Влад Стифин
Мякин
– А я буду с ней? – спросил пришелец.
– Да, – сухо ответил Мяк и повторил: – Да, с Воней. Так будет теплее.
Пришелец удручённо кивнул, хотел что-то спросить, но передумал, покопался в карманах плаща и выложил на столешницу ключ от замка.
– Вот моя цель, – медленно произнёс он и осторожно, но с удовольствием потрогал его ладонью.
Мяк с любопытством осмотрел ключ и, не найдя в нём ничего диковинного, удивлённо спросил:
– Вы хотите ограбить чей-нибудь дом?
– Нет, – заикаясь ответил пришелец и добавил: – Я хочу вернуться.
– Вернуться? – переспросил Мяк.
Пришелец несколько раз кивнул и загрустил. Он ещё некоторое время смотрел на ключ, затем бережно, но довольно быстро схватил его, словно опасался, что кто-то может его опередить. Спрятал ключ в карман и произнёс:
– Вернуться.
– Куда? – недоумённо спросил Мяк.
Пришелец проверил, на месте ли ключ, и тихо ответил:
– Туда, где был.
– Где был, – повторил Мяк и задумался: «Хочу ли я туда, где был?»
Он вспомнил клинику, санаторий, контору, жену и своих пацанов. Вспомнил то далёкое время, когда казалось, что всё вокруг так хорошо, что счастье бытия не кончится никогда, и даже если где-то рядом случались трагедии и горюшко-горе мелькало невдалеке, то всё хорошее окружение разрушиться не может. Оно будет его защищать долго-долго, и даже там, за горизонтом детства и юности.
Пришелец внимательно взглянул на Мяка и, почувствовав, что тот глубоко о чём-то задумался, спросил:
– А ваша… – Он снова запнулся и, напрягшись, закончил вопрос:
– Какая цель?
– У меня – либертория, – тихо ответил Мяк и добавил: – Нам пора. – Он потряс небритого за плечо и повторил: – Нам пора.
Воня очнулась от фанфарного послевкусия, потеребила бурелом волос, потянулась и изрекла:
– Мусьё ему одежду достанет. Вы только фанфарики несите.
Небритый кашлянул, поднял голову, обвёл тусклым взглядом компанию и прохрипел:
– Цель должна быть, лысый глаз, и порядок! Вот у тебя, Воня, беспорядок есть, а где цель?
– Фу ты, ну ты, опять за своё! Идите уж. С Профессором сама справлюсь.
Воня двинулась к дивану и, повторяя одни и те же слова – «Фу ты, ну ты», – закончила свой поход фразой: «Тута мягко и тёпло, только фанфарик не забудьте».
Под ногами при каждом шаге хрустели замёрзший снег и лёд. Они прошли мусорку, сделали несколько поворотов мимо кирпичных развалин. Небритый уже несколько раз запинался, скользил и, если бы не поддержка Мяка, готов был рухнуть плашмя наземь.
– Ты, Мяк, держи меня, лысый глаз! Сверзнемся в этой темноте, лысый глаз, до Нуды не дойдём!
Когда они подобрались к самому лазу, небритый проворчал:
– Бродим ночью, лысый глаз, и ты говоришь, это твоя цель. Подлец ты, Мяк, после этого!
– Ага, – согласился Мяк и протиснулся внутрь.
У Нуды горел свет. Сам хозяин и Мусьё полулежали на матрасах и о чём-то спорили.
– А вот и Мяк. Можешь сам у него спросить, как хоронили Злыку. – Мусьё приподнялся с матраса и подмигнул Мяку.
Мяк остановился у стола. Небритый плюхнулся в своё кресло и устало спросил:
– Какие похороны, лысый глаз? Дайте закусить!
Нуда засуетился внизу, неуклюже поднялся и ответил:
– Сейчас чего-нибудь придумаем.
Он с головой залез в большой железный ящик, что-то долго там перекладывал, затем достал коробку и вытащил из неё засохший батон белого хлеба.
– Вот, – Нуда положил съестное на стол и произнёс: – Старенький, но ещё есть можно.
Небритый с трудом отломил кусок от батона и принялся его грызть. Ещё не прожевав первую порцию, он прохрипел:
– Похороны? Это где? Ты, Мусьё, толком бы объяснил!
Мусьё сел на матрасе, вопросительно взглянул на Мяка и выпалил:
– Мы с Мяком похоронили Злыку.
– Зачем Злыку хоронить? – пробурчал небритый. – Делать вам больше нечего, лысый глаз!
