Валерий Горелов
Вразумление красным и комфорт проживания
Часть III
Колокол в лабиринте
Прошло 20 лет, миновал XX век, и подплыло новое тысячелетие. В ноябре 2013 года тихо, в своей постели, глубоко выдохнув, умерла моя мама. При жизни как-то нечасто думал о ней, сейчас, так или иначе, она приходит ко мне каждый день, старается сберечь и охранить. Материнская любовь не умирает, она живет даже в самой твоей непутевой жизни.
А страна дышала с хорошим пульсом.
С первого января начал действовать новый вид уголовного наказания – принудительные работы. В Петербурге прошел митинг против передачи Исаакиевского собора РПЦ. Президент подписал закон о декриминализации домашнего насилия. Открыли участок железной дороги Журавка – Миллерово (в обход Украины) для всех поездов и наконец выбрали федерального министра для посадки.
Все с Божьей помощью у меня. За то время закончил факультет, защитился по экономике, да и на бизнес не жалуюсь. Это в заслугу и товарищам, что рядом, большинство достойных и хороших людей. Но и беды не обошли стороной. А мы живем, хлеб жуем, но вот только хлебушек для людей стал очень разный, и от этого не спрячешься.
Не люблю я охоту, но уговорили поехать, взяли тем, что там есть речка, где можно половить хариуса. Полетели на четырех джипах, большой компанией, далеко, в самое предгорье. Осень – красавица, горы еще в полной листве, но уже раскрашены и музыкальны, как чудо в детских сказках. Выехали ночью, а сейчас подъезжаем уже, по восходящему солнышку. Приехали в какое-то поселение, побросали машины. Охотники спешат в загон. Мне тоже сунули ружье, потащили в номер. На номере, пока заправлял штаны после подъема, в стороне вдруг два раза стрельнули и тут же начали орать, что все, добыли, снимаемся. Вот как это может нравиться? Два раза стрельнули, два часа тащили. Нормально?
Речка оказалась ручейком, воды совсем мало, и рыба, похоже, ушла вниз за водой, если вообще были и вода, и рыба. Деревня, похоже, когда-то была леспромхозом, электричество было, и маленькая пилорама что-то подвизгивала. Местные хмурые и напряженные, но как мне тут же рассказали, у них осень – самое хлебное время. Конопля собрана и на продажу, и для себя, а когда у них заводилась копейка, они всегда ходили хмурые, видимо, воображали. Власти никакой не было, жили скандальной и злой общиной. А ребятня бегала, но особенно пацаны были все одинаковые: рыжие, кряжистые и ноги бутылками, на главного лесопильщика все похожи.
Притащили дичь – свинью с длинным рылом, лохматую, но толстую. Бывалые с неприкрытым садизмом кинулись вырезать карбонаты. Разместились в сарае типа летней кухни, затопили печь, на которой стояла здоровенная чугунная сковорода, похоже, времен даже не последнего Романова. Городские начали готовить себе пиршество, а я в соседнем окошке подсмотрел трехлитровую банку с маринованными белыми грибочками и пребывал в полной уверенности, что ее куплю. Но все оказалось непредсказуемо сложным.
Городские знали, как правильно ездить на охоту. Ящики с водкой стояли ровненькой тумбочкой, а все остальное просто в кучу свалили. Сковорода быстро раскалилась, и мясо зашипело. Теперь можно было и под холодненькое, которого тоже было полно. Мой парень, что за рулем, не пил, он вообще не пил, молодой, толковый, но только в любви несчастливый.
***
А в старом селе за узловой железнодорожной станцией жизнь протекала своим порядком. Старый дом у речки, еще в прошлом веке строил его прадед, гонимый переселенец. А его сын уже здесь нарожал двоих сыновей, отсюда и проводил их на войну. Сюда и похоронки принесли. А потом еще десять лет молились, все ждали, надеялись, но сыновья не вернулись. В 55 году взяли из детского дома девочку Лену, она росла яркой – рыжей, с добрым сердцем и послушной, молилась усердно и училась в школе с прилежанием. Только фамилия ее деду очень не нравилась – Ворошилова. Но все, кто попадал в тот детский дом без фамилии, были Ворошиловы, город их такой приютил.
