Виталий Иконников
Алуим
– Почему ты молчала?
– Прости. Люди даже вспоминать о таком боятся, не то, чтобы рассказывать. И я тоже боялась, – Татьяна кладёт руку мне на плечо. – Пойдём со мной.
– Куда? – спрашиваю, попутно переваривая новую информацию. – Татьяна, со мной сейчас опасно находиться.
– Бери другую футболку и пошли. Я не знаю, что с тобой происходит, но знаю того, кто в силах помочь.
– Не пойду. Мне стыдно всё это рассказывать кому-то ещё, понимаешь? Даже врачам.
– Мы не к врачу. Доверься мне.
Невысокий деревянный забор с большими прорехами между досками, с поблёкшей коричневой краской, местами сильно облезшей. Калитка, наоборот, сбита плотно. Верхушки досок заострены, в каждую вторую вбита ржавая фигурка вороны. Двор зарос бурьяном, толстая ботва с широкими листьями лишь немногим ниже забора. Позади неё в тени четырёх высоких деревьев стоит маленький одноэтажный дом. Очень старый, мрачный; из крупных глиняно-соломенных кирпичей, потрескавшихся от времени. Крыша – связки сухого камыша, накрытые полиэтиленом и кусками шифера, придавленного кирпичами, но уже силикатными, белыми. Труба дымохода чёрная, длинная, возвышается метра на полтора. Дом стоит боком к дороге. Стена, что смотрит на нас, имеет одно небольшое окно, занавешенное тёмной одноцветной шторой. Вход находится справа. Напротив него, за металлической оградой – здание ГРП (газораспределительный пункт), из которого в землю уходят несколько красных и жёлтых труб. По левую сторону, за зелёным забором, располагается заброшенный дом из оцилиндрованного брёвна. Ставни закрыты и забиты досками. Заколочена и входная дверь.
Мы шли сюда около получаса. Как же паршиво бродить с похмелья в такую жару! Температура словно бы повышается на один градус в минуту. А ведь ещё нет и полудня. Дойдя до поля, что рядом с сельской школой (часть маршрута моих субботних пробежек), мы свернули влево, на узкую витиеватую тропинку, ведущую в малознакомую мне часть села. На открытом пространстве солнце откровенно бесновалось. Я до сих пор истекаю потом, отчего рану в подмышке неприятно щиплет.
Убрав во дворе беспорядок, я натянул другую футболку, закрыл дом, курятник и отправился вместе с Татьяной. Больше вопросов не задавал, потому что был уверен: этот поход не принесёт никакой пользы. В самом деле, ну кто мне может помочь? Разве что анестезиолог вколет в зад пару кубиков промидола и на три часа превратит меня в овощ, не способный волноваться в принципе. Я не остался дома лишь потому, что нуждался в чьём-то обществе, в человеке, сохраняющем мою связь с реальностью.
– Месяца через четыре после переезда, – рассказывала по пути Татьяна, – мы с мамой шли в гости к её новой знакомой, коллеге с НПЗ. У той женщины есть современная вязальная машинка, которая сама свяжет тебе вещь, нужно лишь ввести программу с компьютера. Мы хотели посмотреть каталоги и выбрать что-нибудь для себя. Так вот, по пути мы обогнали непримечательную старушку. Невысокую, сгорбленную, в коричневой рубашке, чёрной юбке и чёрном платке. Оставив её позади, мы услышали хрипловатый голос: «Альберт всё ещё с вами. Он чувствует вину». Мама от этих слов замерла как вкопанная. Обернувшись, я увидела старухино лицо. Сухое, морщинистое, с опущенными уголками губ и маленькими, впивающимися в тебя глазами. На правом было бельмо, но казалось, именно этим глазом она видит тебя насквозь. «Повторите», – попросила мама, придя в себя. – «Откуда вы знаете имя моего мужа?». «Он стоит в метре от вашей дочери», – ответила старуха, смотря в сторону. – «Отпустите его, и он сможет отпустить вас»… В тот день до маминой знакомой мы так и не дошли. Старушка позвала нас с собой. Минут десять мы прождали у ворот её дома, она вынесла пакет неизвестной травы. Сказала, если хотим отпустить прошлое и позволить отцу стать свободным, нам нужно выпить отвар этой травки. Мама была под впечатлением и безоговорочно согласилась… Сегодня утром я приезжала к той старушке, рассказала о твоей проблеме. Попросила помочь. Она велела привести тебя.
