Валерий Горелов
Вразумление красным и комфорт проживания
Ее папа был депутатом Заксобрания и вообще медийной фигурой. Он с завидной регулярностью с экрана телевизора учил и подсказывал нам, как жить правильно, как формировать отношения в семье и составлять свой бюджет, чтобы на все хватало. Он был из пароходского начальства, бывший партийный секретарь, а сейчас телевизионный гуру.
В машине у девочки началась истерика, я зарулил (благо, карман был придорожный). Минут пять ждал, а потом предложил ей или поделиться проблемой и успокоиться, или я поеду. Она дрожала и в дрожи начала рассказывать свою историю. Воистину, то, что преподносит жизнь, ни один романист не придумает. Она, оказывается, замужем. Прошлой осенью познакомилась через папу с курсантом-старшекурсником из военного училища. Они полюбили друг друга и быстро поженились. Папе ее жених тоже понравился, все было прекрасно, но лишь до сегодняшнего утра. Молодой муж был иногородний, а у ее родителей большая квартира, и они пока жили у них. Утром она, поцеловав любимого, как обычно, убежала на учебу, но так случилось, что пришлось через час вернуться – забыла зачетку. Тут хочется сделать паузу. Я был готов услышать все, что угодно, только не то, что услышал. Она тихо зашла с уверенностью, что в квартире никого нет, и вдруг из спальни проявились какие-то стуки. Приоткрыла дверь и увидела любимого, стоящего на коленях. Он был в чулочках, поясе с пажиками и в красных шпильках, а папа активничал сзади.
Она тихо вышла из квартиры и, не помня как, оказалась на той самой остановке. Какова же мораль у этих красных дьяволов, чтобы привести в дом своего пидораса в качестве мужа своей единственной дочери и будущего отца своих внуков? И еще напрашивается один вопрос, а если бы они ее увидели, она ушла бы живая?
Я ее довез до института, и она, семеня тоненькими ножками, побрела, не зная куда. Я о том вспомнил, потому что вчера мы приехали в одну из многих в городе шашлычек, грызлись с кавказцами. Это тоже было утром. Я ее увидел растрепанную и грязную в компании неопрятного дядьки, они курили что-то очень гадко-вонючее. Стол был пуст, если не считать наполовину пустую бутылку местной мерзкой водки и бумажной тарелки с обгрызенными ломтями хлеба. В этот раз она меня не узнала. За прошедшие полгода от нее, будущего врача-терапевта, ничего не осталось, это был только выхлоп от той смеющейся, полной жизни девочки. А папа ее продолжал выступать на теледебатах и набирать очки на новых выборах во власть. А мне хотелось помочь ему сдохнуть. Урок один – когда встретишь грязного и бездомного, знай, что он вовсе не обязательно стал таким из-за собственной лени и бесхарактерности. Проявите милосердие, и будут к вам милосердны.
***
Водка кончилась. Гога с Магогой засобирались как бы за червями, но в ожидании: может, дадут денег с предложением еще водочки в сельмаге прихватить к червям. Но бабы спать легли, а мужики, случайно с утра выловив карася, прямо прилипли к своим закидушкам. Братья расшаркались и побрели уже подпитые.
Солнышко пригревало, и все было чудно. Грести в сторону дома вообще нужды не было. Докатились до села. Еще в горку, и там дом – приют для всех страждущих. В нем жила женщина возраста неопределенного. Муж ее или кто давным-давно сидел. Она звалась заумным длинным именем Стриптизерша. Вроде, городской когда-то была. Принимала в гости всех, но с бутылкой. Уже от калитки братья увидели здоровенный замок на двери. Во дворе украсть было нечего, и они двинулись дальше. Но одна голова хороша, а двухголовым еще лучше. Они вдруг вспомнили, что в деревне похороны. В самом центре умер одинокий дедушка, о котором в деревне никто ничего не знал, но в городе у него точно были родственники, а это значит, что будут поминки. Но чтобы попасть на поминки, надо хотя бы за два часа быть на кладбище и делать вид участия в копке и общей суете. Иногда прямо там наливают. План созрел, и они двинулись в обход сопки на погост, утолять страсти.