В пятнадцать лет у Лены появился ухажер, не сельский, а со станции, интернатовский, семнадцатилетний Олег, водил ее в кино и на танцы, в сельский клуб. Тут, в клубе, и получил год тюрьмы, отбивал ее от местных хулиганов, характер у него был очень решительный. Отсидел, пришел и, опять за что-то сев, пропал навсегда. Лена дома молилась усердно, а в школе активничала и была своя в пионерской дружине, а потом и в комсомоле не на последних ролях. И как-то сдружилась с секретарем комсомольским, она же была в той же дружине Глеба Жеглова, а как только исполнилось ей семнадцать, сбегала к нему всего раз без трусов и осталась беременной. Бабушка плакала, а дед сказал: «Бог даст – выкормим. Если сына родишь, назовешь Константином, раз уж мать – Елена».
Родился мальчик ровно на 7 ноября 1967 года, дед чертыхался и неистово крестился, но внука принял и отчество свое подарил, а дед был Петром наречен. До четырнадцати лет Костя работал со всеми на земле, скот пас, рыбачил, а в четырнадцать его определили в училище железнодорожное, с проживанием в общежитии. Там он был на хорошем счету, общественником, в 1984 году он окончил и пошел в депо трудиться мотористом.
В том же году по весне дед надорвался и слег. Месяц всего полежал и, помолившись с вечера, к утру помер. А после сорокового дня и бабушка преставилась. Осталась Лена одна, пошла в пионерлагерь поварить, ей там понравилось, да и мужчина завелся, плотник, тоже тут работающий, на все руки мастер и одинокий. Он даже Кресты поставил деревянные на могилки деда с бабкой. Но недолго это продлилось, прознал сынок Костя и избил его жестоко очень.
В 20 лет Константин Петрович первый раз, в качестве члена месткома принял участие в распределении комнат в общежитии и профсоюзных путевок. Секретарь парткома здоровался с ним за руку. А как еще, если человек с такой датой рождения и такой фамилией? И он работать стал меньше, больше табелировал тех, кто работал, а также организовывал соревнования в цехах. Был на виду, а директор при встрече постоянно его называл товарищ Ворошилов. Но вдруг все это стало понемногу исчезать из трудовой жизни. Исчезали призывы к съезду, уголок политвоспитания, а потом и повестки комсомольских собраний. Партийные активисты были хмурыми и недоверчивыми. Костю никуда не пригласили, он остался с ключом гаечным в руке и в спецовке.
С гегемонией пролетариата как бы поплохело, дело разворачивалось в 90-е годы. В 1991 году он вступил в ВКПб и все последующие годы шел по жизни под руку с официальной идеологией марксизма-ленинизма в его революционных формах. Заякорившись в пролетарской среде, Константин Петрович воспринимал служение идеалам большевизма как свою борьбу за диктатуру пролетариата, которую можно установить только путем социалистической революции, поскольку буржуазия никому никогда мирным путем власть не отдаст. Он был везде и при всех проблемах района и поселения, и, соответственно, везде при нем был классовый подход. Это и сдача в аренду посевных земель, и какие книги должны быть на полках в сельской библиотеке, как бороться с бродячими собаками и что за школьная программа по истории. Он со всей решимостью боролся с любыми проявлениями, которые противоречили интересам рабочего класса.
***
А вроде бы было счастья за край, ему 23, ей 19, любовь, как и должно, жаркая, сериальная свадьба. Мне невеста понравилась, красивая, но, честно, сразу показалось, что сильно блондинистая. Парень появился, по сути, рядом со мной из ниоткуда, но был добрый, с характером исполнительным и любого труда не чурался. Это мой водитель, а водить приходилось много. Копейка требовала к себе большого внимания и доходила скупо. В тот день он был потерянным, несобранным и плохо видел дорогу. Я не спрашивал, пока уже под счет вечерних фар он сам не заговорил. Бросила она его сегодня, в ночь уехала жить к маме. Дальше ему было явно трудно рассказывать, но, видимо, был очень нужен совет.