Я хотел назвать полной чушью любые истории о бабках-ведуньях, но быстро осёкся. Стоило голосу в голове утихнуть, как я уже готов критиковать всё вокруг, даже если события моей жизни гораздо бредовее чужих рассказов.
Татьяна отворяет калитку, и мы входим во двор. Волнуюсь. Старуха может сказать, что вместе со мной сюда пришёл «гость» со своими дружками. И Ира. И дед Захар. Вдруг, они всегда за мной ходят, и я не бываю один ни внутри себя, ни снаружи. Нигде…
К дому ведёт дорожка из серых округлых камней. Представил её в жёлтом цвете – моя любимая сказка в детстве. Где я? Кто внутри дома? Гингема? Бастинда? Может, я несколько месяцев просто сплю? Может, экстази меня так и не отпустило? Ну откуда белые удавы в средней полосе России?
Мы у порога. Деревянная дверь висит на петлях за счёт ржавых фигурных скоб. Бросаю взгляд в сторону окна справа от двери. Оно занавешено такой же невзрачной тряпкой, маленькая форточка открыта настежь, изнутри идёт странный запах. Татьяна молча смотрит на меня, медлит, словно ждёт какого-то сигнала, но затем, не дождавшись, стучит по двери три раза.
– Пусть входит один, – доносится резкий хрипловатый голос. – А ты, золотко, погуляй.
Татьяна снова смотрит на моё растерянное лицо, пожимает плечами и тянет на себя дверь. Я вхожу.
Узкий тёмный коридор, деревянный пол без половиц. На потолке нет даже патрона, на полу – никакой обуви, на стенах – ни одного крючка для одежды. В самом конце справа – дверной проём. Кто за ним, не знаю. Скидываю шлёпанцы. Дверь позади меня закрывается, и я оказываюсь в полумраке. Второй раз за двенадцать часов я иду в неизвестность.
Считаю шаги, они сопровождаются тихим скрипом. Раз, два, три… Я сейчас сам как привидение. Восемь… Появляюсь в дверном проёме.
Ведьмы. Я всегда их представлял именно такими. Сутулое тело в чёрной кофте. Коричневая юбка до самого пола. Сухие венозные руки. Локоны седых волос, небрежно спадающие из-под чёрного платка. Бледный, сморщенный рот. Колкий, пронзающий тебя взгляд. Из-за бельма на глазу он кажется ещё острее.
– Подойди, – говорит старуха.
– Зачем?
– Подойди.
Деваться некуда, делаю шаг вперёд и попадаю в пространство комнаты. Она хоть и большая, но всего одна. Стены коричневые, глиняные, с замазанными швами. Потолок деревянный, с одной единственной лампочкой без люстры. На полу лежит старый грязный ковёр. Пятна въевшиеся, видимо, не выводятся, если их вообще пытались вывести. Вдоль стены справа стоят два массивных кухонных стола, на одном из них – двухкомфорочная электроплита с кастрюлей, в которой кипит вода, на втором – несколько жестяных и стеклянных банок, картонная коробка с ножами и ложками. Над столами висят полки с разной кухонной утварью. Ещё один стол находится у окна. Круглый, накрыт жёлтой клеёнкой; под ножку подсунута сложенная в несколько раз газета. На нём стоят две кружки. Рядом – два стула. Напротив стола – печь. Вся в саже. Она из белого кирпича, немного утоплена в стену. В другом конце комнаты – две кровати, разделённые комодом.
Останавливаюсь в паре метрах от старухи, и то мне кажется, это слишком близко. Не шевелится, всё так же пристально смотрит в глаза. Я молчу. Жду. Не знаю, что сказать, потому что не знаю, какого чёрта здесь делаю.
– Я так и думала, – произносит старуха.
– Что вы думали?
– Как давно он в тебе?
– Кто? – спрашиваю и боюсь услышать ответ.
– Паразит.
Приволакивая левую ногу, старуха приближается ко мне почти вплотную. Хочу сделать шаг назад, но не могу. Стою. А она смотрит. Смотрит в меня. Проникает в голову через двери зрачков.
– Присосался к глазам, – продолжает старуха. – Видит то, что видишь ты, – чувствую неприятное тёплое дыхание из её рта, оно перебивает даже тот запах, которым наполнен дом. – Смотрит на меня и злится. Таня сказала, он ещё и говорит.
– Так я не болен?
