Виталий Иконников
Алуим
глава 12
– Тут одну чушь пишут, – говорю Татьяне. – Вообще полная ахинея.
– На других сайтах то же самое. Уже с десяток их просмотрела.
– Зачем люди это придумывают?
– Не знаю. Зачем люди фотографируют еду или кидают себе на страницу рецепты, по которым никогда не будут готовить?
– Это другое, – улыбаюсь я. – Глянь комментарии. Такое чувство, будто все только тем и занимаются, что духов вызывают.
– Может, так и есть. Просто мы отсталые, – смеётся Татьяна. – А вообще ты предвзят. Если кому-то рассказать твои истории, их тоже назовут ахинеей и спишут на наркоманию.
– Ну да…
Мы с Татьяной сидим за её компьютером и просматриваем форумы по приворотам, заклинаниям и способам контакта с умершими людьми. Чего тут только нет: и манипуляции с клоком чужих волос, и пропускание мочи через обручальное кольцо, и многократное повторение вслух имени умершего в полночь перед зеркалом с горящей свечой в руке. Последний вариант, кстати, кажется самым адекватным, но и он мне не пригодится, ведь я не знаю имён ни одного из «гостей». Открываю следующую вкладку браузера…
После вечера с Аллой общаться с Татьяной стало намного легче. Странная арифметика, но всё именно так. Два месяца я сваливал свои плохие черты характера и прошлые поступки на паразита, включив детский гонор, обособляющий от чужих обид и претензий. Мнил себя хорошим, но обманутым, будто весь мир мне что-то должен. Но в прошлую пятницу я снова вспомнил, что я плохой человек. Каждый сделанный выбор – мой личный выбор. Мне надоело метаться между двумя женщинами. И когда на следующее утро я выбросил из головы все остатки сексуальных желаний, дружеское уважение по отношению к Татьяне вернулось само собой. Ну а что касаемо мыслей об отношениях… похоже, я просто никого не умею любить.
– Так что будем делать? – спрашивает Татьяна.
– Вариант всего один.
– Действительно хочешь курить этот порошок?
– Нет. Но придётся.
– Тебя никто не заставляет.
– Старуха не просто так мне его дала.
– Давай хотя бы дома, – предлагает Татьяна. – Зачем в сад-то идти?
– А ты сможешь нормально здесь спать, если у нас всё-таки получится?
– Убедил.
У Татьяны проснулась инициатива в наших мистических делах. Возможно, это признак того, что меня простили. Она перекопала половину интернета в поисках хоть какой-нибудь информации, а когда её мать ушла на работу, заварила сразу две разных старухиных травы и позвонила мне. Конечно, курить сальвию Татьяна не будет, но предлагать ей не присутствовать на эксперименте я уже не имею права.
– Как там отвары? Настоялись?
– Должны.
– Ну что, уже час ночи, – поднимаюсь с кресла. – Давай собираться.
Татьяна выключает компьютер и надевает чёрную олимпийку, в которой она вместе со мной пробиралась в заколоченный дом старухи. В сентябре по ночам прохладно. У меня никак не получается назвать старуху Ядвигой. Странное у неё имя, ядовитое. Странные имена в последнее время не редкость, но я к ним до сих пор не привык. Мы идём на кухню. В двух литровых банках нас ждут остывшие и сцеженные отвары трав. Вариантов оставалось всего шесть, и на этот раз Татьяна заварила две разных травы, сохранивших зелёный цвет. Не знаю, зачем в действительности нужны отвары. Тогда у старухи я выпил целую кружку, но никакого заметного эффекта не ощутил. Моё тело дрожало исключительно из-за влияния паразита. Акульи зубы и разбивающееся об моё лицо небо, после которого я потерял сознание – «бонус» от трёх затяжек сальвии. Однако мы с Татьяной всё равно выпьем, ведь таков регламент. Она – один отвар, я – другой. Татьяна не видела старуху в рухнувшем доме, значит, и сейчас вероятность кого-то увидеть для неё минимальна. Но она хочет участвовать, а не быть сторонним наблюдателем. Забавная. Сохранится ли этот энтузиазм, когда я начну бормотать несуразицу в галлюциногенном бреду?
– Если по факту, я просто решил кайфануть на природе.
Не знаю, какова доля юмора в моих словах. Естественно, удовольствия ожидать не приходится.