А их папа в то время тщательно выбривал подбородок. Лезвие «Балтика» плохо работало, но он был фанатом именно этой марки. Освежившись одеколоном «Гвардия» и расчесав шевелюру, он был готов к любым испытаниям и возможным приключениям. Костя, хоть и был сторонником шестидневной рабочей недели, как во времена первых пятилеток, однако в субботу не чурался маленьких шалостей. Сегодня со своей женщиной, которую он ласково звал Метелица, они собираются в гости. Она хоть и старше его, но близка по понятиям. Она твердо была уверена, что раньше все было лучше, и очень вкусно готовила вареники с капустой. Они были знакомы не так давно, и Костя иногда даже доверительно спал с ней в одной постели. Она была старым аптечным работником и несмотря на внушительные объемы ловко двигалась между полками с бутылками и коробками. Собрались к ее подруге. Со слов Метелицы, та жила на широкую ногу, торговала китайскими тряпками и тканями, что Косте было прямо очень интересно.
Константин Петрович сидел в своих желтых «Жигулях», а Метелица отоваривалась в супермаркете, притащила два черных мешка. Застолье протекало негромко, но сытно, дамы умели аппетитно преподнести. Подруга размерами и возрастом была очень схожа с Метелицей, а ее поклонник, районный цветочный аферист, весь вечер уверял Костю, что много знает о коррупционных схемах администрации и депутатов и готов выйти на баррикады. А еще, проглотив полстакана, он попросил «маузер» и упал на диван, утащив за собой тарелку с холодным. А Костя никогда не пил, он только тосты говорил, порой так разворачивал, что не оставалось ни одного умного слова, чтобы закруглиться. Подруга пообещала помочь с кумачом и даже посодействовать организовать серп и молот на нем. Косте было приятно: люди явно были настроены встретить великий праздник великой революции с большой гражданской радостью.
На обратном пути их остановила дорожная полиция, долго принюхивалась, так как от пьяной вдрызг Метелицы воняло на всю округу. Пока проверяли документы, Костя молчал. Как только вернули, начал воспитывать милицейский наряд за неопрятный внешний вид, за неверность традициям советской милиции, за негативный имидж их организации среди народных масс. Он их одергивал, не давая возражать. Наряд был неместный, местные его давно уже не останавливали, там он снискал себе авторитет гражданина. Метелица захрапела в машине, Костя закатывал ее в квартиру вручную, кряхтел, но пер «золото аптечное».
***
В каждом доме, где есть большой холодильник, в самых дальних углах морозилки найдутся смерзшиеся в черных мешках не то локти, не то колени не то дикого, не то домашнего зверя. Уже не вспомнить, как они туда попали, но день приходит, когда их надо куда-то девать, освобождая место для новых подобных закладок.
Свои кости я решил отправить собакам, что ночами охраняли ту самую базу, которую менты не смогли отобрать. Там сейчас рулил мой приятель, и было там много чего: и ремонт авто, и продажа запчастей, и сбор металлолома, и даже парикмахерская. А с утра сегодня пришла весточка, что азиаты, что там трудились, предлагают из продукта приготовить замечательную шурпу, а уж кости потом отдать собакам.
Меня приглашали на обед. Такие обеды для меня всегда были сомнительными, но в этот раз я поехал. И выбор оказался верным – в тот день я узнал много очень неожиданного в трактовке отечественной истории. Приятель мой, человек добрый, инородцев хвалил за трудолюбие и дисциплину, уважал их обряды и разрешал в закутке плов готовить. В условиях города выходцы из Средней Азии, ехавшие за лучшей жизнью, устраивались, кто как умел. Так, когда-то общая родина, куда их силой загнали, в которой они вместе со всеми голодали и за которую воевали, вдруг стала совсем чужой, враждебной землей. А на своей родине переодевшиеся враз коммунистические лидеры стали феодалами, а они лишь батраками-декханами.