Рассказывает. После знакомства и до свадьбы они в постели баловались по шесть раз в день, после свадьбы стали только по четыре, и он думает, что с того времени она стала его подозревать. Позавчера он со мной почти 12 часов был за рулем, а она его ждала в пеньюаре и с ужином. Он помылся, поел и предательски уснул на диване, а ночью, проснувшись, увидел записку. Молодая супруга считала, что она ему не нужна и он завел другую женщину, она желает ему счастья в объятиях другой. К маме уехала ночью на такси. Любовь прошла. Я посоветовал бросить работу. Она вернулась на следующий день, потребовала извинений, он извинился.
Кабанятина дозрела, и пир перешел в свою основную фазу. Тут и местные стали подгребать с угощениями, рядом устроился тот самый сосед, что с грибами на подоконнике, но грибов не принес. Принес две банки: одну, полную мутной жидкости, а другую, поменьше, пустую. В пустую отлил половину и отставил в сторону. Видя, что я наблюдаю, лукаво подмигнул и сказал, что договорился сегодня с дамой. Он был с бодрым лицом, в бледно-голубой растянутой майке и с очень загорелыми кистями рук. И тут я явно поспешил начать про покупку у него грибов, он скривился, как Бармалей, и задребезжал, что мы зря считаем их нищими. Я еще раз пытался, но его последнее слово было: «Отдыхай». И тут явление: в дверь зашел подросток лет 13 в резиновых сапогах на босу ногу и тоже в застиранной майке и уселся прямо справа от меня. Сынок его оказался.
Папа сынку подвинул стакан самогона. Для меня это было уже слишком, пить за одним столом с ребенком явно не мое. Выгнали его, но он пока выходил, все сказал про меня, что я злой и они с папой всегда употребляют. А папа два раза замахнул и, вроде, подобрел. Я начал его стыдить, как же он пойдет с самогоном к даме. Он сидел насупленный, а у меня был козырь, и я его достал. Я вытянул из-под стола бутылку «Финляндии», она была вся граненая и сверкала в просеянном сквозь щели в стенах свете. Удар получился сильнее, чем я думал. Отец-герой резко вскочил и исчез за дверью, я ликовал. Оказалось, напрасно, он принес другую банку грибов, литровую всего, но по виду тоже хороший продукт. Теперь я его начал душить предложением, что раз грибов в два раза меньше от запрашиваемого объема, то и «Финляндии» я налью только половину. Он грустно согласился, мне стало его жалко, я отдал бутылку и вышел на воздух. Пошел грибы прятать в машину, но вот тут меня и поджидали самые сильные впечатления от всей этой охоты.
Когда-то на их территориях изготавливали шпалу, пилили и креазотили, но то ли не забрали вовремя, то ли как-то еще, но баню они смастрячили именно из готовой откреазоченной шпалы, которая озонировала на десять метров вокруг. Примерно с такого метража мне открылась картина; с банного окна совсем не худая женщина, свесив свои округлости, бранилась со стоящим внизу мужиком в телогрейке на голое тело, в трусах и кирзовых сапогах. Он ее обвинял в том, что она пошла блядовать с городскими, а она его ну в очень плохих наклонностях. А на бане на длинном древке висит красный флаг, старенький, но все еще бодрый.