Мусьё возбуждённо махнул рукой, встал и, волнуясь, объяснил:
– Злыка совсем умер. Мяк это проверил. Вот мы и хоронили. Мяк, скажи?
– Да, хоронили, – ответил Мяк.
Нуда закачал головой и протараторил:
– Злыку жалко. Ой, Злыка! Мог бы, мог бы… Ой, жалко!
– Не тарахти, – прохрипел небритый. – Не тарахти, лысый глаз! Злыку, конечно, жалко. Но зачем он попёрся в маркет? Живёшь на мусорке – живи. Не лезь не в своё, а Злыку жалко, лысый глаз.
Небритый потихоньку употребил полбатона, откинулся в кресле и продолжил рассуждения.
– Злыка безобидный был, только не умный, лысый глаз. Старших не слушал. Не слушал – а надо бы, а вот цели имел. На мусорке все цели его. А в маркете всё не для него, лысый глаз. Вот ты, Нуда, где свои цели имеешь?
Нуда хотел было что-то ответить, но небритый продолжил свою мысль:
– На базе – там у тебя цели. Там и просрочку добыть можешь, и никуда в другие места тебя не тянет. Правильно я говорю, лысый глаз?
Нуда встрепенулся и успел сказать:
– Да, на базе…
– А вот возьмите Мусьё. Ты, Мусьё, слышишь? О тебе говорят, лысый глаз! – Небритый повернулся в сторону Мусьё и неодобрительно хмыкнул. – У тебя тоже цели есть. Тряпичник ты, лысый глаз, Мусьё! И весь ты в этом.
Небритый замолк, и все подумали, что он иссяк в своих рассуждениях и что можно немного отдохнуть от потока хрипящих звуков, но небритый и не думал останавливаться.
– Что притихли, лысый глаз? – произнёс он. – А есть некоторые, у которых цели нет. Вот Мяк подтвердит, что у Профессора нет цели.
– Есть у него цель, – ответил Мяк.
Небритый многозначительно посмотрел на Мяка, оглядел сумрачное пространство Нудиных владений и спросил:
– Интересно: что за цель у Профессора, лысый глаз? Поди, академиком хочет стать?
– Кто профессор? Где профессор? – забеспокоился Нуда. – Покажите, о ком вы? – Он вопросительно взглянул на Мяка и затараторил: – Вы тут все умные, профессора, а мы простота обычная. Нам бы день прожить и фанфарик с едой. Вот такие мы…
– Не мельтеши, Нуда, лысый глаз! – рявкнул небритый. – У нас теперь есть Профессор – у Вони остался. Не вопи, лысый глаз!
– А-а, так бы и сказали, – ответил Нуда и уселся на матрас.
Свет фонаря тускло освещал подвал. Присутствующие затихли в ожидании ответа Мяка, но тот не торопился. Он отлепился от тёплой трубы, уселся за столом и только тогда ответил:
– Он вернуться хочет.
Небритый расслабился, закрыл глаза. Остальные не посмели нарушить вновь возникшую тишину, и только Нуда встал, пошевелил фонарь, поковырялся в его внутренностях и тихо произнёс:
– Плохо горит. Батарейки надо менять.
– Ерунда всё это, – не открывая глаз, прохрипел небритый.
– Нет, надо менять, – повторил Нуда. – А то в темноте будем. Тут что с Профессором, что без – в темноте нехорошо. А фанфарик? Ничего не видно, куда лить! Да и вообще…
– Ерунда всё это, – перебил его небритый, на минуту замолчал, и всем стало ясно, что он сказал это не о фонаре.
Нуда отошёл от стола, лёг на матрас и замолчал, повернулся на спину и, словно в ожидании чего-то нового, неизвестного, сложил руки на груди. Мусьё, наоборот, сел, положил руки на стол, как это делают первоклашки в школе, и замер в готовности выслушать новые слова небритого. Тот открыл глаза, не торопясь осмотрел компанию и повторил:
– Ерунда всё это. – Затем закрыл глаза и добавил: – И цели – ерунда, и мы все – ерунда. А вот Профессор не ерунда, лысый глаз, он вернуться хочет.
Небритый неожиданно повернулся к Мусьё и тихо спросил:
– Вот ты, Мусьё, вернуться хочешь?
Мусьё качнул головой и сразу спросил:
– Куда?
– Куда, куда, лысый глаз! – проворчал небритый. – Туда, куда надо.
Мусьё пожал плечами, уставился глазами в потолок подвала и произнёс:
– Я хочу, чтобы тепло и всего полно.