В мою маленькую городскую квартирку раз в неделю приходила уборщица еще молодого возраста, приятной внешности. Она с утра до вечера таскала какие-то ящики на рынке, мыла полы и там, и там – всегда при деле. Недели две я был в отъезде. Вернулся – в квартире не убрано, хотя деньги я оставлял. В первый раз такое. Звоню, ответила дочка-подросток и минут через десять уже прибежала убираться, а на мой вопрос, почему грязно, поведала, как они тут устроились и проживают. Впечатляющий рассказ.
Снимали они маленькую комнатушку. Папа, оказывается, не работал – боялся скинхедов. Этого папу я мельком раз видел, внешность у него мультяшного злодея: маленького роста, без шеи, но, похоже, с претензиями падишаха. Папа не работал, но, со слов девочки, целый день занимался тем, что вырезал из старой простыни квадратики. Я смотрел на эту девочку и с учетом того, что когда-то изучал и формальную, и математическую логику, пытался понять, для чего квадратики. Она же и разъяснила: когда вечером мама приходила с работы, то сразу отдавала заработанные денежки папе. Бумажки он разглаживал утюгом, а железные заворачивал в эти квадратики, завязывал ниточкой и прятал в шкафчик под ключ. А если она приносила денежек мало, папа бил ее кулаком прямо между бровей. Потом она сильно болела, и глаза у нее были сначала синие, а потом желтые. Вот и сейчас вот так.
Логика не работала: зачем, если так нужны деньги, надо из работающего делать неработающего. Только, наверное, потребность бить и повелевать сильнее жажды денежных колбасок в шкафчике. Или это все вместе: унижать и обогащаться? Девочка лет одиннадцати, наверное. Спрашиваю: почему ты не в школе? Ответ тоже буйно порадовал. Отец сказал, что ей не надо учиться, когда ей будет тринадцать, ее увезут и выдадут замуж. То ли девочка напридумывала, то ли я с дороги был сильно впечатлительный, но вот такой пересказ.
***
Братья катились весело, играючи до кладбища, убили двух гадюк, поймали фазана-подранка, разбили ему голову и бросили в тачку. В деревне даже полстакана за фазана не нальют. Они его бабке на суп отнесут и пожрут вкусно.
Подгребли к кладбищу. Свежей могилы не видно, людей тоже. В траве по пояс стоят два креста, старых, почерневших и державшихся лишь тем, что подпирали друг друга. То были прадед и прабабка. Братья, притоптав вокруг себя траву, легли покурить. Теперь надо прислушиваться да присматриваться: кто-то да появится. Ждать пришлось недолго. Где-то недалеко раздались удары металла о металл. Копщики, похоже, чистили лопаты, а значит – закончили. Гога с Магогой, припрятав в траву тачку, стали протискиваться сквозь ограды и могильные холмики в прозвучавшую сторону.
Копщик был один и очень странный: молодой и здоровый, с побритой головой, явно чужой в их деревне. Он сидел на краю могилы, свесив туда ноги, и пил воду минеральную, одновременно матерясь в телефон. Из матов было понятно, что вторым копщиком был местный, который, сломав лопату, сразу получил по боку и убежал. У парня были здоровенные кулаки и боксерский взгляд исподлобья. Увидев пролезающих сквозь бурьян братьев, он без выражения сказал: «Ну что, придурки, надо еще одну лопату! Найдете?» Придурки дружно закивали и развернулись вспять.
С этой стороны сопки кривая улица была рядом. А если их пришедшие с гробом застанут с лопатами у могилы, то все будет приятно. Лопаты в сезон копки картошки надо было высматривать в огородах: их оставляли до завтра, просто воткнув в землю. А сейчас день солнечный, а не вечер, что осложняло задачу. Просить было бесполезно, уж очень хорошо их тут знали. Украсть было негде. А водка рыбацкая интенсивно растворялась, уже на воду потянуло, а это плохие позывы. Две лопаты были дома – это далеко, но напрямки по лесу можно. Братья ломанулись вприпрыжку в гору через лес, а вниз скатились с горки прямо к дому.
