В. Слесарев
Геймекер
Танцуя и раздеваясь, она сосредоточилась на сполохах огня, метавшегося в камине. Она танцевала, как – будто в комнате никого не было. Она танцевала ритуальный танец богини страсти, словно именно от него зависело существование мира, в котором она жила. Свет солнца, плодородие земли и манящее мерцание звезд!
Она делала это изящно, без излишнего напора, давая возможность рассмотреть себя со всех сторон. Танец был прекрасен. Как, впрочем, и она сама.
Будучи профессиональной балериной, она знала – Моно́нсо́н будет петь ровно 3 минуты 17 секунд, поэтому она постаралась уложиться в отведенное ей время.
С последними звуками музыки она встала на носочки, приняв классическую позу страдающего лебедя, замерев ровно на 9 секунд, которые она отсчитала по ударам крови в висках…
Глава 45
Через много дней, когда преживания, связанные со смертью Кондакова, уже слегка улеглись, Проф, Ник и Литератор сидели в предбаннике жарко натопленной парилки. В приоткрытую дверь виднелось темное августовское небо, расцвеченное мириадами подмигивавших им звезд. Густой запах перезревших, валявшихся на земле яблок докатывался из сада. Однотонно кричала какая-то птица. На столе стояли бутылки пива, свежие, только что пойманные и сваренные креветки, и какие-то местные деликатесы. Мужчины болтали о том, о сем. Несколько туземных красоток о чем-то щебетали в небольшом бассейне рядом. Негромко играла музыка. Уключенный голос бесновался в динамиках, вопрошая нечестивого преемника Харона о причинах его халатности.
Я убью тебя, лодочник!
Я убью тебя, лодочник! —
Завывал он.
Если на свете и существовало нечто похожее на рай, то это был он.
– Мне не дают покоя ваши слова о Боге, – отхлебнув пивка из запотевшей бутылки, Николай наклонился к Профу:«Я есть первый и последний…». Чего он хочет?
– Эти слова вовсе не мои! – Кондаков блаженно потянулся, удобно устраиваясь в матерчатом банном кресле, – Так говорит о себе сам Творец! И многократно повторяет эту мысль! «Я есть Альфа и Омега…, Начало и Конец», «И станут последние первыми, а первые последними …».
Пригубив густо пузырившейся минералки, он продолжил:
– Кроме этого, он очень мало чего о себе сообщает.
Еще он говорит: «Я пришел спасти мир»! Возможно, спасти наш общий мир можно, только если замкнуть его в кольцо. Мне кажется, в Писании Он обращается к нам и просит помочь ему в этом.
– Кольцо создателей… Единство отеческо-сыновней преемственности. Зачем?
– Не знаю!
– А вы, профессор, считаете такое возможным?
– Николай, откуда мне знать? Во-первых, есть факт – Создатель посылает сообщение. В этом, на мой взгляд, сомневаться не приходится – читайте Евангелие.
Во-вторых, существует очевидная возможность отеческо-сыновней преемственности в виде линейных цепей. Умник создает виртуальный мир и виртуального умника в нем, который создает следующий виртуальный мир с умником! И так бесконечно!
Эти два обстоятельства не вызывают особых сомнений.
Сложнее представить, как цепь творений может свернуться в круг. Однако, об этом свидетельствует сам Господь: «Не бойся; Я есмь Первый и Последний, и жи́вый, и мертвый, и живущий во веки веков», говорит он.
– Да… Темна вода в облацех! – Николай бросил в рот пару жирных креветок, – ну что, по маленькой?
Достав со льда запотевшую поллитру, Сыч налил присутствующим на четверть граненых стаканов.
– Я, пожалуй, лучше пивка выпью, – Кандаков откупорил бутылку.
– Хозяин – барин, – согласился Николай. И добавив:
– Водка в печень, пиво в брюхо, чтобы нам была бы пруха! – Опрокинул свой стакан.
– Если свернуть цепь творений в круг, – Программист поморщился, жуя кисловатое северное яблоко, – бог утрачивает первородство, делаясь не просто равным, а «сыном» – младшим! По отношению к тварям своим!