Татьяна улыбнулась:
– Ты эстет: не каждый предпочитает курить наркотики среди ночи в саду, сидя в деревянном кресле-качалке.
– Кресло у тебя и вправду зачётное.
Широкое, рассчитанное на двух человек, из тёмной породы дерева, лакированное, с замудрёными завитушками на подголовнике – настоящий раритет. Татьяна говорит, оно досталось им от прошлых хозяев дома.
– Может, сразу здесь отвар выпьем? – предлагаю я.
– Чтобы и в доме пол изгадить? Нет уж, – в памяти ещё свежа уборка после нашего предыдущего эксперимента. – Вытаскивай из кладовки кресло, а я пока возьму всё, что нужно.
В саду темно и тихо. Небо затянуто облаками, луны практически не видно, из-за чего ночь сделалась особенно чёрной. По открытому пространству не гуляет ветер, не врывается в кроны деревьев, не шумит листвой. Даже как-то странно. Тридцать три больших силуэта разной высоты и пышности создают мрачный запутанный лабиринт, молчаливый, волнующий. Яблони, груши, сливы, черешни, персиковые – все они словно бы спят, слегка посапывая. В сторону реки тянется широкая, годами протоптанная тропа, отделяющая землю бабы Лены от владений Татьяны и её матери. Уходить к «могиле» мы не стали, расположились под большой грушей. «Могила» – невысокий холм у дальней границы нашего земельного участка, густо заросший бурьяном. На нём все ближайшие соседи сжигают мусор. Холм находится на приличном расстоянии от домов, и пламя не представляет опасности. Там никто не похоронен, и я не знаю, откуда взялось это название. Но мне нравится, как люди произносят его через «ы» с характерным для Украины, не передаваемым на бумаге звуком «г» – мо«гы»ла.
Притащить кресло оказалось непросто, оно тяжёлое, хотя по виду и не скажешь. Ставлю спиной к нашему дому, предполагая появление «гостей» из глубины сада. Садимся. Жёсткое, но качаться в нём и вправду классно.
– Почти как английский лорд, – демонстративно задираю нос и включаю фонарь, освещаю им снизу вверх своё лицо. Поднимаю взгляд, смотрю, насколько высоко пробивается свет сквозь крону. Это ранний сорт груши, все плоды уже давно сорваны или осыпались. Так что, как Ньютону, на головы нам ничего не упадёт.
– В какой момент тебя перестали пугать встречи с мёртвыми? – спрашивает Татьяна.
Я только хотел ляпнуть что-то про свой «сияющий лик», но открытый рот лишь беззвучно вобрал воздух. Перенаправляю свет в сторону соседей. Татьяна, как всегда, подобрала хорошую формулировку. В какой момент? Перестали пугать? Встречи с мёртвыми? Тут же оглядываюсь по сторонам, прислушиваюсь. Качающиеся ветви деревьев, тихие шорохи, отдалённый лай собак. Я как расхрабрившийся хулиган, которому несколько проделок сошли с рук, и он лезет в ещё более серьёзные передряги, не задумываясь о сути поступков и возможных последствиях.
– Наверное, после того, как прикоснулся к «гостю» и тому, второму. Будто переступил черту.
– Даже представить боюсь, – с содроганием произносит Татьяна. – Пообещай, если они появятся, ты не дашь им ко мне прикоснуться.
– Обещаю.
Хочу что-то ещё добавить, но снова замолкаю. Лишь движением корпуса сильнее раскачиваю кресло.
– Не надо, хватит, – Татьяна понимает, что заставила меня нервничать. Берёт фонарь, кладёт его на землю, не выключая. – Давай пить.
Достаёт из пакета банку и протягивает мне, вторую открывает сама.
– До половины, – говорю я.
– Хотя бы треть осилить.
Согласно киваю, и мы начинаем пить. Отвар идёт тяжело, что-то внутри меня противится его поглощению. Неприятное ощущение в горле и на кончике языка. Так не хочется снова выворачивать наизнанку желудок.
– Как на вкус? – спрашиваю у Татьяны, когда она убирает банки обратно в пакет.
– Немного сладковатая.
– Везёт тебе. Моя – не очень.
– Что теперь?
– Подождём несколько минут, – предлагаю я.
– Только не молчи, – просит Татьяна. – Говори что-нибудь. Так мне будет спокойней.
– Например?
– Сейчас самое время для новых рассказов о космосе.
