Валерий Горелов
Вразумление красным и комфорт проживания
«Путь скорби» – это улица в Старом городе Иерусалима, на ней находится девять из четырнадцати остановок крестного пути Христа.
И я пришел на Голгофу, она вокруг меня в цветах, звуках и запахах. Вокруг меня люди со свечами в руках совершенно разных, не угадываемых национальностей и языков, но все с тревожными глазами и в напряженных позах. Батюшка-грек читает Евангелие. Он сед и бородат, одежонка черная, потертая. Большое количество горящих лампад, дыхание людей сливается с благовониями и туманит голову. Батюшка крестится, мы тоже и кланяемся, но как-то неясно, по очереди, очень плотно стоим. Во мне скорбь и торжество. Вспоминаю бабушкину картонку с наклеенным на нее мучным клеем ликом Спасителя, маму и папу, всех любимых и близких, не доживших до дней этих. Думаю о том, что прошел, пока дошел сюда. Сейчас я был совершенно уверен, что это всегда было со мной, несмотря на расстояние в полмира. Мерцают лампады, я их вижу, как свечки в том подвале, в «сезонке». И гроб крестного своего вижу. Сейчас выздоравливаю для не свершенных пока дел во славу Господа своего Иисуса Христа. Прости Господи, как умею.
По узенькой лестнице спускаюсь к плите миропомазания. Она побитая веками, протертая лбами и локтями, ее лобзали цари и нищие, униженные и возвеличенные, врачеватели и убийцы, молились, кто как мог, и просили каждый о своем. Одни – чтобы не было болезней и войны, а иные – о своем, о тайном. Помоги, Господь, немощным укрепиться в вере, а мне помоги не протянуть руку к самому большому куску хлеба среди голодных. Иду в дом его Воскресения в череде людей, любящих его, и не поклоняюсь ложу каменному, а поклоняюсь смертью смерть поправшему Христу. И слышу песни ангелов и шум садов небесных. Это озноб при Солнце и жар при Луне. На все воля твоя, Господи! Пока я в силе и живой, будь ко мне благословен, вразуми в поступках и укрепи в служении.
Седой бородатый грек в черном одеянии, что читал Евангелие, отдыхал, сидя с открытой книгой на каменной ступеньке у гроба Царя Иерусалимского. Я подошел, сложил ладони, он посмотрел на меня из-под седых длинных бровей. Я начал быстро говорить, не разумея, понимает ли он меня. Пока я говорил, он трижды осенил меня крестным знамением, а потом тихо на каком-то, но мне понятном языке, сказал: «Известны Христу твои намерения, и зовет исполнить их, не убоясь и не колеблясь. И поклонись Земле святой».
Я поклонился до земли, а когда выпрямился, увидел двигающуюся на каменной стене тень, и грек в монашеском одеянии растворился в колеблющемся пламени лампад и свечей. На выходе из врат Храма Гроба Господнего мой взгляд очень принудительно уперся в предмет на площади. Это была сфера блестящего металла, сияющая в реалиях сегодняшнего дня. В ее бронированное чрево закидывали гранаты, взрывчатку и пояса шахидов, которые здесь периодически изымали. Кто с молитвой приходил, а кто с бомбой.
***
А у меня в деревне волка поймали. Бывало, что в реке, которая по своей природе была как бы полугорной (она не так далеко стекала с предгорий), резко поднимался уровень воды. Возникала угроза затопления долины, и оттуда все живое устремлялось на возвышенности. И, похоже, эта тропа исторически пролегала по моему участку. Собака с ночи психовала и все время лаяла в сторону прибрежных зарослей. Утром в лодке поплыли в ту сторону. В зарослях, наполовину в воде, в дебрях ивняка застряло животное. Это был совсем молодой и от мокроты ужасно тощий волчонок. Стая, похоже, уплыла, не дождавшись попавшего в этот природный капкан юношу. Глаза его горели дикой злобой, и даже обессиленный многочасовой борьбой с течением, он за три попытки его снять и затащить в лодку всем участникам искусал в кровь руки. Все же выпутали, привезли и привязали на веревку. Я, было, пытался получить по звонку консультацию в компетентном органе, но лишь встревожился. На мой вопрос, можно ли приручить волчонка, услышал следующее: «Можно приручить, только есть риск, что однажды не проснетесь, пригревшись на солнышке. Прирученный перегрызет горло. Да и, прежде чем приручать, придется сделать много прививок и пройти курс специального надзора за животным». Спросили, как сейчас себя ведет. Я ответил, что не ест, не пьет, воет день и ночь на привязи. Но те, уже подбодрили, как надо: «Ждите, скоро стаю вам накличет, мало тогда не покажется». Но все само собой разрешилось: вроде как он веревку перегрыз и убежал. Я ведь знал, что не надо приручать зверя, но искусился.
