Валерий Горелов
Вразумление красным и комфорт проживания
В это время многие советские учреждения начали оснащаться персональными компьютерами. Они станут неотъемлемым атрибутом офисной жизни. Именно в сторону современной зарубежной оргтехники и было направлено самое пристальное внимание Петра Николаевича, сегодня еще официально стоящего в авангарде борьбы за великие ценности завоевания Октября. Мировая конъюнктура компьютерного рынка для СССР была очень благоприятна. Общее падение цен на эту продукцию вызывало у Пети большую заинтересованность в закупках. Но чтобы завезти сюда этот желанный товар, нужна была валюта. А чтобы ее получить, нужно было что-то вывозить туда. Сильные послабления по внешней торговле были благодатным источником, к которому активно пристраивался Петр Николаевич. Тащили все, что можно было продать. Цены, как правило, на государственную продукцию были ниже рыночных, в той разнице оказывались посреднические услуги, там же была и Петина доля, только одному ему известно, как сформированная.
Темы, вместе с запуганными владельцами валютоемких товаров, предоставляли кураторы, и Петя решал, стоит эта тема того или нет. Темы работали, и все было в наличке. Петр Николаевич тайно копил в заграничном банке, готовясь через подставные фирмы реализовать свой компьютерный проект. Все виделось в бриллиантовом дыму. Деньги, как идея, которой нужно служить, захватывали Петю все туже и туже. К 44 годикам он, наконец, прозрел, как ненавидит эту страну и все, чему служит. В этой стране он уже не хотел жить ни в какой одежде, и только деньги могли сделать его счастливым и свободным, и конечно, в другой стране. Ее он уже выбрал, и даже город, и может быть, улицу. Надо было теперь как можно больше продать, и Петя спешил, видя, как вокруг много таких же мечтателей. Петя регулярно организовывал себе командировочки в сопредельные страны, что было полезно для бизнеса, да и коридор готовил.
Звонил тесть, голос, как из подземелья. Похоже, на Старой площади настроение похоронное после XIX конференции КПСС и последующих пленумов ЦК. А. Громыко ушел на пенсию, а председателем Комитета партийного контроля утвержден Б. Пуго, бывший комсомольский вожак, которого тесть боялся и ненавидел в равной степени. В стране начинали возникать оппозиционные силы, спонтанно и быстро. Началась резкая демократизация внутри страны, активизировались национальные противоречия и начался распад социалистического содружества. Надо было уметь контролировать оппозицию, а лучше – ее возглавить. Красные агенты внедрялись в оппозиционное движение и становились лидерами демократов и символами независимости. Красный политический сыск активно работал и нуждался в деньгах.
***
Я нашел, наверное, то, что должен был. Нашел полунамек у одного из авторов по истории проникновения Московии на земли Дальнего Востока. Я воспылал. Вопрос был явно затертый в советской историографии, до крайности политизированной, но грамотной. Конечно, на консультации всем поделился с уже стареющим и пьющим руководителем. Он все выслушал заинтересованно и с удивлением, назвал коллегой и похвалил, а потом спросил просто: «Ты хочешь получить документ об окончании?» Я кивнул. «Забудь, – сказал он очень убедительно. – А это приключение потом по желанию реализуешь в своей жизни, и сам понимаешь, сколько в этом вопросе работы». Он был прав. Раскапывать в истории то, что закопали, можно было только с разрешения соответствующих органов, а диплом получался. Голова на вынужденных каникулах соскучилась по такой работе.
Уже белые мухи полетели, рука зажила, дело возбудили. Готовили обвинительное заключение. Мой потерпевший привлек весь репрессивный аппарат, который сумел. Написал много писем в инстанции и газету, подведомственную флоту, статью «Преступник должен сидеть в тюрьме». Хорошая следователь с нехорошей фамилией сказала, что я разбудил вулкан. Я понял ее иронию: тому дяде никогда в жизни не говорили, кто он есть на самом деле, и тем более, не били. Вся жизнь его проходила в активе и в авангарде. Присутствующие при случившемся матросики-одуванчики дружно показали, как я напал на командира, и тот отчаянно боролся за секретные документы. Бог им судья, матросикам, их девушки ждут на гражданке, а там, по-другому, дисбат.