Их ждало нечто страшное: у калитки стоял желтый «Жигуль». Оставалось одно, украсть у самих себя. Лопаты были там же, где они их вчера бросили, закопав рыбу. Заползли снизу и утащили. Теперь – назад. Затащились на сопку, сквозь листву по ту сторону углядели процессию в две машины и с десяток пеших. Успевают. Гроб поднесли, а Гога с Магогой уже стояли с лопатами у холмика свежей земли. Незаменимые помощники, закопали быстро, похлопали по холмику лопатами и двинулись со всеми к хижине почившего дедушки. У дома в советских кедах с красными носами и подранными коленками стояла Стриптизерша. Все вошли в дом, а ее оттеснили за калитку. Водки было в достатке. Хмурый лысый молодец оказался очередным мужем какой-то внучки дедушки и был точно боксер. Он, по-доброму замахнув, стал приглашать всех во двор, подвигаться по очкам: голова – животик. В конце концов кому-то приложился по носу. Гога с Магогой уже догонялись на ящике во дворе, туда и Стриптизерша просочилась. День клонился к закату. По горбатой грунтовой дороге, скрипя пылью, двигались три фигуры: Гога с Магогой, двадцатилетние долбоебы, и сорокапятилетняя Стриптизерша, некогда бывшая городской путаной. Они спотыкались и перекрикивали друг друга, исполняя песню про Поле чудес в Стране дураков. За пазухой у Стриптизерши была бутылка.
А Константин Петрович сегодня красил трубы для флагштока и периодически впадал в размышления. Вначале имел краску трех цветов, но никак не мог сделать выбор. Но, измышляя политически, все же остановился на красном. Потом ему лезла в голову всякая непотребность, что если он с большевиками, то таких должно быть большинство, чего явно не наблюдалось. А если большинство – это не они, то то большинство точно не право в этой жизни. Разве может быть большинство неправым? Сложна и противоречива его политическая платформа. А если денег все время не хватает, это плохо или хорошо в условиях обострения классовой борьбы? Алкоголики – пособники буржуазии или они близки пролетариату? Вопросы были без ответов. Те книги классиков из школьной библиотеки, что пытались сжечь на помойке и которые Косте удалось отбить, читать было сложно. И ответов явных пока не находилось. Но он интуитивно был за нищету. Чем хуже будет, тем больше сторонников, и потому он нынешней власти желал только промахов и всего наилучшего. Был в глубокой пролетарской оппозиции и вообще мечтал о «маузере» в деревянной коробке на потертой портупее. «Маузер» – лучший товарищ, и его слово будет решающим.
***
Ну а шурпа действительно получилась, и, судя по костям, собаки тоже не обидятся. И чай хороший заварили. Так вот за чаем они меня и покормили своими соображениями о сегодняшней жизни.
По их исторической версии молодому Тамерлану было видение Божьей матери, которая призвала его объединить народы и повести их к русским землям с целью освободить ее от татар и всех степняков, терзающих тот христианский народ. Самому входить на ту землю она ему запретила. Хромой Тимур исполнил все, что ему было предназначено, и упокоился в Самарканде, но, умирая, завещал дружить и братствовать с русским народом. Но потом была голубая империя, следом красная, и они, исполняя наказ, воевали за них. Сейчас империи кончились, на свете новая Россия, и они пришли к нам, сами нуждаясь в помощи, пришли, спасаясь от голода, как к ним в войну шли за хлебом. Получилось по-восточному поэтично и поучительно.
Крадемся в сплошной городской пробке, которая по мере движения все плотнее спрессовывается. Мой дом на параллельной улице, но туда еще надо как-то добраться. Решаю выйти из машины и пройти между домами, благо, машина леворукая и можно выйти на тротуар, а не в ползущий поток. Вниз между здоровенными домами-крейсерами, тропинка вдоль деревянного заборчика, это хоккейная коробка зимой и футбольная летом.