Стройка шла бодро, люди работали за деньги с желанием и продуктивно. Я, помолившись, вскрыл ковчег. Собираюсь начать приводить Крест в его первоначальное состояние. Обработка и очистка химическими реактивами мне была страшна и вообще не по сердцу. Турбинки и наждаки отпали сразу, осталась только работа руками, надо было шабрить и наждачить бумагой. Это было тяжело и долго, но это единственный возможный вариант выполнения задачи. Люди нашлись, только я себе места не находил. По договору они Крест забирали с собой, а я боялся всего, что могло помешать или отсрочить Крестовоздвижение. Каждый день звоню с требованием фотографий и отчетов, а работа продвигается совсем медленно, с малыми совсем результатами. Накипь веков не хочет крошиться и уступать. Одежды скитаний насмерть пристегнулись к телу животворящего Креста. Но люди рядом были хорошие, обязательные, мастеровитые и понимающие. К тому времени трусливые и от веры далекие разбежались и гавкали со стороны, предрекая неудачи и стихии.
А город кипел страстями, по-весеннему короткими юбками, новыми моделями авто и яркими на всех углах афишами с модными столичными исполнителями рэпа. В деревне все тоже в возбуждении от рано и рьяно зацветшей черемухи. Пришло тепло, Гога и Магога делом занялись: клады ищут. На развалинах пионерского лагеря они добыли из земли огромную беленую грудь с галстуком в пиджаке и жилете. Грудь они бросили, а выковырянную из грязи трехметровую конусную фанерную трубу на четырех деревянных ногах притащили во двор и установили у калитки. Похоже, труба изображала космический корабль. Она была полая, а на уровне роста ребенка – дыра в виде круглого иллюминатора, на конусе нарисованы большие красные серп и молот и надпись «СССР». Нежданно приехавший Константин Петрович долго смотрел на монумент, явно для него неожиданный. Но совсем сюрпризом было то, что на прикроватной тумбочке своей мамы, той, что бабушка, он увидел Новый завет. Бабушка не стала объясняться и спрятала ее в шкафчик. Было понятно, в отчем доме что-то назревает. Но кто бы куда ни шел, он, Константин, все равно останется на месте.
***
По старому запилу Г. Зотова расширились и набрали в пробирку металл для определения состава. Крест придется сваривать со стальным крепежным флянцем, это было, по мнению инженеров, единственным вариантом крепления на высоте из-за значительного веса и большой парусности при местных нагрузках. Как им возразишь? Повез на самый орденоносный государственный завод. В лаборатории долго воображали, но потом все же искусились, опять же деньгами. После продолжительной паузы в пару недель лаборатория выдала результаты. Так вот эти результаты умыли! Они вообще ничего не объяснили не только по возможностям сварочного соединения, но и самой природы металла Креста. В химической науке это осталось тайной. Они, конечно, все разложили по составляющим, и были там и медь, и цинк, и еще много чего, но только в таких пропорциях они не должны существовать. Не было в толстых книгах с таблицами металлов определений и номеров чего-либо подходящего, тем более ГОСТов. Посоветовали с этими заключениями сходить к реальным исполнителям. Те же орденоносные сварщики вместе с мастерами-ударниками долго внюхивались в результаты химических анализов, потом так же долго хвалились своими достижениями по сварке подводных и надводных кораблей, но в конце вынесли приговор: то, что я принес, со сталью не соединимо сварными швами. Поклялись своим профессионализмом и опытом. Извинились – вид у меня, похоже, был очень удрученный.