Но самый космос был дальше, метров за тридцать. Отдельный дощатый сарайчик, побитый снегом и дождями. В нем при все еще достаточно ярком солнце мне вдруг сквозь щели привиделись какие-то тени. Внутри явно что-то происходило. Что я увидел, открыв дверь, желаю никому больше не видеть. Посреди этой сараюшки лежал здоровенный камень, лохматый и разноцветный, явно метеорит из другой галактики, а вокруг него были совершенно земные дети. Двое ползали вокруг, видимо, еще и ходить не умели, а двое побольше, упершись в камень, стояли и ковыряли его. Они ели это чудовище, лизали его, похоже, оно было сладкое. Это когда-то, в каком-то складе бывшие ящики с конфетами затопило наводнением, и их, слипшиеся, притащили на жертвенную забаву для детей. А себе на самогон. Я не остался в ночь, побоялся на этом хуторе оказаться Хомой Брутом, там хоть церквушка с Крестом была, а тут только баня креазотовая с красным флагом.
***
В этом году Константину Петровичу будет уже сорок лет, два сына у него по девятнадцать лет. Родила ему двойню ученица из аккумуляторного центра, родила и умерла. Всю свою жизнь ребятишки прожили у бабушки, закончили только пять классов, плохо соображали, по той же причине и в армию не взяли. В селе их звали Гога и Магога. Отец, как приезжал, так и бил их смертным боем. Лет с пятнадцати они уже пили, как мужики, и бабушку побивали потихоньку, вымогая пенсию, а тащили все, что можно было пропить. В этом году с тачкой барражировали по селу и окрестным полям, добывая металл, на то и жили. А лето это было жаркое и безводное, рыбы в реке не было. Но вот пошли тайфуны, река вздулась, и рыба в надежде еще успеть отнереститься поперла.
Вчера Гога с Магогой воткнули вентиль и с утра сняли четырех икряных самок сазана килограммов по десять каждая. Одну съели, трех удалось продать, а вечером еще попалось 18 икрянок. Свалили их в яму у дома, под брезент, чтобы завтра торгануть, как надо. Масть поперла. Вечером сели выпить хорошей дешевой водки местного производства, пришли в себя через три дня, папа их обоих охаживал дровиной. Стояла смрадная вонь, тучи мух кружили вокруг ямы с рыбой. С полчаса папа их гонял по огороду, а бабушка молча созерцала, сидя на табурете у крыльца. Папаша бросил дровину и взял острую лопату. Братьям стало жутко. Он спустился вниз по участку, с силой воткнул лопату в землю и жестко распорядился всю тухлятину немедленно зарыть. Гогу с Магогой трясло похмелье. Папа уехал в своих старых желтых «Жигулях», а они помчались искать похмелиться и нашли-таки в долг, под обещание завтра навоз растаскать по участку старой скандальной вдовы. Вонь стояла невыносимая, но копать начали уже в ночь. Пока рыли яму, наткнулись на старую тяжеленную железку, вполне пригодную для продажи. Рыбу зарыли, а вонь осталась. То, что откопали, лежало в нескошенном бурьяне и виделось чуть бледно-голубым силуэтом.
Константин Петрович приезжал в отчий дом примериться на свой день рождения и одновременно день столетия Октября. Он задумал поставить там мачту высотой не менее десяти метров и водрузить на нее красный флаг, а даже мечтал в ночи подсветить его снизу. Его большевистский дух требовал активности в делах в преддверии такой исторической даты. Вчера в очереди у кассы в маркете он всех пугал своим значком с Лениным и Сталиным и понуждал спеть хором «Интернационал». Плохо получилось, собаки-охранники, буржуйские прислужники вытолкали его взашей. А потом на рынке, где люди ругали плохую китайскую картошку, Константин битый час рассказывал, что в стране, где у руля коммунисты, не может быть плохой картошки, это все клевета лавочников, временно захвативших власть в России. Завтра у Константина Петровича также день ответственный: записался на прием к районному прокурору, будет требовать от него санкций в отношении тех, кто, нарушая патриархальный уклад жизни, ставит себе ящики для вывоза мусора, а главное, сверлят землю, добывают воду и пользуются общим достоянием народа в частном порядке. Он напомнит прокурору, что для борьбы со всеми безобразиями большевикам полномочия не нужны, они завоевывают это право своими руками.