Следователь квалифицировала дело по ст. 131 УК РФСР «Оскорбление личности». Потерпевший категорически не соглашался с обвинением, он желал, чтобы на него напали при исполнении служебного долга. Два раза прокурор возвращал ей дело, вроде как находились какие-то новые обстоятельства. Обстоятельств не было. Дружил их прокурор с военным прокурором, пили вместе. А мне было плевать, я их ненавидел, эти красные рожи, но я верил в Бога и любил свою подраненную Родину, которой еще в детстве принес клятву верности. Следователь сказала, что в следующий раз ознакомит меня с делом, прокурор больше не сможет противиться началу судебного разбирательства. Пообещала позвонить по дате судебного заседания, а когда я уходил, она не сдержалась:
– Я допросила того мальчика-матросика без присутствия командиров. На руке его ожог, глубокий и гниющий до сих пор. Он мне ничего пояснить не смог, он плакал. Прости его…
И она улыбнулась улыбкой Мадонны, пытавшейся спасать младенца.
А я давно его простил, счастья ему и смелости. Опять огонь, опять ожоги. Это было уже однажды в моей жизни. Пьеса подходила к концу. Следователь вообще просила закрыть дело за отсутствием доказательств, а прокурор видел судебные перспективы и на статью 131 еле-еле согласился. Она позвонила где-то за неделю до нового, 1989 года. Суд назначили на 14 часов, через день. Такие статьи давно в судебных постановлениях не фигурировали, суд-то у нас советский, как и кто мог оскорбить личность, да еще какую. Следователь позвонила еще раз, с очень странным разговором. От себя внести на такой-то счет 100 рублей и уже с квитанцией прийти на заседание.
В суде узкий коридор, у стены люди в черных шинелях, и я в кожаной куртке, а судья – в средневековой мантии, над головой герб деревянный. Кабинет маленький, окно зарешечено, холодно. Судья всех выслушал и выгнал в коридор. Приговор был суровым, но видимо, справедливым, а у Левиафана, похоже, сахарный диабет: он все время лакал воду и икал, пытался стыдить судью, но уж больно неудачно у него получилось. Опять всех выгнали. На двери судьи была фамилия «Нехорошев», а в коридоре стояла Нехорошева опять со своей неследовательской улыбкой. Спросила: «Принес квитанцию?» Я отдал. Она: «К вечеру заберу постановление суда и вместе с проплатой отнесу в финотдел суда». А напоследок сказала: «Он мне тоже не нравится».
Так я стал дважды судимым, потом дома долго размышлял, как бы увидеться с тем следователем, отблагодарить. Пока размышлял, она с женихом улетела, далеко и навсегда. Занавес дали, пьеса кончилась, Левиафан был очень грустен. И остался, только не на помостках, но прислонясь к дверному косяку. Улыбка у нее была, как у Галочки из детства моего… Домой хочу, к маме…
***
Петя стал прилично выпивать, любил водочку хорошую, под грибочки с брюшками из красной рыбки. Компании сильно не искал, бывало, и один себе наливал в обед в кабинете. Водочка бодрила, расцветало красноречие и убедительность. И толстеть начал, в ширину раздвинулся, и в толщину округлился. В кого бы это? А в кого было, только для Пети тайна его рождения так и останется тайной. Не было папы героя-фронтовика Николая, и мама его не сбежала, как потаскуха. Мамой его и была та женщина, которую он знал, как свою тетку, с которой жил и которую всегда презирал. Николай был легендой, придуманной чекистом Шпильманом, который в октябре 1937 года на глазах шестнадцатилетней девочки застрелил ее отца, Петиного дедушку. Потом целый день пил, бил и насиловал эту девочку в своем кабинете. Шпильман был толстый, и от него всего воняло мерзко, мочой кошачьей. Раньше он был начальником местных пересыльных лагерей и занимался массовыми захоронениями казненных и умерших. За садистское рвение был награжден и убран в следствие НКВД. По своей прихоти принуждал эту девочку ездить к нему, потом родился мальчик. Но бить ее он меньше не стал, потом помер. А потом и она, забитая, замученная, с ненавистью ко всему миру и собственному ребенку. Шпильман (играющий человек) утащил ее за собой. Палач и жертва. Где красное, там и черное.
