Валерий Горелов
Вразумление красным и комфорт проживания
Приехали на переговоры, китайцы вежливы и упредительны. Кругом изобилие еды, бесконечный ассортимент китайской кухни. Реки спиртного и совсем средние цены делали визит в Поднебесную сытым и приятным. Город топили углем, и не у всех наших красавиц в ночном клубе всегда были чистые шеи, но глаза всегда томно накрашены. Наши женщины пытались эту грязную тяжелую работу празднично подкрасить.
У китайцев намерения были серьезные: они нацеливались на биоресурсы, но на такие, о которых я даже и не подозревал, что это ресурсы, – медузы. В какой-то период лета она заходила в мелкие заливы недалеко от города. Китайцы ее практиковали консервировать и успешно реализовывать на азиатских рынках. Они тут же выставили на стол пробники в красиво оформленных банках, открыли, запаха не было, но даже водку закусить этим никто из нас не решился. Но они и не настаивали, сами съели, показно причмокивая. Подписали протокол намерений, а летом начали реализовывать совместные планы. К подходу к берегам медузы китайцы привезли четыре весельных лодки и много специальной пластиковой тары. Я согласовал, вроде, все вопросы на нашей стороне. Этот продукт не был в перечне ценных биоресурсов и, по сути, был ничейный.
Но, оказалось, как всегда: палка, валяющаяся на дороге, никому не нужна, пока ее не подняли. Четыре лодки, в каждой из них сидели два китайца, и сачками за день подняли пять тонн, за второй – еще три. Продукт прямо в таре грузили и вывозили на промывку, соление и складирование в охладителе. На третий день, в сильную жару, взяли до обеда еще пять тонн, погрузили, но тут приехал «бобик» с майором и двумя сержантами. Исполняя волю народа и закон, они арестовали машину и груз. Начальник сказал, что лично ждет руководство предприятия с предложениями по сотрудничеству, а продукт пока побудет у районного отдела милиции.
Так и случилось. Только водитель КАМАЗа куда-то дозвонился до общих ментовских крыш, и машину пришлось отпустить, а ящики с пятью тоннами медузы аккуратно выставили под крыльцо местной милиции. До вечера она озонировала морской свежестью и выжимала из себя лишнее. Вечером на разговор к милицейскому начальству никто не пришел, и утром тоже, а медуза к обеду начала тухнуть, выделяя аммиак и другие газы, соизмеримые с отравляющими веществами Первой мировой войны. Началась паника, а к вечеру она приросла неуправляемыми рвотными позывами. В ночь пригнали экскаватор, к утру углубились уже на метр в грунт, но вонь не проходила, еще и электрический кабель порвали. А на следующий день пришел шторм, и желаемый всеми трофей отвалил от берега. Бизнес не состоялся, но от красных фуражек еще долго воняло, до хороших морозов точно. Трудились мы, как вся страна, учились.
***
У Пети все получилось: и визы с орлом, и все проводки денежные. Еще денек, и в дальнюю дорогу. Но появилось смутное, беспокоящее чувство, что он что-то там забыл. Но внутреннее ликование и надетый синий костюм звонили так, что все кругом глохло и вяло.
Хозяин мелькал совсем лицом бледный, налетело прокурорских и всякого воронья полный двор. Ворота скрипели раз в час точно, запуская очередную «Волгу», но Татарина не били, его голову еще пуще стали беречь. Теперь была уверенность его «поколоть» по валюте, появился рычаг. Убийство при исполнении – это точно расстрел. А сдаст украденное, может быть, и того, ну обычные сказки ментов. И Татарин купился на это фуфло, сознался в содеянном и обещал показать, где заховал тот ящик. Вывезли его уже через неделю, махнул Татарин через окно автозака, и больше Олег его не видел.
А теперь – час до встречи. Но слухи-то по лагерям гуляли, как он оперов несколько дней водил по портовым терминалам, пока не нашел-таки возможность сорваться в каком-то грузовом терминале вместе с пристегнутым к нему опером. Опера нашли глушенного, а Татарин нырнул в никуда, а вынырнул через пять лет в Нью-Йорке на жительстве, с молодой женой и двумя сыновьями. Нашли. Прокурора надо было куда-то списывать, и Татарина заочно осудили на расстрел. А американцы, конечно, не выдали к расстрелу, да еще и заочно. Желающих «опускать» воров больше не появлялось, а прокурора, наверное, наградили посмертно, ибо годы те были самыми дзержинскими. СССР правил КГБ, а воры на себе кололи монастыри и распятия.
