через пять расположились у Нуды за столом.
– Спишь? – спросил Мусьё, наклонившись в темноту за столом.
– Не сплю, – ответил Нуда, и через несколько секунд снизу появилось его заспанное лицо. – О! У вас фанфарик! – произнёс он, разглядев в слабом свете фонаря бутылку на столе.
– Вылезай, вылезай! – проговорил Мусьё. – Это Мяк принёс, и закуску тоже. У тебя же теперь ничего нет.
– Я на бюллетене, – пробубнил Нуда и полностью, во весь рост, появился у стола. – Сейчас организуем посуду, – добавил он и удалился в тёмный угол подвала. – А что, больше никто не придёт? – спросил он, когда на столе появились стакан, кружка и пирожки, которые Мяк вытащил из кармана.
– Нуда, тебе что, наша компания не нравится? – спросил его Мусьё. – Наливай лучше, пока есть что наливать. – Первую – Мяку. Он у нас сегодня добытчик.
Мяк осушил полкружки спиртного, отломил полпирожка и закусил. Когда все выпили по одной, а в бутылке осталось ещё половина, он заявил:
– Если кто-то ещё придёт, надо ему оставить.
Мусьё, дожёвывая пирожок, ответил:
– Зачем? А если никто не придёт, зачем оставлять?
– Ты, Мусьё, молодой ещё, – ответил Нуда. – Мяк, наверное, знает, что кто-то придёт.
Мяк прислонился к горячей трубе и произнёс:
– Ничего я не знаю, а оставлять – это такая традиция есть. Вот, например, ты, Мусьё, опоздал бы спуститься в подвал, с костром своим провозился, а мы бы с Нудой бутылочку приговорили бы.
– Могли приговорить? – спросил Мяк Нуду.
– А что ж не приговорить? – ответил Нуда. – Фанфарик – он для того и создан, чтобы его того… приговорить.
Мяк повернулся к Мусьё и продолжил:
– И остался бы ты без фанфарика. Хорошо ли это?
– Нехорошо, – сразу ответил Мусьё. – Без фанфарика нехорошо.
Мяк взглянул на бутылку и заключил:
– Так надо всегда оставлять, на всякий случай. Мало ли кто придёт?
– А если не придёт? – спросил Нуда. – Тогда что ж, так и будет стоять?
– Так и будет стоять, – ответил Мяк. – Мы кому-нибудь оставим, нам кто-нибудь оставит – тогда будет хорошо.
– Будет хорошо, – повторил Мусьё. – Но не всем, а только…
– Всем, именно всем, – перебил его Мяк. – Если оставлять другим, то всем будет хорошо.
Разговор прервался, троица затихла на некоторое время, а затем Нуда неожиданно произнёс:
– Всем никогда не будет хорошо. Будут такие, кто не оставляет.
– Да, наверное, будут, – согласился Мяк. – Вы же с Мусьё не хотели оставлять, не хотели же?
– Не хотели, – подтвердил Мусьё.
– А сейчас хотите? – спросил Мяк.
Ответа не последовало. Слабый свет фонаря освещал бутылку, стакан, кружку и остатки пирожков. Несколько минут компания молчала. Слова Мяка в сумрачном подвале воспринимались с трудом.
– Может, кто-нибудь и придёт, – неуверенно произнёс Нуда. – Может, Небритый зайдёт с кем-нибудь. А если все придут – и Вонька, и Профессор, – тогда всем мало будет.
– Мало будет, – согласился Мяк. – Тогда допивайте, раз мало будет.
Мусьё потянулся к бутылке, а Нуда предложил:
– Сначала Мяку, а потом нам.
На что Мяк отреагировал отрицательно – он отодвинул от себя кружку и заявил:
– Мне уже хватит, допивайте без меня.
Мусьё с бутылкой в руке нерешительно остановился и вопросительно взглянул на Нуду, видимо, ожидая дальнейших указаний. Нуда пожал плечами, вздохнул и, махнув рукой, произнёс:
– Наливай, добьём фанфарик – чего же ждать?
– Выпиваете? – раздался хриплый голос из темноты.
Мусьё, так и не налив ничего из бутылки, поставил её на стол, оглядел компанию и ответил:
– Мяк вот фанфарик принёс.
– А чего это Мяк ко мне не зашёл? – спросил голос. – Посидели бы у костра.