Сдвигает попу влево и ложится, опустив голову мне на колени. Руки скрещивает под грудью, ноги сгибает и, приподняв их, свешивает с подлокотника.
– Что ж, начинаем очередную лекцию…
Нам полезно поболтать о чём-то совсем отстранённом: лишение Плутона статуса планеты, вода на полюсах Марса и прочие недостижимые горизонты. Когда я говорю о космосе, то увлекаюсь, и любые внутренние зажимы, волнения проходят сами собой. Думаю, Татьяна чувствует это. Моя болтовня позволяет ей на время забыть об окружающей обстановке, ведь находиться ночью в саду в ожидании мистики не многим легче, чем в старом заколоченном доме. К тому же, даже кратковременное молчание напоминает о вечере под виноградными дугами и последующих событиях. Много всего случилось, повырастали барьеры, но они преодолимы. Не важно, кто именно мы сейчас друг другу, главное, что не чужие. Нам нужно говорить, и говорить чаще.
– Слушаю, и мне хочется побывать в том конце галактики, – улыбается Татьяна. – Но как же сильно об этом должны мечтать настоящие астрономы! Они же фанатики. Смотрят в телескопы и изводят себя осознанием того, что им даже пределов Земли никогда не покинуть.
– Я тоже на уроках астрономии об этом грустил.
– Но я так и не поняла: если в центре галактики – чёрная дыра, которая всё затягивает в себя, почему галактика расширяется?
– Дело в том, что…
– Не двигаться, охламоны! – раздаётся голос у нас за спиной.
Татьяна резко вскакивает, едва не спотыкаясь о мою ногу. Мы оборачиваемся.
– Не двигаться, я сказала! – щелкает курок.
На душе отлегло.
– Баб Лен, это мы, – громко и чётко говорю я, медленно поднимаясь с кресла с поднятыми вверх руками.
– Кто «мы»?
– Влад и Татьяна. Опустите ружьё.
Баба Лена, держа в руках двустволку дяди Игоря, подходит ближе. Зрение у неё плохое, да ещё ночь на дворе. Поправляет очки, пытаясь нас разглядеть. Татьяна поднимает фонарь и, сделав шаг в сторону, обдаёт меня светом сверху вниз и обратно.
– Владик, ты? – убедившись, что это действительно я, баба Лена опускает ружьё. – И Танюшка. Не нашли лучше места, где посидеть?
– Наслаждаемся природой, – отвечает Татьяна.
– Вы почему не спите? – спрашиваю я.
– Да вот проснулась и не смогла вспомнить, закрыла ли на щеколду курятник. Вышла проверить, а тут вижу – свет в огороде. Тебя ж дома нет, чтоб на разведку отправить. Ну, решила сама…
С улыбкой делаю несколько шагов навстречу:
– Нельзя сразу за ружьё браться. Дяде Игорю проблем наворотите. Давайте я вас провожу.
Подмигиваю Татьяне, и, приобняв бабу Лену, иду вместе с ней к калитке из некрашеных досок. Ну и напугала же она нас. Чувствую прилив тепла к лицу – влияние выпитого отвара или просто волнение. Закрываю калитку, возвращаюсь обратно в сад. Видимо, курить сальвию всё же придётся. В пакете лежит пустая алюминиевая баночка из-под фанты, которую легко приспособить для таких целей.
– Как себя чувствуешь? – спрашиваю Татьяну и лезу в карман за свёртком. Свет фонаря гаснет. – Мне жарковато стало.
Но Татьяна не отвечает. Подойдя ближе, вижу, что она лежит на земле вдоль кресла, на боку, лицом ко мне. Тело дрожит, голова находится на весу, параллельно земле, отчего даже при тусклом лунном свете заметна вздувшаяся на шее вена. Глаза открыты и чуть ли ни вылезают из орбит. Правая рука согнута в локте, пальцы собраны так, будто держат щепотку соли, и вот этой вот «конструкцией» Татьяна неуклюже тычет себя в левую подмышку. Позади неё склонился мерцающий, переливающийся силуэт. Одной рукой он касается левого бока Татьяны, другой – её затылка. Ещё трое «гостей» стоят рядом.
– Вы охренели?! – кричу я, лихорадочно перебирая варианты возможных действий. Вот тебе и сдержал обещание. Отпихнуть призрака не удастся, я же помню, как беспрепятственно проскочил сквозь старуху. Если же попытаться оттащить Татьяну, можно попасться и самому отключиться. Плевать, надо попробовать.