Самолет, снижаясь, гудел. За окном – туман, ничем не отличимый от московского. Олег еще не адаптировался к свободе, и все вокруг для него: и города, и люди – были, как в кино. Сейчас наше кино просто сменилось на кино американское. Из багажа у Олега были только карманы. Миновав формальности, вышел к обговоренному выходу. В метрах на парковке синий «Линкольн», с ним рядом Татарин.
Ехали долго, дорога широкая, но забитая транспортом. Татарин вел уверенно и после самых важных, но не длинных новостей Олега, завелся на одну свою тему, какие у него сыновья и как он их воспитывает на песнях Высоцкого и лучших наших фильмах. Но чем больше он в той теме раскрывался, тем печальнее оказалась она по сути. Пацанов-погодков нарядили в красивые костюмчики к приезду гостя, на просьбу папы поздороваться по-русски, они прямо опечалились. Видно было, что ни Высоцкий, ни какая-то мифическая бабушка в России ничего не значат. Это были дети другого мира, и как бы Татарину ни хотелось видеть в них себя, дело-то пустое.
Удивительно, после второй бутылки коньяка у Татарина слеза выкатилась. Никто в такое не поверит, но он испытывал такой ужас, что его в этой земле и закопают. Видимо, эта мысль давно в нем жила, она страшила его своей реальностью и кажущейся неотвратимостью. Татарин хотел домой, вся его хитрость, ум и дерзость свернулись в ноющий клубок тоски по Родине. Наутро за Олегом приехала шпана. Они не прощались, Татарин просто махнул рукой. Пройдет немного лет, Россия отменит смертную казнь, его арестует ФБР и выдаст на милость родной стороны. Уже в России, в следственном изоляторе, Татарина забьют ногами местные активисты из осужденных. И упокоится он в родной земле, под столбиком с дощечкой под плохо читаемым номером.
***
Китайцы не очень расстроились или виду не подали. Затраченные свои суммы они сумели окупить, перепродав те восемь тонн. А у нас и не было затрат и вложений, так что пути для дальнейшего сотрудничества не закрывались. А город питался серым куриным мясом из США, оно тогда сильно помогало прибавить к рыбному меню еще и птицы. Курица «Союзконтракт» надолго стала нужным и доступным продуктом. У людей быстро начал снижаться интерес к обещаниям политиков и зовущим в никуда переменам. Люди думали, как накормить и одеть детишек, как прожить день пришедший. Они не желали права, они хотели тепла и хлеба в обмен на свой труд. Этим правом рвались обладать сытые, с одинаковыми гладкими лицами бывшие ответственные работники всех рангов и званий. У них очень даже получалось кушать себе подобных и вырывать места на трибунах и у микрофонов. Большие кабинеты советской номенклатуры никуда не делись и вновь заполнялись. Менялся флаг в углу и портрет на стене, больше ничего не менялось, рожи оставались те же, комсомольские. А разбитые гипсовые кабинетные бюсты валялись во дворах этих контор. Клятвопреступники приносили новые клятвы, христопродавцы и гонители завешивали образами гламурные комнаты отдыха в своих пристанищах. Разгонялся новый этап красной эволюции.
Я опять в Китае, в том же городе, в одном из магазинов, зажатый со всех сторон китайцами и мешками. Вдруг крики, и прямо волна понеслась к выходу, и я на той волне на солнышко выскочил. Рев и крики. По узкой улице сквозь толпу шлепает колесами автомобиль из моего детства «ЗИЛ-157» в родном темно-зеленом цвете. Все борта открыты, на подставке пулемет и двое военных с большими красными звездами. На коленях у кабины два совершенно голых человеческих тела со скрученными проволокой руками. Понятно, они объявлены врагами партии и коррупционерами, и к вечеру их убьют из пулемета. А пока возят на потеху всему китайскому колхозу. А вечером утка по-пекински прямо сгладила все негативные впечатления. Китайская водка хоть и вонючая, но торкает – что надо. А утром массаж в четыре руки и водно-паровые процедуры. Как бы не утонуть в этих сытых благовониях.