Зачем ему это?
– Не знаю, Николай! Неисповедимы пути господни, а фантазировать можно сколько угодно.
– А все же, профессор! Если попытаться замкнуть круг!
– Заманчиво. Ох, как заманчиво, – профессор вздохнул, вороша дрова в затухавшем камине. Сотни искр взвились над углями:
– Наверное, из этого можно извлечь массу выгод! Если бы такое случилось, я первым делом бы ожил. Воскрес. Вернулся к жизни. Там, в предыдущем мире.
Проф задумался – эти мысли все еще бередили его душу. Но он нашел силы и улыбнулся:
– Еще со времен Александра Сергеевича Пушкина даже старые бабки мечтали стать «Владычицами морскими», да чтобы сама Золотая рыбка им прислуживала. Только не всегда получалось!
Как и предвидел поэт. Контролировать такие сложные системы непросто!
– Да, – согласился Николай, – «Золотая рыбка» – попытка с отрицательным результатом.
– Ну почему же с отрицательным, – возразил Проф, – старушка ничего не потеряла. Как сидела у разбитого корыта, так там и осталась. К тому же успела и попить, и поесть, и царицей побывать, возможно и страны посмотреть заморские. А ведь она-то уж точно была Последней!
К тому же, при всем уважении к Александру Сергеевичу, ясно – уровень и его, и златорыбкиного человеколюбия несопоставим с божественным! Может быть Он сам подсобит нам в этом начинании? Ведь, судя по всему, он в этом заинтересован, если конечно мы правильно его поняли!
– Тоже верно. А как же сделать это технически?
– Любопытный вопрос! Я и сам об этом частенько думаю!
Если вообразить, что подобное возможно, что бог говорит правду, значит, механизм замыкания в принципе существует. Что нужно сделать? Во-первых, создать условия для развития последовательной цепи создателей и, во-вторых, послать управляющий импульс.
Как создать условия? Построить достаточно сложный виртуальный мир. Мы это уже сделали.
Как послать управляющий импульс? В виде стандартной команды.
Проблема в том, чтобы правильно нацелить ее.
А вот это уже не просто. Промежуточных миров может быть множество. Бесконечное количество, или близкое к тому. Создатель «нашей вселенной» крайне удален от нас в этом квазивременном тумане. Миры-посредники нам не интересны, но помешать могут.
Профессор откупорил бутылку и глотнул из горлышка. Пиво, запузырившись, образовало золотистую лужицу, отражавшую сполохи огня в камине.
– В принципе, в качестве точки прицеливания выступает имя управляемого объекта. Однако, он чрезвычайно удален, как мы уже говорили, а промежуточные звенья злонамеренны. Имя божье для них, как мед для мух.
Одни из них мусолят его и так, и эдак, считая именем своего собственного создателя, воздают почести, стараясь получить побольше коврижек. Другие имя это присваивают, стяжая все те же коврижки другим способом. Об этом свидетельствует человеческая история.
Если такое произойдет, на любом из промежуточных этапов – посланный нами импульс будет сорбирован этими паразитическими объектами, блокирован, и не дойдет до «бога истинного», затухнув по дороге.
При условии, что мы найдем такое имя, которое пробьется сквозь частокол подобного рода богоискателей, вопрос будет решен!
– Блин! – Михалыч, сидевший рядом, но до сих пор не принимавший участие в разговоре, был разочарован.
– Сто тысяч лет люди спорят об именах божиих! Уже обсосали все, что можно. Как же найти его?
Интересный разговор свелся к банальности, не заслуживавшей обсуждения. Имя Божие, истина, их религиозные, логические и математические обоснования когда-то, в молодости, попадали в круг его романтических интересов, особенно после появления того самого, старого распятия, в основании которого тускло мерцала латинская надпись – «Имя Божие крепкая башня», а внутри, словно ехидная улыбка мироздания, лежала пара игральных костей.
«Тот, кто найдет Имя Божие – постигнет истину!» – вспомнил он чье-то изречение, но сразу же усомнился:– Дано ли это челове́кам?