Мяк повернулся в темноту и ответил:
– Другой огонь обслуживал. Подходите, выпейте да согрейтесь. А про костёр потом покалякаем.
Из темноты вышел Небритый, занял своё кресло и произнёс:
– Раз есть фанфарик, то наливайте, не тяните резину, а ты, Мяк, всё равно подлец!
– Я знаю, – ответил Мяк.
Небритый не спеша выпил целый стакан, занюхал выпитое кусочком пирожка и спросил:
– Что тут за огонь у вас, который надо обслуживать?
Мяк взглянул на Мусьё; тот тщательно делил остатки фанфарика между собой и Нудой и, видимо, совсем не собирался отвечать Небритому. Мяк не стал тревожить его и ответил:
– Бродяги костёр наверху развели – пришлось потушить.
– Ага, – удовлетворённо ответил Небритый и прохрипел: – Бродяги есть дерьмо, нам с ними не дружить. Гнать их всех надо из либертории, скоро всё здесь загадят, лысый глаз!
– Да, надо гнать, – поддакнул Нуда. – Вот я сижу на бюллетене, огонь не развожу, как эти бродяги. Надо против них закон какой-нибудь сделать, чтоб не шлялись здесь. Не их это место, это наше место! Куда смотрит начальство?
– Никуда оно не смотрит, – прохрипел Небритый. – Ты, Нуда, всё с пальцем своим сидишь – долго ли будешь бюллетенить? Вот бы, как поправился, и стал бы охранять наше место от бродяг.
– Я не могу, – решительно ответил Нуда. – Я словорубщик, у меня другое занятие. Вот бы Профессор – он хоть и без ноги, но зато фанфарик не любит. Для охраны это полезно.
– Ты, камнетёсец, совсем без головы! Как инвалид охранять может? Разве что часовым его на входе установить – если что, криком кричать будет. А так… – Небритый задумался и добавил: – Не выйдет из Профессора ничего. Вонька его не отдаст. Заходил я к ним. – Небритый криво улыбнулся, кашлянул пару раз и прохрипел: – Она его у церкви пристроила. Прибыльное место. Постоит пару часов – и барышом на весь день Воньку и себя обеспечит. Не то что у тебя – камни ворочать за еду.
– Я на бюллетене, а то бы… – грустно ответил Нуда.
– А то бы, а то бы… – перебил его Небритый. – А то бы что, озолотил бы всех? Молчи уж, лысый глаз! Небось без жратвы целый день сидишь?
– Как вы не понимаете! Я на бюллетене, – ответил Нуда и недовольно отвернулся от стола.
Небритый тяжко вздохнул, вяло пожевал остатки пирожка и заметил:
– Мало мудрости здесь. Мало. Дорогу ещё никто не прошёл.
– Дорогу? – удивился Мусьё. – Какую дорогу?
– Такую, – нехотя ответил Небритый. – Да ты и не поймёшь. Вот только Мяк, может, и сообразит. Сообразишь, Мяк?
Мяк подошёл к столу, осмотрел пустую бутылку и ответил:
– Не знаю. Может, и смогу.
– Вот, даже Мяк сомневается, а ты… – Небритый повернул голову в сторону Мусьё, – ещё спрашиваешь, какую дорогу!
Нуда повернулся к столу и забормотал:
– Вы опять мудрите – хотите сказать, что умнее всех! Норовите обидеть. Ну, Мусьё – так он ещё молодой, ему вы завидуете, а я? Я уж ветеран, и кое-что соображаю. И нечего тут передо мной вилять! Говорить надо понятно, а если непонятно, то это шизики разные так делают. Мы же не шизики – зачем нам так сложно?
– Нам незачем, – согласился Небритый. – А кто осилит дорогу, тот знает путь. Вот Мяк ещё не знает путь, дорогу ещё не осилил, лысый глаз! Он идёт по ней и конца её не видит. – Небритый обратился к Мяку:
– Прав я или нет?
Мяк молча кивнул.
– Соглашаешься, – прохрипел Небритый, склонил голову набок и тихо засопел.
Мусьё потрогал горячую трубу, потёр ладонью лоб и тихо объявил:
– Посплю – завтра рано на рынок.
Он залёг на матрасе и моментально заснул. Нуда вскинул голову, огляделся и, ни слова не говоря, сполз вниз. Мяк остался один за столом, положил голову на руки и задремал. И снилось ему детство.