Куда теперь? В Москву, конечно. Там все технологии и лучшие умы, там уже даже небоскребы осилили, эти откровенные ремейки Вавилонской башни. Болезни, что породил древний Вавилон, искушения и соблазны пришли к нам домой. И не будет того Кира-освободителя, вырываться из плена нам придется самим. Отправили образец в Москву, снабдив сопроводительными бумагами, с какими только можно важными оголовками. Опять долго ждал. Ответ пришел.
Вот сидим и вникаем: «Ваша лаборатория выдала ошибку в составе и природе цинка в изделии. Это, безусловно, литьевая латунь, но она с металлическим цинком была впервые произведена и получена в Англии, впервые – в 1781 году. Ваше изделие несоизмеримо старше, ибо вместо цинка использован галмей, то есть цинковая руда, которая использовалась для получения литьевой латуни в Риме (датировать изделие – не наша компетенция). Во времена Августа в Риме латунь называлась «аурехалк», из нее чеканились сестерции и дупондии. Аурехалк получил название от цвета сплава, похожего на цвет золота. По Вашему запросу о возможностях соединения сварочным швом современной нержавеющей стали (любой марки) с Вашим сплавом ответить некомпетентны». Такая вот бумага. Она подтвердила главное – древнюю природу Креста и его уникальное рождение. Да еще, они рекомендовали сделать спектральный анализ. Но мне представлялось, что это мало чем поможет в решении задач его установки и крепления на семнадцатиметровой высоте.
Куда идти? Опять пошли к людям и попали, как в последнее время происходит, к людям хорошим. А пока случилось первое чудо, произведенное руками человека. Чудо из мозолистых рук без брезентовых рукавиц из первых пятилеток и китайских современных перчаток. Мне оно явилось в ярком свете солнца в голубом небе майского дня. Человек открыл багажник автомобиля, и оттуда полилась божья благодать. Крест ослепительно отражал солнце и наши лица. Я был поражен. Я трогал его руками, пытался приложиться прямо в багажнике и вместо молитвы повторял одно и то же: «Все не зря, все не зря». Денег люди не взяли, спасибо им. Не заметил, что плачу.
А Гога с Магогой в мусорных отвалах бывшего Дома пионеров нашли голову, с отбитым носом, но в кепке. Она почему-то покоилась в ржавом дырявом ведре. Братья подтащили ее к груди в пиджаке. Состыковали – получилось не очень. Еще была рука с трубой-горном, она точно не стыковалась, но они ее все равно приложили. Получалась фигура.
***
Люди хорошие ютились в небольшой мастерской со стенами, завешанными железками и кабелями. Мы с товарищем протиснулись в узкую дверцу, неся Крест с накинутым на него одеяльцем. Товарищ уже бывал здесь с предварительным разговором. Положили Крест на небольшой столик, распеленали, собралось четверо совсем молодых мастеров. Долго слушали, надо было рассказать все. Потом смотрели, щупали, подкидывали стальной флянец, тыкали пальцем в его отверстие. Потом читали результаты хим.анализов, прослушали приговор орденоносных сварщиков. Они понимали, что надо сварить то, что не сваривается. Мало того, надо еще соблюсти полную соосность. Они не были орденоносцами, они были молодыми, не трусами и с полным пониманием, за что берутся. Где-то через час общения, старший из них попросил оставить Крест и пять дней не звонить и не приезжать.
Мы ушли. Мне опять стало страшно. Самое время сделать спектральный анализ. Заказали в лучшей лаборатории, опять с государственным участием – хранителем технологий и их секретов. Там поставили три задачи и вот как их выполнили. Первая – марка, тип и вид сплава. Не определили. Вторая – дать общую характеристику сплава, а также его свойства и возможности определения. Не определили. Третье – наличие компонентов, входящих в состав сплава и определение их свойств с помощью количественного и качественного анализа. Вот тут и дала жару аккредитованная лаборатория. Писать не стали, видимо, страхуясь выпускать от себя в мир такую бумагу. Пришлось слушать. Из научных терминов, которыми, видимо, специально грузили, понять мало что можно. Но вердикт был конфетка. Что это вообще не сплав и даже не металл.