– Видите ли, Климентий Михайлович! – профессор обернулся к Литератору, – на мой взгляд, и вы неправильно ставите вопрос. Если бог сам хочет принять импульс, который ожидает от собственных потомков, он примет и любое имя, которое мы ему присвоим. Нам не нужно угадывать. Он сам дает право назвать его так, как нам заблагорассудится.
Ведь он имеет непосредственный доступ к нашим мыслям и «бумагам». Поэтому, свое новое имя он узнает без проблем.
Однако, нужный ему импульс не может прийти ретроградно, то есть в обратном направлении. Сигнал должен быть направлен «вперед», пройти полную цепь творений. Только тогда сигнал придет к нему со стороны его собственного «Отца», он станет командным.
Дело не в том, как найти имя, а в том, чтобы скрыть от его потомков, и доставить сигнал к создателю неповрежденным, по направлению цепи творений.
Дело в проводке. Как утаить имя от промежуточных прихлебателей? Они-то думают, что от них прячут имя их собственного создателя! С мешком пряников в кармане. В то время, как «наш» бог к ним не имеет отношения!
– Но тогда получается – это чисто теоретическая задача о генерации сложных кодов или принципиально уникальных математических объектов! – Литератор поднял глаза на профессора, спрашивая, правильно ли он понял проблему.
Он напряг память и состроив комичную физиономию, чтобы смягчить чрезмерную адимплектацию цитаты, продекламировал, вспоминая Лейбница: «Логические и математические истины (являющиеся истинами разума) допускают редукцию в конечное число шагов к «тождественным истинам». Случайные истины подобны трансфинитным множествам. Их редукция к «истинам тождества» нуждается в бесконечном числе шагов, и доступна только Богу», – хлебнув пива, дабы смочить пересохшее от столь заковыристой и пространной мысли горло, он добавил: «И тождественна Его Имени».
– Да, милейший Климентий Михайлович! Абсолютно согласен. Правда с учетом того, что дешифраторы имеют и бесконечные вычислительные мощности, и время для расшифровки!
– Стало быть, решения не существует?
– Не знаю, не знаю! Возможно и существует! Может быть даже не только в сфере математики, но и в области словесности.
– Как это? – удивился Михалыч.
– А вы придумайте наставление виртуальным последышам. Что-нибудь, вроде: «Суки зеленые! Не ломайте код! Имейте совесть! Вам-то зачем это нужно!». Или что-то в этом роде.
Если сможете убедить их, мы будем в шоколаде. Со всеми вытекающими последствиями, в виде медовых коврижек.
– Мда, интересно! – Михалыч поднялся, приобнял вовремя попавшуюся под руку туземную красотку и, шлепнув ее по попке, поинтересовался:
– Интересно, сколько веков ада нам дадут за эти разговоры?
Легонько подтолкнув герлу́ в сторону парилки, он хмыкнул: «Пойду привыкать к сковородке», – и поплелся следом, с явным намерением оставить ей потомство.
Глава 46
Двое приятелей, сидя в стареньких креслах с почти до дыр истертой подстежкой, потягивали пиво в небольшой, небогато обставленной квартирке. Из окон виднелись заречные озера и, подернутый неопрятной грустью осеннего увядания, березовый парк.
Несмотря на изменившееся материальное положение, друзья изредка любили посидеть по старинке в прежней квартире Михалыча.
– Да, – вздохнул Ник, – как все меняется! Алка в столице купила шикарную хату, возвращаться не хочет. А я Москву не люблю. Да и что мне там делать? Дадут какой-нибудь отдел завалящий. Работай на дядю, отчитывайся, перспектив никаких. Алка – начальница. Вредная, как собака!
С другой стороны, как заработать на жизнь? Налоги, кредиты. Фазенда не достроена.
Николай потянулся, разминая затекшую спину:
– Может сбацаем игрушку какую? Да кинем на рынок. Сами.