Делаю три шага вперёд, но Татьяна резко выпрямляет правую руку и растопыривает пальцы.
– Ныыыыыээээээээ! – вырывается из её рта.
От страха сжался живот. Ноги едут вперёд по траве, и я падаю на задницу в двух метрах от Татьяны. Напористый, потусторонний крик усадил меня на землю, пробрал до самого нутра. Его эхо звенит в костях.
– Паааа-ыыыы-ээээ.
В сумасшедшем взгляде я не узнаю ничего от Татьяны. Рот движется неумело, словно бы призрак учится управлять её речевым аппаратом.
– Что? – спрашиваю, отойдя от шока. Видеть девушку в таком состоянии ещё неприятней, чем под сальвией.
– Пааа-шыыы-ааа.
– Что? – я не понимаю.
– Спра-шыыы-вааааа. Аааа-наааа нэээ смооооо-шииииит доооо-гааааа.
«Она не сможет долго?»
Мне не показалось? «Гости» идут на контакт! Спросить. Но что? Я волнуюсь, растерян! Нужно торопиться. А в голове сумбур.
– Кто вы?
Первый вразумительный вопрос, который я смог придумать. И самый очевидный. Перевожу взгляд с одного переливающегося сгустка на другой. Ростом они почти с меня, если не считать, что парят сантиметрах в тридцати над землёй. Призрак старухи был существенно ниже. Плотные. Видны тёмной ночью даже без вспышек. Объёмные. Возникло странное желание – прикоснуться к ним. Кажется, я хотел этого с нашей последней встречи. Что-то тогда произошло, но удар головой о стену и крик паразита выбили из меня память тех мгновений.
Челюсть Татьяны задёргалась влево-вправо, затем подалась вперёд:
– Сссс…сбсбсб…собб…ббраття, – кое-как произнесла она чужим голосом.
– Собратья? Откуда?
Медленно поднимаюсь на ноги. Опасности вроде нет, однако сидеть на земле – невыгодная позиция.
Призрак снова вытягивает руку Татьяны:
– Змээээ-йййя, – пальцем указывает на меня.
– Змея?
Прижимаю ладонь к груди.
«Он о моём медальоне?»
– Сссссссспаааа-миииии-нннннай.
– Что вспоминать?
– Змэээ-йййя, – повторяет «гость». – Ссспа-мии-нннаййй.
– Да что вспоминать-то?! – я в замешательстве. – И где вы были всю жизнь, если знаете меня?! Почему объявились только сейчас?
– Зззрррр-ххррррр, – прорычал призрак.
– Что? – я как персонаж из «Криминального чтива», повторяющий один вопрос раз за разом.
– Зззаааахххх-харрррррр.
– Захар? Дед Захар?
– Даааа.
Вот и связующее звено. Я изумлённо уставился на призрака, но взгляд Татьяны перехватил моё внимание. «Гость» видит меня одновременно и своим, и её зрением? Или Татьяна сейчас как беспомощный узник внутри собственного тела? Смотрит, не в силах ничего контролировать? Надо поскорее всё это заканчивать.
– Беееее-ггииии. Оннн наддд-дёт тибб-бяа.
– Кто? Дед Захар?
Столько вопросов, и так мало понятных мне ответов. Голова Татьяны начинает дрожать сильнее. Похоже, она не выдерживает.
– Ххххаммм-мадддд-диииии-шшшш…
– Хамадиши? – в груди кольнуло. Вот это новость! – Где он? Что теперь-то он может сделать?
– Фффссёоо.
– Зачем я ему?
– Повввв-дыыыыррррь. Тибб-бяаа ищщщт.
– Кто ищет?
– Пррр… пррретт… пппред-ддад-дтттт… – у «гостя» явно не получается выговорить какое-то слово. Глаза Татьяны закатываются. – Фффссё. Бб-гиииитиии….
– Нет, стойте! – кричу я, понимая, что многое так и останется тайной. – Кто такой Алуим?
«Ответь, прошу! Хоть какая-то зацепка!»
– Тттыыы, – отвечает призрак.
– Я? – удивлённо переспрашиваю.