***
А город жил своей привычной буржуазной жизнью, барыжничал, тунеядствовал и казнокрадничал. А по спрессованным круглые сутки пробкам можно было подумать, что это к станкам в разные смены прорываются рабочие на заводы и фабрики. В психологии местного обитателя мало что изменилось со времен закрытого города. Он как был рыночным, такой и сейчас есть. Продай сегодня что-нибудь подороже, а завтра перепродай еще дороже то, что вчера продал. С моря крали, с леса крали, вывозили. Но и завозили сотнями тонн – мясо из Китая, срок годности которого минул еще восемьдесят лет назад. Потом переделали его в детские сосиски, и со шлюхами в Таиланд. А шлюхи были везде: в гостиницах, банях и на улицах. Реальные барыги теперь дружили с реальными генералами. А шлюхам-генералам было все равно, с каких денег жиреть, тут всегда так было. Съешь чужое, иначе придут и съедят твое.
Грибочки я отвез к себе в ресторан, на кухне их привели в состояние закуски и принесли за стол вместе с вареной картошечкой и бутербродами с красной рыбой. Суббота. С близкими людьми пью водку. Подходит человек приятной, чуть кавказской наружности, здоровается со всеми сидящими, присаживается со мной рядом. Он совсем не удивляется, что его никто не узнал, предлагает выпить, сегодня тринадцатая годовщина смерти его отца. Господи помилуй! Это же сын Осетина, одного из лучших людей, что я встречал в жизни, со страшной и драматической судьбой. Мало кому, наверное, доводилось знать в жизни человека, про которого все говорили бы только хорошее. Вот он был таким, всем всегда помогал и выручал, ни на что не скупился и не трусил правду говорить. Когда он сам попросил помощи, не думаю, что кто-то ему отказал. Он попросил денег, просто так попросил в долг. Собрал деньги, а вскоре в своем доме выстрелил из ТТ себе в сердце. На похоронах его сын все и объяснил: отец не оставил посмертной записки, но мертвый сжимал в руке список тех, кому был должен. В то утро, когда сын вернулся, отвезя все, что сумел собрать отец, в Беслан.
Осетин застрелился. Он был уверен, что взрослые, не сумевшие защитить своих детей, права на жизнь не имеют. И когда на кладбище сказали, что те деньги пошли на похороны детей, убитых зверями, ни одного в списке не нашлось, кто захотел бы те деньги назад. На поминках кто водку пил, а кто плакал, а кто чем больше пил, тем больше плакал. Вот в тот вечер я и напился в ресторане, водки выпил много, а грибы так и остались недоеденными.
По городу зверствовали судебные приставы, а больше того – коллекторы, вся мусорская нечисть нашла себе пристанище. Наглые, с прокурорскими бумажками, они врывались туда, куда желали, в речах рамок не имели и шарились по карманам, скалясь и упиваясь беспомощностью одиноких матерей и стариков. Это была новая волна ментовского блядства. Красная масть всегда при деле. Не было бы этих оккупантов, не пошли бы мальчики в «партизаны». И не было бы в городе «групп смерти», подливающих масла в огонь детских депрессий. А в сентябре – страсти по Матильде и похороны первого мэра города. А последнего избранного мэра города объявили «Человеком года» при том, что номинант находился в СИЗО «Матросской тишины».
Начало сентября. Восточный экономический форум, нанимают возить гостей на хороших машинах, платят прилично, но надо еще и прислуживать: улыбаться и кланяться, таскать чемоданы. Зато платят. А за что платят девушкам-волонтерам? Все, что шевелится и рассуждает, все за деньги.
***
Скандальная вдова с раннего утра уже где-то с час орала у калитки, но братья уже были далеко. Они брели по полю, толкая впереди себя тачку-кормилицу. В полях оставалась техника, ее плохо охраняли, была надежда отловить там что-нибудь пожирнее. В ночь прошел дождь, под ногами хлюпало и колени были мокрые. Братья не были злые, но воевали всегда в четыре руки, а боялись только папу. В магазине в долг не давали, а участковый давно на них махнул рукой.