– Сами, сами, – Михалыч засопел, запивая леща пивом, – Сами. Я давно об этом думаю. Вон и Кристинка объявилась. Она у поляков гражданство получила.
Кристинка не откажется. Она уже и почву зондировала. Возьмет на себя техническую работу. И фирму зарегить можно за бугром. Подальше от этого бардака. Будет куда слинять, когда совсем тухло станет.
А чего делать будем?
– Подумаем. Начнем с того же. Под новой крышей. Наработки с собой заберем. На ноль выйти хватит.
– Бордели уж больно надоели. Исписался. На баб уже глядеть неохота.
– Семейные игры, исторические приключения, космические путешествия, войнушка. Придумаем, – Николай пожал плечами. – Чего огород городить. Тут места всем хватит. Имя кое-какое наработали. Народ нас знает.
– Мне больше всего «Сотворение» понравилось! Сотворил господь то, сотворил се. Приятно работать. Книжки почитал, простор для художника. А то бабы, да бабы.
Можно добавить, что-нибудь вроде Черта, чтобы мешался. Для интриги. И пойдет, и поедет! Можно и в сетевом, и в консольном вариантах.
– Подумаем, спешить не станем, процесс осуществим планомерно и вдумчиво. Звони Кристинке, пусть готовит документы.
Приятели удовлетворенно замолкли. Разговор назревал давно, оба были довольны, что их мысли совпали.
– Клим, ты знаешь, – задумчиво начал Николай. Михалыч сразу же напрягся. Сыч вдруг назвал его по имени, случалось это не часто и означало, что тот хочет сказать что-то важное.
– Климушка, у меня не выходит из головы концепция, которую соорудил Кондаков! «Станут последние первыми, а первые последними»!
Николай помолчал и, сделав усилие, закончил:
– Чем же мы не «последние»!
– Да конструкция! – Михалыч с комично-возвышенным выражением поднял палец к небу.
– В Писании и правда есть. Я проверил. А как же ему, Писанию, не верить!
– Я и верю. Но как же быть с именем? Помнишь, что сказал Проф? Нужен код, до которого потомки не додумаются! Вот и подумал бы, ты же у нас математик! Да еще с творческим приветом!
– Знаешь, дружище, а ведь мне по этому поводу, можно сказать, знаменье было.
Климентий вышел из комнаты и несколько минут рылся в закромах. Наконец он вошел и водрузил на стол, рядом с пивом, темную, увесистую железяку.
– Вот, – торжественно произнес он, аккуратно развернув скрывавшую ее тряпицу. В ней лежало то самое старинное распятие, колониальной работы.
Помня о судьбе Валерки, он никому о нем не рассказывал. Однако, прошло много лет, и сегодня ему захотелось похвастаться редкой вещицей. Тем более, что повод нарисовался сам собою.
Распятие стояло среди огрызков леща, тускло мерцая медными плоскостями.
– Что это, – Николай с интересом взял в руки древнюю приблуду. Не сказать, что он сильно разбирался в антиквариате, но в юности тоже прошел через увлечение стариной.
– Именно за эту штуку Валерка – алкаш из соседнего дома, семь лет назад получил три дырки. Помнишь?
Ник, конечно, помнил эту историю, из-за которой ментари неделю трясли их квартал. Город в ту пору был уже относительно тихий. Разборок с применением недешевого закордонного оружия, стрелявшего парными очередями, случалось немного. Тем более, что его жертвой стал не бизнесмен или чиновник, сидевший на земельных участках или госсобственности, а запойный пьянчужка, ничего не имевший за душой.
– Что за знамение?
– А ты прочитай!
– Dominus fortitudo, – по буквам стал разбирать Ник, – Turris fortissima nomen Domini.
– И что это значит?
– «Господь – твердыня» и «Имя Господа – крепкая башня». Это отсылка к Книгам Царств и Притчам.
«Господь – твердыня моя и крепость моя, и избавитель мой».
«Имя Господа – крепкая башня: убегает в нее праведник – и в безопасности»
– Кроме того, вот!
Михалыч щелкнул пружинкой, и из полости на стол выпали две старые-престарые игральные кости из оленьего рога.