– Всё, что причиняет страдание – болезнь. Даже человек может быть болезнью. Сейчас он говорит?
– Нет. Голос становился тише, потом замолк.
– Устал. Исчерпал запас сил, которые сосёт из тебя. Восполняет.
– Да кто это такой?!
– Сущность, не способная родиться в живом теле. Бывают утратившие способность или ещё не обретшие. Но говорить могут лишь те, кто в прошлых жизнях уже был человеком, – старуха отводит взгляд и, шаркая ногами, направляется к столу с жестяными и стеклянными банками. – Проходи дальше.
Послушно иду к центру комнаты, останавливаюсь возле стульев. Не решаюсь сесть. Мне хочется как можно больше обо всём узнать, но я молчу. Жду.
– Говорящий паразит – это и хорошо, и плохо, – старуха высыпает содержимое одной из банок в кастрюлю. – Хорошо – потому что такого легче определить, ты слышишь в голове посторонний голос. Молчунов абсолютное большинство людей не могут выявить в себе до конца жизни.
– Их много? – удивлённо спрашиваю я.
– Больше, чем можешь себе представить. Действия, совершённые под влиянием внезапного импульса. Накопленная раздражённость, выливающая во вспышки гнева. Депрессии без явных причин. Чаще всего это влияние паразита. Он сосёт из человека энергию, за счёт которой продолжает своё существование. А люди всё списывают на черты характера или окружающую среду. Ищут успокоения в обжорстве, алкоголе, наркотиках и прочей дряни. Для многих это заканчивается такой деградацией сущности, что они сами теряют способность перерождаться.
– Вы не сказали, чем плохи говорящие…
– Говорящие тянут больше энергии, негативные эмоции гораздо сильнее. Ты слышишь голос, который воспринимаешь как собственный. Слышишь и не можешь ничего с ним поделать. Считаешь себя хуже, чем есть. Провоцировать, толкать на необдуманные поступки, а потом упрекать – лучший способ запутать человека, заставить усомниться в себе. Человек всё больше теряет контроль над своими действиями и в итоге кончает с собой или убивает других.
– Но мой голос перестал прятаться. Он выдал себя. Зачем?
– Сейчас и узнаем.
Старуха выключает плиту, берёт с полки металлическую кружку, сливает в неё часть содержимого кастрюли. Затем поворачивается ко мне.
– Пей.
– Я не буду пить кипяток.
– Этот отвар не для тебя, болван. Пей то, что рядом с тобой.
Одна из кружек на столе наполнена до краёв тёмной жидкостью. Тонкая полоса света, проходящая между шторами, падает как раз на неё. Бросаю взгляд на старуху. Та неподвижно стоит и смотрит на меня. Что ж, беру кружку и сразу ощущаю тряску в теле, даже рука задрожала. Из глубины накатывает сильный протест всему происходящему. Безмолвный крик заполняет голову.
– Не жди, пей, – говорит старуха.
Пью большими глотками. На вкус ничего отвратительного, обычный травяной настой. Бросаю кружку на пол, рука поддалась внезапному импульсу. Что есть силы, сжимаю кулак и давлю им в поверхность стола. Боль в подмышке помогает сопротивляться.
– Это всё?
– Нет, – старуха достаёт из стола бумажный свёрток и небольшую трубку, такими пользуются любители покурить гашиша. Разворачивает, насыпает в неё какой-то чёрный порошок, хватает спички и подходит ко мне. – Сможешь держать?
– Не знаю, – чувствую напряжение в обеих руках.
– Садись на кровать.
– Что это?
– Сальвия.
– Вы серьёзно?
Не похоже, что она шутит. Откуда у сельской старухи взялся сильнейший природный галлюциноген, который не достать даже через интернет?
– Что для тебя сейчас серьёзней?
Больше не задаю вопросов. Сажусь, беру трубку. Старуха чиркает спичкой. Одна затяжка, ещё одна. Ещё… Трубка выпадает из обмякшей руки…
Большие акульи челюсти сжирают пространство передо мной, делая окружающий мир двумерным. Картинка комнаты налипает на глаза как дешёвые фотообои на плоскую стену. Пытаюсь встать, но вместо этого падаю на спину. Улыбка растягивается на лице как у Чеширского кота. Я сумасбродно смеюсь над нелепостью ситуации, которую теперь абсолютно не могу контролировать. Жмурюсь что есть силы, пытаясь вдавить глазные яблоки внутрь головы, спрятать их от света. И, кажется, на мгновение мне это удаётся…
Я лежу посреди огромной городской площади, выложенной брусчаткой. Камни угловатые, влажные, как после дождя, они холодят затылок, спину и ноги. Смотрю в небо на самого себя. Зеркальная поверхность бесконечного голубого полотна выдаёт идеально чистое отражение. Моё отражение. Только моё. Тяну руки вверх, хочу дотронуться, прикоснуться, познать, пока ветра чужеродных сил не покрыли его мелкой рябью. Рядом нет ни одного человека, ни одного живого существа. Но я здесь не один.