За поворотом на краю поля замелькали синие бока комбайна. Залаяли собаки, это плохой знак. На время полевых работ ловили бездомных собак, чуть подкармливали и привязывали к неработающей технике. Но тут собаками не обошлось, из кабины вылез дядька в ватнике да еще и с ружьем. Братья громко выругались по-матерному, но тачку развернули на другой галс.
Спугнули кучу фазанов, сзади грохнул выстрел. Одна шестерня да ржавый трактор, да еще вчера найденная железяка – малый объем для сдачи в пункт металлоприемки, который еще и находился в пяти километрах. Братьям надо было напрягать мозги, что они старались делать пореже. Хотелось водки, да и жрать тоже. Пару километров проскрипели в обход болота, и тут картина. Внизу у речки стояли два джипа, между ними натянут брезент, а под брезентом – бутылки, жратва и мыши бегают. Запотевшие стекла в машине выдавали наличие там людей. Судя по бутылкам, народ был только мужского пола. Братья любили рыбаков, особенно городских, им можно было навесить на уши любую лапшу и про местные повадки рыб, и про наживу на нее, те во все верили и часто наливали. Движки в джипах постукивали, печки работали, братья уселись на пригорок, дожидаясь пробуждения. Утро-то уже вовсю напирало, в том числе и на мочевые пузыри.
У Константина проблемы: флага красного того размера, что он задумал, найти было невозможно, он обшарил все места оного присутствия, но увы. Оставалась последняя надежда – на красную скатерть со стола сельского клуба. Заведующая – тощая, совсем несексуальная брюнетка, хоть и была членом правящей партии, но свой клуб превратила в феодальное общежитие. Главное его предназначение – это семейное устройство одиноких сельских дам. Вечера «Кому за 40», лекции по сексуальному воспитанию, прокат соответствующей литературы и просмотр видеофильмов. Заведующая нещадно курила и давно ненавидела Константина Петровича за то, что он регулярно пытался организовывать маевки у клубного крыльца, при этом надев кожанку с красным бантом и кожаную же фуражку фасона «Лев Троцкий». Но Константин знал ее проблему в зиму, на том и собирался решить свой красный вопрос. Клуб топился печкой, которая к этому сезону развалилась окончательно, и прожитие в зиму было очень сомнительным. Костя хотел сосватать ей в работники своих двух болванов в обмен на скатерть, сделать не сделают, но время потянут, а навредят, так и поделом этой сучке. А с них какой спрос? Заведующая не повелась, она сначала противно захохотала, а потом в матерных выражениях пожелала ему всех большевистских благ. Придется копить деньги и ехать в большой город, но там можно найти и оригинал с серпом и молотом. Трудности только закаляли Константина Петровича, хотелось ему осчастливить всех честных тружеников, только их стало попадаться все меньше и меньше. Количество станков уменьшалось, а количество прилавков росло. Читать можно было одну газету «Большевистский серп и молот», песен не стало, кино в обмороке, а кино – важнейшее из искусств. Но Костя знал, как закаляется сталь, и был правильным и твердым.
***
Пытавшихся говорить и рассуждать замещали наглецы, поведение которых было подвластно только одному поводырю – деньгам. Личные отношения исчезали, оставались только отношения по бизнесу. Все в гости тянет один «авторитет», больно хочет своим домом загородным похвастаться. Дом был огромным и безвкусным, но в то время, если у кого-то дом выше твоего хоть на пол этажа, то значит у тебя – собачья будка. Внутри двора маленькая беленая часовенка, скамейки у стен, завешанных образами и лагерными поделками. Тут проходили собрания «блаткомитета», тут же непрерывно раскуривали вкусную траву. Зачем-то пытаюсь кого-то образумить, но ответ прост: те, что на стенах и сами были кончеными наркоманами. Вот такие «авторитеты» учили жить по понятиям наших городских мирян. Вскоре родной братик пристроит «авторитета» в одиночную камеру местного изолятора.