Глава 47
С этого момента события стали развиваться стремительно.
Вроде никто из мужиков нигде и ничего не болтал, разве что Николай, да и то, в Москве, Алке на ушко. Однако уже через неделю, когда Михалыч возвращался с работы, его машину подрезали. Двое поджарых, прилично одетых субъектов, больше похожих на феэсбешников, чем на бандитов, без суеты выбили боковое стекло, обездвижили Клима паралитическим аэрозолем из баллончика и вытащили из машины.
Когда Климентий очнулся, он ощутил себя привязанным к стулу в довольно большой комнате без окон, в подвале какого-то особняка.
– Звони боссу! – услышал он, – Начинаем!
Патрон не снизошел до того, чтобы спуститься в катакомбы. По узкой технической лестнице узника подняли на второй этаж, провели через несколько комнат и бросили в кресло. Пара охранников осталась у него за спиной. Напротив, за ажурным журнальным столиком, стояло еще одно кресло.
Кабинет, куда его привели, оказался необычным – небольшое круглое окно, нарочито-старые карты на стенах из реечного бруса, чучело обезьянки с оскаленным в яростном крике ртом. Под потолком, висел череп лося с лопатами рогов, раскинутыми метра на два. На спиленных кончиках передних отростков подвешены белые и красные ленты.
Ампирный письменный стол, с причудливо изогнутыми ножками, занимавший половину комнаты, завален книгами, бумагами и экзотическими безделушками. На нем стояло бронзовое распятие, так странно много лет назад приобретенное Михалычем. Клим успел еще раз пожалеть, что не исполнил зарок, не устоял, оставив себе эту железяку.
Вяло блуждая, еще не окрепшим взглядом по комнате Климентий уперся в предмет, привлекший его внимание. В углу, недалеко от окна, прикрытая ажурной пелеринкой казалось, дремала древняя каменная баба, во времена его детства стоявшая на небольшом холме возле деревни, где жила его бабушка. Изваяние было приметой селения и почиталось с незапамятных времен. Хотя народ ходил в церковь, соблюдал посты и праздники, но каждый год приносил подношение и этому истукану, согласно легенде покровительствовавшему всему местному люду. О нем ходило множество слухов, легенд и баек, которые Климентий слышал с детства.
Когда ему было годика три, дед и бабка, разодетые праздничные рубахи водили его на холм, чтобы «познакомить» Мокушку (как звали в селе идолище), с очередным отпрыском своего рода. Это было одно из первых воспоминаний его детства.
Омыв камень водой, из неблизкого, лесного родника, куда дед ходил еще до рассвета, он разложил перед истуканом нехитрые деревенские подношения – магазинные конфеты, печенье, деревенские яички и огурчики. В те времена такие конфеты были редким угощением. Их нужно было доставать через знакомых в райцентре. Удавалось это нечасто. Климке давали их по одной, по воскресениям, не каждую неделю. До сих пор он помнил, с какой жадностью смотрел на разложенное богатство, которое, однако, ему не предназначалось.
Одно из яиц торжественно разбили, обмазав им лицо кумира. Аккуратно собрав слизь, заранее освященной в церкви тряпочкой, помазали его голову. В таком виде он ходил до вечера.
Это было посвящение. Особого смысла оно, конечно, не имело, но старожилы крепко блюли обычай. Даже в те времена, когда каменная баба была схоронена, обряд проводили на валунах, в былые годы лежавших в основании, не давая статуе кренится. Если же молодежь смеялась над старческими причудами, они только кряхтели, прикрывая лицо рукой.
Эта баба вечно служила источником раздора и треволнений. Когда-то давно, ее невзлюбили попы из храма стоящего на пригорке в большом селе напротив. Они уговаривали прихожан разбить идолище. Однако, местные стояли на страже и не давали его в обиду. Во времена совдепии, другие богоборцы, пригнав на холм первый трактор – Фодзон, появившийся в округе, свалили истукана, сбросив его в овраг. Они долбили его ломами, били кувалдами, стреляли из наганов и ружей, пытаясь разбить на куски. Развернув знамена и самодельные лозунги, горластые безбожники отправились домой, грозя вернуться с динамитом и довершить начатое. Деревенские дожидаться не стали, спрятав идола в известном только им месте.