А у нас за городом опять рвануло, опять склады флота, опять матросы виноваты. В прокуренных видеосалонах смотрели эротику и ужасы. Кто-то завозил китайский спирт, а кто-то героин. Осенью со стороны Японского моря пришел тайфун «Мелисса», погибли одиннадцать человек, размыто 678 километров дорог, ветер достигал 30 метров в секунду. Мэр города отменил плату в общественном электротранспорте города, а для студентов и пенсионеров и проезд в автобусах стал бесплатный. Потом мэрию штурмовал ОМОН. В этом же году лишили регистрации РПЦз, и по распоряжению губернатора бравые усатые казаки изгнали верующих из Свято-Евсеевского Храма. Епископ РПЦз Анастасий заявил, что духовенство в СССР представляло собой широкую агентурную сеть КГБ: «И я думаю, что она не развалилась и до сегодня». Каждый делал то, что должен.
***
В «Фитцджеральда – Кеннеди» Петра Николаевича с табличкой на груди «Питр» встречал русскоязычный лойер. Он был типичной адвокатской внешности: щуплый, прилизанный, в очках в золотой оправе. По-русски говорил хорошо и сметливо. Едут в Бруклин, в дорогой отель. На два дня технический перерыв, потом просмотр намеченных объектов недвижимости. Дальше – покупка медстраховки и госпитализация. Петя планировал, что пока дом приведут в жилое состояние, он уже подправит здоровье. Отель был дорогой и красивый, номер крикливо-шикарный. Петя до вечера запросил одиночества, а вечером куда-нибудь отметить приезд на американскую землю, коли есть два дня отгулов.
Олег сидел на дощатом пляже Брайтона под цветным зонтиком. Пацаны пили пиво, он же – зеленый чай с маленькой шоколадкой, которая называлась «Сказки Пушкина». Вечереет, солнце скатывается к линии горизонта Атлантического океана. Хороший свежий воздух, легко дышится. Его пацаны навели уже все мосты, завтра вечером его будут встречать люди их образа мысли, местные уже долгожители. Сегодня отдых в номере маленького пансионата, здесь же, недалече. Завтра осмотрится, пообщается, и надо больничкой заниматься.
А Петя только проснулся свежий, переполненный разными хорошими предчувствиями. Лойер ждал в машине, Петя отразился в синем костюме в зеркальном пролете лифта и в зеркалах холла. Пете хотелось в русский ресторан, лойер предложил «Распутин», Петя согласился. Ресторан внешне неказистый, внутри был очень интересен и своеобразен. С эстрадой, обустроенной большой императорской короной Российской империи. Народ, большей частью, был возрастной и солидный. Женщины, сильно декольтированные и розовощекие, мужчины в пиджаках и без галстуков. Все пили и активно ели под еврейско-цыганские мелодии. Меню Петю сразило: ему, любителю водки, предлагали столько холодных и цимусных закусок под нее, просто небо в алмазах. Петя выбрал шведский «Абсолют» и все-все остальное: икру зернистую, икру паюсную, кулебяки и расстегаи, грузди в сметане и осетрину холодную и т.д. до бесконечности. Петя наливал себе сам, лойер же лизал одну рюмку. А Петя пил, и душа пела. К ночи пытался в пляс пойти, не очень получилось. Еврей лойер заманил его в машину и увез в отель. Очнулся к обеду. Умываясь, был гоним одной мыслью, что в том меню есть стерляжья уха и селедочка «залом», оленьи языки и свежая семга. Встретили радушно, спели «Ландыши», налили холодненькой, и тут Петя вдруг понял, что забыл с собой забрать: это аудиторию, прибитую, затравленную и запуганную, но благодарную. Как и вчера, Петя вел себя громко, начальственно, все время сквернословил в адрес оставшихся в России. Хорошо в свободном мире: что думаешь, то и говоришь, какой ты есть, таким и видишься.
Олег весь следующий день провел в своей комнате, а к вечеру – на свежем воздухе под зонтиком с небольшими перекусами. Уже под осенние сумерки пришли две машины и повезли на встречу в ресторан «Распутин», у местных в том месте был свой интерес. Встретили у входа, по традиции обозвались и пообнимались.