– Тыыы…
Голова Татьяны падает на землю, вытянутая рука опускается на пожухлую траву. Мерцающий силуэт поднимается в полный рост и отступает назад, проплывая сквозь кресло. Все четверо медленно удаляются вглубь сада. Татьяна резко и часто дышит. Ещё не приходя в сознание, она переворачивается на спину, сгибает ноги в коленях и делает движение, будто отпихивает кого-то от себя. Снова переворачивается на бок. Кажется, я слышу, как бьётся её сердце. Так громко. Делаю глубокий вдох и лишь сейчас понимаю, что это бьётся моё.
Подхожу, беру Татьяну на руки, усаживаю в кресло. Придерживаю, чтобы не упала. Она вся горит. Расстёгиваю олимпийку, даю воздуху охладить её тело. Сажусь рядом, голову Татьяны кладу себе на плечо.
«Тыыы…» – одно короткое слово, переворачивающее и без того непонятный мир вверх ногами. Кажется, этот ответ будет звучать в моей голове всю оставшуюся жизнь.
Чувствую, шею что-то щекочет. Это ресницы. Татьяна с дрожью, неуверенно открывает глаза.
– Влад… – тихо произносит она.
– Я здесь. Я рядом.
– Влад…
– Всё хорошо. Дыши глубже.
– Что случилось? – голос её собственный, настоящий, но немного хрипит. Связки получили неимоверную нагрузку. Татьяна хватает горловину своей футболки и тянет вниз, словно та мешает вдохнуть воздух напрямую через грудную клетку.
– Ты потеряла сознание, – глажу её растрепавшиеся волосы и смотрю вглубь сада. «Собратья» медленно исчезают во тьме. Татьяна не видит их, и надеюсь, ничего не будет помнить. – Выкинем оставшуюся траву. К чёрту такие эксперименты.
Узнать, что раньше ты был кем-то другим, и звали тебя иначе… Ты рос в другой семье, где-то работал, кого-то любил, от чего-то умер… Все мы мечтаем о втором шансе. Конечно, лучший расклад – однажды открыть глаза и понять, что тебе снова восемь, а прошлое – лишь сон. Ты ребёнок, только уже с гигантским опытом, и больше не совершишь многих своих ошибок (не ври себе, половину из них всё равно совершишь). Но даже если придётся познавать мир заново, ничего страшного. Главное, чтобы один сон сменялся следующим. Мы так боимся пустоты, которая ждёт впереди, что даже не задумываемся о пустоте позади нас. Может, я, ты, он, она, все люди вокруг – это звёзды, парящие во вселенском вакууме. А наша мелкая ежедневная суета – лишь сон… Хочешь ещё поспать? Хрен там! Просыпайся. Разве не видишь, как реальность тычет тебе в лицо средним пальцем?! И мне тоже.
Ира сказала, я гораздо старше её. Насколько? Десять, сто, тысячу жизней? Наука и религия отрицают как перерождение, так и контакты с внетелесными сущностями. Значит, к чёрту религию и науку. Свой опыт куда важнее.
Я думал, Хамадиши искал кого-то по имени Алуим. Но «гость» сказал, что я и есть Алуим. Он повторил дважды. Тупик. Куда двигаться дальше? Не подвергать же второй раз Татьяну такому испытанию. А войти в контакт напрямую – больше колется, чем хочется. Всё это похоже на какой-то детектив. Но мечтателям и фантазёрам противопоказано заниматься расследованиями. Из любой мало-мальски «близкой» догадки мы готовы развить сюжет целой эпопеи. Как быть? Почему Хамадиши назвал всего одно имя? Оно последнее? Или самое первое? Не могут же человека несколько жизней подряд звать одинаково?.. Твою мать! Влад, ты уже с головой окунулся в расследование. Послушай свои слова со стороны. Бредово звучит, да? Не совсем? Вполне логично, учитывая обстоятельства? А ведь ты сидишь в тишине… Снова вспоминаю про средний палец реальности. Мышление способом внутреннего диалога может свести с ума и без затаившегося паразита.
Известны случаи, когда люди после сильного сотрясения мозга начинали говорить на шумерском, старо-французском, старо-норвежском и других языках. Изучить их в нынешней жизни они никак не могли. Выходит, мы не одноразовые, не первозданные, не «tabula rasa». И у меня есть основания считать подобные умозаключения правдой. Но кто и зачем окружает нас информационной пустотой? Из добрых ли побуждений это делается? Кого-то знание о перерождении может промотивировать. Кто-то, наоборот, превратится в беззаботного увальня. Вот только я расслабиться теперь не смогу.