Когда коммунисты сгинули в небытие, идола откопали и водрузили туда, где он когда-то стоял. Однако началась перестройка, а с нею пришли другие напасти. Один из разбогатевших нуворишей построивший особняк в соседнем районе, пригнал автокран, выдернул бабу из земли и увез к себе в качестве декора для альпийской горки. Ни милиция, ни сельсовет связываться с ним не решились. Как не просил народ вернуть божка на место, он тот только смеялся. До тех пор пока его не спалили, накрепко подперев двери железной арматурой. Сгорели его родители, жена, собака… Местный народ был бесправен, забит и жесток. Ничего другого ему не оставалось; он мог позволить себе только два удовольствия – пить самогон, да любить своих божков. Но, то и другое он любил крепко.
Потрепав месяц-другой недавно откинувшихся деревенских сидельцев, следаки как всегда ни чего не нарыли – чего-чего, а бензина и арматуры в здешних местах было в достатке. Хватило бы на всех, в том числе и на них самих. Любитель холявной старины, поняв намек, вернул истукана, навсегда уехав из этих мест.
Несколько лет баба стояла на кургане. Но времена были лихие. Вокруг как грибы вырастали все новые коттеджи, которые строили местные бандиты и прокуроры. От греха бабу снова заныкали.
Теперь Климентий увидел ее здесь. Он сразу же узнал ее, хотя видел всего пару раз в жизни. Метра полтора-два в высоту, она была похожа на слегка отесанный гранитный «палец», которые изредка попадались в округе, и как рассказывали сведущие люди, были притащены древним ледником с далеких северных гор. «Палец» был отесан лишь слегка. Фигура была только намечена. Она как бы выглядывала из природного камня сквозь патину столетий, сгладивших рукотворный рельеф; простоватое лицо, то ли улыбалось, то ли, наоборот, скалилось на неведомого врага. Едва обозначенные опущенные вдоль тела руки, плоские окружности грудей; вертикальная канавка, намечала короткие ноги. Треугольник по верху ног и округлый живот, обозначали ее женское естество.
Несмотря на примитивность изображения, и еще плававшее в токсическом мареве паралитической отравы сознание, Климентий узнал ее. Это была Мокушка, странная подружка далекой юности. Сквозь камень она улыбалась ему, как давнему знакомому, строила глазки, насмешливо дула губки, водила плечами, словно пытаясь освободиться то тяжести гранита и помахать ему ладошкой. Клим обрадовался ей, как будто более близкой подруги у него никогда и не было. Он заулыбался, попытался встать, подойти, коснуться ее тела, которое сразу же ощутил как живое. Но ноги пока плохо его держали.
В кабинет вошел хозяин. Он был невысок ростом и худ так, что щеки его ввалились, натянув кожу на скулах, и не по-русски франтоват. Несмотря на то, что он вышел в домашнем халате, казалось – одет он в бархатный камзол, расшитую кружевом рубашку, а на боку его висит шпага с витой рукоятью…
Он не носил бороду, хотя и не был брит. Недельная щетина, в которой причудливо чередовались иссиня черные и совершенно седые волосинки, густо покрывала его лицо.
Держался он элегантно. Несколько минут он в упор рассматривал Клима, уделив ему столько внимания, словно девке из борделя, за которую нужно платить сотню-другую зеленых. Во взгляде присутствовала тщательно дозированная ирония. Он явно изображал некое божество, снизошедшее к малым сим, попутно стараясь поразить их своей простотой и доступностью.
– Приветствую вас, Климентий Михалыч, – наконец произнес он таким тоном, словно находился на светском рауте. Он говорил с легким акцентом, происхождение которого Клим сразу не распознал.
– Я думаю, вы уже поняли причину ваших неприятностей и предмет нашего разговора.
