Валерий Горелов
Вразумление красным и комфорт проживания
***
1619 – 400 лет – 2019
Утром в субботу, 11 мая 1891 года, наследник российского престола, цесаревич Николай Александрович прибыл во Владивосток. Над заливом стоял туман. На следующий день, под гром салюта, он сошел на берег у Адмиральской пристани. Приняв хлеб-соль, цесаревич направился к Триумфальной арке, воздвигнутой в ознаменование его приезда.
В десять часов утра, 17 мая, цесаревич со свитой присутствует при закладке памятника адмиралу Невельскому. После совершения молебна он собственноручно закрепил цементным раствором серебряную доску. В тот же день цесаревич посетил местный музей. Его Высочеству дал объяснения председатель общества Маргаритов. Нежданно Маргаритов обратился к цесаревичу с просьбой о пяти минутах личного разговора.
Маргаритов извинился за столь дерзкую просьбу и без предисловий высказался о мотивации. Разговор касался царской фамилии:
– Ваше превосходительство, два года назад на мое имя пришло письмо, которое имеет прямое отношение к царствующей династии. Но так как автор его – враг августейшей фамилии, принимать его или нет, может быть только Вашим высочайшим решением.
Наследник российского престола немедля задает вопрос:
– Сие писание во благо державе и Отечеству?
Маргаритов отвечает:
– Да, Ваше Высочество.
– Прочтите.
Фамилия писавшего, судя по выражению болезненно бледного лица наследника, была ему знакома. Смысл письма был для него явно волнительным. Дослушав, цесаревич встал и глядя прямо в глаза Маргаритову, спросил:
– Ваше мнение, это истинно так?
Председатель общества был человек небоязливый и решительный:
– За подлинность предмета и его историю я готов подтвердиться сей же час.
–Похвально и смело, – ответил цесаревич. – А можно взглянуть на сей предмет?
Маргаритов открыл дверь в смежную комнату, у стены стоял Крест в три локтя высотой, в черно-грязной накипи почти трехсотлетних странствий по Руси. Наследник встал во фрунт, трижды перекрестился, встал на колено, трижды Крест целовал. Поднявшись, еще трижды перекрестился, подал руку для пожатия Маргаритову и попросил пригласить сопровождение.
Обращаясь ко всем, с волнением в голосе сказал:
– Сию реликвию одеть в цвета флага державного и снарядить вместе с моей персоной в дорогу. Да, еще, – и, повернувшись к Маргаритову, сказал, – Вы проследите и посодействуйте от имени нашего, чтобы к автору письма того был применен объявленный мной манифест моего батюшки, Его Императорского Величества Александра III.
Цесаревич оставил запись в книге почетных гостей, даровал музею личную фотографию и тысячу рублей. Выполняя волю своего державного родителя, наследник престола, утром 19 мая, направился на закладку станции Владивосток. Царственный сын управлял тачкой, вываливая из нее землю. Кто-то посчитал это подрывом святости, боголепия Царя – божьего помазанника. Но в тот год он еще не был обречен, это случится позже. 21 мая был назначен отъезд цесаревича, началось его сухопутное путешествие на лошадях по Приморской области.
***
Партия осуществляла подбор и расстановку кадров в комсомоле снизу доверху. Выбор руководящих органов на комсомольских собраниях, конференциях и съездах представлял собой формальный акт, так как вопрос персоналий решался в партийных инстанциях. Тем самым отменялась внутрисоюзная демократия, продекларированная в ВЛКСМ. Петр Николаевич стоял в передних редутах борьбы за контроль над духовной жизнью молодежи. Но исторический опыт подтверждал, что запретный плод сладок. Социализм сам воспитал образованное молодое поколение, это и таило в себе опасность, молодежь сама стала анализировать положение в стране и в мире. А комсомольско-молодежная номенклатура города и прилегающих районов собиралась на осеннюю конференцию актива, с намерением традиционно и помпезно отметить назначение вожака новой городской организации. Без жен, мужей и галстуков.