В коробке крики и пылища: с десяток пацанов лет восьми-девяти гоняют футбол. И тут мой путь упирается в мальчика, сидящего у входа в коробку на каком-то кривом ящике. В его маленьких руках был зажат резиновый мячик, похоже, еще времен СССР. По щекам большими, сияющими на солнце каплями текли слезы. Не было в мире сил, которые могли бы заставить меня пройти мимо этого детского горя. Он сказал, что зовут его Паша, а пацаны его выгнали из коробки и не хотят брать играть в футбол. Я спросил, казалось, первое, что пришло в голову: «Наверное, ты что-то плохое им сделал?» И Паша мне ответил как-то совсем просто и доходчиво: «Нет, они просто сказали, что я осёл, и у меня даже папы нет». У меня как-то разом помутилось в голове, и я начал делать одну глупость за другой. Я взял его за руку и завел в коробку. Мяч волею судеб прилетел в мою сторону. Я наступил на него ногой, пацаны вызывающе смотрели в мою сторону. И тут я брякнул, не понимая страшной силы подобных слов. Взрослеть-то мне было уже некуда, но в тот день я, видимо, повернулся из зрелости к старости. Обращаясь к той футбольной команде, я внятно и с железом в голосе произнес, что я знаю Пашиного папу и, если они будут его обижать, мы с папой придем вместе и уши им поотрываем. Тут я увидел, какими глазами малыш смотрит на меня. Я был первым в его детской жизни человеком, который знал его папу. И когда я уже пошел, то услышал, как он выбежал из коробки со своим резиновым мячиком и смотрит мне вслед. Мне стало просто дурно. Я, конечно, ушел, но если бы он за мной побежал, как бы сложилась моя жизнь – не знаю.
Матери, не рожайте сыновей просто для себя! Для себя рожайте девочек. В нашей стране есть все, чтобы она жила и процветала, но такого не будет, пока в ней не появится заданное Господом число героев и руки этих героев расчистят конюшни мздоимства и казнокрадства, мундиролюбия и лизоблюдства. Не лишайте сыновей отцов, они не вырастут героями. Герои гибнут, но остаются в веках, как Гектор и Ахиллес, и потом их именами называют времена и эпохи. В нашей истории герои всегда гибли первыми. И как правило, в живых оставалось очень мало. Но они грядут и в нынешних войнах за Отечество встанут и победят. Вечная Слава героям, бывшим и будущим.
***
Гога с Магогой, рано утром дружно залюбив еще пьяную в говно Стриптизершу, потащились за тачкой. Надо было поспешать – папа с утра припахал их мешать бетон и заливать фундамент трубы. Да сегодня еще у бабушки пенсия, надо быть обязательно дома с утра. Пока шли до кладбища, убили еще двух гадюк.
На железной оградке сидели два здоровенных черных ворона с блестящими глазами и огромными загнутыми клювами. Тачка была полна кровавых приливших перьев и каких-то харчков и плевков. Эти падлы сожрали фазана. Братья кинулись на них с матами, но те утробно каркнули и упрыгали по веткам. Подъехать к бабке с фазаном не получалось, теперь хоть лопаты надо найти.
У калитки, что в доме вчерашних поминок, с голым торсом, съежившись в калачик, лежал боксер-любитель. Стучать долго не пришлось, лопаты нашлись, а юная особа в ответ на красноречивые жесты, явно сочувствуя, неожиданно вынесла полбутылки. Братья раскланялись на такую щедрость и, откатившись метров на десять, тут же глотнули содержимое. Двинулись по улице.
Только зашли в свою калитку и причалили на скамейку покурить, подъехал «Жигуль» и появился папа. Увидев деток на скамейке в позе ожидания да еще и с лопатами в руках, одобрительно хмыкнул. Через час метровый красный болван торчал из земли, затисканный галькой с цементом. За семейным обедом из двух блюд: картошки с тушенкой и хлеба, что привез папа, разговаривали мало. Папа был погружен в свои размышления, братья старались сильно не выдыхать. Только бабушка один раз разродилась длинным предложением, суть которого была в том, что отряд, который Константин собирается создать для охраны порядка на улице, надо назвать не «Дзержинец», как он хотел, а имени Глеба Жеглова – современно и по содержанию верно.