Мне сказали бежать. Разве в бегах люди находят ответы? Сказали, меня ищут. Но раз ищут, значит, знают, за что. Сказали вспомнить… А вспомню ли?
– Дракоша, отвечаю – я бы жить там остался! – сказал Богдан, продолжая жевать кусок пиццы. – Кормят на убой, ассортимент круче, чем в ресторане. Мясо, рыба, куча разных салатов. Да я креветок за эти месяцы съел больше, чем за всю жизнь. Никаких ограничений, бери, сколько хочешь. И всё бесплатно! – он взял со стола стакан с апельсиновым соком и сделал несколько больших глотков. – А ещё там есть тренажёрный зал, бильярдная, сауна, кинозал, комната для настольного тенниса. Прикинь! Когда мне рассказывали, я ведь не верил. Думал, откуда столько места? По фоткам-то габариты определить сложно. А там оказалась бандура размером с футбольное поле и высотой с двадцатиэтажный дом.
Богдан говорил взахлёб, эмоции так и рвались наружу. Лицо выражало неподдельное восхищение теми радостями жизни, которыми Боде довелось насладиться за три месяца работы на огромном творении человеческой инженерной мысли.
– Платформа эта полмиллиарда баксов стоит. Если объяснить проще, вся конструкция – огромный понтон, накачанный воздухом. Он крепится ко дну гигантскими якорями, а на нём уже находится буровая палуба, вышка и всё остальное.
– Ну а делал ты там что? – спросил я, желая пропустить прелюдию. – Реально целыми днями ходил и скалывал лёд?
– Да какой лёд?! – фыркнул Богдан. – Ганс про зимние месяцы рассказывал. Он, наверное, думал, что в Северном море круглый год зима, – мы оба улыбнулись. – Много чего я там делал. Поначалу на нижнем этаже чистил от грязи и ржавчины буровое оборудование. Красил его, когда требовалось. Мы бригадой работали, по двенадцать часов. Вообще, без специального образования у них есть три вида должности: подсобный рабочий, палубный матрос и крановщик. Ну, вот подсобники на нижнем этаже и возятся. Но мастер увидел, что я парень с мозгами, старательный, и уже через месяц меня в палубные матросы перевели. Это намного интересней и чище. Считай, помощник мастера по наращиванию трубы. Он даже четыре раза ставил меня оператором одной палубной машины. Правда, порой приходилось снова спускаться вниз, подсобникам помогать, когда требовалось. А на третьем месяце у двух бригад крановщики слетели с аппендицитом. Так я попросился, наплёл, мол, опыт есть. Но начальство не решилось. Стали ждать крановщиков с суши. Сказали, ещё хотя бы одну вахту матросом отработаю, а там видно будет. Считай, должность уже в кармане. И зарплата больше. Я начальникам сразу приглянулся, даже чисто визуально. Крепкий, белый, светловолосый. Вылитый норвежец или швед. Вот только английский сказали подучить.
– Кстати, да: как ты общался-то со всеми? Ты ж ни хрена не понимаешь.
– Да там на каждом этаже таблички с пояснениями на разных языках. А ещё часть бригад комплектуются переводчиками. Вот у нас и был такой. Прикольный чувак, «Соньку» с собой привёз, мы постоянно в хоккей играли. Он в соседней каюте жил. Да и в нашей тоже нормальные пацаны. В общем, круто всё. А главное – вот. Моя прелесть.
Богдан кивнул в сторону красной Хонды «Аккорд», припаркованной рядом с пиццерией «Матадор», в которой мы уплетали уже вторую пиццу подряд.
– Какого она года?
– Две тысячи восьмого. Не новая, но и не хлам. И всё совпало так идеально. Приехал домой, за четыре дня продал «девятку» и купил эту красавицу. Конечно, красный цвет – не совсем то…
– Да ладно тебе. Раньше приборную панель красил, а теперь вся тачка красная. Всё сходится. Ты хоть Катюху видел, когда приехал? Или сразу за поиски машины взялся?
– Видел, – Богдан улыбнулся, принимая мой шуточный укор. – Подарил ей золото и пару оргазмов. Расстроилась, когда узнала, что еду тебя проведать. Но ничего, две недельки ещё потерпит, – он вытер салфеткой руки и попросил невысокую, коротко стриженую официантку принести нам счёт. – Ты-то как тут живёшь? Долго с Танюхой мутишь?