***
В этот раз это географически был родной Пете район, да еще и подготовленный для этого корпус той самой пионерской дружины, в лагере родного железнодорожного узла. Районный актив вовсю старался для земляка. Народу набилось два автобуса «ПАЗика», с корзинами, кошелками и рюкзаками. Ехали заранее накрыть и создать уют для конференции. Петр Николаевич на служебной «Волге» выдвигался последним. Он с приглашением заехал к партруководству, но оно традиционно отказалось, предоставив комсомолу самостоятельно проводить такого рода мероприятия.
Водитель, гонец и порученец в одном лице, припарковал черную «Волгу» у пионерского отряда имени Глеба Жеглова. Местные встречали хоть и без хлеба с солью, но вполне радушно. На деревянном, уже подуставшем строении, был натянут здоровенный красный транспарант «Пионерия, бери пример с комсомола!». Все было готово, помещение натоплено, койки раздвинуты, столы расставлены и накрыты. Угощение и питье с номенклатурных лавок. А на тумбочке – здоровенный цветной «Рубин» с видеомагнитофоном. А еще просто магнитофон со звуковыми колонками размером с кинотеатр. Барышень было заметно больше, вечер обещал быть томным. На входе в лагерь дежурил милицейский «УАЗик». Никого больше не запускали, но и не выпускали. Все в ожидании. Петр Николаевич взял слово. Речь короткая, с общим смыслом, что и нам надо когда-то отдыхать. Уселись, налили, выпили под видик. Только для избранных и убежденных буржуазный фильм «Чужой», но через полчаса уже стало плохо восприниматься. И завели опять же буржуазную музыку. Для первого была обустроена комната пионервожатых. Петя очнулся уже в полной темноте, зажатый какими-то голыми телами, он на ощупь выбрался из комнаты в общее помещение. В углах, со сдвинутыми кроватями хрюкали, чавкали и подвывали. Петя облегчился с крыльца. Над сопкой стояло зарево. С трудом туда всматриваясь, Петя различал свиные рыла с рогами и того самого генерала с копытами. Он пошел искать трусы, надо всех поднимать и начинать акт второй праздничного мероприятия. До начала агонии оставался год.
***
Теперь все видится задним числом. Меня не вызвали в комитет комсомола, секретарь бумажки с того собрания со своими измышлениями и резолюциями отнес в КГБ, где давно был сам ангажирован. Там стали меня разрабатывать руками моих, как тогда казалось, друзей с восточного факультета. С ними в общаге с первых дней пили с одной кружки и доедали хлеб черствый, но они, как потенциальные носители языка, были в том ведомстве внештатными сотрудниками, а сейчас регулярно докладывали по моей персоне. Собирали на меня все, с первых дней учебы.
Прямо с лекции вызвали в деканат. Вид у декана был традиционно бодрый, не предлагая мне сесть, он протянул мне бумажку. «Ознакомьтесь», – и уткнулся глазами в стол. Это был приказ о моем отчислении за четыре пропущенных учебных днях в начале года. Мотивация была смехотворная. Декан знал, куда я ездил и по каким делам. Я пытался ему это напомнить, он вскочил, подбоченился и тоном громче среднего высказался: «Ничего не могу добавить или прокомментировать. Иди к ректору, это там решали». Я вышел в коридор. Все, меня вычистили, как элемент вредный и опасный. Пока шел до общежития, не видел дороги. Деканат уже упредил коменданта и актив, встретили с предложением сдать ключ от комнаты и вынести, что есть свое. Так я оказался на улице.