По калитке заколотили, похоже, палкой – пенсию принесли. Баба Лена долго целилась ручкой и наконец расписалась. Зажав в кулаке свое добро, пошла в дом. Самое надежное место спрятать деньги – это отдать сыну. Он привозил ей продукты и лекарства. Она так и сделала прямо на глазах внучат, обманув их в самых лучших ожиданиях. Ближайшее будущее было туманным. Папа уехал заниматься организацией отдела правопорядка. Братья швыркали на улице чай и курили одну на двоих. По пальцам пересчитали имеющиеся в наличии железки. Получалось так: если украсть давно ими примеченный моток алюминиевой проволоки, то можно отправляться в скупку металла на станцию. Этот моток еще зимой привезли те, что пользовались домами как дачами. В деревне только дураки электричество не воровали. Мастерили проволочные крюки и накидывали прямо на уличные провода. Искрило, порой воняло, но работало. Того гражданина выгнали из дома, и он приехал зиму перекантоваться в деревне. Мудрый, еще и смастерил «козла» для обогрева. Это все в ночь и загорелось, жертв не было, но жилище сгорело. Гражданина больше не видели – видно, пустили жить по старому адресу, а моток проволоки остался в полусгоревшем доме за забором. Братья видели его случайно один раз, но были уверены, что он там. Достать его надо было сегодня, а завтра надо было в дорогу. Плохо было одно: участковый персонально предупредил, чтобы их не было на пепелище, а лейтенант был злой и мстительный. Он братьев знал с детства, с детства же и ненавидел. По этому пепелищу готовилось в городе какое-то судебное решение, потому у участкового оно было под особым надзором.
Из-за сопки поднималось солнце, длинными полосами скользя по реке и полям. По гравийной дороге, толкая тачку, катились братья. Один, как на марше, был опоясан в скатку мотком грязной закопченной проволоки. Они шли на запад, как отступающие оккупанты. Утренний чай без водки вызывал тошноту и уныние, а чистое поле – страх от того, что прятаться будет некуда, если появятся желтые «Жигули».
***
Рядом с нашим офисом был еще ряд контор, но все двери объединяло одно, с общего согласия выделенное место для курения. Там, на маленькой скамейке, всегда было людно. Периодически собирались барышни с кофе под сигарету и утренними новостями. Любимой темой для разговора у них было – как бросить курить. Особливо одна была активна в своих страдальческих потугах. В то утро, застав меня у дверей, начала уже не в первый раз рассказывать о таблетках и заговорах, которые на нее совсем не действуют, а ей так стыдно перед своей дочкой-первоклассницей, что аж плачет по ночам. Огромное желание бросить курить, но нет никаких реальных возможностей. Но я знал, что возможности есть и они рядом. Пригласил ее зайти к себе в офис, включил верхний свет. В красном углу висела икона Спасителя. Я предложил ей встать на колени, осениться крестом, поклониться до земли и попросить Господа о помощи, его именем поклясться, что она больше не будет курить. Барышня мгновенно побледнела и впала в пот, руки затряслись, страх был так велик, что она вмиг потеряла дар слова. Но потом прокашляла, что она такое не сможет, и выскочила из дверей. Значит, ей не нужно было спасение. Кто не умеет каяться, тот не спасется. Она и дальше продолжала курить, но теперь уже тщательно от меня пряталась.
Вот так. А и сам только так вылечился от той заразы, в которую меня когда-то затащили, – казино. Новое модное место городской тусовки и сцена драматического театра. Это когда кооператор к утру проигрывал свою «рефку» с цыплятами, тут же у входа припаркованную, а главный в похоронной конторе – катафалк, с погруженным в него с вечера трупом одинокой бабушки. Опрятные, с бабочками дилеры и бесплатный алкоголь творили нечто. Разоряли семьи и ломали судьбы прилипших к рулетке и картам. Я играл в рулетку помногу и остервенело. С тех пор прошло двадцать лет. И вот я ставлю на двадцать, а шарик падает в единицу. Я ставлю восемь, а падает двадцать три. Всегда ставлю черное, а падает красное. Но это во сне, и просыпаюсь мокрым от страха, что обманул Христа.