Кандидат наук в халате и очках с выпуклыми стеклами явно смущался от собственных заключений. На его вопрос, а что это вообще такое, я не ответил. Он опять: «Вы его хоть трогали? Не бывает металлов теплых». Говоря это, он явно надеялся, что то, что говорит, нигде не прозвучит рядом с его фамилией и должностью. Он взял с меня слово, и я подтвердил, что нигде его фамилия не будет упомянута в связи с этими анализами. Кандидат начал пыхтеть, потом достал платок и начал сморкаться. Сходил глянул за дверь и наконец вывалил: «Там полно органики, и она светится в определенном спектре – в том, в котором светится живая клетка». После этого он начал выпихивать меня из кабинетА, громко бубня: «Все, идите, идите и больше сюда не приходите! И забудьте прямо!» Он вытолкал меня, а потом в щель стал подглядывать, ушел ли я.
Я совсем и не понял вмиг, о чем говорил тот самый кандидат. Осознание пришло уже в машине. Водитель-хохол разгонял мешающих выехать, демонстрируя им свои огромные кулаки. Я сидел ни жив ни мертв, не понимая, где я сейчас и что, в конечном счете, со мной происходит. Как сваренная когда-то в диком Риме латунь может быть живой? И что мы вообще знаем о живом? А как жизнь, потом смерть? А как смерть, а потом жизнь? Ответов не было. А в академических учебниках их и не найдешь. Есть одна книга, в которой есть ответы, но их, похоже, не всем дано отыскать, как и мне, грешнику. Химия не показала, показал Свет. То и узрели дикари и язычники гиляки, дал Христос им зрение за вечные страдания. Мне опять стало страшно, а из страха хотелось о себе думать плохо. Но жить очень хотелось.
***
В тот солнечный день мая Гога и Магога нашли еще две ноги, правда, разные, одну правую от раздробленного в крошку пионера-знаменоносца, а вторую, тоже правую, от барабанщика, тоже сильно побитого. Приложили – ничего так, но одной руки не хватает. Рука нашлась. От метательницы, женская, но с зажатым крепко в руке ядром. Фигура расположилась на робко пробивающейся из грязи травке и была для братьев предметом их творческой активности. За этот день тачка была полная, но легка. Что весят два дырявых ведра, ржавые скобы и гнутые дверные шарниры? Вроде, с вечера не бражничали, но после полуночи одновременно подскочили во двор, закурили. Оказывается, им обоим один и тот же сон приснился. Что их порождение шло по деревне, трубило и угрожающе подкидывало ядро, как державный символ. А потом оно зашло к ним во двор, пнуло ногой знаменосца космический корабль и стало орать про красный террор. Братья курили и жались друг к другу. Им очень хотелось крепко напиться.
***
Прошло пять дней, мы снова в мастерской. Крест стоит на приваренном к нему флянце на столике, обливая все отраженным оконным светом. Они это сделали, а денег не взяли, и не с видом жертвующих на благое дело, а с радостью причастности. Они счастливы благодарностью, которую, как говорят, на хлеб не намажешь, и она не булькает. Я выдохнул, и опять собрался всплакнуть, но товарищ меня быстренько увел в машину. Мы поехали, в зеркало заднего вида было видно, как четверо ребят машут нам вслед. Спасибо вам, добрые люди без орденов, званий и должностей. Крест в ковчег подстелили, как живому, как святому, который явил себя, чтобы сделать нас милостивыми.