Подумав, решил все же идти к ректору. У него была репутация прогрессивного руководителя. Пошел, записался, через два дня прием. Ночевал в Миллионке, ночь напролет представлял, как буду разговаривать с ректором. Но что получилось, предугадать было никак невозможно. Сижу в приемной и думаю, что если мать узнает, то не переживет. Она же так гордилась своим сыном. На стульях сидели разные люди, но студент, хоть и бывший, похоже, я был один. Скоро девушка-секретарша пригласила меня войти. Двери в кабинет были очень высоки и толщиной необыкновенной, как парадный вход на Лубянку. Но открыл я ее удивительно легко. От двери до стола самодержца лежала очень чистая красная, прямо дорога-дорожка. Я двинулся в путь, ректор сидел за столом, одетый и причесанный, как член Политбюро на праздничном плакате. Я назвался, он взял какую-то папочку со стола, с минуту читал, а потом четким, партийным голосом спросил: «А вы пришли, что хотели?». Я ответил, что мотивы отчисления не понимаю до конца. Он сразу среагировал: «Идите, изучайте мотивы, они изложены в приказе, который у вас на руках». Это надо было понимать, как то, что мое время истекло. Я пошел к двери, взялся за огромную ручку со львами и вдруг услышал: «Вернись-ка, юноша». Я подошел. Он встал во весь свой огромный рост и протянул лист бумаги: «Вот тебе ровно минута ознакомиться с мотивами». Бумага была очень белая и плотная, с аббревиатурой КГБ, текст был длинный, но основные пункты были выделены редким тогда красным курсивом.
«Отчислить, без права обучения в ВУЗах СССР.
За попытку отвлечь молодежь от задач социалистического строительства.
Поклонение идолам буржуазной массовой культуры».
И еще чего-то.
Минута кончилась, он из рук забрал бумагу.
– Иди, устройся на работу, через год принесешь мне оттуда характеристику за подписями руководителя, секретаря местного комитета и партийной организации. И чтобы было выделено, что политику советского государства и КПСС понимаешь правильно. Это все, что могу для тебя сейчас сделать, – закончил он. И я пошел по красной дорожке не в будущее, не в прошлое, а куда-то вбок.
***
1619 – 400 лет- 2019
Преодолев сто верст пути за девять часов, цесаревич благополучно прибыл в Никольское в шесть часов вечера. На следующий день, во второй половине, цесаревич в сопровождении начальника округа Александра Суханова отправился дальше, через село Осиновку, Ляличи и Спасское на реку Малая Сунгача, где остановился в специально построенном шатре. 24 мая 1891 года, при посадке на пароход «Ингода», двигавшийся дальше по рекам до Хабаровска, цесаревич выразил А. Суханову милостивую благодарность, подарив свой фотопортрет и золотые часы с вензелем. Кроме того, после молебна он передал Суханову завернутый в цвета императорского флага Крест и повелел своей милостью воздвигнуть сей Крест на Храме в равном удалении от трех границ иноплеменных. То, в поучении присутствия на этой земле веры Христовой и Империи Российской на веки вечные и торжественно: «Сей Крест руками был принесен с земель московских, и мы, без права увезти с земель, для коих он был предназначен». Повелев Суханову получить подробные разъяснения у председателя общества Маргаритова, наследник престола двадцатитрехлетний юноша отправился в Хабаровск, а дальше, через Сибирь, в Петербург.
Боже, Царя храни!
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
Часть II
Делай, что должен
1619 – 400 лет – 2019
«Когда время приблизится к бездне, любовь человека к человеку превратится в сухое растение. В пустынях тех времен будут расти только два растения – растение выгоды и растение самолюбия…».
Г. Распутин «Благочестивые размышления», Санкт-Петербург, 1912 год.
Время отъезда на Святую землю Григория Распутина было записано рукой царя. Запись в дневнике государя (12.02.1911 год): «Поехали к Анне, где долго беседовали с Григорием». В той беседе губернатор повелел Распутину донести благую вести Иерусалимскому патриарху о том, что Крест святой Елеонский, преподнесенный когда-то в дар Романовым и России, донесен до Тихого океана и его императорским повелением воздвигнут в земле русской, на краю трех границ Отечества.