Тогда, давно, в один день в стране закрыли все казино, и мы повадились летать в соседнюю. Там-то я и доигрался до инопланетян, явились ко мне недобрые. Прибывали мы туда компанией, играли и, конечно, находили места для активного отдыха. Большей частью проигрывали, но бывало, и богатыми неожиданно становились. Если были выигрыши, назад ничего от них не везли, все оставляли в местных чертогах, уж больно много было здоровья и глупой удали.
Таким любимым местом стал клуб как бы для иностранцев, в немалых количествах бывавших в этом портовом городе. В клубе было хорошее варьете с танцовщицами из Украины, России и Беларуси. Девчонки свои заработки искали в стране современных технологий, а мы – развлечений. Девчонки нас всегда приветливо встречали, кроме одной, которая уж очень мне понравилась. Все мои попытки с ней сблизиться разными способами обламывались.
В тот последний раз игра сложилась удачно: денег было вдоволь, хотелось хорошего куража. Владельцем этого клуба был человек, который зарабатывал всем, в том числе и цветным металлом с наших городских запасов, и часто у нас появлялся. Вот с ним я и составил разговор на тему, что если он сегодня не сосватает мне эту танцовщицу, то у нас в городе больше рожу свою не покажет и килограмма меди не вывезет. Тот достаточно испугался моего не совсем трезвого наезда и заюзил на заднице. Он старался доходчиво (но получалось панически) убедить меня, что всех можно, кроме именно этой. Но меня уже закусило. Тот стал угрожать, что для меня это плохо кончится, а он не хочет быть к этому причастен. Я его послал, посадил девочку в такси и повез в лучший в городе отель. Она вроде была не против, хотя и радости явно не высказывала. Владелец клуба до конца пытался меня остановить, даже за такси цеплялся, но увы. Позже стало понятно, что объяснить мне что-то толком он не мог без вреда для себя. А только то, что просто нельзя, для меня было мало. В чужой стране из-за своего безголового упрямства я приоткрыл еще тот ящик, и наказание последовало незамедлительно.
***
Узбеки начали грузить машину с вечера, металлический хаос нужно было уложить так, чтобы веса было много, а объема мало. И это плохо получалось. Арматура и трубы щетинились во все стороны. Шофер, пришедший в девять часов в надежде быстро уехать, материл узбекских стивидоров как только мог. Выехать надо было ни минутой позже десяти часов, тогда в тринадцать он уже будет в порту, у большой кучи металлолома. В воскресенье в это время можно было миновать многие дорожные запоры. Порт принимал в воскресенье до четырнадцати часов, и к этому времени уже должно выскочить назад из города. Опыт! А по возвращению у него важнейшее мероприятие: у его любимой день рождения, его ждет стол, поцелуи и обнимашки. Ух! Приемочный контейнер был почти пуст, узбеки пыхтели, в третий раз меняя местами ржавое железо. Вдруг вроде из ниоткуда возле контейнера возникли две хмурые фигуры с тачкой. Узбеки-приемщики заорали на них, чтобы завтра приходили, сегодня отгрузка, но братья по известной причине завтра прийти не могли и потому смиренно ждали своей участи. И вдруг даже начали помогать, упрессовывать и обвязывать, что и решило исход дела. Толстый узбек кинул на весы сначала проволоку, а потом туда же вывалил из тачки остальное. Все так же ушло в кузов. Распорядитель достал железную коробку из-под чая, вытащил оттуда три бумажки и сунул братьям. Похоже, их ожидания оправдались, и они бодро зашагали в расцветающий красками сентябрьский день.