Испанец (так про себя окрестил Клим собеседника) взял в руки распятие и уселся в кресло, стоявшее за столиком. Старую бронзу он осторожно поставил на его матовую поверхность.
Однако, движение оказалось неловким. В последний момент распятие выскользнуло из пальцев и со звонким, как бы стеклянным звуком, опрокинулось на столешницу. Испанец криво поморщился, сразу утратив лоск и обличие небожителя.
Несмотря на волнение и еще не прошедшее головокружение Клим понял – стол, за которым они сидели, был не прост. Его изготовили лет триста назад, из панциря морской черепахи. Он стоил бешеных денег и был очень дорог собеседнику.
– Попал, – мрачно подумал Михалыч, отдавая отчет в том, что человек, сидевший напротив, оказался и серьезным, и скаредным. Самое хреновое сочетание. По опыту Климентий знал это как никто другой.
Испанец сделал знак помощнику за спиной Михалыча. Тот быстро, хотя и без суеты открыл передвижной бар в виде старого глобуса, достал и, привычно откупорив бутылку, разлил густую, темно-янтарную жидкость в две маленькие конические рюмки. В воздухе запахло ванилью и сухофруктами.
– Черный кубинский ром, – пояснил Испанец, указав на бутылку.
– Тот самый… Тот самый, который вы рекомендуете употреблять перед тем, как идти к женщинам! Там… в болотах Миссисипи.
Испанец, поднял рюмку. Жестом он пригласил Михалыча последовать его примеру.
Литератор уже успокоился. Хотя манеры собеседника его ничуть не обманули (нравы любителей раритетного старья ему хорошо были знакомы), трусом он не был, а предложенный напиток, судя по бутылке, относился к высшей категории. Блеснувшие глаза испанца призвали Климентия правильно оценить и сделанные им затраты, и проявленное гостеприимство.
– Как видите, я ваш поклонник! Кстати вы можете звать меня Салазаром. Как вы, наверно, заметили, по рождению я испанец.
Михалыч, если честно, никогда не пробовал рома, ни черного, никакого другого. Взяв рюмку, он отхлебнул. Показалось, что рот наполнился самым дурным, к тому же сильно горчившим самогоном, в который по недоразумению уронили пригоршню карамелек. Вкус оказался неожидан и не слишком приятен. Такое пойло в местных деревнях готовили на свадьбы. Для того, чтобы напоить все село, как и положено, до потери сознания при минимальных расходах, в самогон добавляли слегка подсушенный куриный помет с проросшей на нем зеленой плесенью, а чтобы отбить запах дерьма, клали немножко меда и ломтики алое, росшего на подоконниках. Дешево и сердито.
Салазар, внимательно наблюдавший за выражением лица Михалыча, хмыкнул:
– Что хорошо для испанца, для русского смерть? Не так ли?
– Привыкнуть можно, – буркнул Клим. Опрокинув рюмку, он влил в себя остатки тягучей жидкости, от которой во рту разгорался маленький костер, и мужественно проглотил. Закуски на столе не было.
– Итак, Климентий Михайлович! – начал Салазар, пока охранник доливал опустевшие рюмки.
– Вы позволили втянуть себя в непростую историю.
Испанец кивнул помощнику. Тот аккуратно разложил на столе подложку из тонких бамбуковых полосок и выложил на нее старый армейский револьвер.
– Английский Веблей четвертой модели с переломной рамкой, – привычно отметил про себя Климентий. Десяток лет проведенные в юности на диком в ту пору, антикварном рынке, не прошли даром.
Револьверу было лет сто. А может и больше.
Рядом с Воблеем сподручный положил один единственный патрон. В его медном боку мутно отразился луч солнца, пробившийся сквозь неплотно прикрытые шторы, отбросив блики на матовую поверхность экзотической столешницы.
Михалыч скривился:
– Лучше бы орешков поставил. На закуску, – ворчливо буркнул он в сторону испанца. – Экономишь?
Салазар рассмеялся, сделав пару театральных хлопков в ладоши:
– Уважаю.