14 сентября 1911 года в присутствии царской семьи и многочисленных иностранных гостей был убит председатель Совета министров П. Столыпин – инициатор создания военно-полевых судов по подавлению революции 1905-1907 годов, которое стало прологом дальнейших страшных событий. Многие предчувствовали эти события. Крыло Огненного Ангела уже было занесено над этой горестной землей. С вольного или невольного одобрения божьего помазанника, на ту землю пролилась кровь православных, которая из ручейков сольется в бурные реки, которые утопят Самодержца и все сословие вместе с потомками. И запели все «Кресту твоему поклоняемся…», «Крест твой в ограждении чудес послужит, Крест с нами, яко и Бог в нас».
Самым родным и святым местом для себя на земном шаре русские люди считают «Матерь церквей, Божье жилище, святой град Иерусалим». «Отнимите у нашего народа, от нашей русской жизни Православие, и у нее ничего своего, родного не останется», – так выразился Ф. Достоевский. Ибо православие – это то, что славящие правят.
Но грядут другие правители, и вместо того, чтобы дистанцироваться от социалистической идеи, пойдут в полное ей подчинение, признавая полную легитимность и правоту новых атеистических властей. Вместо Христа – Карл Маркс, вместо единства любви Святой Троицы – единство любви к Ленину, Троцкому и Сталину. Они же в каждом селении выставят своего идола и будут требовать ему присягать. На Кресте Христос умирал спиной к Иерусалиму, а его потухающий взгляд был обращен к далекому Северу.
***
А на Севере – это ко мне, третьекласснику, который на новогодних каникулах. Со вчерашнего дня к нам пришел сильнейший буран, мы с мамой сидели закупоренные в своем домишке. Света не было уже давно, провода оторвало от столбов. В окнах даже щелей не было, замело под крыши. Сидели со свечкой и говорили шепотом, под вой и свист бушующего белого зверя. Мама собиралась на работу, она работала в кочегарке сутки. Кочегарка была на газу, опаздывать было никак нельзя.
– Сынок, если хоть чуть успокоится, сможешь сходить за хлебушком? У нас курочки два дня не кормлены, да и мерзнут еще, – мама это говорила как-то тревожно и с плохими, похоже, предчувствиями. – Вот рубль, купи шесть булок по 16 копеек.
Она знала, что давали только по две в руки, но сегодня работала ее знакомая, и она закрывала глаза на переполненную черным хлебом авоську. Рубль у мамы, похоже, был последний, а курей у нас было пять и петух Петя. Мал я был ростом и слаб совсем, но решил собираться. Мама ушла, проталкиваясь выше груди в рыхлом, сыпучем снегу. Курочки голодные, а хлеба вообще дома не было. Папа, похоже, утром съел последний со своей похлебкой из капусты. В сенцах висела на гвозде замороженная рыба, можно отрезать, солить и кушать, но как без хлеба-то, а хлеб можно еще с черничным вареньем. Я взял валенки, они были здоровенные, а подошвы можно было пальцем проткнуть, так они сильно уже протерлись. Но мне подумалось, если накрутить отцовские портянки, то будет плотно и снега не набьется.
Стал я наряжаться за хлебушком. Сетку- авоську сунул за пазуху тоненького пальтеца, завязал шапку на подбородке на узлы и рванул. Ветром сбить не могло, потому что где-то было по грудь, а где-то и по шею. Сначала, лез по проулку, где меньше было наметено, отдыхал. Уже ближе к баракам проулок был забит выше заборов, а вперед было видно не больше двух метров. Повернул влево – и вдоль бараков прямо на встречный ветер, долго шел. Валенки стали очень тяжелыми, снег туда все же попадал и прессовался. Дошел до дороги и вниз, здесь меньше было снега, выметало, поднимало и разметывало боковыми порывами ветра. На этом отрезке меня сдувало и припихивало к сугробам.
