Виталий Иконников
Алуим
Курящий выплюнул сигарету, быстро поднялся на ноги и метнулся ко мне. Он сделал два обманных удара, заставив поднять руки для защиты, и тут же «нырнул», в доли секунды оказался за спиной и обхватил корпус руками. В следующее мгновение я уже летел по дуге головой вниз – он бросил меня прогибом.
Мир содрогнулся. В глазах потемнело, и в то же время стало слишком светло. Хорошо, что под ногами земля, а не асфальт. Захотелось полежать, отдохнуть, подумать о жизни, но удар кулаком в лоб привёл меня в чувство. Мужик сел сверху и начал бить по лицу. Я старался укрыться от ударов локтями и предплечьями, смещая корпус то влево, то вправо.
Мальвина поднялась на ноги. Сделав пару шагов в нашу сторону, она прицельно ткнула мужика в висок длинным острым каблуком. Всё выглядело как давно отработанный, коронный удар. Мне на щеку капнула кровь. Мужик вскрикнул и ринулся к ней, но я вовремя успел подсечь его ногу рукой. Он упал на колени. Мальвина отбежала на несколько метров и ловко сняла туфли, готовясь ими отбиваться. Понимая, что за двумя зайцами гнаться глупо, мужик снова бросился ко мне. И на этот раз ушёл в глухой нокаут – Богдан с размаху попал ногой в голову. Неподвижное тело рухнуло рядом со мной.
– Ты как? – спросил Бодя, протягивая руку.
– Минутку полежу, – с улыбкой ответил я. В сознании ещё кружились вихри.
– Покоцал он тебя.
Похоже, на моём лице появилось несколько ссадин. Взяв курильщика за ногу, Богдан оттащил его подальше в сторону.
– Что со вторым?
– Отдыхает. Тоже боевитый оказался. А на вид алкаш алкашом.
– Живой? – спросила Мальвина. С улыбкой покачав головой, она опустилась рядом на траву, достала влажную салфетку и вытерла с моего лица чужую кровь.
– Почти, – коротко ответил я и потрогал лоб. Будет шишка.
– Я уж испугалась, что в реанимацию тебя повезём. Тот козёл в прошлом борьбой всерьёз занимался.
– Кто эта тёлка? – поинтересовался Богдан. Он сих пор не понимал мои мотивы.
– Слышь, ты… – возмутилась Мальвина.
– Помолчи, – теперь уже я пристально посмотрел ей в глаза. – Боевая подруга, – коротко объяснил Боде и решил подниматься.
– Мммм. Теперь ясно, – он улыбнулся и вновь протянул мне руку. – Что с эти двумя будем делать?
– Ничего. Придут в себя, прогуляются.
Мы летели по Киевской трассе со скоростью под сто пятьдесят «кэмэ». Богдану хотелось продемонстрировать мощь своей новой любимицы, он выжал бы и больше, но мои призывы не сходить с ума кое-как его сдерживали. В салоне всё ещё воняло сигаретами, и Богдан это чувствовал. Порыв гонщика подпитывался злостью.
Мальвину мы высадили там же, где и подобрали. Её никто не спрашивал, а она ни о чём и не просила.
– Я знала, ты меня не обидишь, – сказала красотка, открыв дверь. Ладонь коснулась моего плеча.
– Ну да, я же более предсказуемый.
– Глупый. Но всё равно ты мой герой.
Мальвина вышла из автомобиля, и мы тронулись с места.
– Значит, с Танюхой дружишь, а с этой спишь? – предположил Богдан, когда наша «Хонда» уже умчалась далеко от города.
– Нет.
– Что нет?
– С ней тоже не сплю, – я еле сдержал улыбку. Мне самому стало смешно от хитросплетений жизни.
– Что ж ты такой скрытный стал, – недовольно произнёс Бодя. – Одной он подарки с самого утра едет покупать, за другую прогибом летать готов – и ни с кем не спит.
Я не выдержал и рассмеялся. Правда тоже бывает весёлой.
– Кстати, расслабился ты, Дракончик, расслабился. Пропускать проход за спину – это не дело. Если не сексом, спортом бы хоть занялся.
– Есть, кэп.
– А вообще зря мы их так легко отпустили.
– Не выплеснул эмоции?
– Ага, – Богдан хлопнул рукой по рулю. – Провонял мне тачку дерьмом этим. Даже освежитель не помогает. Надо было привести мудака в чувство и снова вырубить. Или заставить сожрать сигареты.