Стол большой, в центре зала, много света, вора посадили во главе. Помалу выпили, как и положено, долго принюхивались друг к другу, делились новостями, как и положено, вспоминали общих лагерных знакомых. Таких общих знакомых сидельцев набралось неожиданно много. Лагерная идеология и образ мышления здесь нашли хорошую почву. Общаться мешал сосед справа, пьяный боров в синем костюме, с бритым затылком. Он все время лаял лозунги, смысл которых был в том, что Россия – это блядь, а все русские – это выблядки и пидорасы. Олег видел, что все уже давно напряглись, его ребята пытались подняться из-за стола, но он напомнил, что они тут в гостях, и это не их вопрос. Знать бы тому вору в законе, что это тот самый мальчик из их двора, который трижды в день бегал к участковому доложить оперативную обстановку. Не знал, конечно, да и что бы это изменило. Старший из местных вызвал управляющего, тот поведал, что барин уже второй день пьет. Хороший клиент, уже четыре раза оплатил один и тот же счет, пьет, жрет, сходит поблюет, опять пьет и опять жрет. Во, похоже, опять пошел блевать. Двое местных встали и двинулись вслед.
***
Рассвет над Гудзоном был ясным и чуть прохладным. Детективы приехали по раннему вызову уборщика улицы. Труп большей кучей лежал на углу внутреннего двора. Как-то уж очень ровненько прилег на спину, голова ровненько, ровненько руки раскинуты.
Харьковский когда-то уроженец по имени Илья на этих улицах детективил уже за двадцать лет. Труп с ночи – дело привычное. Карманы в ноль пустые, но их мог уже обшарить кто угодно, и первым тот же уборщик улицы. Никаких видимых повреждений, затылок цел, крови нигде не видно, запах только мерзкий. Фото- и видеосъемка. Приехал эксперт медик, обрядился в перчатки и сразу обратил внимание на присохший тонкий след изо рта к шее. Он сунул между губ, что были под цвет пиджака, железку и, чуть разомкнув челюсти, увидел густую красную массу, плотно забившую весь объем полости рта. «Ну что, детективы», – обратился он к присутствующим. – «Сам, похоже, помер ваш клиент, задохнулся собственными испражнениями».
Эксперт, уезжая, сказал Илье вполголоса: «Но могли и помочь ему, положение тела при таких обстоятельствах очень сомнительное». Он должен был инстинктивно переворачиваться, чтобы с себя сбросить рвотную массу, а у него даже потек изо рта не сбоку, а посередине подбородка. Могли голову удерживать. Но это так, все в теории. Делайте вскрытие, и картинка прояснится».
Труп засунули в мешок и увезли, детектив поехал завтракать. Штрудель и кофе – лучший завтрак еврея – бруклинского копа. А из всего увиденного точно было ясно две вещи: первая, что это наверняка русский, и, судя по лакированным штиблетам, фасону и цвету костюмчика, недавно прибывший, и вторая, что пил он где-то рядом, а рядом «Распутин». Если прибыл недавно, то установить личность по фотографии будет просто. Агенты в «Распутине» были хоть и противные, но достаточно запуганные. Очень ему хотелось, чтобы труп не был криминальный. За день три бумажки в папку, и забыл. Иммиграционная служба заработает через час, а вскрытие, похоже, уже идет, ну а в «Распутин» можно сразу после завтрака двинуться.
Там все подтвердили: пил один, ни с кем не контактировал, заблевал весь туалет, иногда выходил на улицу освежиться, вчера ушел уже затемно, больше не видели. Вскрытие показало, что следов насильственных действий не обнаружено. Смерть наступила в районе 23 часов от остановки сердца, которая, в свою очередь, случилась вследствие удушения отрыжкой непереваренной пищи, сильно замешенной в алкоголе. Печени у него не было, была какая-то здоровенная грязная тряпка.
К обеду зашел помощник и бодро доложил, что труп опознали: он всего два дня в Нью-Йорке, а фамилия у него, кто бы мог подумать, Праздничный. Все, остались бумажки. Последняя из них – ответ консульству: или труп хранится для вывозки, за что будут платить заинтересованные лица, или он утилизируется за счет федерального бюджета США.