Вот и магазин. Дверь открыл еле-еле, света нет, свечки горят. А хлеба полно и весь по 16 копеек, черный, то, что нужно. Хлеба дали, но отпускать не хотели, пришлось врать, что я со взрослыми пришел. Хлебушек наш местный – нелегкий, мокрый и тяжелый. У магазина, как бы в затишке, пытался вычистить валенки от снега, портянки скатались, были мокрые и липкие. Я их вытащил, сунул босые ноги в валенки, портянки не мог бросить – папина одежда. Сунул их сверху, к хлебу в сетку, и стал двигаться вверх. Хуже всего, что вверх идти – задыхался, а когда начинал задыхаться, падал. На правой рукавице, где была дырка, палец обледенел, а этот палец был главным в держании груза. Но я шел вверх, выпадая из валенок коленями в снег. Дошел до верха, повернул налево, теперь как бы вниз, и ветер точно в спину порывами. Он так охлаждал внутренности, что, казалось, кишки теряли свою эластичность.
Плохо различаю, где нахожусь. Разглядел – бараки начинаются. Теперь их надо пройти и идти опять вправо, под боковой ветер, и там снегу по грудь и шею. Я свернул вправо, в овраг, в летнее место наших игр. Из него можно вылезти прямо у дома. Думал, путь сократить и ветра будет меньше, не понимая, что в этой яме снега уже метры. Сразу провалился с головой, назад уже точно было не выбраться. Я стал грести вперед своей тоненькой ручкой, а на второй руке висел тонный якорь, выпустить который я не мог. Я греб и греб, и как бы засыпал – становилось тепло и бело-бело. Только нестерпимо было жалко маму, курочек и петушка Петю.
И вдруг понимаю, что меня кто-то тащит за воротник пальто. Я на другой стороне оврага, дом совсем рядом и никого нет, и даже следов чьего-то присутствия нет. Затащился в двери, выступил из валенок, поставил ноги на трубу парового отопления и начал раздеваться. Почти разделся и заснул. Холод и напряжение разжевали тщедушное тело. Сон быстро прошел, рядом стояла авоська с хлебом и портянками, у авоськи сидела мышь и быстро-быстро двигала усатым носом. Теперь надо сушиться, одежонка-то одна. Валенки все же прохудились, на обеих подошвах были дырки. Покормил курочек и петушка, убрал у них снег, который намело в щели. Сейчас кипятка налью и хлеб с вареньем буду кушать, а перед собой поставлю книгу и буду читать Майн Рида «В дебрях Борнео». Одно сильно огорчало, две монетки сдачи потерял, карман был с дыркой. Не хотелось маму огорчать. А я нарежу хлеба, буду чайник кипятить и маму с папой ждать. И как-то счастья много стало, от того, что выполнил просьбу мамы, сходил за хлебом, и куры сыты. Света так и не было, а счастье было.
***
Сегодня света много, еды впрок и здоровья навалом, а счастья нет. Как и святость, счастье не наложишь в дальние карманы – авось сгодится. Но было предчувствие, что те люди, которые выпихивают меня из сегодняшней жизни, скоро сами будут никому не нужны. Причина моего изгнания из числа студентов не была какой-то большой тайной, и потому среда, еще вчера со мной говорящая, чего-то требующая и предлагающая, сегодня воспринимала меня как сбежавшего из лепрозория. Особенно те интеллектуалы, профессора и доценты, которые работали у власти в обслуге. А шпана говорила мне: «Плюнь на эти рожи комсомольские, живи, насколько тянешь. Даст Бог – все придет». Правила их жизни были чище и понятнее. Один опальный археолог, увидев меня в коридоре, нарочито громко выразил мне свое понимание и долго жал руку. Я, в свою очередь, выразил ему соболезнования по поводу смерти его учителя, замечательного человека Алексея Окладникова. Он прямо расчувствовался.
Год заканчивался знаково. 13 декабря в Польше, в попытке предотвратить крах коммунистического режима, было объявлено военное положение. 17 декабря террористы захватили школу в Удмуртской АССР. Это был первый случай захвата заложников в школах СССР.