Что будет с комсомолом, Петру Николаевичу стало окончательно понятно в этом году. Коммунистический союз молодежи Литвы объявил о своей самостоятельности. А у Петра Николаевича его «комсомольская» экономика работала, и он сам оформлялся как представитель бизнес-класса. Интереса уже не было ни к идеологии марксизма- ленинизма, ни к демократическому социализму. Интерес был к деньгам в форме валюты. Петр работал над задачей создания своего кооперативного банка. Банк был нужен для решения собственных текущих вопросов, для получения прибыли путем прокрутки и отмывания денег. Банк, выполнив свою миссию, должен был исчезнуть вместе с Петром Николаевичем. Схема компьютерной аферы помалу оформлялась. На десять миллионов он собирался привезти компьютеров и реализовать. Потом набрать еще сто миллионов в счет предоплаты в свой банк – и пропасть. План был прост, в условиях почти отсутствующего банковского законодательства практически не наступала ответственность. Как политически активный субъект, своим кураторам Петя был неинтересен, были другие, а вдруг открывшиеся у того способности к наглому делячеству им были очень даже по нраву. Только Пете виделось, что его тут недооценивают, и он полагал плюнуть на них, издалека, но смачно.
Вот уже наступил новый, 1989 год. Костюм синий праздничный уже не натянешь, коротка кольчужка. Петя поздравил комсомол – и с глаз куда-нибудь, с бумажкой цифрами, с водкой и изжогой, а потом пару шлюх по праздничным расценкам. Все свои праздники Петя намерил в другой стране, в других каких-то компаниях, где будет водка, но не будет изжоги, где будут шлюхи, но не такие жадные и воровитые. А что еще надо, чтобы встретить старость?
В конце года под эгидой ЦК ВЛКСМ создается «Коммерческий инвестиционный банк научно-технического прогресса» – будущий банк «Менотэп», один из основателей которого и председателем правления был Михаил Ходорковский, бывший заместитель секретаря комитета ВЛКСМ Московского химико-технологического института. Следующую лицензию от Госбанка за номером 42 получил «Молодежный коммерческий банк» с контрольным пакетом акций у ЦК ВЛКСМ. «Комсомол явно поменял свои идеалы», – отметил лауреат премии Ленинского комсомола Борис Березовский.
***
1619 – 400 лет – 2019
После десяти лет каторги, по ходатайству «Общества по изучению Амурского края» в конце 1898 года приамурский генерал-губернатор разрешил перевод Б. Пилсудского во Владивосток для работы в музее общества, где он и трудился до конца ссылки. По договоренности с Маргаритовым, они решили не писать и не обсуждать историю Креста и его явления Цесаревичу Николаю, оставив то царской семье и их мнениям, доселе неизвестным. Пилсудский вернулся в Польшу в 1905 году, переехал в Швейцарию, а в конце 1917 года – в Париж, где, по свидетельству современников, весной 1918 года на берегу реки Сена в 51 год покончил с собой.
В 1935 году скончался брат Бронислава, Юзеф Пилсудский. Гитлер по этому поводу объявил в рейхе всенародный траур. Мало того, Гитлер приказал организовать в Бременском кафедральном соборе мессу у символического гроба Пилсудского. После отпевания у пустого гроба, фашистский караул отдал гробу военные почести. Это был последний раз, когда Гитлер присутствовал при богослужении. Когда в 1939 году немцы заняли Краков, где была могила Пилсудского, при ней первым делом был выставлен почетный караул.