Удалось выехать даже на десять минут раньше, что сулило поездку без проблем. Федеральная трасса была хороша: широкая и сухая. Шофер надел модные очки и, включив сборник песен о любви, стал исполнять свои профессиональные обязанности. Ему было чуть за тридцать, но он любил старые лирические песни. Под их замечательные переливы он и проехал два с половиной часа с положенной скоростью. И тут все хорошее закончилось, в город без объяснения причин не пустили, завернули на объездную. Все планы были повержены вмиг. По инструкции при невозможности добраться к разгрузке он должен был жить в машине и охранять груз до появления реалий заехать в порт и выгрузиться. Через километр на объездной стояли два таких же борта, стремящихся к большой куче, и он к ним припарковался. Тем причина была известна: в центре города десятки тысяч человек, сегодня День тигра, уж точно до шестнадцати часов туда не сунешься. Да и что толку, если порт принимает в воскресенье до четырнадцати.
Шофер вернулся в кабину и погрузился в глубочайшую скорбь, мысли бродили по лабиринтам, не находя выхода. Но мысль промыслила и, покопавшись в закромах, припомнила, что по объездной можно добраться до одной базы, где купят все за наличку. А потом за те же деньги можно купить железный хлам у себя и на неделе вывезти опять же в порт, в ту кучу. Но воскресенье – день выходной. Это пугало, но рискнуть стоило, и он поехал. Ворота базы были открыты, он въехал на территорию. Всего через минуту вышли опять же нерусские, вывезли на рогах кара весы и начали сортировать и взвешивать. Работали споро и энергично, что удивило. Минут за сорок все закончили. В маленькой конторке узбек грамотно составил акт с указанием веса и цены, дал расписаться, открыл мини-сейф, отсчитал деньги, опять заставил расписаться. Денег хватит еще на такой вес лома и на солярку с лихвой. Он рискнул и, оказалось, выиграл.
Константин Петрович так и эдак растягивал кумачовый стяг. Он был сшит вдвойне и выглядел очень добротно. Подруга аптекарши не обманула, но напомнила, что спасибо на хлеб не намажешь, и предложила культурно поужинать там же, в той же компании, но спиртное с него. Костя согласился из расчета, что серп и молот прошьют золотыми нитями. Ну, прямо мороз по коже!
***
В номере все то же: и ни да, и ни нет. Сидели мы с ней в креслах друг против друга по пояс голые, потом она начала плакать мелкими, как брызги, слезами и рассказывать, что уже два года с мужчинами не была. Но кто тогда в такое мог поверить? Так прошло около часа. Шампанское и разговор без смысла… Я пытался ей понравиться. Сначала вроде послышался скрип, потом настойчивый стук в дверь. Я никого не ждал, но дверь открыл буднично, просто повернув ручку. Дверь распахнулась.
Напротив меня стоял инопланетянин роста высокого, с огромной черной головой, с телом, закованным в черную броню. На фоне полной темноты коридора это выглядело существом из кошмарного сна. Видение длилось секунду, раздался змеиный свист, и я в обмороке рухнул навзничь. Потом я куда-то полз или меня тащили, сильный шум, и красное, красное, красное… Потом провал. Потом где-то далеко тусклый свет, кто-то с кем-то говорит, затем опять провал.
Начинаю вроде приходить в себя. Тусклый свет, зарешеченная лампочка… Вроде как понимаю, что я в камере. Левая рука обездвижена, в ней игла капельницы. Лежу на спине, голова высоко задрана, в висках ломота. Дверь открывается. Заходят несколько азиатов и две девушки, одна – в белом халате, одна – нашего облика. Одна из них склоняется ко мне и спрашивает, слышу ли я ее. Я слышу. Она представляется помощником российского консула, остальных называет офицерами спецслужб. Говорит, что я здесь, в камере внутренней тюрьмы уже двое суток. Меня задержали по подозрению в подготовке террористического акта против руководства страны. Могу ли я прямо сейчас назвать своих сообщников и тем самым облегчить свою участь? Но я все же плохо ее понимал, лица вдруг стали расплываться. Та, что в халате, кинулась что-то подкалывать из большого шприца, и я опять провалился в небытие.