Сотни голосов слетаются ко мне со всех сторон. Мужские, женские, детские. Грозные, чарующие, жалобные. Они приближаются, становятся громче. Они совсем рядом. Я могу разобрать слова, я уже понимаю смысл. Они говорят о свободе. Это митинг за отмену тотальной слежки со стороны спецслужб.
Голоса кружат вокруг меня, смешиваясь в хаотичные мазки ярких красок, нанесённых прямо на воздух. Дрожащее разноцветное кольцо радуги становится толще, краски слой за слоем ложатся друг на друга, пожирают собственную красоту. Мир становится мрачным, серым, кольцо начинает сжиматься. Но ещё до того, как оно успевает вплотную ко мне приблизиться, небо срывается и падает, отражение моего лица разбивается о моё лицо.
Я кричу и проваливаюсь в чёрную бездну. Земля разверзлась.
«You can sleep forever, but still you will be tired» (Ты можешь спать вечно, но всё равно устанешь).
Слышу тонкий женский голос, он повсюду. Звучит в каждой точке этой знакомой мне темноты. Я узнаю слова из песни Dido «One step too far». Она написана обо мне.
«You can stay as cold as stone, but still you won't find peace» (Ты можешь быть холоден как камень, но всё равно не найдёшь покоя).
Грустный, отчаянный голос выжигает дыру в груди и тянет из меня силы. Я устал, действительно устал быть не тем, кем являюсь на самом деле.
«With you I feel I'm the meek leading the blind» (С тобой я чувствую себя поводырём слепого).
«With you I feel I'm just spending wasted time» (С тобой я чувствую, что просто теряю время).
Столько лет я безвольно шёл чужой тропой, боясь открыть глаза и увидеть верный путь. Он так близко. Ближе, чем это можно представить.
«I've been waiting» (Я ждала).
И я тоже ждал. Чего-то ждал.
«I've steel waiting» (Я всё ещё жду).
Я устал прятаться от самого себя.
«I've been waiting» (Я ждала).
Я по ошибке искал среди бессмысленных вариантов.
«I've steel waiting» (Я всё ещё жду).
Я иду навстречу.
«But with you» (Но с тобой)
«It's always one ster too far» (Это всегда заходит слишком далеко).
Чем дольше я лечу, тем явней ощущаю, что падаю в глубокий колодец своей души. Где-то там, внизу, у самого дна, находится тонкая грань между нашим миром и миром иным. До неизвестности знакомым. Стоит достигнуть этой грани, и я навсегда покину своё тело. Но я не хочу уходить. Машу руками в надежде за что-нибудь ухватиться: за темноту, за мысли, за тонкий, волнующий женский голос. Круг света, оставшийся далеко вверху, превращается в маленькую белую точку. Насколько же глубока эта бездна? Может быть, бесконечна? Может, человек достигает дна, лишь когда сдаётся?
И тут я замечаю, что со мной падет кто-то ещё. Человеческий силуэт, сотканный из клубов серого дыма. Он не переливается, не играет цветами, да и с чего бы – здесь совсем нет света. Но он светлее окружающей тьмы.
– Ты глуп и ведом! Я приведу тебя!
– Кто ты? – мне становится спокойней, гораздо спокойней. Вижу его и понимаю, что всё-таки я не болен. Падаю в бесконечную тьму с некой сотканной из клубов дыма сущностью, но я не болен.
– Я найду тебя! – продолжает кричать, игнорируя вопрос. – Ты во всём виноват!
– В чём моя вина?
– Я найду тебя! – он озлоблен: на меня, на себя, на весь мир. Это его привычное состояние.
«I've steel waiting” – звучит тонкий женский голос.
– Я буду готов к нашей встрече, – отвечаю и приземляюсь на большую нежную бархатную подушку. Она такая воздушная, будто парю в невесомости. И мне хорошо.