По всей видимости, Бронислав в устной беседе все же поделился со своим братом Йозефом о своей причастности к вновь обретенной христианской святыне. Это стало понятно из нескольких предложений о миссии брата Пилсудского в стране дикарей, сказанных Г. Гиммлером на собрании германских мистиков в 1940 году. Сам Б. Пилсудский, скорее всего, Крест не видел, но мог его описать по письму Г. Зотова. В фашистской Германии был нескрываемый интерес к Кресту с Елеонской горы. Во второй половине 30-ых годов спецслужбы рейха планировали мероприятие по его изъятию с советской территории. Осенью 1936 года Япония вступает в военно-политический блок с Германией, и начинается активизация агрессивных действий на приграничных территориях СССР. Первым актом в операции была постановка и разъяснение задач по примерным координатам нахождения объекта. Задачи были поставлены по японским дипломатическим каналам резиденту Адлера. Для работы по поиску Креста были привлечены белоэмигранты, члены отряда Асана-15, которые к концу 1937 года прошли подготовку на территории Манчжурии. Их проникновение на советскую территорию планировалось на плечах войск, что должны были вторгнуться в СССР в районе озера Хасан летом 1938 года. Есть косвенные свидетельства, что отношение к разработке этой операции имел также лидер партии русских фашистов К. Радзаевский. После проникновения на советскую территорию отряд Асана-15 должен был заняться активным розыском и вывозом Креста на территорию Манчжурии, но война на о. Хасан для Японии протекала вовсе не по благоприятному сценарию. Тогда попытка группового проникновения была предпринята в районе Гродского погранотряда, которое закончилось убитыми и спешным отступлением. Еще больше обстановка осложнилась после бегства в Манчжурию начальника управления НКВД по Дальнему Востоку Ляшко. Границу закрыли буквально на замок, трясли все структуры, пограничников и НКВД.
С осени 1939 года началась большая война, а в1941 году она пришла в СССР. Тема поиска Креста затаилась в ожидании благоприятных условий, то есть вторжения Японии в СССР, чего не случилось.
Извещенный о прибытии к нему группы со спецзаданием, садист и предатель Шпильман ждал ее до самой своей смерти. Он не знал, зачем они прибудут, и уж точно не представлял, что сам находится так близко от объекта их интереса. Отнесли его в красном гробу на сельское кладбище, упокоился под красной фанерной звездой орденоносец. А Крест смотрел на восток и телом своим защищал свой народ от иноплеменных, и не было им ни побед, ни удач.
***
Январь 1989 года. Опубликовано постановление ЦК КПСС «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30-40-х и начала 50-х годов». 15-18 мая советский лидер Горбачев посетил Китай (первый визит советского руководителя в Китай с 60-х годов), а в первых числах июня в Пекине на площади Тяньаньмэнь тысячи студентов расстреляли и подавили танками, а потом еще и убивали согласно судебным решениям. Красный зверь был бодр и силен. Но опять же, был человек на пути этого зверя – молодой человек, вставший на пути танковой колонны и сумевший сдержать ее на целых полчаса. Этот снимок тогда облетел весь мир.
В город с японских портовых помоек потекла река подержанных автомобилей. Наши порты стали одеваться в красочное убранство авточудес разных цветов и оттенков. У серых подъездов хрущевок заблестели соцветиями разные марки и модели самого передового в мире автопрома. В город потекли покупатели, а с ними и деньги. Много денег стало попадать таможенникам и авторегистраторам разных мастей и рангов. Шкура города набухла и пришла в движение. Паутина из авто и сопряженных с ними товаров, б/у бытовая техника и всего того, что там было ненужного, но еще технологически живого, налипало на глаза, и создавалось впечатление о приходе той жизни, которую видели только в кино. Я поменял свой хмурый «Жигуль» на черный рогатый «Краун». Диплом был написан и одобрен, печатали его поздними вечерними часами с красивой грудастой секретаршей «Народного контроля». Прямо в служебных помещениях на всем казенном. Особо прекрасно получалось в конце страниц выделять сноски на работы классиков марксизма-ленинизма. И после активного дипломописания ехали в ресторан, где старая уже морячка-повариха великолепно готовила трепанг. Скоблянка была всегда горячая, как этот город из камней и бескозырок, где к ночи всегда начинался прилив.