– Мы не встречаемся, – я постарался ответить с максимально невозмутимым видом, понимая, какие слова сейчас последуют.
– Зачем тогда с утра за подарком собрался?
– Потому что мы с ней друзья.
– Трахал хоть её?
– Нет.
– Ну, ты прям мальчик-одуванчик, – усмехнулся Бодя.
– Ещё один припёрся доставать меня такими вопросами…
Богдан приехал сегодня в восемь утра, восемнадцатого сентября – прямо в день рождения Татьяны. Приехал бы и раньше, но навигатор завёл его в тупик в каком-то селе в Харьковской области, пришлось возвращаться назад к одной из контрольных точек и прокладывать новый маршрут. Я обрадовался, увидев его, но разговаривать про Татьяну мне не хотелось. Если в мае-июне расспросы о наших с ней отношениях казались подстрекательством и вызывали улыбку с налётом предвкушения, то сейчас они были попросту неуместными. Вот только Боде откуда об этом знать?
– Ты из-за Ирки?
Я отрицательно покачал головой, не желая пересказывать события последних нескольких месяцев. Вряд ли он поверил. Пусть воспринимает моё молчание как подтверждение своей версии.
Минут сорок мы колесили по кременчугским улицам, от Речного порта до Парка мира. Богдан охотно знакомился с городом, запоминал маршруты и носился из одного района в другой. Кажется, всю эту поездку из России в Украину он затеял лишь для того, чтобы вдоволь накататься на своём новом автомобиле. Три месяца без езды, на ограниченной территории он только и представлял, как сядет за руль «Хонды». Мечта, пусть и 2008 года выпуска, всё же сбылась.
Созвонившись с хозяйкой съёмной квартиры, которую я подобрал для Богдана, мы договорились встретиться с ней в полдень. Хороший дом на Пионерном, в районе дворца культуры «Нефтехимик» – близко к Красноармеевке и посуточно берут недорого. Затем отправились в парфюмерный магазин. Я решил подарить Татьяне туалетную воду, в нашей ситуации это лучший вариант: приятно и без оглядки на прошлое. После недолгой разведки мой выбор пал на один из ароматов «Givenchy» – не кислый, не приторный, лично мне понравился. Продавщица положила коробку в небольшой картонный пакет. Цветы я собирался купить на обратном пути, после того, как Богдан заселится в своё временное жильё. До полудня оставалось ещё долго, так что мы продолжили изучение городских маршрутов.
– Я погляжу, тут все носятся с превышением скорости, и никто не пристёгнут ремнями.
– Здесь это не считается нарушением.
– Тогда не буду выбиваться из общей массы, – Бодя отстегнул ремень с видом, будто совершает дерзкое преступление. – Мне начинает здесь нравиться. Свой среди своих…
– Останови! – резко произнёс я, перебив друга.
– Зачем? – удивился он.
– Паркуйся вон там.
– Да в чём дело-то?
– Надо.
У остановки «Аптека», рядом с поворотом, ведущим к Детской городской больнице, я увидел Мальвину. Распущенные рыжие волосы, очки в тонкой оправе, чёрные клетчатые пиджак и юбка, чёрные туфли, в руке клатч. Она походила на учительницу младших классов в какой-нибудь элитной гимназии. Вот только рядом с ней с угрожающим видом стояли не юные ученики, а два мужика «гоповатой» наружности. Один – в сером свитерке и бежевых спортивных штанах – усиленно дымил сигаретой и что-то с ухмылкой ей говорил. Другой – в синей ветровке и белых шортах – словно бы играясь, пытался выхватить у Мальвины клатч, который она убрала себе за спину, перекладывая из руки в руку.
Богдан включил правый «поворотник» и съехал к обочине. Он не заметил этой картины и не понимал, зачем нам потребовалось так срочно останавливаться. Да если бы и заметил, Мальвину-то он всё равно не знает. Заглушив мотор, Бодя вопросительно посмотрел на меня. Я же продолжал наблюдать за ситуацией. Мне хотелось, чтобы мужики отстали и ушли. Или задетая в нашу прошлую встречу гордость, или неудобство за случай с младшей сестрой – что-то внутри меня противилось этой встрече. А может, просто не хотелось вселять в Мальвину уверенность, что теперь всегда и везде я буду лезть за ней во все омуты. Но мужик в белых шортах, устав играться, крепко схватил Мальвину за руку выше локтя и дёрнул к себе.