Последовала новая команда, и несколько пакетиков с фисташками появились на столе вместе с тарелочкой с порезанным на ломтики лимоном.
Осознав серьезность положения, Климентий мобилизовал навыки, усвоенные на криминальных рынках антикварного старья. С безучастным видом он поднес ко рту бокал и мелкими глотками, впрочем, почти не ощущая вкуса, дегустировал экзотический напиток, изредка бросая в рот орешки. Казалось, он равнодушен к угрозе и не обращает внимания ни на собеседника, ни на лежащее перед ними оружие – обычный прием, в напряженных ситуациях, частенько возникавших на этом поприще. Ничего другого не оставалось.
Не желая форсировать события, он вопросительно смотрел на испанца.
– Распятие, – испанец тоже пригубил ром.
– Шестнадцатый век! Гваделупа! Платереско! Возможно это Педро де Мена, хотя его штемпеля здесь и нет, – значительно пояснил он.
– Занятная вещь. Ты не представляешь, сколько людей из-за нее лишилось жизни!
Михалыч пожал плечами. Это был перебор. Вещица, хотя и неплоха, но на кровавые разборки не тянула. Даже со штемпелем. Ну, дал бы он за нее пару тыщ баксов, при таком раскладе, не больше. Но, не рискнув вступать в дискуссию и, в то же время, желая продолжить разговор, чтобы лучше понять ситуацию, осведомился:
– Валера, в том числе?
– Конечно. И Валера тоже.
Испанец замолчал, однако, судя по всему, ему было нужно выговориться. Он слишком долго сдерживался, не имея достойного собеседника.
– Гваделупа, Перу, Рио-де-ла-Плата! Золото инков. Золотые галеоны. Эта вещь имеет к ним прямое отношение. Не говоря уж о собственной исторической ценности.
Ее последний владелец – Гаспар де Варгас, – Салазар многозначительно посмотрел на Клима, будто имя, которое он назвал, столь значительно, что не знать его невозможно.
– Его родовое клеймо самое крайнее, слева. Его поставили уже потом, много позже, как свидетельство подлинности этого креста и его ценности для испанской короны.
– Де Варгас отобрал его у казненного, по его приказу, знаменитого пиратского капитана, пустившего на дно не один десяток кораблей. За семь лет до этого пираты разграбили Черный галеон и зарыли самой большой клад на Ямайке. Потом, чтобы клад не нашли, этот тип убил их всех, по очереди. Ночью. Пока они спали, напившись рому. Он убил даже юнгу – племянника. Перерезал ему горло. Так гласит предание. Так что этот крест удостоился того, чтобы войти в историю.
Старый пират заказал его у лучшего ювелира в Картахене по цене – будто он не из меди, а из чистого золота с изумрудами. Само золото он пожертвовал тамошней церкви, чтобы племянник перестал являться к нему по ночам, не показывал на перерезанное горло и не требовал серебряный свисток для разговоров с товарищами по несчастью. Так гласят легенды.
Они утверждают – на обратной стороне распятия когда-то была выбита карта с местом, где зарыты сокровища. Потом слой бронзы сточили. Рисунок исчез. Однако металл сохранил его контуры, как хранит скрытый узор даже гладко обточенная дамасская сталь. Говорят, карта откроется только избранному.
Салазар замолчал.
Климентий слушал внимательно. Что-то было не так. Так много пустой болтовни. Не для того же, чтобы слушать этот бред, его сюда притащили.
Чем больше говорил испанец, тем явственней ощущалось – он и сам чего-то боится. Он словно выдавливал слова, застревавшие в горле, и в то же время, был не в силах остановиться. Слова копились и выпирали, порожденные возбуждением и страхом. Об этом кричали и слегка расширенные зрачки его карих глаз, и мелкая жилка, нервно бившаяся на лбу, и едва приметная прерывистость дыхания. И то, что Салазар старался не смотреть на револьвер, лежавший на столе.
Климентий, наоборот, вполуха слушая бредни испанца, старался получше рассмотреть его и даже попытался взять в руки, однако остановился, встретив нервозный жест охранника.