– Можем вернуться и проткнуть им колёса. Ты, главное, пристегнись. А то возомнил о себе.
– Я хуже местных что ли? – Богдан тоже засмеялся и вдавил педаль в пол.
Но в следующую секунду встречный автомобиль резко повело влево, он пересёк линию разметки и полетел прямо на нас…
глава 13
Свет. Белый холодный свет. Рассеянный, не бьющий по глазам, проникающий в меня сквозь закрытые веки. Разлепить их трудно, они налиты свинцом и давят, словно пытаются провалиться внутрь черепной коробки. Нос отказывается свободно дышать и назойливо ноет. Переносица чем-то заклеена, наверное, пластырем. Если правая ноздря ещё что-то может, то левая совсем не способна втягивать воздух. Во рту всё пересохло. Сухость добралась до горла, причиняя отвратительный дискомфорт.
Дико раскалывается голова. В висках пульсируют остатки землетрясения, рождая прибойные волны, накатывающие на мозг и заставляющие его сжиматься. Ломота в груди. Даже самый лёгкий вдох отдаёт болью в сердце и рёбрах. Оценивая всё это, я уже боюсь узнать, что там с руками и ногами. Поганое, разбитое состояние.
Меня разбудил голос. Твёрдый, мужской, басовитый, отчеканивающий каждое слово. Звучал он редко, в основном, задавал вопросы, но лишь он казался настоящим. Следом начиналось странное, непонятное бормотание ещё двух голосов. Один – низкий, спокойный, размеренный. Второй – уставший, всхлипывающий, со стойким акцентом. Придя в себя, я несколько минут неподвижно лежал, пытаясь определить язык. По звучанию похож на финский с вкраплениями немецкого.
Прилагаю усилия и открываю глаза. Смотрю в потолок, стараюсь поймать фокус. Одна, две, три… семь… девять светящихся продолговатых ламп из шестнадцати возможных. Ещё две перегоревших, остальных просто нет. Стены выкрашены в бледно-зелёный, замечаю это боковым зрением. Два незанавешенных окна, за которыми ещё не село солнце. Хочу повернуть голову, но не могу, что-то фиксирует шею. Мягкое снаружи (ощутил подбородком), но прочное внутри. Поднимаю правую руку и обнаруживаю, что от локтя и до запястья она «упакована» в гипс. К левой руке подсоединена трубка от капельницы, вливающая в меня прозрачный раствор. Твою ж мать!
– Говорит, не знает, шо произошло, – произносит низкий размеренный голос. – Читал книгу на планшете, за дорогой не следил. Поэтому, когда автомобиль резко пошёл влево, он не успел понять, в чём дело.
– Водитель употреблял спиртное? – твёрдый басовитый голос продолжает расспросы. И его собеседник вновь начинает бормотать на иностранном.
Упираюсь локтями в кровать, отталкиваюсь ими, пытаясь повыше затащить себя на подушку. Приподнять голову не особо-то получается – мешает всё тот же фиксатор. Ещё одно движение локтями. Ещё. Скашиваю глаза вниз, направляю взгляд вдоль своего тела, к противоположной стене.
Молодой парень. Мой ровесник, может, чуть младше. Брюнет, с худощавым лицом, карими, заплаканными глазами и заклеенным пластырями носом. На лбу и щеке длинные порезы. Левая голень и ступня в гипсе, к правой руке тянется трубка от капельницы. Его кровать находится прямо напротив моей, на расстоянии двух метров. Рядом с ним стоит крупный лысеющий мужчина в милицейской форме, делает запись в широкий журнал в коричневом переплёте. Второй мужчина – в очках, белом халате, с сединой на висках – сидит рядом на стуле. Парень отвечает на переведённый ему вопрос, и из глаз бегут слёзы. Палата по своим размерам небольшая, рассчитана на трёх пациентов. Третья кровать находится позади милиционера, она пуста, на ней лишь матрас, поверх которого стоит коричневый кожаный портфель.
– Говорит, его брат вообще не пьёт, – объясняет стражу порядка мужчина в белом халате.
– Ясно, – отвечает тот, продолжая записывать показания.
От сухости в горле начинает першить. Ещё немного, и закашляю. Собравшись с силами, тихим измученным голосом шепчу:
– Воды.
Услышав шёпот, все трое обращают внимание на меня. Кажется, ёрзанье и размахивание руками остались для них незамеченными. На секунду задержав на мне взгляд, парень виновато опускает глаза. Мужчина в белом халате поднимается со стула и направляется в мою сторону. Оказывается, рядом с кроватью стоит тумбочка, просто я не могу повернуть голову, чтобы её увидеть. Доктор берёт стеклянный графин, наливает в кружку немного воды.
– Пейте, только аккуратно, – говорит он.
Лицо находится в горизонтальном положении, и при наклоне кружки вода помимо рта струйкой бежит по щеке. Скидываю ноги на пол и пытаюсь хотя бы сесть, но мужчина в халате успевает придержать их и положить обратно.
– У вас серьёзная травма шеи. Лежите. Вам нужен покой.
– На каком языке он разговаривает? – спрашиваю насчёт парня.
– Венгерский.
– Откуда вы знаете язык?
– Служил под Будапештом. Отдыхайте. Я подойду позже, – мужчина возвращается и садится на стул.
– Узнайте, почему он был пристёгнут, а его брат – нет? – просит милиционер.
«Пристёгнут!»
– Что с Богданом? – резко произношу я и снова ощущаю боль в груди. Мне будто разрезали сердце.
В этот момент дверь палаты открывается, и на пороге появляется темноволосая крупная женщина средних лет в белом халате. Она подходит ко мне и, придержав руку, вытаскивает иглу из вены.
– Где Богдан? – громко повторяю вопрос, чувствуя неладное.
– Богдан – это водитель автомобиля, в котором вы ехали? – спрашивает медсестра.
– Да.
– Кем он вам приходится?
– Друг. Где он?
Женщина вынужденно вздыхает:
– Сожалею, но ваш друг погиб.
– Нет! – вскрикиваю, превозмогая боль. – Нет! – пытаюсь подняться, отталкивая медсестру руками. – Где он? – из вены, не успевшей «закрыться» после иглы, бежит струйка крови.
– Успокойтесь. Вам нельзя вставать.
– Принесите успокоительное, – просит доктор, и женщина исчезает за дверью. Он быстро поднимается со стула, в три шага оказывается рядом со мной и вдавливает плечи обратно в кровать. Вонзается строгим холодным взглядом: – Он в морге, слышишь?! В морге! Всё, нет его! Смирись. Думаешь, твои вопли шо-то изменят? А хрен там! Мните себя бессмертными. Играете с жизнью как в дебильные видеоигры. Знаешь, сколько таких игроков я вижу каждый день? А у скольких из них температура ниже комнатной? Не знаешь. Так шо заткнись и лежи спокойно, понял?! У тебя хватило мозгов пристегнуться. Вот и радуйся.
Медсестра возвращается с двумя кубиками желтоватого раствора, и во мне появляется ещё одна дырка…
Бытует мнение, что детство заканчивается вместе с прощальным школьным звонком. Человека провожают во взрослую жизнь, где нет места ребячеству и сказкам. Самое распространённое мнение и самое наивное. Другие говорят: детство уходит, когда тебе исполняется двадцать – круглая дата, шаг в третий десяток, и заниматься ерундой уже неприемлемо. Ну-ну. Оглянись вокруг или посмотри в зеркало – всюду полно великовозрастных детей, сутками смотрящих мультики и насилующих игровые приставки.
Детство заканчивается, когда из твоей жизни начинают исчезать люди. Смерть родителей – самая тяжкая из потерь. Это бесспорно. Тут не возразят даже счастливцы, чьи родители ещё живы. Но особый привкус вызывает уход тех, с кем ты взрослел, в кого верил, с кем у тебя многое было впервые. Ведь вы «из одного потока», и их участь заставляет провести параллель с самим собой, задуматься о собственном будущем. Судьба отняла у меня Иру. Следом за ней не стало Олега. И вот теперь погиб Богдан, мой лучший друг. Жизнь никогда не будет прежней просто потому, что в ней не будет прежних людей.
Удар пришёлся в левое крыло нашей «Хонды», из-за чего автомобиль выбросило с трассы, и он раз десять перевернулся. Подушка безопасности сломала мне нос, а вот водительская не сработала, и Богдан вылетел через лобовое стекло. Но даже если бы система не дала сбой, не пристёгнутого Богдана переломало бы внутри салона. Говорят, при таких скоростях редко кто выживает. Говорят, мне повезло. Говорят…
Детство закончилось. Я не знаю, какие эмоции сейчас испытываю. Я затаился где-то внутри себя и чего-то жду. Или что-то ждёт меня. Предчувствие.
Через полтора часа в палату вошли медсестра, Татьяна и дядя Игорь. После дачи показаний следователю я попросил сообщить им о своём местонахождении. Телефон-то неизвестно где. Переступив порог, дядя Игорь первым делом возмутился:
– Шо это за сарай? Вы бы ещё в подвал его положили!
– Хорошая палата, – ответила женщина. – Уж для бесплатной-то больницы…
– Я в Полтаву его отвезу. С кем этот вопрос решить?
– Да не торопитесь вы…
Пока медсестра и дядя Игорь обсуждали моё состояние и перевод в другую больницу, к кровати подошла Татьяна. Робко, неуверенно, будто боясь принять и поверить в случившееся. Глядя на гипс и белый фиксатор шеи, она с трудом сдерживала слёзы.
– Как ты?
– Живой.
– Мы привезли фруктов и вещи, – Татьяна положила на пол рядом с тумбочкой два больших белых пакета.
– С днём рождения, – выдавил я и попытался натянуть на губы улыбку. Успокоительное не усыпило, но ввело в странное состояние размытости сознания. Боль в груди ослабла, пульсация в висках прекратилась, и мир стал казаться чуточку лучше. – Я купил тебе подарок. Он в машине.
В том момент я не понимал тупости своих слов. Татьяна молча закивала и, прикрыв рот ладонью, всё-таки заплакала.
Остаток дня прошёл медленно и спокойно. Отправлять на лечение в Полтаву меня не стали. Вовремя подошедший доктор спас медсестру от нападок дяди Игоря и убедил его в том, что здесь мне тоже смогут оказать всю необходимую помощь. Были бы деньги.
Когда все ушли, я попытался наладить зрительный контакт с товарищем по несчастью. Приехать в совершенно чужую страну, попасть в аварию и потерять родного брата. Он здесь совсем один, никто не придёт, не поддержит, даже поговорить толком не с кем. А достаточно ли у него денег?.. Но парень упорно отводил взгляд. Отойдя, наконец, от действия транквилизатора, я прекратил доставать его своей навязчивой игрой в гляделки. Всё-таки нормальные люди переживают потерю близких гораздо глубже, чем я.
После одиннадцати свет в палате погас, и глаза сами собой начали слипаться. Сознание погрузилось в вязкий цветной кисель из снов и воспоминаний. Я прогуливался по железнодорожному вокзалу нашего города в поисках газетного киоска. Хотел купить новую карту мира и газету со свежими новостями, чтобы определиться с дальнейшим маршрутом. Тут ко мне подошёл рыжий Олег. Одет он был в чёрные спортивные штаны и чёрную куртку. Капюшон накинут на голову и затянут. На руках чёрные тряпичные перчатки. Олег без эмоций произнёс:
– Ты устал убегать.
И когда наши ладони скрепились в рукопожатии, я действительно почувствовал усталость. Повеяло холодом. Знакомым, необычным.
– От кого я бегу?
Но Олег повернулся и направился к эскалатору, поднимавшему людей в серое грозовое облако. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.
Я оказался на пассажирском сидении красной Хонды «Аккорд», движущейся по Киевской трассе. Рядом сидел Богдан и с улыбкой давил педаль в пол. Мимо проползали деревья, дорожные знаки и пасущиеся в поле коровы. Всё происходило как в замедленной съёмке, реальное «слоу-мо». Секунда – кадр, секунда – ещё один, секунда – третий… По встречной полосе медленно приближалась зелёная Шкода «Октавия». Она была уже метрах в тридцати-сорока от нас. За рулём сидел длинноволосый парень лет тридцати, с небольшой бородкой и в очках с жёлтыми линзами. «Баранку» он держал двумя руками в верней её части. На пассажирском сидении – ещё один парень, мой ровесник, может, чуть младше: брюнет с худощавым лицом и карими глазами.
Секунда – и на руле появилась третья рука. Ещё секунда – руль вывернулся вправо. Удивление на лице водителя, движения губ, восклицающих что-то. Секунда – «Октавия» пересекла прерывистую линию разметки. Секунда – между нашими автомобилями всего метр. Сумасшедший взгляд карих глаз. И рука, навсегда изменившая этот мир…
В следующее мгновение я проснулся под грохот своего сердца. Эмоции распирали грудную клетку, будто с каждым ударом внутри меня происходил маленький взрыв. Но ужас сна никуда не делся. Надо мной, склонившись, стояло тело с изрезанным лицом и заклеенным пластырями носом. Оно тряслось, едва держа равновесие. Руки тянулись к фиксатору на моей шее. Взгляд действительно был сумасшедшим, диким, как у Татьяны во время нашего последнего эксперимента. Губы вздрогнули, и странный голос произнес:
– Ты глуп и ведом…
Сгибаю ногу в колене и, что есть силы, отпихиваю от себя незнакомца. Я ведь уже проснулся? Или нет? Щипаю себя за живот, впившись в кожу ногтями. Да, проснулся. Так какого хрена?! Стоявшее на одной ноге тело (вторая нога-то в гипсе) отлетает к пустой кровати и с грохотом падает на пол, голова ударяется о железную спинку. Поворачиваюсь на бок и, опёршись на локоть, пытаюсь подняться, чтобы включить свет. В мозгу суетятся внезапно разбуженные мысли, но им тоже не хватает света, чтобы разобраться в ситуации.
Слышу топот ног в коридоре, шлёпанцы громко хлопают по кафельному полу. В дверях палаты появляется силуэт молоденькой курносой медсестры, заступившей в ночную смену. Бежала она недолго, была где-то поблизости. Бьёт ладонью по выключателю.
Лампы на потолке загораются одна за другой. Девушка смотрит на лежащего на полу парня, затем на меня, затем снова переводит взгляд на него. Лицо обрело обморочный вид, один глаз закрылся, второй приоткрыт, но виднеется лишь белок. Шея согнута, затылок упирается в ножку кровати, руки раскинуты в стороны. Жалкое зрелище.
– В чём дело? – спрашивает медсестра и, не дожидаясь ответа, подбегает к бедняге, пытается его поднять. Но ей не хватает сил. Тут в палату входит мужчина лет тридцати пяти в синей униформе, очках, с коротко стрижеными волосами. Поочерёдно окидывает всех взглядом. Не суетится.
– Что произошло?
«Мне самому ой как хочется это знать!»
– Просыпаюсь и вижу: надо мной кто-то стоит и тянет к лицу руки. Естественно, я сразу его отпихнул.
– Хм…
Парень начинает приходить в себя.
– Ми тортент? – взволнованно спрашивает он, удивлённо глядя на всех присутствующих (по интонации я понял, что это вопрос). – Ми тортент? – хватается рукой за затылок.
– Не смотри так, – говорит мужчина девушке. – Я тоже не понимаю по-венгерски.
Они вместе помогают парню добраться до койки.
– Звонить Павлу Евгеньевичу? – спрашивает медсестра.
– У него было сотрясение?
– Конечно.
– Проверь, рассечение есть?
Девушка движениями рук просит парня наклонить голову и осматривает его затылок.
– Есть.
– Что ж, звони. Я привезу каталку, – затем мужчина обращается ко мне: – Ложитесь. Всё будет хорошо.
Ага, как же!
Их не было больше часа. (Какого чёрта так долго?! Живо тащите его сюда!!!) Всё это время я шатался по палате от стены к стене и, задыхаясь от непонятного чувства, поглядывал в сторону двери, над которой висел белый круглый циферблат.
«Ты глуп и ведом».
Я слушал эти слова годами, но уже стал отвыкать. Издевательские, угнетающие любые амбиции. Режущие меня без наркоза. Вот только звучали они в голове. А тут…
«Как такое может быть? Спросонья причудилось? Может, парень бормотал на венгерском? Или я снова бегу от реальности?»
«Гость» в саду говорил, что Хамадиши найдёт меня. Получается, нашёл? А как тот оказался в другом человеке? Опять вопросы, вопросы… Ещё он говорил, мне нужно бежать. И что теперь – одеваться и сваливать, пока никого нет? Но я устал убегать. Есть много вещей, в которых пора разобраться.
Наконец, дверь открывается, и в палату на кресле-каталке медсестра ввозит моего временного сожителя. Помогает ему перебраться и лечь на кровать. Я уже устал слоняться и сел.
– Пихэнис, – произносит девушка.
Парень кивает, смотрит в мою сторону и, как и днём, опускает глаза.
– Что это значит? – спрашиваю я.
– Отдыхай, – отвечает она. – Павел Евгеньевич научил. Как вы?
– Нормально. Что с парнем?
– Наложили четыре шва.
– Я о том, зачем он ко мне полез?
– Лукас ничего не помнит. Возможно, лунатизм вызван стрессом и травмой, полученной при аварии. Завтра врачи будут разбираться.
Молча качаю головой. Врачи будут разбираться, а вот мне кое-что уже ясно.
– Дать вам снотворное?
– Не нужно. Спасибо.
– Хорошо. Пихэнис, – с улыбкой произносит девушка, хватает каталку, выключает свет и исчезает за дверью.
Закидываю ноги на кровать, мощу удобней подушку, ложусь, опираясь о спинку. Смотрю в сторону противоположной стены. В верхнем ящике моей тумбочки лежит складной нож, принесённый Татьяной, чтобы резать фрукты. И я готов вонзить его в иностранца, если понадобится. Он тоже не спешит засыпать. Лежит, скрестив на груди руки, глядит в щель между шторами. Глаза блестят. Слезятся. В них таится страх. Но тебе нужно заснуть. Просто необходимо, парень. Надеюсь, ты выпил снотворное. Иначе придётся встать и вырубить тебя. Потому что сейчас ты здесь лишний…
– Влад… Вла-ад… Алуим!
Открываю глаза. На автомате сжимаю кулак, готовлюсь отбиваться, но через мгновение понимаю – рядом никого нет. Что случилось? Я заснул? Хреновый из меня часовой, вот так и проигрывают войны. Перевожу взгляд на парня. Он продолжает лежать на кровати, скрестив на груди руки. Смотрит сумасшедшим взглядом… Нет, сейчас смотрит не он.
– Кто ты? – спрашиваю, хотя знаю ответ.
– Прекрати. Нам для диалога не нужна разведка.
– Хамадиши…
– Слегка искажённо, но пусть будет так.
Округлившиеся, словно бы стеклянные глаза. Совсем не те, что пускали слёзы около часа назад. Ломаный, кардинально изменившийся голос. В нём нет паники и нот страха. Оказывается, тело – лишь игрушка, вещь, которую можно отнять, завладеть без зазрения совести.
– Как ты оказался в этом парне?
– Важнее не «как», а «зачем».
– Зачем?
– Чтобы вернуться. Ты должен взять меня обратно.
Сейчас уже я округляю глаза.
– Обратно? Ты идиот?!
– Я твой друг. И всегда им был.
– Друг?! – эмоции, ютившиеся во мне с момента первого пробуждения после аварии, начинают вскипать. – Друг, значит?!
– Именно.
– Мразь, да ты всю жизнь меня гнобил! – левой рукой тянусь к тумбочке, открываю ящик. – Ты убил Богдана, из-за тебя я в этом чёртовом ошейнике! – шарю ладонью, достаю нож.
– Не шуми. Разбудишь Лукаса.
Но мне плевать, кого я там разбужу. Сейчас вы уснёте навечно. Приподнимаюсь, скидываю ноги на пол.
– Ты убьёшь это тело, и я найду новое.
– Заткнись.
Надеваю тапочки, встаю. «Ты убьёшь это тело, и я найду новое»… Бесит, бесит, бесит! Ну ничего, удачных поисков, гад. Нажимаю на кнопку – и лезвие открывается. Сжав от злости зубы, направляюсь в другой конец палаты.
– Десять лет строгого режима. Никакого состояния аффекта – медсестра видела, как ты сидел на кровати и ждал. Холодный расчёт.
– Заткнись, я сказал!
Гнев застилает разум. Подхожу к кровати чужака, заножу над ним нож.
– Так ты никогда не получишь ответы.
– Какие, к чёрту, ответы?!
– На вопросы, которые давно тебя терзают. Ты не произносил их вслух, но всю жизнь носил внутри.
Рука дрожит. Что есть силы, сжимаю рукоятку ножа, хочу её раздавить, хоть что-то сломать, разбить, уничтожить. Смотрю в эти холодные стеклянные глаза. Вот он – тот, кто виноват во всех моих бедах.
– Одно движение – и жизнь твоя сломана. Но хуже всего не тюрьма, а бесконечные терзания, которыми будешь мучиться год за годом, убив ни в чём не повинного бедолагу. Подумай о слезах ваших матерей.
Смотрю на губы, произнёсшие сейчас эти слова, на заклеенный пластырями нос, следы от капельницы, гипс на правой ноге. Внутри этого парня тот, кого я ненавижу больше всего на свете. Но сам парень действительно ни в чём не виноват. Он даже бОльшая жертва, чем я.
Рука медленно опускается.
– Возвращайся на место. Если Лукас проснётся и увидит нож, то начнёт кричать. Нам это не нужно.
Даже в чужом теле он пытается мной манипулировать. И у него получается. Я слаб. Бессилие уходит корнями в самую глубь души.
– Возьми меня обратно, – говорит Хамадиши, продолжая ковать железо.
«Сука!»
Складываю нож, убираю в карман спортивок. Даю Лукасу хлёсткую, звонкую пощёчину. Он вздрагивает, суетливо смотрит по сторонам, после, вжавшись в кровать, испуганно глядит на меня.
– Ми тортент?
– Ми тортент, – повторяю я. Затем добавляю: – Пихэнис.
Лукас приподнимает руку, прикрывая лицо. Кажется, он ждёт, что я его ударю. После пощёчины это не удивительно.
Отрицательно качаю головой, разворачиваюсь и иду к своей койке. Самое страшное позади, парень. Уже как пару минут ты мог быть мёртв.
Анализы… Завтрак… Капельница… И покой, покой, покой… Да какой тут покой! Достали уже ваши наставления. Четыре бледно-зелёных стены превратились в комнату испытаний моей выдержки. Словно бы пространство головы увеличилось до размеров двадцати с лишним «квадратов», но внутри нас уже больше, чем двое. Вот оно, долгожданное расслоение. Я слышу голос того, кого многие годы считал частью себя. Но слышу извне. Реально слышу. Нет, я не сумасшедший. Это весь мир сошёл с ума, если притворяется глухим и слепым.
В течение дня паразит несколько раз пытался вступить со мной в контакт, однако его попытки обрывал просыпавшийся венгр. Он теперь скорее дремлет, чем спит. Прошлая ночь посадила в нём новые страхи. Нет, это я в нём их посадил. Он теперь боится на долгое время отключаться, часто пьёт кофе и чай, отказывается от феназепама. Не знаю, почему Лукас не рассказал всё медперсоналу и не попросил о переводе в другую палату. Деньги, как я слышал из разговоров врача и медсестры, ему перевели ещё утром. Сами же родственники приедут послезавтра, в один день с родителями Богдана. Эта встреча будет ещё тяжелее, чем объятия Ириной мамы.
Ближе к вечеру меня навестили дядя Игорь, баба Лена и Татьяна. Их приход что-то во мне изменил. Движение внутренних литосферных плит, вызывающих накаты гигантских волн гнева, замедлилось. Отторжение ситуации, отказ принять всё как есть стали развеиваться, и сквозь исчезающую пелену, застилавшую разум, я увидел суть: пришло время задавать вопросы.
– Давай говорить, – раздалось у противоположной стены вскоре после того, как медсестра заглянула в нашу палату и выключила на ночь свет. Я даже удивился, что Лукас так быстро растворился в своих снах. Видимо, исчерпал весь ресурс бодрости.
– Кто ты?
– Ты знаешь, как меня зовут.
– Я не про имя спрашиваю.
– Я твой друг.
– Тогда иди к чёрту!
Затяжное молчание. С чего бы? Память подводит? (Ха-ха). Или пытается показать сложность перехода к новой модели общения – доверительному, открытому разговору? Ну, показывай, показывай. Торопиться нам некуда.
– Я жил в пригороде Бомбея. Дурацкая страна с дурацкой структурой общества. Ты знаешь, что в Индии существует иерархия каст, но не представляешь, сколь категоричным было это разделение в те времена. Я принадлежал к третьей по значимости касте – вайшья. Вполне нормальная участь. Я разводил и продавал скот. И преуспел. Но меня сгубили опиум и вино. Тяга к кайфу оказалась сильнее стремления соблюдать устои традиций и вести дела. К сорока годам я потерял всё, даже дом, в итоге опустившись на самое дно – в неприкасаемые. Это даже не каста. Отбросы, грязь. И назад уже дороги нет. Но главная потеря ждала после смерти: алкоголь и наркотики настолько разрушили мою сущность, что я стал неспособен перерождаться в собственном теле.
– Когда это было?
– Давно.
– А точнее?
– Может, тысячу лет назад, может, три тысячи. Не знаю. Мы не отсчитывали время от рождения какого-то иудея. Мы даже не слышали о нём.
– Что произошло после смерти?
– Допивая украденную бутылку вина, лёжа на берегу мангрового болота, я не сразу-то и заметил, что всё вокруг изменилось. Исчезла вонь дохлых рыб, утихли крики птиц, песок перестал обжигать спину. Казалось, я просто уснул, но лишь позже понял, насколько глубоко. Там нет времени, нет пространства и нет материи – ничего, за что так любит цепляться сознание. Я надеялся прозреть, познать смысл бытия. Но изнанка мира не впустила меня, оставив на границе двух реальностей, сквозь которую в двустороннем порядке постоянно проносятся сущности.
– Откуда и куда?
– Из нашего мира в мир иной. Не спрашивай о нём. Моя неполноценность не позволила пройти дальше. Я стал ждать, что круговорот сансары подарит мне новое перерождение, но этого не произошло.
– Как ты попадаешь в тела других людей?
– Граница иного мира ближе, чем кажется. Во сне каждый человек соприкасается с ней и с теми, кто там пребывает. Но мозг, не способный правильно обработать информацию, превращает всё в каламбур ассоциаций. Перед попаданием сущности в эмбрион младенца границы и вовсе размываются. Образуется проход. Лишь после долгих терзаний пришло понимание, что теперь мой удел – проникать в тело вместе с тем, кто не слишком бдителен.
– И сколько раз ты рождался в чужом теле?
– Одиннадцать. Думаю, подробности жизни ни в чём не примечательных людей тебя не интересуют.
Хамадиши вновь замолчал. Ждёт очередной вопрос? Или исчерпал запас историй?
– Это всё? – спрашиваю с упрёком.
– А что ты хочешь услышать?
– Ты сам знаешь!
– Существует ли Бог?
– Да.
Он засмеялся:
– Ни Вишну, ни Аллах, ни Яхве ко мне так и не снизошли. Скажу больше – никогда и не снизойдут. Если Бог и существует, то где-то совсем далеко, и ему на всех и на всё плевать. Но само наличие отлаженной системы круговорота жизни говорит, что индуизм гораздо ближе к истине, чем другие религии.
– И ты за столь долгое время ни у кого ничего не узнал?
– Только что умершие ещё ничего не поняли. Те, кто застрял на границе, не поймут никогда. Ну а пришедшие родиться снова держатся от нас подальше.
Почему ритм моего сердца не ускоряется от услышанного? Почему не чувствую никакого отклика внутри себя? Ведь его слова значат одно – ответов на волнующие вопросы не получить даже после смерти… Не нравятся мне такие ответы. Попахивает ложью. Как я могу это проверить?.. Есть только один способ познать послесмертие – умереть. Но что-то пока не хочется.
– Для того, кто помнит свою прошлую жизнь, да ещё скачет из тела в тело, ты отвечаешь слишком увилисто и размыто.
– Ты задаёшь не те вопросы. Мы тратим время.
– Я сам решу, что и когда мне спрашивать!
– Хорошо… – прошипел Хамадиши.
– Зачем ты убил Иру?
Тишина.
– Почему молчишь?! Отвечай!
Но ответа не последовало. Я вгляделся в лицо собеседника и понял: проснулся Лукас. Теперь мы будем сидеть в темноте и молчать. Ждать. Каждый чего-то своего…
– Зачем ты убил Иру? – негромко повторяю вопрос.
Время стремительно приближается к полудню. Лишь спустя двенадцать часов у нас появилась возможность продолжить разговор.
– Не вини меня в том, чего я не делал.
– Но ты хотел убить меня!
– Наоборот, авария оказалась первой и самой действенной возможностью снова встретиться.
– Ценой жизни Богдана…
– За высокой целью всегда стоит высокая цена.
«Спокойствие, Влад. Спокойствие. Гневом сейчас никому не помочь».
– Зачем я тебе? Ты нашёл новое тело.
– Тебя ищут. И я тот, кто поможет вам встретиться.
– Кто ищет?
– Собратья.
– Собратья?
Вот так-так. Хамадиши не может знать о моём разговоре с «гостем».