Прошло три дня. Позвонил мне тот кандидат, просил о встрече на скамеечке в парке. Я приехал на дорогой черной машине. Он сидел на скамейке в своих очках-окулярах, в старомодных штанах, в плохо зашнурованных ботинках. Халата, конечно, не было, пиджачок, опять же малого размера, на и без того щуплой фигуре. Все это венчал берет в стиле латиноамериканских революционеров с пимпочкой. Он сбивчиво начал говорить, мол, он хоть и со степенью, но простой инженер, детдомовский, до сих пор живет в общежитии. Я спросил: «Что, денег хотите?» Он совсем не соответствующим внешности стальным голосом попросил не оскорблять, а потом заплакал большими женскими слезами. А потом сказал, что пришел извиниться за свое поведение. Он вытащил из кармана пробирку со стружкой, протянул мне и попросил забрать обратно. Он семьдесят один раз повторял анализ, ни одной ошибки не обнаружилось, все было, как было. И теперь он жить с этим не может: «Скажите, что это?» Я ответил, как есть. Кандидат молча размазывал мокроту кулаками по лицу, просил простить его, потом ухватил меня за руку и попросил взять его с собой. Я ответил, что сам не знаю, куда иду, а ему посоветовал причаститься. Уехал с тяжелым чувством. Видимо, все еще учусь чему-то плохому. Похоже, кандидат всю жизнь ждал чуда, оно явилось, а он не был готов. Победит его потом сила известная. Заявит он о великом открытии – сохранении жизни и великой души. Будет ошельмован, лишен работы и звания. Сопьется. И на этой самой скамеечке тихо, без свидетелей, примет яд собственного приготовления. А посмертно еще будет упомянут, как пример религиозного помешательства.
На самых высоких этажах башни Вавилонской кладут кирпичи самые великие, а те, кто внизу, им и совсем не видятся, а если и видятся, то серенькими блохами, грязными и неряшливыми. И эти блохи где-то и как-то пристраиваются, настырно пытаясь объединить власть и нравственность. Ходят на выборы и лепят свои кирпичи. А те, что наверху, разгоняют облака хохотом и свистом. И все знают, что строят, но надеются, что вторая попытка будет удачной.
***
С возрастом, у многих моих сверстников в те годы обновления возникала потребность строить. Ибо кем-то сформулированное, что мужчина должен дом построить, стойко прижилось в головах. Кто, конечно, и воздушные замки строил, но кто-то и реальные. А были те, что могли соорудить одновременно и такой, и такой – в одном лице. Дом был, а жить в нем было фантасмагорией. Много лет я приятельствовал с одним человеком. Он внешне худой, но физически очень даже крепкий, взрывного решительного характера и с практическим выдающимся умом. Он общался со всеми, но в то же время умел оставаться один. Похоже, тоже был когда-то приезжим, но толком о нем никто ничего не знал. Он пропадал из города месяцами, но лишь одно было известно точно: это был игрок, и игрок масштабный. Деньги у него были всегда, и деньги большие. И вот он тоже втянулся в строительный марафон – с возрастом бродяжничать по свету и жить в гостиницах, видимо, приелось. Надо было бросать якорь. То, что он построил, я видел издалека и всего один раз, проездом. На сопке, на очень приличном расстоянии от других жилищ, над кронами высокого кедрача виднелась башня. и возвышался шпиль размером, как у нас был когда-то над санаторием союзного значения. Что я не увидел, можно было представить. Строился он, наверное, лет пять, периодически откуда-то из-за границы наскакивая на строителей. Все, что организовывается, он мог организовать, и потому даже в его отсутствие все строилось. И вот, под самый финиш стройки, всем сюрприз: он женится. Прямо-таки нежданное событие, невеста только окончила институт, из простой городской семьи, как было видно по родителям на свадьбе. А свадьба была что надо. Через год она рожает сына, но это вести такие были. Его я со свадьбы больше не видел.