25 июля 1989 года, вторник. Утро хмурое, обещают дожди, сегодня у меня день защиты диплома по полному курсу университета, а я какой-то спокойный и вообще-то равнодушный. Надеюсь, что сегодня из всех защищающихся заочников я не буду самый старый. А заочники по этой специальности – это как правило, или уже ответственные работники, или стремящиеся к ответственности. Приехал пораньше, зашел в ту же дверь, в которую заходил когда-то с надеждой, что мне тут раскроют тайны бытия. Коридоры пустые, у студентов летние каникулы. Аудитория прежняя, на стенах те же призывы. Все еще жива подборка членов Политбюро в холле, правда, не обновленная. Я не был ни ответственным работником, ни стремящимся, и вообще в анкете записал, что «без определенного рода занятий», то есть тунеядец (сложное слово церковнославянского происхождения, аналогично устроено исконное существительное дармоед). Но газеты-то уже писали о работе над текстами закона «О занятости населения», то есть государство готовилось признать безработицу. А газеты-то здесь читали, это всегда было первым руководством – как думать и как говорить сегодня. Вообще, мне думается, что анкеты в экзаменационной комиссии и были главным посылом, нужен соискателю диплом или нет. Да я и еще на заочном оказался не по причине ухода в декретный отпуск.
У кафедры человек пять народу – четыре женщины и мужчина с галстуком председателя месткома. Все расположились на стульях вдоль стен с пачкой учебников и конспектов на коленях. Обстановка крайне возбужденная. Комиссия знакомилась с дипломами и анкетами. Заглянул в щель – пять человек, на манеже рулят все те же: два кафедральных профессора из «правильных», один доцент, не очень «правильный», это знакомые лица. И двое неизвестных мужчин с хмурыми лицами. Председатель, конечно, бессменная завкафедрой СССР, в красном в обтяжку платье, которое на ее субтильной фигуре выглядело полуразвернутым флагом. Прихромал мой руководитель, с тем же разговором: быть сдержанным и не поддаваться на провокации. Любил он эти сталинские призывы, видно, в силу профессии, а может, знал что-то. Первая дама пошла, минут через пятнадцать она вдруг выскочила, уже растрепанная и громким шепотом начала выспрашивать, как называется работа Ленина о Колчаке. Я подсказал, что работа называлась «Письма Ленина к адмиралу Колчаку». После моей подсказки она моментально исчезла за дверью, а моего доцента перекосило: «Я же просил не провоцировать!»
Меня вызвали третьим. Ни к диплому, ни к моей персоне я не почувствовал интереса. Два дежурных вопроса по тексту, одно дежурное замечание по списку литературы – и я в коридоре. Доцент сказал, что можно уходить, дело сделано, а оценка будет только завтра. И оценка будет не как мне, а как ему, руководителю. У них там свои кафедральные зачеты нужности науке. И мы с доцентом похромали. Он с радостью отказался пойти куда-нибудь отметить в пользу поездки к себе домой с шестью бутылками армянского коньяка, что я в багажник себе заранее нагрузил. И хорошо, я сегодня обещал человеку из «Народного контроля» устроить вечеринку, как-то мне там уютнее будет отмечать. Дождь усиливался, это был циклон «Джуди», и кто мог знать, что будет затоплено 120 тысяч гектаров земли, снесено 2678 мостов, утонет 75 тысяч голов рогатого скота и погибнет 15 человек. Стихия в тот день только разворачивалась.