А мне приснится сон в длинную осеннюю ночь – то ли апокалипсический, то ли пророческий. Будто ясным днем подхожу к подъезду старой кирпичной хрущевки, где когда-то в двушке жил с мамой тот самый авторитет. На скамейках – бабушки, по дорожкам детки бегают, по цветочкам – бабочки. Поднимаюсь на второй этаж, дверь справа. Открываю, и мир земной заканчивается. Озноб, холод, и все серое, а перед глазами нескончаемое пространство и холм до небес. Справа в шеренгу по двое идут люди, совершенно голые, с мертвыми лицами, идут в никуда, в то бесконечное. Сверху голос, как гул: «Раздевайся».
На огромный холм, что был из одежд, я бросаю свое, раздевшись. Вот и «авторитет» с синим лицом прошаркал мимо ногами, а за ним человек – актер и писатель очень узнаваемый, и опять лица, лица и лица. Чувствую, что замерзаю, гул с небес: «Одевайся, но коль обрядишься в чужое, пойдешь с ними». Я ощупью оделся и оказался на лестничной площадке. Пробуждение было тяжеленным. Я сел на кровать, в голове пульсировало и стучало. У кровати лежали снятые вчера носки. Они были одного цвета, но только один из них был в красную полоску, таких я никогда не носил.
Вечером сего дня узнал, что «авторитета» задавили в камере-одиночке удавкой. Братец Каин прожил недолго, его властные дружки и казнили, а позже его гроб выкопают и выбросят на центральной аллее городского кладбища. А в большом доме «авторитета», которым он так гордился, организуют районный публичный дом. На то, что еще осталось, будут жировать давно к нему засланные.
Город жил, деньги куда-то приходили, а кого-то обходили, кого-то убивали, а кого-то лечили, кого-то оболгали, а кого-то возвеличили, только лучше они никого не сделали. Они даже в самых малых количествах могли изворачиваться в самые причудливые фигуры. Сегодня одна женщина в офис пришла как бы за советом. Помню ее еще молодой девчонкой, появившейся на рынке. Мать-одиночка с утра до ночи мерзла в контейнере. Иногда на нее жаловались за обвесы и обсчеты, но она истошно кричала: «Докажите», считая, что не крадет у слепых стариков и бабушек, а просто жить умеет. Сыночка поднимает, «Сникерсы» ему покупает, на тех деньгах и вырос сынок. Воистину, мы – то, что едим. Он ел с недовешенного и с обсчитанного, вырос, конечно, большой и сильный. Какой только совет можно дать женщине – зареванной, на грани истерики, но маме? Сынка поймали с трупом в багажнике и с пятью килограммами героина. Мальчику-то всего двадцать лет, так вот ему и объявили двадцать лет заключения. А мама была уверена: если кому-то правильно дать на лапу, то все и наладится, ибо ему все подкинули и обговорили мальчика. Этот людоед был для нее мальчиком в шортиках и сандаликах. Я посоветовал молиться, она выбрала свое: пошла искать, кому дать.
***
А рыбаки хорошо, и охотники хорошо в последней перед болотами деревне здорово на охоте зарабатывали. Охотники, особо заклеванные женами и тещами, посреди зимы не раз раскладывали посреди комнаты свое охотничье хозяйство, протирали его или просто гладили, гремели дробью и скрипели портупеями. Домашние горделиво восхищались в предвкушении жареных весенних уток. А сам охотник летал в облаках наслаждения природой, двух-трехдневного отдыха от семейной рутины, распития спиртных напитков без надзора и окриков! Ближе к весне уже и дни считал.