***
Первая посленовогодняя неделя 1982 года получилась какая-то без особых новостей, но тревожная. Петиного тестя срочно вызывали в Москву, перед отъездом на нем лица не было. Человек, который мог рядиться в любые маски, проявил себя взволнованным и растерянным. Случайно Пете стало понятно, что его вызвал С. Цвигун. Тестя с ним связывали очень давние служебные отношения, когда тот был первым лицом в КГБ Таджикистана и Азербайджана. Тесть у него был главным из заместителей, а когда Цвигун ушел в Москву первым заместителем председателя КГБ СССР, то по его протекции тестя отправили на Дальний Восток, возглавлять комиссию партконтроля. Тесть был здесь персоной неприкасаемой, все знали про его отношения с Цвигуном, а отношения Цвигуна с Брежневым тоже не были тайной.
Жена-алкоголичка днями вернулась из столицы, но, к удивлению, не пила, а бродила по квартире, курящая, неряшливая и молчаливая. Что-то надвигалось. Тесть уехал и как в воду канул, ни звонков, ни телеграмм. 19 февраля 1982 года, согласно официальной версии, Семен Кузьмич Цвигун, покончил с собой, выстрелив себе в голову. Люди такого масштаба, как С. Цвигун, не стреляются по пути от калитки к дому, не оставив даже записки. В «Правде» некролог сухой и короткий и без подписи генсека Л. Брежнева, тот его хоронить даже не приехал. 25 января того же года ушел из жизни секретарь ЦК КПСС М. Суслов. Становилось ясно, что его место в секретариате займет Ю. Андропов. Освобождалась должность председателя КГБ СССР.
***
В этот день, 25 января, в понедельник, Петр Николаевич входил в дверь своей приемной. Сразу бросился в глаза испуганный вид секретарши Люси и двое сидящих на стульях вдоль стены средних лет мужчин, в одинаковых серых пиджаках в полосочку. Они встали, один достал удостоверение с тремя буквами аббревиатуры, знакомой каждому. Майор. Петя просит их пройти в кабинет. Отказ, беседа будет в их конторе. Петра Николаевича препровождают в белую «Волгу», а его черная сиротливо остается стоять у обочины. Петя испугался очень, прямо дрожь в коленях, и язык высох и затвердел. Думал – рядом ехать, а, оказывается, везут не в КГБ, от того еще страшнее стало. Как вроде сразу на расстрел. Все молчат.
Почти за город выехали, военная комендатура, Петю заводят в кабинет военного коменданта и оставляют одного. Пытается сосредоточиться. Пусто. Пришли те же двое, сказали, что всего-навсего хотят побеседовать доверительно, но под магнитофон. Говорили бесцеремонно и нагло. Спрашивали – допрашивали. Первый вопрос о жене и ее московских контактах, что о том знает, говорила ли она когда-нибудь о своих контактах с семьями первых лиц страны. И что именно. Петя мотал головой в разные стороны, кроме утвердительных. Продолжалось это с час. Потом завели в кабинет и Наташу, по-утреннему растрепанную и криво накрашенную. Пришел еще кто-то и тихо сел в уголке. Дальше было внушение. Что если от них будут какие-либо разговоры по понятным им темам, то их ждут камеры в Лефортово. Жену выгнали, Петя остался в обществе трех сотрудников с Лубянки. Похоже, люди из первого эшелона ведомства, и они видели, как Петя испугался до икоты, но стакан воды не предложили. Петр Николаевич подписал пожизненный договор о сотрудничестве, поставил везде, где были галочки, свою натренированную, красивую подпись.
Похоже старший похлопал Петю по спине тяжелой ручищей и сказал:
– Ну, теперь будешь расти, комсомолец, будем содействовать, а теперь иди, трудись, пешком, конечно. Разомни штиблеты лакированные.
Они расхохотались. Петя вышел из дверей военной комендатуры в ступоре от страха и высказанного неуважения в отношении его личности. Он-то был уверен, что чего-чего, а уж уважения он заслуживает. Похоже, тема с бронированным тестем умирала. Но комсомол и партия ведь продолжались, и Петя будет делать, что должен.