А вот сейчас он сидит напротив меня, растерянный, да еще и в подпитии, что вообще явление применительно к нему исключительное. Ему было плохо. Жена забрала сына и ушла к маме в хрущевку. Его голова, очень даже умная, затруднялась выдать какое-либо внятное, аргументированное объяснение случившемуся. Сначала он рассказывал, сколько подарков он для жены делает, сколько денег дает и ничего для них не жалеет (в чем, впрочем, я ни минуты не сомневался). Потом вытащил из кармана брюк мятый лист бумаги с запиской, похоже, уже сто раз прочитанной. Подвинулся ко мне. На записке полудетским девичьим почерком было написано: «Нам страшно, ты нас не жалеешь, а значит и не любишь. Я ухожу к маме». Подписи не было. Он смотрел на меня слегка притуманенным взглядом: вроде как я сейчас, немедленно все объясню. Хотя у меня версия появилась сразу, она и оказалась, как выяснилось, верной. Его же основная версия была в том, что она могла узнать, что он что-то там на стороне, за то и раскаивается. Выпив еще сто пятьдесят самого дорогого в обозримом пространстве коньяка, он поведал, как должно было быть им хорошо, даже когда его нет. Вокруг дома лес, а дом был площадью и обхватом, как жилище феодала в средневековом поселке, еще и в пять этажей. У нее была обслуга в три человека, которая с утра до вечера работала, а потом уезжала. Дальше он рассказывал, как его встретили в родном доме по приезду в воскресенье: «Конечно, обнимашки, туда-сюда, потом она сказала, что имеет просьбу. Ну конечно, любая просьба будет выполнена. Я так думал, пока она не попросила». Приятель сморщился, сглатывая лимон, который откусил прямо от плода, закурил и продолжил: «Она попросила им в спальню железную дверь поставить. Я ее осмеял, а на следующий день она вызвала такси и уехала с сыном. Как тебе? Она сошла с ума?»
Моя версия была верной, сейчас сумасшедший сидел напротив. Он заточил женщину с младенцем в ночном одиночестве, в каменном саркофаге, желая им большого счастья. Это было похоже на шизофрению. Так я с ним и поговорил. Через месяц он позвонил с новостью, что купил нормальную квартиру, где рядом люди и детская больница, и даже кинотеатр. А дом он в Москве договорился продать не то под детский дом, не то под офис какой-то. Конечно, вложенного не вернуть, но ему не привыкать терять. Главное, что жена и сын рядом, и главное, что он понял, что у всех разное понятие комфорта проживания. А для меня главное, что человек не стал бычиться, а сохранил разум и семью.
***
Оформляется и мой комфорт проживания. День за днем картинка оживает, но с древности людям было известно, что освоение участка под строительство жилища неизменно связано с присутствием там воды. И вот в этом месте пришло уныние: с водой в селе было совсем плохо, и, по слухам, так было плохо всегда. Колодцы были мелкие и заполнялись только сточной, не очень хорошей водой. В засушливые лета они пересыхали, и вода была завозная, тоже не лучшего качества. С начала освоения участка дачный бурильщик очень неубедительно рассказывал о своих волшебных способностях в профессии. А сейчас, когда дошло до дела, они просто бурчали что-то невнятное. Первая же бригада прибыла полная своей какой-то специальной уверенности. Но на семи метрах, упершись в вулканическое тело, быстро утухла вместе со своей, похожей на игрушку, разноцветной бурильной машинкой. Вторые, пока настраивались, как могли, обсирали предыдущих конкурентов, но сами углубились ровно на сантиметр дальше и быстро постарались свалить. Это было фиаско.
Но я родился и вырос там, где умели бурить и знали это ремесло, а потому не верил, что задача нерешаемая. А местные сидели рядками в зоне видимости, их явно веселили наши потуги добыть воду. По их легендам, ее здесь не было никогда. А я зашел с той стороны, которую понимал. Сам поехал на рабочую площадь, где бурили геологи, и договорился с ними. Повезло: они уже снимались с объекта, готовились к передвижению и на этом этапе могли заехать ко мне. И они приехали на огромном трейлере и привезли машину – тяжеленную, на гусеничном ходу. Машина, похоже, была японской, но очень старой, видно, еще из далеких советских контрактов, достаточно уже потертая и грязная, но очень внушительная. Местных разных возрастов набежало множество. Прямо событие в селе. Рабочие, не в пример предыдущим франтам в штиблетах и рубашках с пальмами, были в штанах, заправленных в сапоги, в застиранных спецовках и тех самых брезентовых рукавицах. На мой рассказ о предыдущих специалистах они просто отмахнулись. Настраивались и примерялись довольно долго, а потом началось.