И таких компаний с открытия охоты по деревне проезжало великое множество, и с каждым сезоном их количество неизменно вырастало. Новые джипы, новое оружие и амуниция, красивые причесанные собаки, а утку добывать было холодно, топко и физически затратно, особенно утром, после ночной пьянки до усрачки. А домой надо было явиться героями. И являлись, уже который год, у кого сколько денег хватало на жирных деревенских селезней. В деревне их выводили и растили в здоровенных брошенных когда-то колхозных сараях, а потом потихоньку выбивали их согласно спросу. С пьяных и непохмеленных охотников при определенных талантах можно было выбить до пяти тысяч за штуку. Если один брал парочку, то остальные точно повторяли тот ход. Так охотников приучили еще и деньги копить зимой, а что они домашние, кто там разберет. А дома-то и зацелуют, и нальют, и прямо есть, о чем рассказать. Такой был бизнес в той деревне. Правда, сезонный, но доходный. Сейчас мутят с фазанарием, тема жирная, ищут инвесторов.
Джип справа начал поскрипывать и похрюкивать, вода с брезента начала капать на закуску внизу. Так было минуты две. Дверь открылась, ошиблись братья, оттуда выползла барышня, тут же уселась на корточки, потом вылез лысый толстый мужик в адидасовских штанах и тоже опорожнился. Народ оживал. Гога с Магогой прямо в ожидании манны, а может, и водочки. Если люди добрые, то можно и на день тут застрять. Лысый включил в машине магнитофон, в машине запел Розенбаум про обтрепанное пальто. Из второго джипа вылезла похожая пара и тоже пописала. Зажгли газовую печку, поставили чайник. Пора было заявляться.
Они отползли на десять метров, поднялись и покатили тачку, громко разговаривая, поравнялись с машинами. Люди смотрели на них без удивления, но и без неприязни. Братья поздоровались, толстый лысый неожиданно тонким голосом ответил: «Привет, бандерлоги». Стало понятно, что люди добрые. Гога с Магогой с ходу начали заливать про ночной клев сома на той неделе и как их готовят в костре, обмазывая глиной. Контакт был установлен. Так как сомов не было, а значит, и жарить было нечего, предложили выпить чаю. Братья, чуть поскромничав, согласились, пообещав, что если те останутся еще на ночь, то они им непременно накопают черных червей. Ну как под это чаю не нальешь? Братья промахнулись насчет барышень, так как судили об их присутствии по градусам разбросанных бутылок. Они тоже пили водку и с утра продолжили на радость Гоге и Магоге. Хороший день выдался сегодня.
А Константин Петрович приехал к отчему дому. К крыше багажника «Жигулей» было прикручено проволокой три трубы. Он собирался их покрасить, скрутить и использовать как флагшток флага своей единственной и любимой Родины. Только подъехал, а к нему наискосок бабка-хабалка бежит, орет про его детей – лодырей и обманщиков. Костя стал в позу матроса, штурмующего Зимний дворец, и заорал в ответ, что она сама будет осуждена народным судом как самогонщица и расхитительница социалистического имущества. Бабка испугалась – она когда-то давно украла на деревенской дойке молочный бидон. Только откуда он мог про то знать? Да он и не знал, он просто декларировал правила социалистического общежития.
***
Хорошим весенним утром я ехал по прогретому солнышком городу, тащился за автобусом, так как перестроиться не было возможности. Автобус встал на остановке, я – тоже.
На кромке бордюра стояла девушка, знакомая, руки она держала сложенными перед собой, а из-под темных очков текли черные косметические слезы. Она была воплощением горя и обреченности. Я ее позвал. Она узнала и, без промедления открыв дверь, села рядом.
Где-то с неделю назад она, совершенно счастливая, улыбчивая и живая, появилась в нашей конторе. Представилась студенткой пятого курса медицинского университета и попросила, чтобы мы, персонал, прослушали ее небольшую десятиминутную лекцию по профилактике простудных заболеваний, а мы ей за это в зачетке поставим свою подпись с печатью (какая-то, видно, форма обучения). Директор не устоял и собрал всех, кто был. Она надела белый халатик и стала еще милее. А в процессе ее убедительной речи я вдруг понял, чья это дочь, и фамилия с отчеством в зачетке не дали усомниться.