Небритый хмуро усмехнулся, взглянул на остатки батона и ответил:
– Вот видите, наш Мусьё хочет в Африку и на банан, чтоб тепло и всё было!
– И я так хочу, – оживился Нуда. – А что у нас – то холод, то слякоть… Правда, я бананы не очень – мне лучше колбасы да хлебушка.
– Вот видишь, Мяк, кроме твоего напарника, никто не хочет, лысый глаз, вернуться. – Небритый ещё раз оглядел подвал и почти крикнул: – Ау, желающие вернуться, поднимите руки, лысый глаз! Нет желающих, – прохрипел небритый и объявил: – Все, кто здесь, – ерунда, и внимания никто не стоит, лысый глаз: и я, и Мусьё с Нудой, и ты, Мяк. Все ерунда, лысый глаз, как пыль и слякоть одна.
– Я не слякоть, – обиженно возразил Нуда. Он потянулся на матрасе и объяснил: – Я слякоть не люблю. Я что-нибудь другое, но не слякоть. Вот, может быть, Мусьё слякоть – он там по барахолке шляется, там и сырость бывает, а у меня на базе сухо.
Мусьё повернулся в сторону Нуды и недовольно ответил:
– У меня товар разный, а у тебя одна жрачка!
– Молчать! – просипел небритый. – Какая разница, кто есть кто, лысый глаз! Ерунда – она разная: то пыль, то слякоть. Не всё ли вам равно, лысый глаз? А ты, Мяк, что молчишь? Тоже вернуться хочешь?
Мяк встал из-за стола, прошёлся вдоль трубы, потрогал тёплую, шершавую поверхность и ответил:
– У него, наверное, есть дом, а у наших его нет.
Небритый хмуро посмотрел на Мяка, прищурившись, попытался улыбнуться, но улыбка не получилась.
– Это правда: у нас нет дома. У нас есть либертория. Правильно я говорю, Мяк?
– Вы всегда говорите правильно, – ответил Мяк и закрыл глаза. Он вспомнил что-то давнее: как шёл в школу с цветком в горшочке. Это было начало учёбы в сентябре. Он пытался вспомнить, какой это был класс.
«Наверное, не первый», – подумал Мяк.
Первую поделку в школе он сделал классе в четвёртом, а может быть, и в пятом. Все мальчишки в школьной мастерской изготавливали железные совочки. Железо резал и гнул он самостоятельно, а учитель помог ему приладить к совку ручку. Мать, увидев сие произведение сына, обрадовалась: «Ай да мастер мой, золотые ручки!» Этот совочек долго стоял за печкой, а потом было потом…
Мяк вспоминал школьные годы, и вдруг совсем неожиданно жирные, красивые утки поплыли вдоль берега озера. Он шёл за ними и любовался, показывал всем, какие они симпатичные.
Поднимаясь по песчаной косе к обрывистому берегу, заметил, что там, наверху, стоит Воня, машет руками и что-то кричит ему. Он слышал только: «Мякушка, Мякушка». Он поднимается выше и видит, что это совсем не Воня, а его мать. Она обнимает его, гладит по голове, приговаривая: «Ай да мастер мой, золотые ручки!»
– Мяк, Мяк, лысый глаз, не спи, тебе на вокзал пора! – слышит он и открывает глаза.
Фонарь еле-еле освещает пространство у стола. Батона на столе уже нет – на его месте стоит помятая алюминиевая кружка. Небритый осторожно берёт её в руки и мелкими глотками отпивает из неё горячую воду.
– Проснулся, лысый глаз! Спишь – не разбудить. Тебе Профессора пора проверить – твой же напарник, лысый глаз.
– Мой, – спросонья отвечает Мяк и встаёт из-за стола.
На улице просыпался поздний рассвет. Звёзды потускнели. Где-то за полуразрушенной стеной кочегарки небо светлело, и на его фоне, как обелиск, торчала кирпичная труба. Мяк несколько секунд раздумывал, стоит ли ему зайти к Воне, но эту мысль он быстро погасил, поёжился от утреннего морозца и уверенно зашагал к вокзалу.
Пришелец уже был на месте.
– Я от неё удрал, – заикаясь, произнёс он и стыдливо потупил глаза.
– Совсем? – спросил Мяк.
– Навсегда, – ответил пришелец.
Мяк тяжко выдохнул и снова спросил:
– Зачем?
Пришелец задумался, почесал затылок, по инерции поправил мятый воротник плаща и, заикаясь, начал отвечать.