Грохот стоял такой, что было впечатление, что вулкан просыпается. Они не сверлили, они долбили базальт, а потом выдували из скважины содержимое. Осколки камней разлетались со свистом. Рабочих ничего не пугало. Они знали, что делают и как это делается, и верили, что результат будет. Примерно через четыре часа этих ужасных грохота и воя, бригадир подошел ко мне и сказал, выдохнув слова с запахом отцовского «Беломора»: «Пятьдесят два метра, хозяин. Готовь бабки». Я не понял, поскольку ничего вроде не изменилось в общей картине. На пятидесяти двух метрах они зашли в подземный резервуар! Я был готов с бабками. Еще через час они закончили, что должны были. Что-то еще толкали, крутили, а когда вытащили, из земли забил двухметровый фонтан. Он переливался в свете дня чистейшей, казалось, голубой водой, основой любой жизни на Земле.
Господь руками людей явил чудо – живую воду из темницы. Рабочие были довольны, что сделали работу и тут же получили зарплату без привычных задержек и пересчетов. Опять же неспешно погрузили свою чудо-машину на трейлер, и тягач потащил ее к новым свершениям. Среди местных ликования не было слышно. Они старались подойти ближе, чтобы точно увидеть то, чего, считали, быть не может. Были они не то в досаде, не то в злости, что общее подземное добро будет теперь служить странным городским пришельцам.
***
На состоявшемся в начале сентября седьмом заседании российско-китайской рабочей группы по сотрудничеству в области ветеринарного надзора, фитосанитарного контроля и безопасности пищевой продукции китайская сторона подтвердила возможность использования сертификата, разработанного Россельхознадзором, по экспорту в Китай лягушек. Теперь вроде как и на законном основании китайцы будут заниматься этим промыслом.
Видимо, по законам пролетарской солидарности и классового сознания, они каким-то образом свелись с Константином Петровичем. Он всегда с большим чувством относился к товарищам, у которых красный флаг со звездами да еще и коммунисты у власти. Эмиссары из Поднебесной хотели не очень определяться перед лицом местных властей, а желали наладить тут промысел и частичную переработку наших лягушек. Константину Петровичу претило слово «бизнес», а «промысел» – это понятно, да и лягушек он не рассматривал как ценный стратегический секретный продукт, а значит, и об измене Родине речи идти не могло. Он согласился сотрудничать и предоставить свое деревенское подворье под производственную базу. У нас не знают, в чем ценность лягушачьего жира, а там его используют в приготовлении омолаживающего крема. Из одной лягушки можно выпарить 0,2 грамма жира, а килограмм в Китае стоит две тысячи долларов. Именно жир в первую очередь и интересовал китайских товарищей, а потом уже сушеный товар. Мама Константина Петровича очень подозрительно смотрела на желтолицых квакающих гостей и никак не могла взять в толк, зачем они здесь. Китайцы осмотрели угодья, скорректировались по частям света применительно к участку, остались довольны. И со следующего приезда обещали привезти ловушки и необходимое оборудование. На скамейке во дворе оставили презент – большую бутылку водки со змеей внутри. Константин Петрович своих гостей увез на желтых «Жигулях», и, как только исчез в повороте, в момент явились братья и с огромной охотой водку выпили, а змею сожрали. Пролетариат соседних стран начал соединяться в свободном и созидательном труде, а Константин Петрович все мечтал о «маузере» в настоящей деревянной кобуре-прикладе, как у матроса Железняка.
Но китайцы больше не появятся, подобным занятием они давно в этих краях промышляли, а до Константина Петровича добрались с целью расширения бизнеса. Все они свершали беззаконно и контрабандно, и вскоре их задержали на пункте пропуска Пограничный. При досмотре у них обнаружили восемь контейнеров с жиром лягушек общей массой 6,2 килограмма. Для получения такого количества жира необходимо было истребить до двух тысяч лягушек, но обо всем этом Константин Петрович не знал. А если бы и узнал, то счел бы это событие классовым угнетением китайского пролетариата. А лягушки выдавали хоры вокруг деревни, и в болоте можно комфортно проживать. И петь можно, и плясать, если не знаешь, что тебя уже окружили с ядом и сетями. Не знал Константин Петрович, что коробку из-под «маузера» в интернете где-то в районе Гуляй- Поля уже нашла его госпожа из аптеки. Теперь ждет посылку, вот такие приятные новости грядут. А пока он в борьбе с ментами, те пытаются отобрать у него права на вождение. Буржуйские холуи хотят доказать, что он чем-то там болен. А Константин Петрович был здоров и физически, и духовно. Его бронепоезд стоит на запасном пути.