– Я найду тебя…!!!!
Незнакомец с неистовым криком продолжает своё падение. Чувствую, как он отдаляется от меня. Наконец, крик затихает. Медленно растекаюсь по мягкой поверхности и погружаюсь в глубокий сон…
Помню момент, когда мне стало известно о смерти Иры.
Обычный вечер вторника. Половина одиннадцатого. Я и Вован сидели в гараже у Богдана, наблюдая, как тот ковыряется в капоте своей «девятки». Шутили, что он в Катюхе ковыряется меньше, чем в машине. Вован покуривал травку, пару затяжек сделал и Бодя. Мне же после работы не хотелось ничего. Всё надоело, казалось до жути однообразным. Тут к нам примчал запыхавшийся Санёк. Проигнорировав шутку Вована насчёт своего внешнего вида, он произнёс:
– Влад, твоя Ирка… она это… в аварии погибла.
Вован повернулся ко мне, и мы несколько секунд молча смотрели друг другу в глаза.
– Когда? – спросил Богдан.
– Час назад. В районе гаражей на Прудах. Разбилась на тачке вместе со своей этой татарочкой плоской.
– Точно Ирка?
– Задолбал ты! – огрызнулся Санёк. – Конечно, точно. В сумочке лежал паспорт.
По Саньку было видно: он чувствовал себя виноватым, сообщая такую новость. Он странным образом всегда первым узнавал обо всех городских происшествиях и прибежал сюда, считая, что о подобном нужно сообщать не по телефону, а лично. В его глазах я заметил скрываемую ото всех печаль. Саньку давно нравилась Ира. Очень нравилась. Наверное, он даже любил её. Но понятие «девушка друга» и установка «все бабы – твари» вынуждали глушить в себе любые порывы.
Теперь уже все трое уставились на меня. С сочувствием, с обеспокоенностью, в ожидании реакции на случившееся. А я молчал. Опустил глаза в пол и молчал. Я был в недоумении от того, что ничего не чувствую. Да, ссоры. Да, отношения превратились в рутину. Но девушка, с которой я провёл вместе три года, умерла. Исчезла навсегда. А во мне – ничего. В тот момент лишь подумал:
«Я – плохой человек».
Возле «Приёмного покоя» больницы билась в истерике Мария Викторовна. Её двоюродная сестра тоже горько плакала. Антон Викторович и муж сестры, как могли, старались утешить несчастных женщин. Увидев их, я понял, что не хочу выходить из машины Богдана. Но в то же время пришло ощущение горя. Мне стало больно за страдания других людей.
Сейчас, бодрствуя в галлюциногенном сне реальности, мой разум чист как никогда. Ни тело, ни паразит не влияют на понимание себя и прошлого. И сейчас мне ясно, что метания между сожалением о смерти Иры и неспособностью страдать по этому поводу – не эгоизм, не чёрствость, не побег. Причиной всему неосознанное знание, что смерть – не конец существования, не полная аннигиляция, а всего лишь новый этап, качественный переход в промежуточное состояние, после которого… В прочем, каждый однажды всё узнает сам.
И я понимаю, что когда очнусь, ничего помнить не буду. Останется лишь тонкая ниточка ощущений, по которой так же неосознанно поведу себя навстречу поразительным преобразованиям, чтобы снова ощутить кристальную чистоту своего разума и понять, кто я есть и зачем.
Вот. На этом всё. Начинаю обрастать привязанностями и заблуждениями. Я просыпаюсь…
– Да очнись ты уже, пацан! – слышу хриплый старушечий голос. – Очнись, давай!
Шлепок по щеке, ещё шлепок. Лицо становится влажным.
– Хватит тратить моё время, – продолжает голос. – Вставай, кому говорю.
Машу руками, хочу убрать с лица осколки разбитого неба. Верчу головой влево-вправо, широко открываю рот и пытаюсь глубоко вдохнуть, но мешает какая-то мембрана.
– Слишком много в себя вобрал. С сальвией перебарщивать нельзя. Мужики все такие.
Потихоньку начинаю осознавать, где я. Прижимаю ладони ко лбу, веду ими вниз, стягивая с головы мокрое полотенце. Хорошо… Открываю глаза. Деревянный потолок, глиняные стены, морщинистое лицо старухи.
– Какой счёт? – я хотел спросить совсем другое, но забыл, что именно.