– Она с… – Он застрял на втором слове, помотал головой и, собравшись с силами, произнёс: – Совсем плохая.
Мяк в знак согласия кивнул, произнёс что-то вроде «Ага» и предложил:
– Тогда будете жить в подвале.
– Будет тепло? – спросил пришелец.
– Только зимой, – ответил Мяк.
– Странно, – удивился пришелец. – Почему так?
Мяк уже в который раз внимательно рассмотрел одежонку напарника и, в очередной раз убедившись, что она не для зимы, ответил:
– Климат у нас такой.
Пришелец догадался: Мяку его одежда не нравится. Он неловко запахнул плащ одной рукой и кивнул: мол, понимаю я, что одежда у меня не та.
Мяк перевёл взгляд на шапку пришельца, вытащил из неё почти всю мелочь и пару купюр, засунул всю эту добычу в карман и объявил:
– Будем вас одевать.
Пришелец послушно склонил голову, одной рукой опёрся о костыль, а ладонь другой приложил к груди и, стараясь не запинаться, прошептал:
– Как мне вас благодарить?
Мяк удивился вопросу и, не думая, быстро ответил:
– Не за что. – Затем он сообразил, что ответил как-то плохо, машинально, и добавил: – Мы напарники, и должны… – Он не хотел произносить это банальное слово «помогать» и произнёс: – Должны понимать.
– Да, понимать, – согласился пришелец и с благодарностью посмотрел Мяку в глаза.
Одежонку для пришельца Мяк решил достать у Мусьё – у того всегда была возможность найти что-нибудь приличное на рынке. Мусьё он нашёл в закутке у подсобки – тот разглагольствовал о моде среди заскорузлых грузчиков.
– Вот ты думаешь, – Мусьё обратился к одному из них, – что эти цвета не сочетаются?
Хмурая персона кивнула и брякнула:
– Ага, – и, широко улыбнувшись, добавила: – Цирк один.
– А вот и не цирк! – возразил Мусьё. – Серые вы люди, что с вами говорить!
– Тебя, парень, ждут, – заметил один из слушателей.
Мусьё обернулся и, увидев Мяка, удивился.
– Редкий гость, – сказал он и, поправив свои ярко-синие штаны, спросил: – Что случилось?
– Отойдём, – ответил Мяк.
Они пробрались вдоль рядов на край рынка и устроились на ящиках. Здесь было тепло, светило солнце, и утренний морозец ощущался не сильно.
– Что случилось? – повторил вопрос Мусьё.
– Надо одеть Профессора, – ответил Мяк.
– Одеть? – повторил Мусьё и, пристально взглянув на Мяка, спросил: – А сам-то где учёный? Как одевать-то будем?
– Заочно, – ответил Мяк. – Нужны тёплая куртка, штаны, обувь. В общем, всё, что нужно для либертории.
– А чем платить будем? – спросил Мусьё.
Мяк выгреб из кармана деньги и выложил их на ящик:
– Вот на всё.
Мусьё бережно разгладил купюры, пересчитал все монеты и как-то неуверенно сказал:
– На модное не хватит.
Он вопросительно посмотрел на Мяка, аккуратно оправил на себе куртку и продолжил:
– Будет не очень. Как у Нуды, но Нуда же не Профессор!
– Сгодится, как у Нуды, – уверенно ответил Мяк. – Давай веди – надо закупить быстро.
– Быстро так быстро, – недовольно ответил Мусьё, собрал деньги, и они двинулись вдоль ржавого забора в дальний угол барахолки.
В столь раннее время для торговли рынок практически пустовал. Много прилавков и ларьков ещё не имели торгашей. Иногда Мяк с Мусьё проходили целиком пустые ряды, где один-два торговца ещё только раскладывали свой товар. Добравшись до глухой, бетонной стены, Мусьё остановился, огляделся по сторонам и пояснил:
– Хозяин ещё не пришёл. Подождём.
Они расположились за деревянным, грубо сколоченным из досок столом, и в ожидании хозяина Мусьё произнёс:
– Я буду торговаться, а ты только кивай.
– Хорошо, – согласился Мяк.
Здесь, за стеной в тени, было прохладно, к тому же небольшой ветерок вносил некоторый дискомфорт в процесс ожидания торговли. Мусьё поёжился, поднял воротник куртки, поглубже натянул на голову вязаную шапчонку и заявил:
– Если скоро не придёт, тогда в следующий раз.
Мяк недовольно ответил:
– Профессору ходить голым не положено! Будем ждать.
