Влад Стифин
Мякин
Он вошёл во двор, точнее на ровную лужайку стриженой травы, и вспомнил, что двор тогда представлял собой голое пространство с плотно утоптанным песчаным покрытием, на котором ребята рисовали свои незамысловатые картинки для разных игр на свежем воздухе.
Сейчас здесь стояла тишина. На месте когда-то ютившихся сарайчиков виднелся высокий каменный забор, за которым ныне просматривалось солидное здание коттеджа. Раньше на этом месте в небольшом деревянном домике жила доктор, которую он помнил. Помнил, как она лечила его от ангины, растолковывая его матери, как использовать для этой цели редьку и мёд.
А где-то здесь была их комната с окном, выходившим на юг в сторону длинного одноэтажного строения. Это сооружение из-за его зелёного окраса все называли пограничником. Сейчас здесь красовался чей-то шикарный двухэтажный особняк, украшавший окружающее пространство лепниной и вычурной металлической оградой».
Мякин отложил книгу и подумал:
«Ничего такого вредного в ней нет, надо бы прочитать, но не сейчас… Сейчас самое главное вырваться отсюда».
Дверь отворилась, и в палату скромно вошла мякинская супруга.
– Мякиша, здравствуй, – сказала она грустно и положила на постель пакет с гостинцами. – Прости, что поздно. На службе задержали. Никак раньше не вырваться.
Мякин в знак понимания кивнул. Супруга, указывая на пакет, продолжила:
– Здесь вкусненькое, как ты любишь. Я говорила с доктором. Он обещал тебя продержать здесь ещё несколько недель.
– Я знаю, – угрюмо ответил Мякин.
Супруга замолчала, присела на стул и спросила:
– А как ты сам-то себя чувствуешь? Сон восстановился?
– Восстановился, – ответил Мякин.
– Вот и хорошо, вот и хорошо, – произнесла супруга и добавила:
– Вернёшься домой… – она, наверное, хотела сказать «скоро», но не решилась и сменила тему: – Встретила вашу фифу на выходе. Она что, тебя посетила?
Мякин немного поморщился, но, с усилием сдержав равнодушный вид, соврал:
– Нет, у меня никого не было.
– Ну да, никого, – согласилась супруга. – Приходила к кому-то другому.
– Может быть, – произнёс Мякин и просто по привычке спросил:
– Как дети?
– Всё хорошо, – так же привычно ответила супруга и, видимо, понимая, что разговор не получается, спросила: – А какие процедуры тебе делают?
Мякин неохотно перечислил всё, что с ним произошло за эти дни.
– Вот видишь, – отреагировала супруга. – Лечат же, и сон восстановился.
– Да, – сухо подтвердил Мякин.
– Я пойду? – тихо произнесла супруга, – а то ещё домой не забегала.
– Да, конечно, – согласился Мякин.
– Поправляйся, Мякиша, – услышал он напоследок.
Супруга чмокнула его в щёку и тихонько, как и вошла, исчезла. Мякин снова остался один. Он достал мешок с одеждой, что принесла ему Раиса, и теперь уже не спеша пересмотрел всё своё походное снаряжение.
«Молодец Раиса! – подумал Мякин заканчивая ревизию мешка. – Даже тёплые носки положила».
Принесли ужин. Мякин машинально употребил вечернюю еду, заглянул в принесённый супругой пакет, выбрал несколько конфет и продолжил чтение:
«Он вспомнил тот страшный день. Это событие снова, уже не в первый раз, возникло в его голове. Сколько лет он пытался забыть, стереть из памяти этот случай! Уже прошло немало времени, уже он давно стал не тем молодым человеком, который стремился к совершенству, он уже более десяти лет вступил в тот солидный возраст, который должны уважать окружающие, но этот случай вновь и вновь, словно наяву, вставал перед его глазами».
«Ну, вот и вредный для здоровья текст», – подумал Мякин и обратил внимание, что осталось прочесть всего страничку текста.
Он отложил книгу, встал и сделал несколько физкультурных движений: помахал руками, пару раз присел и прошёлся по палате. В палату заглянула дежурная медсестра.
– Это вам. – Она протянула Мякину старую, потрёпанную книжечку. – Это доктор велел, – добавила она.
Мякин взял книжечку и вслух прочёл название. Это была та, обещанная книга про одинокого на острове.
– Спасибо, – ответил Мякин и подумал: «Сколько же народищу это прочло! Так затрепали сие чтиво!»
Он открыл первую страницу и прочёл: «С самого раннего детства я больше всего на свете любил море».
Мякин вспомнил соседа:
– Жаль, Адмирал ушёл. Интересно было бы узнать: может быть, именно после прочтения этой книги ему захотелось стать моряком?
Мякин положил старую книжку рядом со своей и несколько минут размышлял, как поступить: сначала дочитать свою, или… Затем выключил большой свет, лёг на постель и незаметно для себя задремал. Проспал он, пожалуй, не больше часа. По крайней мере, взглянув на часы, он убедился, что нет ещё и двенадцати. Он долго лежал и разглядывал тени на потолке, попытался вспомнить, что же ему приснилось за этот короткий промежуток времени. Вспоминалось плохо, только отрывки серых картинок: то какое-то волосатое существо, одиноко стоящее у старого дома, то чисто выбритая плоская физиономия сменяли друг друга. Мякин закрыл глаза и снова уснул, и приснился ему строгий инвалид с худощавым лицом. Инвалид, скрипя ремнями протеза, быстро приближался к Мякину, а Мякин никак не мог сообразить, что ему делать.
Проснулся он среди ночи, включил настольную лампу и решил дочитать эту последнюю страничку своей книги:
«Он стоял на траве примерно в том же месте, где когда-то располагался длинный, тёмный коридор, и вспоминал, как инвалид в чёрных помятых трусах и застиранной майке стоял прижавшись к стене и тщетно пытался собрать с пола одежду, которая, сопровождаемая криками, вылетала из его комнаты. Кричала его пухленькая жена:
– Вот всё, что нажил! Забирай! Забирай! Иди к своей Доре, кобель одноногий!
Когда из комнаты вылетел протез, инвалид поймал его, прижал к груди и с нескрываемым испугом огляделся вокруг. Он кое-как приладил протез к короткой культе и постарался надеть тёмные брюки, и только когда ему удалось просунуть протез в одну брючину, он взглянул на стоявшего невдалеке мальчишку. Парнишка с искажённым от испуга лицом и широко раскрытыми глазами, не двигаясь, наблюдал за инвалидом.
– Не боись, – пересиливая испуг, произнёс инвалид и постарался изо всех сил улыбнуться. Улыбка получилась кривая и совсем невесёлая.
Инвалид кое-как сгрёб всё, что валялось на полу, в охапку и постучал в дверь напротив своей комнаты. Дверь отворилась, и на пороге появилась учительница. Увидев нелепую фигуру инвалида, она всплеснула руками, а затем, прижавшись лбом к косяку, тихо заплакала. Инвалид спросил:
– Примешь?
Учительница оторвалась от косяка, посторонилась, уступая дорогу инвалиду, испуганно огляделась и быстро закрыла за собой дверь.
Он долго стоял в коридоре, с трудом сознавая, что произошло страшное событие, которое сулило ему большие и неприятные изменения. Он остался с матерью один и, когда мальчишки кричали вслед учительнице: “Дора, Дора – помидора!”, уходил от всех, прятался за сарайчиками и плакал.
Он ещё некоторое время постоял у старой сосны. Потрогал тёплую кору и решил больше никогда не возвращаться сюда. Грустно улыбнувшись своим воспоминаниям, он почувствовал, что в этот раз это будет его последнее свидание с детством.
– Последнее, – повторил он вслух. Глубоко вздохнул и решительно зашагал в сторону автострады, по которой сплошным потоком машины двигались к центру».
Мякин закрыл книгу, разделся и выключил свет. Остаток ночи он крепко спал.
Либертория
Языки пламени быстро пожирали деревянные обрезки от ящиков и прочего хлама. Небольшой костёр то разгорался, то затихал до получения очередной порции горючего. Красножёлтые струйки сначала нехотя облизывали обрезок доски, появлялся белый дым – признак сильного разогрева слегка влажной древесины, – а затем огонь наступал и властвовал до тех пор, пока доска не обугливалась, постепенно чернела, превращаясь в ярко-красные угли.
Огнём управлял небритый. Он с закрытыми глазами неподвижно сидел рядом с костром и, как только пламя угасало, разделавшись с деревянной жертвой, открывал глаза и подбрасывал новую горючую порцию. Через минуту костёр снова оживал, пламя разгоралось и сполохами огня освещало небритого, кирпичную стену старого полуразвалившегося дома и кромешную темноту вокруг, и казалось, что там нет никого и ничего, и только это небольшое пространство и есть на всём белом свете.
Снег у костра подтаял. Сегодня ночь затеплела, с вечера набежали тёмно-серые тучи, мороз, свирепствовавший всю неделю, спал, и можно было ожидать, что пойдёт снег, но снега не было, а были глухая ночь, костёр, освещавший сгорбленную фигуру, и, если не считать потрескивание горящих досок, полная тишина.
Небритое лицо сидящего у костра было спокойно и равнодушно – даже когда он открывал глаза, оно ничего не выражало. Уголки губ небритого, опущенные вниз, усугубляли эту картину безразличия, и когда он еле заметно чему-то улыбался, то ли вспоминая что-то, то ли замечая в горении костра нечто удивительное, лицо его сохраняло угрюмый вид.
– Мяк, а ведь ты подлец! – прохрипел небритый, не открывая глаз. – Ты опять не принёс ей фанфарика.
– Ей вредно, – ответил ему голос из темноты.
– Ну-ну, – добавил небритый. – Ты, Мяк, всё равно подлец.
– Да, – согласился голос.
Пламя разделалось с последним куском доски и стало затихать. Небритый пошевелился, открыл глаза, дотянулся до очередной деревяшки и аккуратно положил её на жаркие угли.
– Должен идти снег, – произнёс голос из темноты.
Небритый промолчал. Он снова закрыл глаза и замер у костра.
– Должен идти снег, – повторил голос и добавил: – Должен, а не идёт.
Пламя обхватило кусок доски со всех сторон. Красно-жёлтые языки оторвались от чернеющей деревяшки и взвились с искрами вверх в темноту.
– У тебя хороший огонь, – произнёс голос.
– Огонь всегда хорош, – ответил небритый и повернулся в сторону говорившего. – Что стоишь? Не боись, грейся, – просипел он, закрыл глаза и снова погрузился то ли в сон, то ли в свои никому не известные думы.
Мяк вышел из темноты, подошёл поближе и, не найдя ничего подходящего для того, чтобы присесть у огня, прислонился к стене.
– Огонь бывает разный, – тихо произнёс он.
Небритый молчал – казалось, он ничего не слышит или просто не желает общаться с кем бы то ни было. Мяк повторил свою фразу:
– Огонь бывает разный.
Редкие, крупные хлопья снега появились из темноты. Они плавно опускались сверху, пламя уничтожало их, не давая им достигнуть раскалённых углей, но некоторые прорывались сбоку и падали на горячие головешки.
– Ты, Мяк, глуп, поэтому и подлец, – просипел небритый. – И про огонь ничего не понимаешь. А она, наверное, ждёт, – добавил он.
– Чего ждёт? – спросил Мяк.
Небритый ответил:
– Фанфарик от тебя. А ты не принёс, подлец!
– Снег идёт, – задумчиво произнёс Мяк. – Теперь долго идти будет. Может быть, до утра.
– Может быть, – пробубнил небритый.
Снег повалил крупными хлопьями – теперь многие из них, не побеждённые огнём, падали в костёр и с шипением таяли на красноватых углях. Стало мокро и зябко.
– Сейчас затухнет, – сказал Мяк, глядя, как остатки пламени борются с падающим снегом.
– Уйдём к Воне, – просипел небритый. – Жаль, фанфарика нет у тебя.
Он подложил в костёр ещё несколько палок. Пламя затихло, белый дым окутал всё пространство у стены. Мяк закрыл глаза и вспомнил, как покинул клинику.
Когда утром принесли завтрак, у Мякина уже был обдуман план побега. Он встретил раздатчицу словами: «Он оставил свои вещи, и это ему срочно надо передать».
Мякин стоял со своим большим пакетом и изображал крайнее беспокойство за якобы оставленные вещи Адмирала.
– Милок, забери тарелку, а это я передам дежурной. – И раздатчица указала на мякинский пакет.
– Мне надо самому. Он ещё, наверное, внизу, я быстренько, – протараторил Мякин.
– Кто внизу? – удивилась раздатчица.
– Адмирал, – твёрдо заявил Мякин и для пущей убедительности добавил: – Мой сосед.
Раздатчица, немного сомневаясь, спросила:
– А что, милок, там у тебя?
– Адмиральская одежда, – без тени сомнения ответил Мякин и сделал вид, что готов в любую секунду показать содержимое пакета.
Раздатчица внимательно посмотрела Мякину в глаза и, не обнаружив подвоха, произнесла:
– Хорошо, милок. Только быстро, пока я соседям раздам.
Мякин спокойно вышел в коридор, не спеша прошёл к лестнице и спустился вниз. Внизу в закутке, который он заприметил ещё тогда, когда провожал супругу, быстро переоделся и, сделав равнодушное лицо, смело двинулся в сторону выхода.
– Ваш пропуск? – услышал он голос охранника, когда вплотную подошёл к турникету.
Мякин, несколько замешкавшись, поискал пропуск во всех карманах куртки и, изобразив изумлённое лицо, ответил:
– Голубчик, где-то оставил я его, не дай бог потерял.
– Без пропуска нельзя, – заботливо произнёс охранник.
– Голубчик, что же мне, ночевать тут у вас? – нарочито растерянно произнёс Мякин. – Может, я пойду?
– Турникет без пропуска не откроется, – участливо ответил охранник.
– Так я перешагну, – предложил Мякин и, не встретив возражений, перемахнул через блестящую перекладину.
– Совсем погас, – заметил Мяк и присел у стены.
Белый дым прижался к земле и не хотел подниматься вверх.
– Надо уходить, – добавил Мяк.
Небритый поворошил обугленные деревяшки в костре. В самой середине ещё тлели угли, но сплошные хлопья мокрого снега решительно гасили все попытки пламени возродиться.
– Пора, – просипел небритый и натужно встал. Он ещё некоторое время смотрел на остатки костра и, убедившись, что огня больше не будет, произнёс: – Пошли к Воне. Там тепло.
Они в полной темноте обошли кирпичную стену и вдоль ряда старых деревьев зашагали в сторону еле заметного крыльца. Небритый осторожно постучал в облупившуюся дверь. За дверью послышались шаги, и глухой женский голос спросил:
– Кто?
– Открывай, это мы, – ответил небритый.
Вслед за хозяйкой, натыкаясь на какие-то предметы, они прошли по длинному тёмному коридору и оказались в небольшой комнатушке, сплошь заваленной старым скарбом.
– Ты бы прибралась здесь, – просипел небритый.
– Это ещё зачем? – возразила ещё не старая, но весьма неухоженная женщина. – Это всё моё, и прошу мне не указывать. Проходите, коли пришли, – добавила она уже более ласково и, завидев Мяка, улыбнулась. – Мякушка, проходи, проходи, – пролепетала хозяйка, приглашая гостей пройти в её владения.
Гости протиснулись в дальний угол, где на старом комоде, слабо освещая окружающее пространство, горела одинокая свеча. Разместившись на деревянной лавке, небритый прокашлялся и примирительно произнёс:
– Ночь захолодала. Сыро. А вот Мяк, подлец, без фанфарика!
Хозяйка грустно опустила глаза, но через мгновение заговорила:
– А у меня новьё. Новый халатик. Мусьё вчера подарил.
Она порылась в куче тряпья у двери, достала что-то цветастое и надела на себя, прямо на заскорузлую спецовку. Хозяйка повертелась в этом одеянии перед гостями и объявила:
– Фанфарик у меня есть. Нуда утром достал.
Небритый оживился, даже машинально привстал и громко произнёс:
– Воня, красавица! Что же ты молчишь! Обнову следует обмыть!
– Сейчас, – засуетилась хозяйка и, перешагивая старые коробки, бросилась к полке у оконной стены.
Через несколько секунд на комоде образовался натюрморт из тёмной бутылки и пустого стакана.
– Наливай, не томи, лысый глаз! – просипел небритый.
– Первому – Мякушке, – объявила хозяйка и наполовину наполнила стакан светло-коричневой жидкостью.
– Пей, Мякушка, за обновку мою! – добавила хозяйка, подвинув стакан Мяку.
Небритый недовольно хмыкнул и, отвернувшись от присутствующих, пробубнил:
– Везёт дуракам, лысый глаз!
– Прошу при мне не выражаться! – возмутилась хозяйка и, не спуская глаз с Мяка, расплылась в благостной улыбке. – Мякушка, пей, не стесняйся, – ласково произнесла она и машинально поправила всклокоченные волосы.
Мяк, глядя на стакан, насупился, тяжело вздохнул и нехотя потянулся рукой к предлагаемому напитку. Давно не мытое стекло и жидкость внутри стакана не вызывали у Мяка положительных эмоций. Он хотел что-то сказать по этому поводу, но его опередил небритый:
– Мяк, ну не тяни ты, лысый глаз! Видишь, как млеет от тебя Воня? Удовлетвори хозяйку!
Мяк ещё раз тяжко вздохнул, словно собирался объявить нечто печальное и грустное, и, закрыв глаза, в несколько больших глотков опустошил стакан.
– Ну ты, Мяк, молодец, лысый глаз! – довольно просипел небритый и вожделенно уставился на пустой стакан.
– Сейчас, – недовольно произнесла хозяйка и, заметив нетерпеливый взгляд небритого, повелительно добавила: – Но тебе придётся отработать.
– Опять! – громко возразил небритый. – Опять ты за своё! Я же говорил, что зимой сыро и инструмент этого не любит, лысый глаз!
– У меня тепло, сегодня я топила, – обиженно ответила хозяйка. – Мяк, скажи, что у меня тепло.
Мяк, восстанавливаясь после крепкой жидкости, ответил:
– Да, тепло. Теплее, чем там, – и он махнул рукой в сторону двери.
– Вот видишь, Мякушка говорит, что теплее, – произнесла хозяйка и застыла в ожидании ответа небритого.
Небритый угрюмо посмотрел на пустой стакан, с шумом выдохнул из себя воздух и объявил:
– Тогда, лысый глаз, я уйду. Мне тут с вами делать нечего. Подлецы вы все! Нет в вас участия, лысый глаз! А у кого нет участия – у того душа дырявая, пустоты много. Дурью пустоты не заполнить. Дурь – она и есть дурь, лысый глаз!
Небритый безнадёжно махнул рукой и двинулся к выходу.
Мяк нерешительно повертел головой, тихо пробубнил: «Я тоже пойду» и повернулся в сторону небритого.
– Стойте, стойте! – засуетилась хозяйка. – Мякушка, останови его! Надо же допить… И играть не надо – пусть будет без музыки.
Небритый остановился и, не оборачиваясь, просипел:
– Приставать не будешь, лысый глаз?
– Не буду, не буду, – подтвердила хозяйка и наполнила стакан следующей порцией жидкости. – Выпей за меня, – добавила она. – За меня и мой халатик.
Компания вновь сосредоточилась у комода. Небритый неторопливо, мелкими глотками выпил содержимое стакана и аккуратно поставил его на место. Хозяйка налила себе и с удовольствием выпила.
– Ну, как мой халатик? – спросила она гостей.
Мяк равнодушно взглянул на разноцветное одеяние хозяйки и ответил:
– Цветастый.
– Ага, цветастый, – согласилась хозяйка и ещё раз повертелась перед гостями.
– Сзади дырка, – просипел небритый. – А говоришь, что новьё. Я Мусью знаю – он новьё достать не может.
Хозяйка перестала крутиться и весело ответила:
– Для меня новьё, а ты как хочешь, лысый глаз!
За окном просветлело; поверх старого хламья, которым был завален подоконник, проступило бледно-серое небо. Наступал новый зимний день. Мяк, разогретый от принятой внутрь жидкости, совсем расслабился, привстав, облокотился о столешницу комода и мечтательно посмотрел в окно, а может быть, куда-то ещё дальше, где было тепло и светло и не надо было кутаться в тёплые одежды и ночью бродить по городу в поисках провианта и прочих необходимостей для свободного, не зависимого ни от кого существования.
Прошлой ночью он был на вокзале, покрутился около ларьков, хотел было устроиться у входа в кафе, даже успел получить в лежащую у ног коробочку бумажную иностранную деньгу, но незнакомый дежурный прогнал его, а посему вся его рабочая ночь не сложилась. Добычи, кроме этой деньги, не было – настроение у Мяка наблюдалось соответствующее тёмной ночи, предвещавшей слякотное утро.
«Вот оно и наступило», – подумал Мяк. Глаза его слипались и тихая дрёма навалилась на него.
– Спит стоя, как лошадь, – просипел небритый. – Тяжко ему с нами.
– Пусть спит, – прошептала хозяйка. – Я могу вас обоих уложить вот там. – И она указала рукой на старый диван в углу. – А я уж как-нибудь на полу.
– Как-нибудь и мы можем, – просипел небритый и взглянул на тёмную бутылку.
– Всё кончилось, – прошептала хозяйка. – Фанфарик кончился.
Небритый в знак согласия кивнул и произнёс:
– А всё-таки подлец Мяк – явился без фанфарика, лысый глаз! – Э, Мяк, пойдём спать, слышишь, Мяк? – просипел небритый и тронул соседа за плечо. Фанфарик кончился, – произнёс он, когда Мяк открыл глаза.
В комнате хозяйки пахло пылью и ещё чем-то давно залежалым, и только свечной аромат нарушал эту мрачную обстановку.
– Я погашу свечу, уже светло, – тихо сказала хозяйка.
– Ну, я пошёл, – ответил Мяк.
– Иди, – согласился небритый.
– Как «иди», как «иди»? – всполошилась хозяйка. – Куда же ты? – Она бросилась к дивану, выровняла подушки и заявила: – Здесь же хорошо. Мягко.
– Пойду в либерторию, – ответил Мяк.
– Он опять бредит, опять «либертория»! – всплеснула руками хозяйка.
– Пусть идёт, лысый глаз! – просипел небритый. – Это у него свобода так называется.
– Какая такая свобода? – возмутилась хозяйка. – А тут что у меня – тюрьма, что ли?
Небритый оглядел владения хозяйки и ответил:
– А здесь у тебя хлам один. Если б не фанфарик, так делать в твоём хламе нечего.
– Хлам один! – заверещала хозяйка. – Так и убирайся, лысый глаз, и балалайку свою забирай! Нечего в чужом хламе свои вещи держать!
Хозяйка открыла комод, извлекла из ящика скрипку и бросила её на столешницу.
– А где футляр? – теперь возмутился небритый. – Где футляр? – повторил он, надрывая связки. Его сильный голос с хрипом, переходящим в свистящее шипение, заполнил комнатку хозяйки.
– Фу ты, ну ты, лысый глаз, ему ещё и футляр подавай! – закричала хозяйка. – Как фанфарик – так давай! А как балалайку свою забирать – так нет! Я её сейчас выкину на двор! Там и держи её.
Хозяйка схватила скрипку и, запинаясь за хламьё, разбросанное на полу, устремилась к окну.
– Вонька, не сметь! – заорал небритый. В горле у него что-то заклокотало, он натужно закашлялся, схватился за бутылку, и тут Мяк понял, что надобно нечто предпринять для мирного разрешения конфликта.
– Воня, я останусь у тебя, успокойся, – громко произнёс он.
Хозяйка, не оборачиваясь, остановилась и тихо спросила:
– Мякушка, а ты не врёшь?
– Не вру, – ответил Мяк.
Небритый перестал хрипеть и удивлённо взглянул на Мяка.
– Без фанфарика? – спросил он.
Мяк порылся в карманах куртки и достал бумажную деньгу.
– На это много фанфариков поиметь можно, – произнёс он и положил купюру на комод рядом с пустым стаканом.
– Да-а! – изумлённо просипел небритый. – Ты всё равно подлец, Мяк, всё время затаиваешь самое важное.
Хозяйка вернулась к комоду и настороженно осмотрела купюру.
– Не наша, – недоверчиво произнесла она. – Надо отдать Мусьё – он на рынке что-нибудь придумает.
– Он тебе придумает! – злобно просипел небритый и продолжил: – Твой Мусьё только тряпки рваные и может достать, а тут серьёзная вещь. Это Мусьё не потянет.
Хозяйка пожала плечами и аккуратно положила скрипку на место.
– А футляр твой Нуда в долг взял – ему в переходе около базы больше в футляр дают. Но такой, – и она кивнула в сторону купюры, – ещё не было.
– Нуде такое не дадут – нудный он. Одну и ту же бумажку пишет: что, мол, раненый и лечения нет. – Небритый осторожно потрогал пальцем купюру, подвинул её к себе и, наклонившись, с минуту внимательно её рассматривал.
– Нет, это не по Нуде, не сможет он, – заключил небритый. – К Нуде только спать можно ходить. Труба у него тёплая, да и то только зимой.
– А у меня всегда тепло, – затараторила хозяйка. – Я вот и говорю: оставайтесь. Пусть Мякушка отдохнёт.
– А фанфарик? – заметил небритый.
– Фанфарика нет – кончился, – грустно ответила хозяйка.
– Я принесу, – заявил Мяк. – Мне на вокзале дадут.
– Продешевишь, Мяк, – просипел небритый.
– Не продешевлю, – ответил Мяк и добавил: – Так я пойду?
Небритый кивнул и прохрипел:
– Потом зайдёшь к Нуде – мы там будем, футляр заберём. – Небритый обратился к хозяйке: – Заберём?
– Ага, – ответила хозяйка и, взглянув на Мяка, добавила: – Мякушка, мы будем ждать.
На улице совсем рассвело. Снег, выпавший ночью, активно таял, обнажая остатки старых слежавшихся сугробов. Слякоть на тротуарах изрядно затрудняла движение, но это нисколько не мешало Мяку. Его высокие, из грубой кожи, ботинки в самый раз подходили для походов по лужам и мокрому раскисшему снегу.
Вокзал встретил его привычной суетой. Этот вечный круговорот и движение людей Мяку нравились. В такой обстановке его одиночество было не в тягость, а скорее наоборот, даже радовало, так как он был малой частичкой большой шумной жизни такого пространства, как вокзал. Здесь находилась истинная его свобода, ему ни до кого не было дела, и им всем абсолютно безразличен был некто Мякин в слегка поношенной куртке со стихийной бородой и усами.
Незаметно поболтавшись вдоль стен центрального зала, он, в поисках знакомого дежурного, прошёл во второй зал, но дежурного нигде не было. Мяк постоял несколько минут у входа, вернулся в большой зал, приютился у неработающего автомата с напитками и принялся наблюдать происходящее, а происходящее не могло не привлечь внимание. Люди с вещами двигались в разных направлениях, образовывая два основных потока: к платформам и в обратном направлении. Неяркие зимние одежды не выделяли индивидуальности, и только весьма редко появлялись некоторые личности в чём-то ярком и быстро скрывались за пределами вокзала.
Дежурный появился неожиданно сзади и хлопнул Мяка по плечу.
– Здорово, – услышал Мяк сзади и обернулся.
– Здрасьте вам, – ответил Мяк и напряжённо улыбнулся.
Дежурный сделал строгое лицо и спросил:
– Вчера ты что-то не дождался? Заболел, что ли?
– Нет, я вчера был, – ответил Мяк. – Меня прогнали.
– А-а… – понимающе произнёс дежурный и поправил шапку. – А сейчас рассчитаемся?
– Да, – ответил Мяк и достал иностранную купюру.
– Молодец, – сказал дежурный и, забрав бумажку, добавил:
– Ну, тогда бывай.
– Нет-нет, – возразил Мяк. – Мне нужен фанфарик.
– А-а… – недовольно протянул дежурный и спросил: – Белое или коричневое?
– Побольше, – ответил Мяк.
Дежурный сдержанно усмехнулся и сказал:
– Тогда жди здесь.
Через полчаса ожидания Мяк встревожился: ни денег, ни фанфарика.
«Опростоволосился», – подумал Мяк и, не зная, что делать дальше, продолжил скромное стояние у автомата.
Дежурный появился через час.
– Ждёшь? – сказал он недружелюбно.
– Жду, – ответил Мяк.
Дежурный строго осмотрел Мяка с ног до головы и произнёс:
– Ты ведь не такой как они. – Он сделал многозначительную паузу и продолжил: – Ведь не такой, а торчишь здесь. Зачем?
Мяк молчал. Он, изображая наивного человека, улыбался, глядя прямо в глаза дежурному.
– Ну что ты лыбишься? Думаешь, что нет на тебя управы, что не боишься органов? – Дежурный начал нервничать. – Ты думаешь, что тебе здесь можно? Что раз ты даёшь, то можешь стоять и улыбаться?
Мяк догадался, что следует вступить в беседу, иначе дежурный раскипятится – потом не остановишь.
– Я не улыбаюсь. Это у меня нервное, – ответил Мяк и изобразил строгое лицо.
– Нервное, – уже спокойнее повторил дежурный. – Тогда лечись.
– Я уже лечился, – равнодушно ответил Мяк.
– Лечился, – недоверчиво повторил дежурный и добавил: – Лечился – недолечился.
По залу эхом прокатилось объявление об отправлении поезда. Дежурный огляделся по сторонам и, не обнаружив предметов своего внимания, уже почти дружелюбно произнёс:
– Ты бы шёл отсюда. При кафе никого нет – там бы и заработал.
– А фанфарик? – тихо сказал Мяк. – Вы же обещали?
Дежурный прищурился, скупо улыбнулся и ответил:
– Ну, тогда пошли.
Они миновали здание вокзала, прошли вдоль платформ. Мяк понуро шёл за дежурным, стараясь не отстать от него, энергично шагающего по снежной шуге. Они вышли к череде старых складов, где кое-где виднелись следы от машин, брошенные картонные ящики и прочий мусор, обозначающий некую активизацию складской жизни.
Им навстречу попадались странные личности, по виду которых сложно было определить, кто они: то ли местные рабочие, то ли просто грузчики, то ли такие же свободные индивиды, как Мяк. Встречные, завидев дежурного, старались уступить ему дорогу и незаметно проскочить мимо.
Минут через двадцать дежурный остановился у железной двери и трижды стукнул о неё сапогом. Из-за двери пробасили:
– Кто надо?
– Открывай, свои! – гаркнул дежурный и ещё раз ударил в дверь.
Железное полотно гулко ухнуло, и на сумрачном фоне склада, заставленного до самого потолка ящиками, образовалась тёмная личность с чёрными как смоль волосами.
– Ты уже был, – вместо приветствия пробасила личность.
– Был, да не сплыл, – недовольно произнёс дежурный и безапелляционно добавил: – Давай бутылёк, да получше и побольше.
Личность покорно кивнула и скрылась за ящиками. Мяк с интересом наблюдал за происходящим и подумал:
«Что же мне принесут: белое или красное? Небритый белое не очень, а мне? Мне всё равно».
Тёмная личность довольно быстро возвратилась с большой бутылкой.
– Пять звезда, – произнесла личность и протянула бутыль дежурному.
– Не мне, – глухо отреагировал дежурный. – Вот ему. – И указал на Мяка.
Личность подала бутыль Мяку и произнесла:
– Бери, дорогой. Хороший бутылька.
– Хороший, хороший, – подтвердил дежурный и, отвернувшись, зашагал прочь.
Железная дверь со скрежетом затворилась, там изнутри что-то бухнуло, словно кто-то ударил по ней чем-то нетвёрдым, и Мяк остался один с фанфариком большой величины. Снова пошёл густой мокрый снег. Небо серьёзно потемнело, низкие облака зависли над складами и вокзалом. Мяк подумал, что пора возвращаться к своим, спрятал бутыль под куртку и не торопясь зашагал по шпалам в сторону от вокзала.
Вскоре он спустился с насыпи к старой дороге, которая вела в те удивительные городские места, где существовала либертория.
Мяк шёл к своим, осторожно ступал по снежной слякоти, стараясь не оступиться, понимая, что должен в целости и сохранности доставить фанфарик. Быстро темнело, как это обычно бывает в это время года. Густой снег закрыл всю видимость так, что даже ближайшие предметы проглядывали сквозь снежную завесу только тогда, когда перед глазами Мяка оказывались метрах в двух-трёх.
Мяк эту дорогу знал хорошо – ему не раз приходилось добираться к Нуде от вокзала именно здесь, но сегодня с погодой творилось нечто необычное. Он уже пару раз натыкался на вроде бы знакомые столбы, уже пару раз ноги скользили, а один раз он еле удержался на ногах. Мяк неожиданно для себя крепко выругался и остановился, поправил бутыль под курткой, огляделся по сторонам. Окружающая картина его не радовала. Белое марево закрыло всё вокруг, стало темно, а по сути, он прошёл только половину пути.
«Не ночевать же здесь», – подумал Мяк и пожалел, что решил идти этой дорогой.
– Мог бы пойти через площадь, – тихо сказал он сам себе и удивился тому, как глухо прозвучали его слова. – Ну и времечко для свободной жизни! Надо же при таком хорошем фанфарике застрять здесь, в темноте!
Мелькнула мысль, что, может, стоит вернуться, но подъём по насыпи в такую погоду не обнадёживал на успех.