1619 – 400 лет – 2019
1897 год. На юге приханкайской равнины, на границе ее перехода в Сихотэ-алинский хребет, у основания вершины древнего вулкана, на вновь построенном Храме, на позолоченный купол возводили Крест. Петиному дедушке только исполнилось три года. Мама, худенькая, с бледным лицом, женщина, держала мальчонку на руках. Он большими карими глазами смотрел на Крест, светящийся чистым золотом, и, казалось, молился со всеми собравшимися. Вот главное предназначение реликвии было исполнено, во славу Господа и повеления царствующих. После молебна все пели. Небо было синее, облака белые. Долина восходила до горизонта. Под цвет черемух дышалось легко и свободно, и, казалось, вечно жить будем. Но все это только казалось. Придут свои красные и иноплеменные разных мастей, будут убивать русских моряков под островом Цусима, и русских солдат на острове Даманском под лозунги из красных цитатников.
Тропарь, глас 1
Спаси, Господи, народ Твой и благослови наследие Твое, победы над врагами даруя, и силой Креста Твоего сохраняя народ твой.
***
Самые продуктивные часы работы нашего бара выпадали на третью смену. Коктейль «Сенсация» оставался самым желанным лакомством среди заплутавших в ночном городе барышень и кавалеров. В зале курили, а вентиляции не было, зато музыка контрабандная, а на стойке телевизор с видиком и нескончаемая «Эммануэль». По всяким устным договоренностям участковые, дружинники и другие подобные не появлялись в этом заведении никогда. Крайние топтались внизу лестницы, далеко от входной двери. Жизнь кипела, как той и положено в городе портовом. Карманники крали, торгаши и фарцовщики барыжничали, шлюхи хохотали, накурившись местного зелья. А бармен в белом с синей бабочкой и гладкой прической, при всем при том – кандидат в члены КПСС. А коктейль с тонкой трубочкой, маленькой вишенкой и большим комом льда, цвета румяно-красного, и был тот кормилец, благодаритель и ограничитель контроля и присмотра. И таких, типа коктейльных, тем было в городе нескончаемое множество, как в третью смену, так и при свете солнечного дня. Там и обком, и управление торговлей, УВД и общественное питание. Все на волнах от тяжелых глубоководных тралов, плавбаз и моряков загранплавания. Сытно раскачивалась туша, которая называлась городом-портом.
На факультете восточных языков учился мальчик, прилежный, как потом выяснилось, сынок первого секретаря одного из сибирских обкомов КПСС. Так вот, он папе звонил по льготному тарифу каждый день и очень хвалил город. Единственное, на что жаловался, что вечером на улицу нельзя выйти, кругом «третья смена». Так вот, тот секретарь спросил у нашего секретаря в курилке, в перерыве заседаний ЦК партии, еще и в немалом присутствии: «Что у тебя за «третья смена», что на улицу вечером выйти нельзя?». Такое вот туше. Но дальше ничего не случилось, с чем воевать и против кого, было крайне непонятно. Он родился и вырос сам в этом течении жизни, да и других проблем хватало.
У нас беда – товарищ мой попал в ужасную аварию. Спас его от смерти один прекрасный человек, хирург-профессор, голову прооперировал. Тот человек – легенда, и имя его Илья Ефремович. Он бился за каждого, в любую ночь выезжая собирать мозги на дорогах и всовывать их обратно, пули доставать, открывать крышки мозгов и закрывать. Умница, интеллигент, поэт и скрипач. Обязанных ему жизнью было не счесть, но это не мешало ему оставаться добрым и всегда доступным. У нашего первого главной проблемой было собственное здоровье, а Илья Ефремович отказался им заниматься, прямо и без обиняков заявив, что тот больной обречен, и он не будет продлевать его страдания. И за откровенность пришла расправа. На его же кафедре в тумбочке стола ответственные работники обнаружили коробку с японскими ботинками за 25 рублей и бутылку коньяка, невесть откуда появившуюся. За то Илья Ефремович был осужден как взяточник и посажен на шесть лет, да еще и ошельмован в местной прессе, как заразная зверюшка.