Они молча простояли у стены ещё полчаса, и Мусьё проворчал:
– Профессору надо дома сидеть, а не в либертории!
Мяк промолчал. Он выразительно отвернулся от Мусьё и занялся наблюдением утренней жизни барахолки.
В дальних рядах, что находились ближе к центральному входу, стали появляться продавцы с товаром, за ними потянулись редкие покупатели. В основном по их поведению было понятно, что это случайные люди, зашедшие сюда лишь из любопытства.
Не поворачиваясь к Мусьё, Мяк заметил:
– Твой рынок слабо работает.
– Рано, ещё рано, – ответил Мусьё. – Пришёл бы к обеду – тогда и увидел.
Мяк вспомнил, как вместе с дядькой продавал смородину. Его дядька был человек практичный, жил с супругой и сыном в своём доме с большим садом. Сад этот являлся гордостью дядьки. Яблони, груши, вишня и множество ягодных кустов всегда были окружены его заботой. Самым любимым временем года для Мяка тогда была зима. Зимой он отдыхал от садовых работ. Дядька же в это время в основном следил за домашним вином, которое с осени усердно заготавливалось из собственного сырья, а сырья осенью хватало.
Мяк вспомнил, как вечера и все осенние выходные посвящались сбору ягод и плодов. Особенно доставалось ему от ягод.
Он ощипывал кусты смородины и крыжовника, относил полные корзины дядьке в подвал, где шла беспрерывная сортировка, переборка и переработка ягодной массы. Осень Мяка, тогда ещё молодого пацана, вовсе не радовала. Работа по саду занимала всё его свободное время. Супруга дядьки и его сын садом не занимались, находились в привилегированном положении, занятия дядьки по изготовлению вина и варений не очень одобряли, и сад для них представлял лишь зону отдыха в хорошую погоду.
Ветер усилился, в небе появились рваные облака, и Мяк заявил:
– К слякоти дело идёт. Мороз слабеет.
– Для торговли слякоть не нужна, – пробубнил Мусьё. – Будет сырость – покупатель уйдёт.
– Уйдёт, – согласился Мяк. – Но мы дождёмся.
– Дождёмся, – безнадёжно произнёс Мусьё.
Хозяин появился ближе к обеду, когда барахолка более-менее наполнилась торгующей и покупающей публикой.
– Салька, мы тебя ждём! – вместо приветствия произнёс Мусьё.
Салька – худощавый старичок в стёганке и меховом тюрбане – скинул с тележки несколько холщовых мешков и поздоровался кивком.
– Салька, разворачивайся, нам одежда нужна! – поторопил его Мусьё.
Старичок, постоянно улыбаясь и не прекращая заниматься своим делом, ответил:
– Одежда всегда нужно. Без одежда плохо.
– Нам нужны тёплая куртка, штаны и обувь, – нетерпеливо проговорил Мяк.
Мусьё округлил глаза, махнул рукой, отстраняя Мяка от горы тряпок, и обратился к Сальке:
– Ты же знаешь: мы заплатим.
– Я хорошо знать. Сейчас, сейчас. – Старик быстро вывалил остатки из мешков – и на деревянном столе образовалась куча помятой одежды.
– Сейчас, сейчас, – повторил Салька, раскладывая вещи на столешнице.
– Вот это нам подойдёт, – произнёс Мусьё, вытаскивая чёрную куртку из общей кучи.
– Надо ждать, надо ждать, – улыбаясь, ответил Салька и перехватил куртку у Мусьё.
Мусьё подмигнул Мяку и объявил:
– Салька, а у тебя всё барахло! Ничего путного я не вижу. Плохо стал торговать. Товар плохой.
– Как плохой? – удивился Салька. – Зачем плохой?
Он вытащил из последнего мешка красные штаны, встряхнул их и, показывая товар Мусьё, добавил:
– Твой красный.
Взгляд Мусьё сосредоточился на ярком. На его лице машинально проступило удивление и предвкушение чего-то приятного и радостного.
– Красные штаны, – произнёс он и на несколько секунд замер, созерцая сильно помятую вещь.
Мяк неодобрительно замотал головой, но, вспомнив наставления Мусьё, прекратил всякие движения, кроме кивков. Салька, приговаривая: «Красный, твоя», старческими руками попытался разгладить штаны, выровнять красную ткань. Вид товара от этого не улучшился, но манипуляции старика всё-таки вывели Мусьё из состояния заворожённости. Мусьё сосредоточился и произнёс:
– Подумаешь: красные! Но не новые – быстро протрутся.
– Как быстро? Как быстро? – загулил старик. – Крепкая. – Он несколько раз перевернул штаны, показывая довольно крепкую ткань. – Будет довольна. Будет довольна.
Мусьё нарочито поморщился и объявил:
– Всё-то у тебя крепкое, но старое. Как проверить? Возьмёшь вещь, а она развалится.
Старик сильно задумался, подёргал штаны, показывая, что швы не расходятся, и ответил:
– Не хочешь красный. Почему?
Мусьё отвернулся от вещей Сальки и взглянул на Мяка. Тот, следуя указаниям, кивнул.
– Хорошо, возьмём красный, но с большой скидкой. Красный, кроме нас, никто не возьмёт.
Старик радостно засуетился и, улыбаясь, назвал цену:
– Пять.
– Пять много, – ответил Мусьё, – возьмём за один.
– Один совсем мало будет, – не прекращая улыбаться, ответил Салька.
– А сколько не мало? – спросил Мусьё.
– Два, – услышал он в ответ.
Мусьё повернулся в сторону Мяка, подмигнул ему и спросил:
– Два – не много?
Мяк кивнул.
Мусьё заплатил за штаны и передал товар Мяку.
– Будет твой Профессор доволен! Профессор в красных штанах – это класс!
Мяк удивился этим словам и сначала никак не среагировал на «Профессор в красных штанах», затем, пощупав плотную ткань, занервничал и недовольно проворчал:
– Я думал, что это ты себе берёшь.
– Себе? – теперь удивился Мусьё. – Мы же Профессора одеваем.
Салька, улыбаясь, внимательно наблюдал за происходящим и, попав в паузу, спросил:
– Ещё надо?
– Надо, надо, – ответил Мусьё и, так, чтобы не слышал старик, только одними губами объяснил Мяку: – Возьмём по дешёвке. Дёшево. Сэкономим.
Мяк, поморщившись, кивнул и подумал:
«Ничего, пусть будут красные – под длинным плащом не заметно».
Минут через пятнадцать, сильно поторговавшись, они приобрели чёрную куртку, и дело осталось за обувью.
– Сапога нет, – ответил им Салька, когда Мусьё объяснил, какая обувь им нужна.
– Салька, ты же местный, всё можешь! Найди нам ботинки, – настаивал Мусьё.
– Я местный, ты местный. Сапога нет, – упрямо ответил старик и, прекратив улыбаться, добавил: – Иди к Шузка – там сапога.
– Ладно, старик, уговорил, – ответил Мусьё и, довольный окончанием торга с Салькой, произнёс: – Пошли за обувкой.
Шузка торговала в самом центре рынка, рядом с большой часовой лавкой. Крупная, ещё не старая женщина знала себе цену и цену своему товару. Мусьё скромненько и, пожалуй, несколько стеснительно поздоровался с ней и сразу же представил Шузке своего спутника.
– Приветик, Шузка, а это Мяк. Нам ботинки для Профессора надо бы…
Шузка, не глядя на Мусьё, изучающе осмотрела Мяка с ног до головы и, видимо, довольная мякинским видом, ответила:
– Смотрите, выбирайте. Я ерундой не торгую. Всё фирменное.
Мяк пристально осмотрел прилавок с обувью, остановился на добротной зимней паре и, взглянув на Мусьё и получив от него одобрительный кивок, спросил:
– Это почём?
– Это? – по-деловому переспросила Шузка и, приподняв правый ботинок, ответила: – Отдам за десять. Меньше не могу, самой за… – Она хотела ещё что-то сказать, но передумала и просто спросила: – Берёте?
Мяк вопросительно взглянул на Мусьё, а тот, в свою очередь, взял с прилавка ботинок, осмотрел его со всех сторон, даже засунул ладонь внутрь и неуверенно спросил:
– Кожа?
– Фирменная, – без сомнения ответила Шузка.
– Ага, фирменная, – нехотя согласился Мусьё, но, осмелившись, добавил: – Сейчас так делают, что не отличишь.
– Не хочешь – не бери, – как отрезала, произнесла Шузка. – Вот твой товарищ не сомневается.
Мяк пожал плечами, взял в руки один из понравившейся пары ботинок, поскоблил ногтём краешек кожи и произнёс:
– Возьмём один за пять.
– А два – за десять, – уточнила Шузка.
– Нет, два не возьмём, – ответил Мяк. – Нам один нужен, у нас инвалид.
– Ну вы, ребята, даёте! – возмутилась продавщица. – Куда я второй дену?
Мусьё, немного ошарашенный предложением Мяка, быстро сообразил, в чём дело, и ответил:
– Потом продашь инвалиду – вот и выгода будет.
– Какому инвалиду, кочерыжка ты обглоданная, я продам? – загудела Шузка. – Я сейчас из тебя сделаю инвалида, сморчок сопливый! Берите, как сказала, или уматывайте отсюда.
Мяк понял, что конфликт следует прекратить, и произнёс:
– Мадам, мы купим два, а один за пять – это так, торговая шутка. Просим извинения, но у нас действительно имеется одноногий Профессор.
– Одноногий профессор! – громко повторила Шузка. – А мне какое дело, какой у вас профессор! Рассчитывайтесь за два, или… – Она немного утихла и уже более спокойно продолжила: – Или позову дежурного. Он вас, шутников, отведёт куда надо.
– Пардон, мадам, – вступил в разговор Мусьё. – Мы не хотели вас обидеть. Зачем дежурный? Мы мирные люди, просто покупатели. Хотели поторговаться, а оно вон как некрасиво вышло. Просим пардону!
– Ну ладно, – почти дружелюбно произнесла Шузка. – Так и быть: для инвалида продам… – Она прищурилась, глядя на Мяка, и объявила: – Для инвалида продам за восемь – меньше не могу.
Когда Мусьё расплатился с Шузкой и оба ботинка оказались в руках Мяка, он спросил:
– А шнурки? Где шнурки?
Продавщица недовольно повела плечами и ответила:
– Такие фирма доставила.
– Ага, – кивнув, произнёс Мяк и задумался, какой ноги не было у пришельца: правой или левой?
Мяк закрыл глаза, вспомнил, как пришелец шёл к нему, и определился. Он положил на прилавок левый ботинок, поблагодарил Шузку и, подхватив Мусьё за локоть, зашагал прочь от обувной торговой точки.
Ветер нагнал серые облака, небо потемнело, сверху посыпалась мелкая снежная крупа. Мусьё проводил Мяка к выходу, передал ему большую кошёлку с курткой и штанами для Профессора.
– Вот, ещё осталось. – Мусьё достал из кармана остатки денег и, протягивая их Мяку, добавил: – Наэкономили.
– Оставь себе, – ответил Мяк. – Это тебе за работу.
Мусьё сжал монеты в кулаке, засунул руку в карман брюк и, шмыгнув носом, ответил:
– Я пойду. Ещё поработать надо.
К вечеру пришелец был полностью облачён в подобающую одежду, и только красные штаны несколько тревожили Мяка – ярковатый низ не совсем соответствовал имиджу человека из либертории.
– Он у вас главный? – заикаясь, спросил пришелец, когда они увидели впереди сполохи огня.
Мяк остановился и задумался: «Действительно: кто же у них небритый?»
– Он старый, – ответил Мяк и добавил: – Раз старый – значит, главный.
– Да-да, – согласился пришелец. – Так должно быть, но так… – Он запнулся – то ли подбирая нужное слово, то ли от заикания. – Но так… – продолжил он, – …не всегда бывает.
– Не всегда, – согласился Мяк. – Но здесь бывает.
– Пойдёмте, – продолжил он. – Меня ждут.
– А меня – нет, – ответил пришелец, прилаживая под мышки костыли. – Меня уже не ждут.
– Когда-нибудь будут, – произнёс Мяк, и они двинулись дальше.
Небритый неподвижно сидел у костра. Языки пламени жадно пожирали деревянные обрезки от ящиков. Ветра почти не было, и пламя играло в темноте, огонь колыхался ровными струями и устремлялся вверх, обрываясь острыми кончиками чуть ниже головы небритого. Костёр ровно гудел, пока свежие дрова чернели под действием огня.
Сегодня ночью потеплело. С вечера мелкая снежная крупа подзасыпала старый снег. К ночи серые тучи нависли над городом, но снег прекратился. Небритое лицо сидящего было спокойно и равнодушно – даже когда он открывал глаза, оно ничего не выражало.
– Мяк, а ведь ты подлец, Мяк! – просипел небритый и открыл глаза. – Ты опять без фанфарика.
– Мы принесли, – ответил ему голос из темноты.
– Да ну? – отреагировал небритый. – Ты, Мяк, всё равно подлец.
– Да, – согласился голос.
Пламя разделалось с последним куском доски и стало затихать. Небритый пошевелился, дотянулся до очередной деревяшки и аккуратно положил её на жаркие угли.
– Мы принесли фанфарик, – повторил голос из темноты.