***
Традиционно комсомол в лице его лидера в регионе принимал самое активное участие в посиделках с проверяющими высокого ранга из столицы. Обычно это флотский бассейн с термами и трест ресторанов и кафе со всем остальным. Петя умно извернулся и приехал позже, но быстро как-то напился и неожиданно оказался во внимании одного из замов Госплана – большой, толстой, с очень грубым голосом, женщины. Она попросила Петю быть рядом и оказывать ей знаки внимания. Далее не прошло и часа, как он оказался с ней, полуголый, в каком-то здоровенном корыте с теплой водой, воняющей прелыми листьями. Она шарилась у Пети в трусах и хохотала, как филин в горах. Госплан – это верный путь в ЦК. Хоть Петю с некоторых пор уже не волновала карьера, но свои холопские роли требовалось исполнять до конца. Оставшуюся ночь в гостинице она с садистским восторгом принуждала Петю с его изжогой угощаться своими жирными прелестями, а к утру захотела юного, и ей привезли какого-то длинного курсанта из караула.
Петя утих под громкое чавканье, а очнувшись, долго слушал, как его дама лаяла по телефону на своего мужа – союзного министра. Потом она гремела в ванной, вышла оттуда огромная и голая, пнула Петю волосатой ногой и со словами: «Давай, а то съем», – кинулась на него. Дама искала любви. Это тебе не девочки на комсомольских тусовках, секретари первичек, которые по очереди без трусов ночью ныряли в койку. Это высший уровень привилегий и радости. Радость повезли в сопровождении мигалок на завтрак. А Петр Николаевич, с изжогой и тошнотой, не влезает опухшими ногами в ботинки.
Водитель довез Петра Николаевича до дома, помог подняться, надо было приводить себя в порядок. Петя разделся, пытаясь сесть на унитаз, выблевал. Со здоровьем что-то не ладилось. Надо было похмелиться, лучше всего было ехать к начальнику порта – хитрому казнокраду и партнеру по кооперативным делам. Там с утра всегда накрыто, сауна и массаж в четыре руки. У Пети были свои питейные привязанности, меньше всего он любил пить на официальных приемах, с официальной посуды и речами. Петины наклонности были пролетарские: в кочегарке, на ящике, застеленном газетой, вокруг глаза подобострастные и уши, в которые можно было срать сколько угодно. Главное в таком деле – это аудитория, а сервис после третьей рюмки перестаешь замечать. Ему очень хотелось быть среди них авторитетным, иногда получалось, это было из детства, в котором он был доносчиком и чмом.
Петя не стал звонить в порт, еще раз поблевал, порезал яблоко ровно на четыре части, налил и выпил с малым перерывом четыре рюмки водки, закусив последовательно яблочными дольками, и упал на диван на отсып. Снилось нечто волосатое, с хвостом, прикрытое генеральским мундиром. Это нечто сидело, скрестив ноги с раздвоенными копытами, и томным женским голосом пело, аккомпанируя себе на гитаре. Вот только слов не разобрать, музыка расслабляла, плавно переходя в какой-то звон, пока не оформилась в телефонный звонок. Петя вынырнул из небытия, звонил один из его коммерческих проектов и радостно сообщил, что ловушки сняли, ведра на огне. Высылать машину? Петя ответил утвердительно.
Тот проект был жирный, кураторы были довольны. В черте города большая территория за бетонным забором – взвод матросов, один маленький катерок, один капитан третьего ранга и один мичман. Это охрана и обслуживание огромного резервного пирса, в который заходил рабочий железнодорожный тупик. Петя за три месяца поставил туда под разгрузку четыре громадных парохода с «чокопаем» и лапшой и отправил груз в Сибирь. Их катерок каждый день ходил трясти ловушки под креветку и крабов, потом часть их варили, часть мичман реализовывал. Матросы были рыбачками, а с Петиной помощью – и грузчиками. Капитан был похотливый и курносый, он после третьей рюмки мог говорить только о бабах. А мичман – вертлявый, цыганской наружности.