– Подыграй мне, – попросил я Богдана и открыл дверь.
Мужик с сигаретой продолжал говорить, указывая рукой в сторону стоящей у остановки белой «шестёрки». Выслушав ответ Мальвины, он медленно пустил дым ей в лицо. Мальвина попыталась вырваться, но хватка у второго была крепкой.
– Поймали, наконец, эту суку, – произнёс я и, подойдя к мужику в ветровке, хлопнул его по плечу. – Красавцы!
– Шо те надо? – спросил он.
– А тебе?
Следом подошёл Богдан, скрестил на груди руки. Куряга сжал кулак.
– Она нам денег должна, – заявил мужик в ветровке.
– Сколько?
– Три штуки, – его слова прозвучали как «миллион».
– А мне шестнадцать, – заявил я. – Вот за всё и рассчитается.
Мальвина молчала. Она явно не ожидала сейчас меня увидеть, и, судя по взгляду, впервые за время нашего знакомства не понимала, чем может обернуться для неё ситуация.
– Мы первые её поймали, – возмутился мужик с сигаретой. – Становись в очередь, кацап.
– А у тебя эту тварь никто и не отбирает, – я подошёл ещё ближе, став между ним и Мальвиной. – Она любит в карты на секс играть. Будем считать, сегодня она проиграла. Сейчас за городом натурой расплатится, станок-то рабочий. А дальше делайте с ней, что хотите.
– Думаешь, мы тебе так просто её и отдали?
– Все вместе поедем, – сказал Богдан. – На моей тачке. Тогда никто никуда «случайно» не свернёт.
Мужики переглянулись.
– Да что вы как маленькие, – произнёс я. – Сделаем дело, потом сюда же и вернёмся. А будем долго тут стоять, мусора увидят, и уже ничего с неё не поимеем.
Мы доехали до «Московской» и перед мостом свернули направо. Я сидел спереди, на пассажирском, мужики и Мальвина сзади. Её усадили посередине, чтобы не пришло в голову выпрыгнуть на ходу. Мальвина продолжала молчать, всё время смотрела прямо, на дорогу. Я поглядывал на них троих через зеркало заднего вида. Мужик в ветровке даже в машине держал Мальвину за руку, и в его глазах читалось, что он уже мысленно её трахает. Другой достал из кармана пачку сигарет.
– В салоне – даже не думай, – сказал Богдан.
– Да не ссы, блондинчик, выветрится, – усмехнулся мужик и прикурил. Глубоко затянувшись, он повернулся к Мальвине и снова пустил клуб дыма ей в лицо.
Богдан сжал зубы и посмотрел на меня. Глаза горели яростью. Визуально я не подал никакого сигнала, но сквозь эмоции он всё-таки понял: нужно перетерпеть.
Мы пронеслись мимо частных домиков и свернули на улицу Чкалова, проехали двести метров по грунтовке, пересекли железнодорожные пути и ещё через триста метров остановились в небольшом пролеске.
– Выползайте, – сказал я сидевшим сзади.
Богдан заглушил мотор и хрустнул костяшками на кулаке. Куряга вышел первым, вытащил за руку из салона Мальвину. Странно, я думал, это сделает мужик в ветровке. Мы с Бодей вышли последними.
– Давай её сюда.
Я подошёл к Мальвине. Мужик разжал ладонь, усмехнулся и почесал гениталии. Красотка смотрела на меня пристальным взглядом, двумя руками держа клатч на уровне живота. Я толкнул её. Она отшатнулась, сделала несколько шагов назад по траве, но не упала. Снова подошёл к ней, толкнул ещё раз. Мальвина опять отшатнулась, не произнося ни слова. За спиной приближались шаги курящего. Мужик был совсем близко, словно готовился стоять над нами во время полового акта. Из-за плеча вылетело серое облако вонючего табачного дыма. Я в третий раз толкнул Мальвину, резко, так, что она упала, и тут же с разворота зарядил мужику в морду. Пропустив неожиданный удар, он отлетел и уселся на жопу, но не выключился – кулак не попал точно в челюсть. В следующее мгновение нога Богдана устремилась в голову второго мужика, однако тот блокировал удар. Предполагаемое одностороннее избиение превращалось в полноценную драку.