***
Мой приятель, всегда обязательный, сегодня опоздал. Встреча была не очень приятная, и его присутствие было желательно, но все прошло благополучно и в нашу сторону. Опоздал он ненадолго, но ему по характеру было явно неловко.
Поехали обедать, и он рассказал там свою историю. Раньше, как-то мы сидели и делились анекдотичными историями из жизни. Он мне тогда поведал о своих отношениях без обязательств с одной интересной дамой. Я сам ее однажды мельком видел. Красивая, с густой блондинистой шевелюрой, белокожая, с большой грудью. Судя по одежде и женским аксессуарам, с хорошим вкусом. Она увела капитана дальнего плавания и сейчас удачно эксплуатировала его способность зарабатывать деньги. В общем, из тех, которых все хотят, а потянуть не в состоянии. Товарищ мой – с фигурой гладиатора и мастер красноречия, захаживал к ней, когда муж в морских брызгах стоял смотрящим в морские дали. А анекдот как-то случился во время тайного с ней свидания. В тот вечер она ждала его прямо с нетерпением, несколько раз меняла цвета нижних нарядов, но остановилась на черном, очень импортном белье. А к черному цвету нижнего белья еще постелила черную шелковую простыню на супружеское ложе для адюльтера. Приятель мой глотнул пивка и развалился на этом ложе, а дама под мерцающий телевизор вращалась вокруг себя, демонстрируя свои прелести в черных кружевах. По правде, с ее белой головой, все смотрелось очень эффектно. Но потом она, следуя своему взрывному темпераменту, бросилась в объятия. Приятель испугался такого напора, извернулся, и она, с большой начальной скоростью проскользила по шелку и со всей дури припарковалась головой в шифоньер. Не богатый бы волос – убилась бы. В общем, в этот вечер адюльтера не случилось, случилась большая шишка и слезы на полчаса.
Так вот, сегодня эта замечательная барышня ему с утра позвонила, заливалась слезами, просила отвезти в больницу. Вот он и завяз в пробках, потому и опоздал. Но только анекдот не кончился. В больницу надо было не ей, а ее собачке – мелкой, рыжей, лохматой сучке, которая еще и злобная была, как голодная крыса. Везти ее нужно было уже во второй раз по одной и той же причине. В первый раз возил муж, а сейчас он, дурак, повелся. Блондинка с капитаном проживали в здоровенном «крейсере» с бесконечным количеством подъездов. Летом по утрам она в обязательных шортах и с взбитой прической выгуливала на поводке ту злобную крысу. И вот тогда она в первый раз убежала и кинулась вдоль «крейсера». Гнаться было бесполезно. Пока красавица раздумывала, то ли ей плакать, то ли бежать за мужем, та рыжая сука вынырнула с другой стороны, потом опять исчезла, затем появилась вновь. Ей удалось ее поймать и поволочь в дом. Собака сразу заболела, лежит с грустными глазами, не пьет, не кушает. Подскакивает, икает и опять ложится. Это драма в семье. Капитан, получив команды в самых изысканных выражениях, кинулся заводить к тому времени уже смешную «Волгу». В больнице ветеринар за обещанную приличную мзду просветил больную рентгеном, предварительно ее усыпив, так как та беспрестанно пыталась отгрызть ему пальцы. Потом распял ее веревками за четыре конечности, и, раззявив ей железками пасть, начал ковыряться у нее внутри, придвинув предварительно тазик. Что-то зацепил, посмотрев из-под очков на звезду-блондинку, задал простой вопрос: «А вы чем собачку-то кормите?» Она ответить не успела: из пасти ее девочки доктор вытянул что-то ужасное. Это был презерватив и, похоже, не пустой. Таких доктор достал семнадцать штук. Это было явно не все, что мог произвести за ночь крейсер, но тоже немало. Так вот, закончил приятель, сегодня утром она опять убежала с поводка, и причины, судя по ее налитым кровью глазам и постоянной икоте, были те же самые. Не знал он количество сожранного, довез и уехал, но, верно, немало. Вот такой комфорт проживания.