Два дня назад Петя рассчитался с капитаном за последний пароход. У того при виде денег откровенно тряслись руки, а на Петино напоминание, что надо всем заплатить за работу, капитан хлюпал носом и начинал топтаться, как конь. Пропить деньги он стремился быстро и со вкусом, мотаясь по городу в поисках какого-нибудь эксклюзивного питья. А матросам он денег не давал, присваивая значки «за классность» и обещая отпуска, которые всегда отменял по причине нарушения воинских уставов. Начальство у капитана было стратегическое, а значит, далекое, а если далекое, то и совсем не было. У него сейчас Петр Николаевич был начальником. В присланном «УАЗике» воняло по-военному. КПП, матрос с кинжалом, два ведра кипят на кирпичах, мичман в майке и капитан за столом, заставленном бутылками с гадливо-яркими этикетками. Петя знал, что так будет, и потому привез свои две «Столичные». Здоровенный алюминиевый таз с горой красных с икрой креветок «для зарядки батареек», как говорит капитан. И на старые дрожжи все сладко.
Потом Петя приходит в себя дважды: первый раз в «УАЗике», второй в каком-то гадюшнике, где капитан хрюкался со шлюхой, а его опять тянуло блевать. Что-то со здоровьем. Но Петя был хитер, он точно знал, где и когда он будет лечиться и оздоравливаться.
***
За диплом поставили пятерку. Голос доцента-руководителя был бодрый и звонкий, коньяк, похоже, еще не кончился. В год, когда я был выгнан из студентов высшей школы и общежития, жизнь поставила передо мной вопрос проживания. У моих друзей, а теперь и у меня, был друг-дружок морской, такой же активный и хулиганистый. Служил тут, на флоте и остался морячить. Как-то внедрился в жилищную контору и вымутил себе комнату с подселением, а тут решил вернуться в свой Томск насовсем, Родина позвала. Служебную комнату продать было невозможно, и туда заселился я, предварительно записавшись работником в ЖЭО.
Комната была в двухэтажном бараке послевоенной постройки, таких бараков стояло три в строчку, во дворе располагалась вторая строчка – сараев, самых настоящих, дощатых, покосившихся, покрытых толем, со здоровенными, висячими замками. Архитектура из детства. Все это великолепие стояло в очень обжитом районе города, в метрах от самой оживленной улицы города. Второй этаж, дверь, маленький коридорчик с такой же крохотной кухней, справа две раздельных комнаты: соседская маленькая и моя побольше. Вот с такого жилища я начал осваивать квадратные метры в городе восточного влияния Союза.
Сосед работал электриком в автобусном парке, похоже, был хорошим мастером. Дергали его и в выходные, и в проходные. Даже ночами бывало, нависали тучи красных «Икарусов» у сараев. Сосед матерился, но выходил и ковырялся в их электрических кишках. Жена его, улыбчивая, с фигурой подростка, работала тоже в автобусном парке, вроде, диспетчером. Но чудом каким-то была их девочка, имя ее было Маргарита. В год моего заселения ей было 11 лет, она была тоненькой, как Дюймовочка, с огромными синими глазами, с вьющимся рыжим золотом волосом, всегда в прическе, с заколкой. Чаще всего я с ней встречался в общем коридоре, в котором зимой было холодно, а летом у нее стоял там столик, за которым она всегда что-то учила и раскрашивала. Мама в смену работала, папа храпел в комнатке, а этот ангел сидел в коридоре, что-то сам себе пел и рисовал маленькими огрызками карандашей.
Наш первый визит в Японию – и по возвращению все набирали подарки. Мне набирать было по сути некому, и я этой девочке купил яркие раскраски, карандаши и фломастеры. Когда я выкладывал это на ее обшарпанный столик, глаза у нее были такие, что воскресили бы меня, даже если бы я умер. Долго она не трогала подарок, он лежал стопочкой на столике, сказала, что боится, что все быстро кончится. Я пребывал рядом с этим чудом и соприкасался с ним пять лет, пока жил по этому адресу. Если приходил, то всегда поздно, с очередной девкой с ресторанной тусовки, наряженной и раскрашенной. А она сидела на стульчике, а на столике всегда лежал пирожок или конфетка – угощение для меня. Мы с барышней в вожделении прятались за шкафом, в своей комнате, но если я понимал, что ребенку негде было спать, то я укладывал ее у себя на кресле, прикрыв своим свитером, благо был шкаф и делил комнату пополам. Позже, я просто отдавал ей ключи, так как неделями жил в других местах. Так она и росла. А когда съезжал на другие метры, ей уже было 16 лет. Я использовал все возможности, чтобы та комната осталась этой семье. Получилось. И я съехал на хорошую квартиру, с хорошим горшком и горячей водой, и как-то забыл того ангела в худеньком девичьем теле.