Тёплый день, и он в одних трусах бегает по ромашковому полю, а мать стоит на краю и, улыбаясь, следит за ним. Мальчишка бежит к ней, разрывая высокую траву; стебельки цепляются за ноги, не дают ему сильно разбежаться. Он торопится, руками раздвигает траву и бежит дальше и дальше. Конец поля уже близок, он поднимает голову и видит, что матери там уже нет. Он подбегает ближе к краю и останавливается – перед ним глубокий обрыв, и внизу, в тумане, ничего не видно. Ему становится страшно, он отступает назад и просыпается.
В подвале никого нет. Кресло пустует. На матрасах тоже никого. Фонарь еле светится. Мяк встаёт из-за стола и по темноте выбирается наружу. Звёздное небо встречает его, лёгкий мороз освежает заспанное лицо. Новый день сулит ему новые заботы, новую работу исполу. Мяк не спеша идёт в сторону вокзала, где теперь его место, где он хозяин своего угла до тех пор, пока дежурный не передумает.
«Он теперь, наверное, долго не передумает», – думает Мяк и ускоряет шаг. На востоке забрезжил зимний рассвет.
Он не сразу заметил её. Она, наверное, уже несколько минут наблюдала за ним, и ему это не понравилось. Кому же понравится, когда за ним исподтишка внимательно наблюдают!
Мяк несколько раз поглядывал в её сторону и наконец-то узнал её. Это была Раиса. Она наблюдала за ним издалека, от самой дальней колонны, и, когда он поднимал голову, старалась спрятаться от него.
«Этот вихрастый что-то там в конторе наплёл, – подумал Мяк. – Теперь весь коллектив из любопытства кинется проверять эту болтовню».
Мяк повернул голову в сторону буфета и постарался боковым зрением определить, какие у Раисы намерения: то ли просто понаблюдать за ним, то ли подойти поближе и затеять разговор. Раиса оставалась на месте, просто стояла и внимательно наблюдала за Мяком. Это состояние продолжалось несколько минут, и Мяку было непонятно, во что оно превратится в дальнейшем. Ему уже пару раз бросили несколько монет и одну купюру. Он было собрался, как обычно, сложить деньги в карман, но передумал и остался смиренно стоять на месте, а Раиса решилась подойти поближе и сделала вид, что желает зайти в буфет. Мяк опустил голову и старался не смотреть в её сторону. Он соображал, как ему поступить: нагло сбежать и оставить Раису ни с чем или, как говорится, изображать из себя чужого, не выдать себя ни единым движением, ни единым словом.
Раиса скрылась за дверями буфета; через витрину он видел, как она, маскируясь, сделала вид, что выбирает что-то из пирожков. Мяк на всякий случай надвинул шапку почти на глаза, поднял воротник куртки и пожалел, что не обзавёлся тёмными очками, – сейчас бы они были ему кстати. Он ещё минут пять простоял в расстройстве от своей нерешительности и, к своему удивлению, даже не заметил, как перед ним образовался дежурный.
– Отойдём, – услышал Мяк.
Он быстро собрал свои манатки и с удовольствием двинулся вслед за дежурным. Тот, цокая подковками, направился в сторону дежурки, и Мяк подумал: «Спасибо случаю: забрал меня дежурный – избавил от Раисы!»
В сумрачном коридоре, не дойдя до дежурки, Мяк остановился, дежурный резко повернулся и объявил:
– Тобой, гражданин Мяк, интересуются.
Мяк машинально спросил:
– Кто?
– А ты не догадываешься? – последовал ответ.
Мяк поправил шапку, опустил воротник и произнёс:
– Семья, кто же ещё?
– Не угадал, – прогудел дежурный и хитровато взглянул на Мяка.
– Дамочка одна тобой интересуется. Говорит, что с работы.
«Раиса», – мелькнуло в голове у Мяка.
– Вижу, догадался, – произнёс дежурный. – Что будешь делать?
Мяк не задумываясь ответил:
– Работать исполу.
– Ты, гражданин Мяк, плохо соображаешь. Ситуация изменилась. Вычислила тебя дамочка. Заявит куда следует – тебя оформят, а мне нахлобучка, что не усёк, как положено. Соображаешь?
– Соображаю, – вздохнул Мяк и задумался.
Дежурный огляделся по сторонам и тихо произнёс:
