Виталий Иконников
Алуим
Открываю глаза.
«Ну, какого чёрта…»
Приподнимаюсь и быстро отсаживаюсь назад, под самую спинку дивана. Сон? Да какой там сон! Всё выветрилось за секунду. Нервничаю. Не знаю, куда деть руки, мну ими одеяло. Я ещё ничего не увидел, но уже всё понял.
Полная луна старательно вливает в комнату ворованный свет. Такое ощущение, что кто-то прибавил ей яркости. Тьма отброшена назад, вглубь комнаты, за мою спину. Но она просто так не уйдёт. Как и тот, кто таится у метрового промежутка стены, под неразличимой сейчас картиной.
А вот и вспышка, такая же короткая. Я ждал её в надежде получше разглядеть «гостя». Грязно-белый контур на чёрном фоне в полный человеческий рост. Линии от макушки тянутся к плечам, затем бегут вниз и рассеиваются в тридцати сантиметрах от пола. Призрак. Он снова пришёл. Он зовёт за собой. И сегодня мне ничего не останется, как пойти с ним…
Но обо всём по порядку…
глава 1
Ира была очень красивой. Миниатюрная, с точёной фигурой и ровными ножками. Небольшая торчащая грудь правильной формы. Курносый нос. Длинные чёрные волосы с отливом, всегда распущенные, спадающие на плечи. Забавная чёлка. Она делала Иру похожей на куколку. Взрослую куколку, в чьих глазах всегда царила серьёзность, несвойственная молодым девушкам… Молотки попарно забивают в доски восемь гвоздей, навечно пряча ото всех её тело. Ира не дожила до двадцати всего месяц. Плачущая Мария Викторовна умоляет остановиться, хочет в последний раз взглянуть на свою единственную дочь. Убитую горем мать крепко обнимает родной брат, не давая той наброситься на мужиков, вколачивающих гвозди. А у неё уже нет ни моральных, ни физических сил вырваться. Мужики заканчивают, после чего подсовывают под гроб верёвки, на которых его спустят в могилу. Священник снова начинает что-то говорить…
Солнце светит очень ярко. Неподобающе ярко для такого дня. Безветренно, деревья молчат, как и большинство родственников. Я отстранённо стою метрах в трёх от матери Иры и не понимаю, что сейчас во мне происходит. Что именно мне нужно сейчас чувствовать? Знаю, скоро она подойдёт и обнимет меня как родного, продолжая плакать. Это будет самое сложное за сегодня. Я покажу на лице всю горечь утраты, но в то же время постараюсь не впустить её боль в себя.
После трёх лет отношений мы с Ирой оказались на грани разрыва. Нежные чувства в нас обоих начали угасать ещё на исходе первого года, так что всё последующее было привычкой, сексом, сексом, ещё раз сексом и жужжанием матерей. «Ирочка у тебя такая красивая и порядочная». «Влад у тебя такой приличный и надёжный парень». «Вы такая хорошая пара». На всём этом «пара» как-то вот и держалась. Но в прошлый четверг Ира со своей тупой подружкой врезались в бетонную стену двухэтажного гаража, катаясь за городом на новеньком синем Пежо отца всё той же тупой подружки, которая и была за рулём. Её сейчас хоронят в другой части кладбища. А я стою тут. С непонятными чувствами. Не муж, не вдовец. Хотя, Мария Викторовна наверняка считала меня зятем. Ира не рассказывала матери о состоянии наших отношений. Своими переживаниями она почти ни с кем не делилась. И теперь уже никогда не поделится.
Мозг плавает в грустных мыслях, а глаза наблюдают, как «божественно» блестит золотой крест на массивной груди священника. Его помощница, облачённая во всё чёрное, заводит ритуальное пение. Четыре мужика медленно спускают гроб в яму. «4.06.1993 – 2.05.2013» – даты, нанесённые серебряной краской поверх лакированных досок. Начало и конец не понятного никому приключения… Каждый из пришедших проводить Иру в последний путь кидает на крышку гроба горсть земли и идёт в сторону ворот… Мужики берут лопаты… Мария Викторовна в слезах подходит ко мне…
Кажется, грудная клетка вжимается внутрь. Это я так сильно хочу отстраниться назад, чтобы выкроить хоть секунду до её объятий. Но секунды мало.
– Влади-ик.
Боль Марии Викторовны сковывает меня намного сильнее, чем руки. Глаза начинают бегать по сторонам. Я сдерживаю рвущиеся наружу слёзы из-за обиды на самого себя, потому что не могу в полной мере разделить с ней горечь утраты. Не могу по-человечески посочувствовать, посопереживать. Словно я и не человек вовсе.
– Прости, – навзрыд произносит Мария Викторовна. – Я любила вас обоих. Прости.
Глаза увлажняются. Не знаю, за что она просит прощения. Нижняя губа подрагивает, но я держусь. Стискиваю зубы. Держусь… Нет. По щекам бежит вода. Я будто робот, который всё анализирует. Сжимаю веки, а вода бежит сильнее…
Брат Марии Викторовны стоит неподалёку. Невысокий коренастый мужик в бежевой рубашке и чёрных брюках на ремне, с округлыми чертами лица и широко посаженными глазами. Кажется, он понимает: ещё немного, и внутри молодого парня на всю жизнь повиснет траурный баннер. Но я чувствую, Антон Викторович хочет этого не допустить.
– Пойдём, Маша, пойдём, – он берёт сестру за руку. – Нас ждут.
Мария Викторовна не спешит уходить, ведь эти объятия – последние. Когда они с братом направляются к воротам, тот оборачивается. Что сейчас выражает моё лицо, я не знаю.
– Всё, помчали отсюда, – сказал Богдан. С самого утра он находился рядом со мной. Забрал из дома, привёз в ритуальное агентство «Вечность», затем ехал в колонне машин, следовавших за чёрным микроавтобусом Мерседес, в котором на кладбище и доставили гроб. Пора ехать обратно. Мы последние в веренице тех, кто пришёл проститься с Ирой. – Ты же говорил, что выдержишь.
Говорил. И много раз прокручивал в голове объятия и слёзы Ириной мамы. Я готовился. Но оказался не готов.
«Бездушная ты скотина, Влад».
– Вас с Иркой связывал лишь секс. И всё. Очнись. Ясен пень, её мать опрокинула на тебя столько всего. Но это чужая боль. ЧУЖАЯ. Так что идём быстрее. Серёга уже ждёт.
Богдан говорил уверенно, с серьёзностью в голосе. В другой ситуации он ляпнул бы какую-то весёлую ерунду в адрес моих якобы переживаний. Но он понимал – сейчас всё действительно серьёзно. Боде не было дела до других людей на кладбище, его волновало лишь моё состояние.
Мы сели в старенькую чёрную «девятку». От солнца сиденья в машине нагрелись настолько, что обжигали зад даже через брюки. Богдан повернул ключ зажигания, опустил передние стёкла и включил музыку. Русский рэп. Как всегда, песни о тёлках и наркотиках. Рэперы ни о чём другом не поют.
– А что там, у Серёги? – спросил я, когда мы выехали на главную дорогу.
– «Розовые короны». Нужно вырваться на время из этой реальности. Так что не спорь.
Я и не спорил. Честно сказать, пробовал экстази всего раз, и то более трёх лет назад. Но сегодня тот день, когда я не прочь повторить. Это лучше, чем заливаться водкой и слушать чужой бред про землю, пух, рай и взгляд в будущее. В любом случае, Богдан отлично знает меня и знает, что делать.
Наша «девятка» летела в сторону города, картавые рэперы что-то там зачитывали, а я безразлично разглядывал изменившийся интерьер салона. Богдан обтянул руль новым чехлом, покрасил часть передней панели в красный цвет, насадил новую рукоятку на рычаг коробки передач, сменил магнитолу. Богдан любил машины, любил тюнинг и любил свою мечту купить себе Хонду «Аккорд», непременно новую. Когда-нибудь.
Не сбавив скорость на крутом повороте, мы едва не врезались во встречную иномарку, чьё приближение от нас скрыла плотная листва невысоких, но густо растущих деревьев. Это как раз и была Хонда, только «Цивик». Кажется, наши машины чиркнули зеркалами. Если так, стоило бы испугаться. Но Богдан посмотрел на меня взглядом гонщика-победителя. Скорость и адреналин – его страсть. Вот только кого мы победили?
– Ты долбаный псих, – произнёс я и даже смог улыбнуться.
Богдан улыбнулся в ответ и перевёл взгляд на дорогу. Я не стал больше ничего говорить. Сейчас мне не до упрёков в опасной езде.
Город выглядит жизнерадостно. Субботний солнечный день, оживлённые улицы. Молодые мамы с колясками. Дети с воздушными шарами, чудом пережившими первомайские праздники. Плакаты-поздравления «С Днём победы!» уже украшают билборды и здания. Красные флажки и флажки-триколоры чуть ли ни на каждом столбе.
Мы едем на Первомайскую «6», в серую восьмиподъездную пятиэтажку. Там живёт Серёга Чёрный, местный «контрабандист», удивительным образом умеющий доставать всё, что ему нужно. Если захочет, добудет хоть куст колумбийской коки, хоть галапагосскую черепаху. Он был одноклассником старшего брата Богдана, который сейчас где-то в загранплавании. И для узкого круга «своих» его квартира всегда открыта.
Май, Первомайская. А ведь в марте и апреле мы к Чёрному не заезжали. Да и он к нам во двор не захаживал. Май, Первомайская. Игра ассоциаций. Весна, начало чего-то нового. «Первое» и «май» – что-то произойдёт впервые. Всё цветёт. И мир на несколько часов снова станет цветным.
– Ты что, опять загрузился? – спрашивает Богдан. По идее, если он хотел меня отвлечь, мог бы всю дорогу болтать, не переставая. Но мы молча слушали музыку. – Приехали.
– Надолго мы сюда?
– До вечера. Пока не отпустит.
– Нормально, – домой в любом случае не хочется.
Мы открываем кодовый замок и поднимаемся на четвёртый этаж по идеально чистым лестницам. Потолки белые, без прилипших сгоревших спичек. Стены ровные, хорошо выкрашены в тёплый жёлтый цвет, на них висят горшки с цветами. Солнечный свет заполняет подъезд через большие чистые окна в пролётах. У каждой двери лежит маленький квадратный коврик. Да, Чёрный выбрал отличное место для конспирации.
Нажимаю на кнопку звонка. Глазок затемнён, но мы знаем, что с той стороны нас снимает видеокамера. Меры предосторожности. Наконец, дверь квартиры открывается, и мы входим внутрь. Чёрный снова закрывает её на два больших замка.
– Здорово, малыши! Без хвоста?
– Это кто ещё малыш?! – усмехается Богдан, который чуть ли ни на голову выше Серёги. Вообще, они очень контрастно смотрятся на фоне друг друга. Высокий, крепкий, голубоглазый, с добродушным лицом и светлыми вьющимися волосами Бодя и низкорослый, худощавый, коротко стриженный, всегда прищуренный Серёга, которого из-за смуглой кожи и прозвали Чёрным. Да и мой образ не затеряется рядом с ними: рост выше среднего, пепельные, практически «седые» волосы, бледная кожа (это от матери) и зелёные-зелёные глаза. Собрались вот такие трое, чтобы закинуться по таблеточке.
Осматриваюсь по сторонам. Прежние обои в прихожей содраны, от них на стенах остались лишь мелкие сине-белые ошмётки. Местами нанесена шпаклёвка, на полу поверх «паркетного» линолеума расстелены газеты. Из-за ремонта провода от видеокамеры и скрытых микрофонов висят, накинутые на крючки вешалок для одежды, тянутся вдоль стены, повисают на турнике, а дальше – сворачивают за угол в маленькую комнату, расположенную рядом с кухней. В той комнате я ни разу не был.
– Держи, – произносит Чёрный и протягивает мне две розовые таблетки. – Проходи в зал и располагайся. С двух тебе станет о-о-очень хорошо. Там есть, чем запить. Травка в пакете у кальяна. Только на Борю не наступи, он может серьёзно обидеться. А мы с Бодей минут десять потолкуем на кухне. Есть дела.
– Хорошо, – соглашаюсь и иду в большую комнату. Их дела меня мало интересуют.
На двери в зал нарисованы в полный рост три грудастых блондинки в странных космических костюмах и с бластерами в руках. На чёрном фоне много белых точек – звёзды. Берусь за ручку, опускаю и вхожу внутрь. За дверью оказалось темно. Если учитывать, что минутами ранее меня слепило солнце, то очень темно. Шторы задёрнуты, и я знаю, что за ними ещё и закрытые жалюзи. Сразу делаю два шага вправо, ищу рукой примостившийся на столе светильник. Лампа в нём, скорее всего, неоновая. Включаю. Нет, красная. Такое освещение делает антураж комнаты и вовсе необычным. Зал по своей форме прямоугольный, длинный. В нём, подобно шахматным клетках одного цвета, находятся три разложенных дивана, напротив которых на стенах висят три «ж/к» панели. Обои, из-за красной лампы, непонятного цвета. И я не могу разобрать, делался здесь ремонт или нет. По углам комнаты стоят высокие колонки на длинных металлических ножках. Звук на них подаётся с компьютера, который – всё на том же столе со светильником. Тут и кальян, и бутылка колы.
Закидываю в рот таблетки, запиваю тремя большими глотками и сажусь на диван. Дверь медленно закрывается. На обратной стороне на фоне пляжа в полный рост позируют три стройных нарисованных брюнетки, облачённые в цветастые купальники. Брюнетки. Мать их так! Перед глазами возникает образ пристально смотрящей на меня Иры.
«А вдруг, причиной всему стала наша ссора во вторник? Два дня мы потом не виделись. Кто знает, что у неё в голове творилось. Она же хрен когда выскажет! Разве только этой тупой Альбине. Та предложила хорошенько выпить, обмыть тачку. Ирка взяла да и согласилась. Потом пьяные поехали кататься. Ирка грустила, разговорилась. Альбина внимательно её слушала и невнимательно смотрела, что там за лобовым стеклом. Ехала быстро, пьяные скорости не ощущают. И вовремя не успела повернуть…»
Да что ж такое! Себя ещё винить не хватало! Встаю. В голове что-то меняется. На пустой желудок таблетки начинают действовать быстро. Снова сажусь. И тут же внутри себя слышу поганый голос:
«Иркина смерть оказалась лучшим способом расстаться. Иначе бы ваши отношения тянулись вечно».
Такой тихий, чем-то похожий на мой. Но его не заглушить, как ни старайся.
Уже много лет в моём подсознании живёт кто-то ещё. Он вышвыривает оттуда разного рода смутные мысли. Чаще всего циничные, надменные, провокационные, порой просто отвратительные. Но они не мои. Не мои! Подозреваю, что я психически ненормальный. Мышление способом внутреннего диалога могло породить кого-то третьего. Я читал про такое, когда искал объяснение. Когда искал оправдание.
«Если Ирка напилась, грустила, открылась Альбине, значит… она переживала из-за нашей ссоры. Может, это я давно охладел, а она нет? Просто глубже ушла в себя. А там, в глубине души, ещё любила меня…»
О, нет, пора курить, включать музыку и ложиться. Голова переполняется опасными мыслями. Встаю, запускаю «Винамп», засыпаю в кальян большую щепотку травки, делаю одну затяжку, вторую, третью, чтобы меня сильнее «размазало», и ложусь. Колонки со всех сторон наполняют комнату треками Оакенфолда, Ван Дайка, Джонстона, а я спешу убежать от морального давления своего «сиамского близнеца» и закрываю глаза… С каждой новой композицией я всё сильнее растекаюсь по дивану. И в то же время парю в воздухе. «Southern sun»… «Hypnotized»… «Delirium»…
Волны музыки, пробегающие по телу, замысловатым образом выносят меня на околоземную орбиту. За спиной точно Земля, я уверен. Краем глаза вижу лишь голубое свечение, но чувствую близость дома. «I watch the sky turn black to blush» (Я смотрю на чёрное небо, становящееся красным). Звучит тонкий грустный женский голос – кажется, он заполняет собой всё это холодное бесконечное пространство – и справа чёрный фон окрашивается яркими вспышками солнца. В кончиках пальцев рук ощущаю холод. Холодно становится и ступням. Будто замерзаю от голоса поющей незнакомки. Мурашки… И тут я замечаю её. Космическая станция, состоящая из двух пар параллельных колец, соединённых друг с другом пересечением под прямым углом. Она далеко, но из-за огромных размеров кажется, что можно дотянуться рукой. Я вижу все малейшие детали на её поверхности. Она реальна. И она мертва. «Looking down from my hotel these dawn-lit streets begin to fill with memories of you and I on a New York City night… On a New York City night…» (Смотрю вниз из окон своего отеля, а освещённые улицы начинают наполняться воспоминаниями о нас с тобой в нью-йоркской ночи… В нью-йоркской ночи…) Голос поющей девушки окрашивает мои ощущения. От него щемит в душе, мне безумно кого-то не хватает… Это словно поёт Ира. Смотрит с неба и вспоминает о нас… Я один. Совсем один во Вселенной. Но я сейчас выше неба…
«But still it creeps beneath my skin all of these heartbeats in the din with concrete dreams stirring to life on a New York City night…» (И каждый удар сердца становится грохотом самых заветных желаний, претворяющихся в жизнь в нью-йоркской ночи…) Голос из тонкого превращается в громогласный. Он как грохот молотка, подтверждающего приговор. Я не чувствую биения своего сердца и уже не понимаю, жив ли?.. Думаю об Ире, о родных, друзьях, близких… Обо всех людях. Их больше нет. Я теперь это знаю. Вижу по тому холоду, что проносится сквозь меня. По холоду, что источает заброшенная космическая станция. Она как память о бесчувственной человеческой цивилизации. Мы были замкнуты в себе и зациклены на себе… Трёхтысячный год. Пустота. Вселенское одиночество… «On a New York City night…» Эта строчка повторяется вновь и вновь и давит на меня всё сильнее. Нью-Йоркская ночь… Нью-Йорк – центр нашего мира, новый Вавилон. И он давным-давно спит. Он мёртв… Нью-йоркская ночь…
«And I take it with me when I leave: the crowded skyline, the energy. The sleepless city always leaves its mark. Just close my eyes and I’m back again. The neon flush upon our skin still wrapped in thoughts of love and wine on a New York City night… On a New York City night…» (И я заберу это с собой, когда уеду: многолюдный горизонт, энергию. Бессонный город всегда оставляет свой отпечаток. Я просто закрываю глаза и возвращаюсь сюда вновь. Неоновый поток на нашей коже всё ещё окутан в размышления о любви и вине в нью-йоркской ночи… В нью-йоркской ночи…) Какая дикая ностальгия! Кто это поёт?! Кто ты??? Откуда я знаю перевод? Почему слова, пропитанные голосом, так глубоко проникают в меня? Насквозь. Может, я тоже мёртв? Остался лишь образ, сознание, одиноко парящее в нью-йоркской ночи… В нью-йоркской ночи…
– Э-э, братишка, ты что?!! Очнись!
Ощущаю прохладу и тряску в теле. Женский голос, сопровождавшийся гипнотической гаммой звуков, умолк, сменился обеспокоенными мужскими репликами. Но холод остался. Что происходит? Я же один. Один во Вселенной…
– Влад, ты как? Ты совсем бледный. Сядь.
Очень знакомый голос. Открываю глаза. Надо мной склоняются Богдан и Чёрный. Лица взволнованы, зрачки расширены почти до краёв радужки. Богдан трясёт меня, держа за плечи, а Серёга брызгает в лицо пульверизатором. Инстинктивно прикрываюсь рукой. Горят две лампы на люстре. В комнате светло, отчего хорошо заметно, что зрение всё ещё плывёт. И, может, в действительности лампа всего одна. В теле холод воспоминаний и холод от открытого настежь окна. Космическая станция, чуть повисев в центре зрительной картинки, возвращается в будущее. Я видел будущее. Помню прошлое. И теперь не знаю, что такое настоящее.
«Ты глуп и ведом. Ты зарыт в чужих мотивах глубже, чем Ира – в земле».
Ненавижу этот голос! Не понимаю, что он имеет в виду, но я его ненавижу!
– Помоги ему подняться, – говорит Чёрный Богдану, а сам подходит к столу налить колы. – Что ты там бормотал? – обращается ко мне.
– Не знаю.
Я вдруг увидел себя со стороны: неимоверно бледный, обессиленный парень, перебравший с наркотиками, похоронивший сегодня свою девушку и сходящий с ума от голоса в голове. Скоро у меня расслоится сознание, и нас внутри действительно будет двое. Я болен. Болен непониманием того, что зовут «настоящим». Или это такой сильный отходняк?
– Сядь, – просит Богдан.
Сажусь, спустив ноги с дивана. Голова слегка притормаживает. Да нет, ручник до упора. Я и вправду ведом. Ненавижу.
– На, глотни. Сколько раз ты за пять часов попить поднимался?
Пять часов?! Время пролетело так незаметно. Беру кружку с изображением Скорпиона из «Мортал комбат» и тремя глотками осушаю её. Как же сильно хочется пить!
– За Иркой решил отправиться? – спрашивает Чёрный. – Откуда слова песни знаешь? Ты их лежал подпевал. Увидав твоё мертвецкое лицо, мы решили – это предсмертное пение.
На секунду возникло ощущение, что несколько лет в моей голове звучал голос Чёрного. Но его я ненавидеть не хочу. Смотрю в пол, пытаюсь поймать фокус. С таким рисунком на линолеуме его хрен поймаешь. Вдруг из-под дивана между моих ног появляется продолговатая белая голова, то и дело высовывающая изо рта раздвоенный язык. За ней тянется такое же белое тело с жёлтыми пятнами на спине. Голова поворачивает направо, и уже через две секунды шлангообразное существо ползёт к двери через мою ступню.
– Твою мать, ты вообще придурок?!!! – кричит на Серёгу Бодя и вмиг запрыгивает на диван. – Эта тварь всё время была с нами в комнате?!!!
Внимание с высоты околоземной орбиты падает на пол и обнаруживает там здоровенного удава-альбиноса. ПО МОЕЙ НОГЕ ПОЛЗЁТ ОГРОМНАЯ АФРИКАНСКАЯ ЗМЕЯ!!!
Тут же целиком оказываюсь на диване. Взгляд впивается в Чёрного. Мысленно повторяю слова, сказанные Богданом.
– Не паникуйте, – с улыбкой говорит Серёга. – Боря утром ел, ему вообще на всех пофиг. Главное, чтоб не наступали.
– Я сейчас на тебя наступлю! – рычит Богдан. – Быстро убирай его отсюда!!!
– А где ты взял альбиноса? Да ещё такого большого.
– От жизни я не отстаю, всё время что-то достаю, – напевает Чёрный, поднимает с пола удава и накидывает себе на плечи. – Обменял кое-что на кое-что, а в придачу взял Борю. И ни какой он не большой, два метра всего.
Ещё и умничает. Но вопреки логике я стал наполняться позитивными эмоциями. Хотя, какие сегодня разговоры о логике?!
– И давно он у тебя? – Богдан, покачивая головой, глядит на Серёгу. Тот гладит скользкое туловище питомца его же хвостом.
– Почти два месяца. Знали бы, если б чаще заходили.
– Да мы к тебе вообще больше не придём. Чёрт знает, что в следующий раз из-под дивана выползет.
Я смотрю Боре в глаза, потому что Боря смотрит в глаза мне. Смотрит неотрывно.
– Э-э, зеленоглазый, хватит живность гипнотизировать.
Слышу слова Чёрного, но не реагирую. В данный момент я ощущаю некую близость с этим удавом, и её не хочется прерывать… Белая-белая змея… Парень с очень бледной кожей и «седыми» волосами… Мы оба являемся альбиносами в этом мире. Такая редкость. Ведь не просто так?.. И присутствует ощущение, что странности на сегодня ещё не закончились.
Мы с Богданом уже часа три катаемся по вечернему городу. Без остановки. Скорость не превышает и сорока километров – нам некуда торопиться. В основном, молчим. Лишь изредка перекидываемся простенькими фразами.
Богдан напряжён. В нём это чувствуется. Мускулы лица чуть подрагивают, взгляд серьёзный, резкий; левая рука крепко держит руль, правая – переключает скорости какими-то озлобленными рывками, ладонь пытается «раздавить» рукоятку коробки передач. Старается дышать размеренно, но я слышу, с каким напором он выдыхает воздух через нос. Мой друг зол на Чёрного из-за Бори. Змеи вызывают у него отвращение, и Богдана особенно злит, что Серёга столько времени держал удава в комнате и не говорил нам. Он расценил это как издёвку. Кто будет рад узнать в моменты полной расслабленности, что рядом ползает большая африканская тварь?!
Богдан очень хотел дать Чёрному по голове. Уверен, так бы и произошло, если б ни дружба Серого с его старшим братом. По выражению лица понимаю: Бодя снова и снова прокручивает в голове эту ситуацию. Как он лежит на диване, в экстазийных ощущениях, и не подозревает, что под соседним диваном, свернувшись кольцом, притаилась здоровенная змея. От таких мыслей негодование продолжает расти. Поддержи я его недовольство хоть какими-нибудь словами, уверен, Богдан сейчас развернул бы автомобиль и направился на Первомайскую «6». Но я не хочу. Моё возмущение быстро сменилось интересом к удаву-альбиносу ещё там, в квартире, а в грудной клетке за сегодня вырос комок совсем иных эмоций. Не озвученный и старательно сжимаемый мною, чтобы казался меньше. Тело даже слегка трясёт. А в голове пусто. Непривычно пусто. Мыслей нет. Они сейчас и не нужны. Свободное пространство. Поэтому я жадно всматриваюсь в очертания домов, витрины магазинов, лица прохожих. Заполняю ими пустоту в своей голове. Заново строю в ней дворы, здания, улицы.
Выворачиваем из переулка и оказываемся на Комсомольской. Через триста метров будет перекрёсток. Сжимаю зубы. Если Богдан повернёт налево, спустя ещё метров двести мы проедем вдоль дома, в котором живёт Ира. Жила Ира. Молчу, не подаю вида, что нервничаю. Подъезжаем к перекрёстку. Горит красный… Всё ещё красный… Да что же так долго?!. Жёлтый… Богдан крутит руль вправо (про поворотник забыли мы оба), а я по заново выстроенным в голове улицам поворачиваю налево. Преодолеваю те двести метров. Заезжаю к Ире во двор. Останавливаюсь напротив окна её комнаты…
«Ну, давай, внутренний голос. Скажи что-нибудь, посмейся надо мной».
Молчит.
Странно всё. Вот так живёшь, тянешь отношения, тянешь. Продолжаете что-то планировать вместе. Думали ведь летом на море поехать. Но ты понимаешь – это всё по инерции. Ты хочешь… На самом деле ты просто не знаешь, чего хочешь. Ты боишься перемен. Ты статичен. Вы оба статичны. Тешите себя мыслями, что не только у вас так. Что у всех то же самое…
«Бодя думает, что меня с Ирой связывал лишь секс. Как так вышло?.. Видимо, я так ему преподносил… Все друзья рассказывают о личной жизни. Но некоторые моменты я утаивал даже от самого себя».
Глубоко дышу, часто пью минералку. И чего-то жду. Или что-то ждёт меня. Предчувствие.
– Ладно, поехали по домам, – говорит Богдан. – Надо выспаться.
Согласно киваю.
Фонарь у подъезда не светит, «спит». Но во многих окнах ещё светло – суббота. На весь двор раздаются крики дерущихся под лавками котов. Такие противные, протяжные вопли. Мы с Бодей прощаемся. Выхожу из машины, бросаю пустую пластиковую бутылку в сторону лавки. Коты разбегаются, и я захожу в подъезд. По старой привычке проверяю почтовый ящик, поднимаюсь по лестнице. Открываю ключом дверь, вхожу в квартиру… и замираю.
«Влад, ты слышишь? Видишь, что там?»
Делаю шаг назад, прислоняясь к двери. Настороженно вслушиваюсь в звуки, еле уловимые, но будоражащие. Всё пространство прихожей отдаёт тихим гулом. Кажется, это гудят стены. Воздух переполнен странной вибрацией. Она ощутимая, проникающая под кожу. Из-за неё шевелятся волоски на руках. В ушах шум, похожий на треск электричества. Пугающий шум. Тайное заклинание тишины. Словно чей-то шёпот пробивается через помехи радиочастот.
Рука автоматически тянется к выключателю. Успеваю её остановить. Тут что-то присутствует. Я чувствую. Я знал об этом ещё до того, как вставил ключ в замочную скважину. Нечто постороннее, но невидимое. А значит, свет не нужен. По спине бежит холодок, лицу становится жарко. Мышцы живота напряглись.
«Голос, скажи, кто здесь?.. Должна же от тебя быть хоть какая-то польза!»
Снова молчит.
Хочу списать всё на отходняк, но сейчас не время себя обманывать. Родители спят в дальней комнате, они всегда ложатся рано. Но что-то здесь не спит. И оно ждало моего прихода.
Глаза привыкают к темноте. Разуваюсь, осторожно делаю пару шагов и заглядываю в зал, всматриваюсь в знакомую обстановку. Широкий диван чёрного цвета с тремя квадратными подушками, два кожаных кресла, низкий зеркальный столик со стопкой отцовских книг, синий ковёр на полу, задёрнутые синие шторы, телевизор на тумбочке, слева от него стоит шкаф, справа – сервант. Поверхность столика отражает тусклый лунный свет, проникающий между шторами. Он стягивает на себя внимание, но глаза ищут совсем не это. Я пытаюсь уловить движение: резкое, плавное, любое. Жду, что люстра вот-вот загорится красным, как лампа в комнате Чёрного, и начнётся вой сирены с криками «Alarm, Alarm»! А потом кто-то выйдет и скажет: «Розыгрыш». Но какие, к чёрту, розыгрыши в день похорон?!
– Эй, – наивная попытка установить контакт. – Эй, – повторяю ещё раз.
Без изменений. Поворачиваю голову, смотрю прямо по коридору. В том конце кромешная тьма, двери обеих комнат закрыты. Тут же начинает казаться, что из темноты на меня смотрят. Каких-то девять метров. Всю дистанцию делит пополам широкая полоса света, падающая из дверного проёма кухни. И я вижу, как она дрожит вместе с прихожей.
«Кто ты? Где ты?»
Крепко сжимаю кулак и движусь вперёд. Пока иду, смотрю только прямо, хотя периферическое зрение продолжает искать любое постороннее движение. Я до сих пор ещё не решил, чему больше верить: шестому чувству или зрению. Полагаюсь на всё сразу. Готовлюсь, чуть что, дать кому-нибудь в морду. И вместе с тем боюсь ощутить чужое касание из ниоткуда. Боюсь чьей-то руки на своём плече. Вот уж когда приходит осознание, что все фильмы ужасов в детстве я смотрел зря. Шаг. Ещё шаг. Заглядываю в кухню. Никого нет. Вернее, никого здесь не вижу. В конце коридора – тоже. Но разве это повод для успокоения?
Гул начинает нарастать. Стремительно, со всех сторон. Воздух будто густеет, переполняется напряжением, обволакивает меня, щекочет, щиплет низкими разрядами тока. Каждой клеткой тела чувствую приближение. Я не трус, но мне страшно. Ладонью вытираю пот со лба, оборачиваюсь. Что-то движется из зала. Точно. Я уловил. Но как же так?!
Быстрым шагом направляюсь в свою комнату. Прохожу мимо холодильника и поворачиваю налево. Дверь в комнату закрыта. Пытаюсь тихонько открыть, но всё равно раздаётся щелчок. Чёрт! Хотя, что я, в самом деле. Заскакиваю, снимаю пропотевшую футболку, бросаю на спинку стула, стоящего у окна. Окидываю взглядом комнату и вдруг понимаю, что оказался загнанным в угол. Возникло желание резко метнуться в комнату напротив и разбудить родителей. Но что я им скажу? Увидев мои глаза, они сразу поймут: в крови сына бродят запрещённые препараты. Выходит, встречи не миновать. Я уже интуитивно догадываюсь, но боюсь это озвучить даже в мыслях. Подхожу к дивану, постель сегодня не убирал. Скидываю штаны. Ложусь. Укрываюсь одеялом по самый подбородок и смотрю в сторону дверного проёма. Настоящий мужской способ встретить неизбежное. Мои действия происходят на автомате, но я почему-то знаю, что они должны быть именно такими. Всем телом чувствую непонятный гул. Чувствую приближение. Дыхание замедляется, я пытаюсь подготовиться к встрече. Глаза распахнуты, зрачки расширены на максимум, но что толку. Мне остаётся принять всё, как есть, и ждать.
Через приоткрытую дверь видна часть стены в прихожей, слабо освещённая бледной луной. Всматриваюсь изо всех сил и вижу мелькания, медленно выплывающие из-за угла холодильника. Легкие искажения пространства. Как пар над чайником искажает то, что находится позади него. Они играют светом, слегка искрятся. Они высотой в полный человеческий рост. Движутся в мою сторону.
Треск в ушах усиливается. Слышу, что шёпот действительно есть. Он женский, теперь я это знаю. Размытый, не разобрать ни слова. Странные звуковые волны приближающихся мельканий. Они просачиваются сквозь десятисантиметровую щель. Им нужен я.