Никому тот труп не понадобился, и его отвезли в маленький крематорий, когда-то построенный под ликвидацию кладбища в Бруклине. Там рулил Сэм, настоящий черный губастый Сэм. Он был очень зол: опять попалась старуха с силиконовыми сиськами, и все горелки были забиты стеклом. Это долгая и нудная работа, не оплачиваемая дополнительно, а Сэм очень не любил работать задарма. Мешок с трупом он закатил на оттайку. К обеду пришел младший Сэм, точно такой же наружности, только младше на голову. Они затащили мешок на стол, расстегнули, а туда еще был затолкан некогда модный костюмчик, видимо, в морге выкинуть некуда было. От всего воняло трупом и какими-то кошками. Старший, больше по привычке, пошарил по карманам и в нагрудном кармане что-то нащупал – непонятная штучка, красная, на флаг похожа, сзади с закруткой и длинным номером. На красном – лысый мужик с бородкой. Сэм бросил это на стол и пошел разжигать печку-кормилицу. За каждого упокоенного и запечатанного в банку он получал 61 доллар и 30 центов. Мешок закинули в печь, и пока то горело в гуле газовых форсунок, младший прописал в журнале все данные и нацарапал на цинковой банке номер, получилось 1961. А огонь в печи был яркий, с синими, желтыми и оранжевыми всполохами. Что осталось – соскоблили и ссыпали в банку. Старший чуть подумал, бросил туда найденный знак отличия, а младший запаял крышку. Получилась погремушка. Старший сунул банку в складской шкаф, и Сэмы пошли пить пиво.
***
Вор Олег умрет в первых числах марта после операции в туберкулезном госпитале в Бруклине. В последний час приедет батюшка из Храма Знамения Божьей матери и исповедует. Гроб с покойником вывезут и захоронят на маленьком сельском кладбище, рядом с рано ушедшей матерью. На похороны народу наехало много, кто-то пил, а кто-то и плакал.
А весной в Москве, в большом кабинете сидели четыре человека: двое тех самых кураторов, тот самый русскоязычный лойер в золотой оправе и вдова, Наталья Афанасьевна Праздничная. Лойер последовательно и подробно излагал схему, по которой вдова могла претендовать на все активы покойного на территории США. Все было понятно и прозрачно, через полгода она будет иметь полное право распорядиться счетами усопшего супруга. Но ей для этого придется приехать в Нью-Йорк, в судебное заседание, а положительное решение этого вопроса лойер гарантировал. Смерть супруга носила естественный характер, и потому сложностей в оформлении наследия не предвиделось.
Кураторы были довольны, сумма, которую они собирались изъять, была предположительно огромной, а избранная ими схема с наследницей-вдовой оказалась верной. Лойер же, бывший наш с когда-то обосранной биографией, будет перед ними расшаркиваться до последнего. А вдова тоже висит на ниточке бриллиантового дыма своей подруги Галины, и в любой момент ее можно отправить в длительную командировку. Ну а на самом деле, ее прошлое озвучивать никто не собирался.
В этом году Галине Леонидовне исполнялось 64 года, и в дурдоме у нее случился новый роман с 29-летним механиком. А вдовушка с Галей до помещения той в психиатрическую больницу общалась с ней много и непрерывно, таская по комиссионкам последние рудименты сладкой советской жизни подруги.
Дорогой Леонид Ильи в 1944 году приехал домой на побывку с фронтовой женой, это потрясло маленькую Галю. Когда она позже, наплевав на политическую карьеру папы, отказалась вступать в комсомол, а он ее стыдил и ругал, она прямо ответила: «Посмотри на себя». У нее были дети: родная дочь Виктория и удочеренные близнецы Саша и Наташа. Родная дочь отправила ее на принудительное лечение в дурдом умирать, а заботились о ней до смерти приемные дети Саша и Наташа, которые позднее будут принимать участие и в судьбе ее внучки, мама которой, Виктория, повторит судьбу своей матери Галины и также окажется в психушке. Гале будут помогать и немногие подружки, среди них и Наталья Афанасьевна. Галина Леонидовна умрет 14 июня 1998 года в деревне Добрыниха, в психиатрической больнице номер два.
А с Петиным наследством все получилось, и деньги начали двигаться на счета, предоставленные кураторами. Остался маленький штришок: по решению суда безутешная вдова должна была вывезти прах усопшего и упокоить в месте своего постоянного проживания. Вдову повезли к Сэмам, они оба были на месте, старший поставил на стол цинковую банку с надписью 1961 и потребовал 61 доллар и 30 центов. Он лукавил, ведь деньги он уже получил из бюджета, но вдова согласилась. И тут Сэма проняло, он взял банку и начал ей громко погремушничать в такт песне «Красное всегда с нами». Вдове поплохело, она что-то начала быстро говорить спутнику, а тот на ухо Сэму: «Вдова готова дать еще 100 долларов, а вы дадите бумажку, а это себе оставьте». Сэм согласился за 250, хоть младший и кривлялся с намеками на большее. Кто-то думал, что можно продать только мертвую душу, а если ее и вовсе не было? Тогда получите две горсти обугленной органики. Каждый делает, что должен.