Но она сама нашла меня. У подъезда под зонтиком стояла Маргарита, такая же худенькая, но уже восемнадцатилетняя. Под зонтиком еще был паренек, под стать ей, в очках и с челкой. Она взяла меня за руку, и обратилась как всегда на «ты» и по имени, тем же самым голосом:
– Мы не знали, что тебя дождемся. А это Гена, мы с ним в школе вместе ходили. Он жил в соседнем подъезде с бабушкой, бабушка умерла, а мы вот с Геной решили пожениться, пришли тебя на свадьбу пригласить. Я очень-очень хочу, чтобы ты пришел.
Я пообещал и не пришел, и даже не помню почему. Видно, просто забыл и лишь через год узнал, что было дальше. Через неделю после своей крохотной свадьбы Маргарита погибнет. Пьяная компания во дворе попрет на Гену, она кинется защищать мужа, и красное лагерное животное, что рядилось во все повязки, воткнет ей заточку в сердце. Пройдет немного времени, и эту тварь задавят удавкой на пересылке в Тайшете. А у меня на всю оставшуюся жизнь сохранится уверенность, что ангелы живут на земле и всегда рядом с нами, грешниками.
***
ЦК КПСС проголосовал за отмену шестой статьи Конституции СССР «О руководящей роли КПСС», а 10 апреля в Москве начал работу XXI съезд ВЛКСМ. В это время, когда в народном хозяйстве, в целом, свободное предпринимательство и рыночные отношения только зарождались, в комсомоле и под его защитой они были свершившимся фактом. В Москве Петру было скучно. Весь этот политически – идеологический стриптиз упирался в то, что за спиной так называемой «демократической» оппозиции стояли мощные политические силы, которые, не считаясь с затратами, вели дело к разрушению Союза. Надо было обсуждать вопросы по судьбе комсомольской собственности. А тут пытались реорганизовать, реанимировать, извивающуюся в судорогах буденовку с красной звездой под песню «Не расстанусь с комсомолом». По всему было видно, что будет готовиться Чрезвычайный съезд, в котором Петр Николаевич видел себя полноправным участником. Петя надеялся, что правопреемниками собственности комсомола на местах и станут местные организации.
Тесть хворал, дряхлел вместе с партией. Жена Наташенька тоже была в Москве, и они, чисто по-семейному, навестили папу в его квартирке на Кутузовском. Этот коршун, если уже не мог парить в поисках очередной жертвы, то в свои 73 года еще был при очень хорошей памяти и ясно работающей голове. Все еще при должности на Старой площади, с окладом и привилегиями, а также обслуживался в четвертом управлении Минздрава СССР. А в окружении партийных вождей он по своему возрасту был еще мальчишка. Его мало что интересовало: ни люди в регионе, ни события, там происходящие, ни, тем более, их с Натальей семейная жизнь. Доча все порывалась убежать, она – в суете: завтра, 18 апреля, день рождения у Галины Леонидовны. Она все в той же тусовке проводила время, но на сегодняшний день это уже никого не интересовало. Тестя что-то беспокоило, что-то про него знали, в июле Пуго назначили председателем Контрольной комиссии (КРК) при ЦК КПСС. Пуго был на двадцать лет моложе тестя, и что мог знать про него этот в прошлом комсомольский работник? Но Петя додумывал, что тайна крылась еще в тех годах, когда папа Пуго, Карл Янович, красный «латышский стрелок», работал в Москве в НКВД. А разрешилось все по такому сценарию, в конце лета тестя вызвали в WRR. Вернувшись домой, он вызвал врача, а в ночь умер. Страшнее закончил свой земной путь 22 августа 1991 года член ГК ЧП Б. К. Пуго: он вроде как застрелился, предварительно убив жену.