Небритый промолчал, снова закрыл глаза и замер у костра. Пламя обхватило кусок доски со всех сторон. Ярко-красные языки оторвались от чернеющей деревяшки и взвились с искрами вверх в темноту.
– У тебя хороший огонь, – произнёс голос. – Я знаю, что ты ответишь, но сегодня тихо, и поэтому сегодня хороший огонь.
– Огонь всегда хорош, – ответил небритый и повернулся в сторону говорившего. – Что стоите? Грейтесь, – просипел он и снова погрузился то ли в сон, то ли в свои никому не известные думы.
Мяк с Профессором вышли из темноты и, не найдя ничего подходящего для того, чтобы присесть у огня, прислонились к стене.
– Огонь бывает разный, – тихо произнёс Мяк.
Небритый молча подбросил в огонь пару свежих обрезков досок и проворчал:
– Ты, Мяк, про огонь ничего не понимаешь, поэтому так и говоришь. Вот видишь, как пламя живёт, если есть чем жить. Как и у нас: есть фанфарик – живём, нет фанфарика… – Небритый тяжко вздохнул и продолжил: – Ну, в общем, вы знаете.
– Догадываемся, – ответил Мяк.
– Догорит – к Воне пойдём, – прохрипел небритый.
– Я не пойду, – заикнулся Профессор.
Огонь ярким пламенем устремился вверх, разогретые жаркими углями дрова потрескивали, шипели и в конечном счёте сдавались огню. Огонь действительно жил, двигался, играл языками пламени, поглощал новую порцию дров и умирал, когда красные угли таяли, превращаясь в горячую золу.
– А ты, Профессор, бунтовщик, – прохрипел небритый. – Прибарахлился и бунтуешь – это нехорошо. Компанию не уважаешь.
– Уважаю, – заикаясь, ответил пришелец.
– Он уважает! – с сомнением прохрипел небритый и добавил: – Уважает, а к Воньке не идёт. Как это понимать?
От свежих дров костёр разгорелся довольно сильно. Пламя гудело, вырывалось из-под чернеющих обрезков и обрывалось рваными сполохами на уровне глаз небритого.
– Гудит, – просипел небритый.
– Хороший огонь, – согласился Мяк. – Хорошие дрова, и огонь хороший.
Небритый промолчал, ладонью заслонил от яркого пламени глаза и пошевелил длинной палкой горящие обрезки. Из костра посыпались искры; некоторые из них, подхваченные горячим потоком, взлетали высоко вверх и гасли там, в темноте.
– Профессору она не понравилась, – произнёс Мяк.
– Не понравилась? – спросил небритый.
Мяк ответил за пришельца:
– Да, не понравилась.
– Ну-ну, – проворчал небритый. – Ему не понравилась Вонька! А мне она понравилась? – и небритый сам себе ответил: – Не понравилась. Однако я хожу, и ты, Профессор, будешь ходить. Свыкнешься.
Пламя превратило деревяшки в красные угли. Свет от огня потускнел, а жар прибавился. Небритый привстал и отодвинулся от костра.
– Не надо помнить плохое, надо помнить хорошее – тогда будет чем жить, – произнёс он и спросил: – Ты, Профессор, должен помнить хорошее – ты же хочешь вернуться. Хочешь?
Пришелец, прижавшись к стене, открыл рот и с трудом выдавил из себя:
– Да.
Небритый встал, снова поправил костёр. Красные угли таяли. Синие, короткие сполохи пламени ещё некоторое время вились над ними, постепенно исчезая. Костёр умирал. Оставалось только тусклое сияние красных угольков на чёрном фоне. Ночная темнота брала своё.
– Пошли, – прохрипел небритый и, медленно ступая по тропочке вдоль стены, двинулся прочь от кострища.
– И этого привели! – Воня, оглядев гостей, недовольно ретировалась в глубину комнатушки.
– Не ворчи, хозяйка, принимай гостей, лысый глаз! С фанфариком, лысый глаз!
– Много вас, а фанфарик, небось, один, – заключила хозяйка и поправила свечу на комоде.
– А постояльца ты не жури. – Небритый подошёл к комоду и, потеребив остатки волос на голове, дополнил свою мысль словами: – Не журися, Вонька, не журися, а посуду нам подай скорей.
– Проходите уж, – отозвалась Воня и ушла в тёмный угол за посудой.
Через минуту она возвратилась с двумя кружками в руке.
– Больше нет, – произнесла она, вопросительно глядя на небритого.
– А стакан? Воня, где стакан? – прогудел тот.