Мы к нему ездили, возили продукты, приветы и добрые пожелания от людей. А вы видели когда-нибудь, как профессор-хирург топит углями печку в лагерном бараке? Как он пытается шутить и одновременно плачет, и все руки беречь старается, пряча их под телогрейку. Он был прекрасен, интеллектуал, публично отказавшийся лизнуть.
***
Должность тестя оставалась свободной, а в марте он и сам позвонил дочке любимой. Вроде, на Старой площади теперь, неизвестно только, в какой роли. Не отдали на разрыв старого партийца, но это, может быть, пока. После своего общения в военной комендатуре у Пети страх не проходил. Он себе казался уже незащищенным номенклатурными буфетами, черной «Волгой» и важными позами на собраниях. В мае XIX съезд ВЛКСМ, Петр Николаевич туда даже не целился, а утром сегодня пришла телеграмма с приглашением в секретариат без объяснения причины вызова. В «Домодедово» туман, встретил юноша, как оказалось, водитель опять же с черной «Волгой», с хорошими номерами. Как-то тревога уменьшилась, и появилась бодрость.
В приемной секретаря пятеро ожидающих. Но Петю уже через человека пригласили. В просторном кабинете с красной дорожкой и портретами вождей, за подставным столиком сидели двое. Секретарь поднялся, пожал руку, предложил присесть. Сам отошел за свой громадный стол, взял папку с гербом, открыл и заговорил:
– В отношении вас, Петр Николаевич, у нас есть коллегиальное решение предложить вам новое место работы. Только с оговоркой, что вы данное доверие должны рассматривать не как аппаратную ротацию кадров, а как партийное поручение. Сегодня вас рекомендуем вторым секретарем областной организации с перспективой возглавить комсомол вашего региона.
Он сделал паузу и добавил:
– Похоже, время грядет непростое, нужны доверенные комсомольские силы.
Петя припотел, его впускали в какую-то большую игру. Сидевший напротив седой мужчина, глядя на Петю, сказал убедительным тоном:
– А у нас с Вами есть договоренность и согласие к сотрудничеству.
Петя закивал, а под ложечкой засосало. Секретарь протянул руку с поздравлением, второй собеседник нейтрально промолчал. Секретарь пожелал быстро отметить командировку и сегодня же назад:
– Наши люди должны быть на местах. Мы, Петр Николаевич, передовой отряд и элита советского народа.
В приемной вручили папки с назначением, рекомендации и билет на самолет. Тот же водитель повез в «Домодедово», на Старую площадь заехать не довелось, но оно, может и не надо. В ночь прилетел назад, спал плохо, опять же, что-то злое и лохматое мерещилось. На машине еще час ехать до своего дома, а в шесть вставать и ехать представляться в обоих обкомах. А Наташа опять была пьяная, у подъезда было слышно, как она орет, на кого-то или что-то, одной ей ведомое. И это чудовище, верно, тоже придется с собой тащить на новое место жительства. Забудешь в ночь закрыться – и покусает. Проснулся в пять и без будильника, лежал и думал, надеть тот синий костюм или нет. На большее голова не варила. Не надел. Побоялся первому в обкоме партии попасться на глаза, того все боялись на всех уровнях. Он приходил всегда рано, и можно было запросто налететь на вопросы. Два часа дороги, центр, обком партии, дежурный. Петя представился, первый где-то с утреца в морском порту, заворг на месте. Того Пете было достаточно. Заворг искренне поздравил Петра Николаевича и как бы вскользь сказал, что у тестя все не так плохо. Ну все, тут определился, теперь родной обком комсомола, там все ясно и знакомо. Все уже были в курсе, предшественница уже давно была на чемоданах, на какую-то республику уходила, наверное, на северную – фамилия и личина у нее были уж очень северные. А с первым Петя нередко попивал, поэтому чувствовал себя уютно. Повезли жилье показывать. Новый дом, а служба и жена те же.