– Пока ничья, – со странной ухмылкой отвечает старуха. – Помнишь что-нибудь?
– Зубы… небо…
– Какие зубы?
– А… акульи.
– Понятно, – протягивает мне кружку с тёмной жидкостью. – Давай, приходи в себя.
Выпиваю до дна. Какая же отвратительная гадость, но я не смог оторваться.
– Его звали Хамадиши.
– Кого?
– Твоего паразита.
Словно бы по щелчку, ко мне вернулось ощущение реальности. Приподнимаюсь, свешивая ноги с кровати.
– Хама!
– Что «Хама»? – спрашивает старуха.
– Призрак, что приходил ко мне ночью, азбукой Морзе выстукивал по стене его имя.
– Может быть.
– Хамадиши… – произношу вслух, пытаясь найти в себе хоть какой-то отклик, любые ассоциации. – Что за имя такое?
– Не знаю.
– Похоже на индийское… Что он ещё сказал?
– Он скрытен. Но как я поняла, вы давно связаны.
– В смысле?
– Вы вместе пришли в это тело. Паразит был в тебе с какой-то целью.
– С какой? – я сейчас как следователь на процедуре дознания.
– Тебе виднее.
– Почему вы не узнали? Вы же могли!
– Потому что это ТВОЯ карма! – старуха отворачивается и идёт к плите. Берёт со стола ложку, помешивает варево.
В голове моей белый туман, и я вижу его будто со стороны. Третья затяжка точно лишняя. В груди странное ощущение, незнакомое. Я узнаю окружающий мир, но не узнаю себя. Делаю попытку встать и тут же понимаю, что поднявшись, буду вынужден покинуть дом. Роняю задницу обратно на кровать. Я не хотел сюда идти, а теперь не хочу уходить. Эта старуха знает больше, чем говорит.
– Паразит назвал ещё одно имя, – произносит она, выждав длинную паузу.
– Какое?
– Алуим.
– Алуим? – удивлённо переспрашиваю.
– Знакомо?
– Не знаю.
– Возможно, тебе стоит найти его. И тогда что-то прояснится.
– Где найти? Что Хамадиши сказал о нём?
– На этом всё, – сухо отвечает старуха и указывает в сторону выхода.
– Зачем вы скрываете от меня?
– Ты чем-то недоволен?
– Мне нужно знать…
– А я не хочу попусту тратить время! И не втягивай никого в свои проблемы – за тобой тянутся тёмные нити прошлого.
Она ТАК это сказала, что я на секунду подумал: лучше и вправду ничего не знать.
– Как быть с призраками, которые ко мне приходили?
– Призраки везде, – не оборачиваясь, снова засыпает в кастрюлю какую-то траву. – Думаешь, мы одни здесь? Души бродят повсюду. Кто приходил к тебе, разбирайся сам.
– Но…
– Проваливай! – голос старухи вновь стал сердитым. – Ты здесь потому, что Таня попросила тебе помочь. Она – чистая, светлая сущность. Лишь поэтому я не отказала.
Чувствую, теперь действительно пора проваливать. Поднимаюсь, ставлю кружку на стол и иду к выходу. У самого коридора я останавливаюсь.
– Что вы едите? – вижу лишь травы в банках. Нет ни холодильника, ни засохшей корки хлеба.
– Таких как ты, – хрипло смеётся старуха.
Улыбаюсь и переступаю порог. Медленно шагаю по мрачному коридору, то и дело моргаю, пытаюсь прогнать из головы туман. Ощущение, что половина мозга отключена. Чёрт, я же забыл поблагодарить. Как быть? Возвращаться не хочется. А кричать отсюда глупо.
– Принимается, – доносится хриплый голос.
«Болван ты, Влад».
Лбом упираюсь во входную дверь, толкаю её. Порыв свежего воздуха обдаёт меня, прогоняя запах травяного отвара. Солнечный свет слепит глаза, будто я вечность провёл в темноте. Не пытаюсь обдумывать случившееся, сейчас я на это не способен. Хочу поскорее отсюда уйти. Но сделав пару шагов, вижу Татьяну, сидящую за углом, прислонившись спиной к стене.
– Я думал, ты ушла.
– Ждала, – коротко произносит она. На лице её застыло выражение ошарашенности и испуга.
– Слышала, как я кричал?
– Слышала, – так же коротко отвечает Татьяна. Затем, чуть помедлив, добавляет: – Но это кричал не ты…
