В. Слесарев
Геймекер
Аборигены постарались, чтобы сделанная ими эмблема Ëппла́ была видна и самому Савве, напоминая ему о не совсем красивой роли в этой истории, что, впрочем, того ни мало ни смутило. Напротив, при встрече, он обещал Адаму, что как только найдет свой девайс и спасет вожделенную папочку, то вырубит игру, устроя конец этому нечестивому миру, тем более, что в продаже появились продвинутые версии «Сотворения», гораздо лучше отвечавшие потребностям Савелия.
Бесстыжие же потомки, не внемля душевным страданиям своего создателя и, издеваясь над Саввой, прислали ему кодированную писулю с нахальным текстом:«Дг. аобдод, гг. оаоаёе», уверяя, что если он ее расшифрует, то получит назад свою волшебную шнягу. Однако, как ни старался Савелий решить задачу, ничего у него так и не получилось.
После потери Ëппла, у Саввы остался лишь один пульт управления игрой – с комка в реале. Впрочем, его хватало. Игровые функции планшета он, честно говоря, так и не освоил. Больше его расстраивало отсутствие картинок Камасутры, очень полезных в общении с первобытными «дочурками», которые в изобилии стали дозревать после того, как он ускорил тамошнее время. Савелий внимательно следил за ними, наведываясь туда, если замечал «дщерь», достойную своего божественного внимания.
Правда, не все было безоблачно! Савелию частенько доставалось от периодически появлявшихся у него реальных подружек, которые, почему-то недолюбливали туземных красоток, считая, что Савва мог бы потратить свое время с большей пользой. Множество раз они пытались лишить его цифровых радостей, устраивая проблемы его компьютеру. Их происки носили настойчивый характер, и доставили Савелию множество неприятностей. Однако, не раз столкнувшись с этим стихийным бедствием, он стал предусмотрителен, не забывая резервировать ключевые файлы.
К тому же, конкуренция, редко бывала продолжительной, обычно оказываясь не в пользу реальных лиходеек. Они обходились несравненно дороже, чем его виртуальные подружки, все как одна имели склочный, мелочный характер, не позволявший оценить масштаб Савелиевой натуры. Не говоря уж о не слишком высоком качестве работы их полового аппарата. Несмотря на бюджетный уровень хрено-гарнитуры, которой он пользовался, она имела массу настроек, была не в пример эффективнее, давая ощущения гораздо лучшего качества.
С другой стороны, – то, что его реал-чиксы следили за наполнением холодильника, облагораживали бардак в квартире и, самое главное, выгуливали пса по утрам, нельзя было сбрасывать со счетов того несовершенного мироустройства, в котором обретался Савелий. Конечно, это имело значение!
Впрочем, хотя нега утреннего сна и степень растяжения мочевого пузыря его четвероногого друга имели для него непреходящую ценность, он никогда не забывал о долге – своих виртуальных чадах, наведываясь к ним по нескольку раз в неделю, несмотря на неудовольствие приближенных к его телу соискательниц полового счастья.
Помимо прочих забот и хлопот, Савва обустроил «там» «Хрустальный Дворец», где иногда собирал приятелей, чтобы провести время, заценивая качество местного алкоголя и тамошних женщин.
Между делом, во время этих визитов, он клепал для отчетов статьи по поводу «эволюции «политического процесса» на родоплеменной стадии развитии виртуальных сообществ», на что выбил вполне приличный двухгодичный гранд. Расплачивался за него он, время от времени приглашая проректора института разделить с ним тяготы исследовательской работы в его пенатах.
Сей ученый муж согласился с тем, что деятельность Савелия интересна в научном отношении, давая познавательный материал, а также модели прогнозирования общественного мнения на фоне «социально-экономического расслоения общества и дистолерантном поведении его «элиты»».
Впрочем, на этом тернистом пути, Савелия не обошли и цифровые напасти. По дурости он снес старую, ломанную-переломанную, почти совсем убитую винду, крутившуюся много лет на его планшете и поставил новую, которую за бутылку ему установил айтишник, обслуживавший институтскую технику. Как оказалось, эта зараза, имевшая встроенный блок определения образов, в соответствии с заокеанским законом не только блокировала все то, что ему не соответствовало, но и стучала Большому Брату, если замечала в своих недрах нечто подозрительное. Нужно ли говорить, что она же категорически не позволила Савве вернуться на старую OSку. Савелий испытал большое разочарование, наскреб последнее, желая сменить бандуру, но вовремя одумался, поняв, что и на новом железе, тоже теперь будет стоять нечто подобное. Райские кущи, при всем своем изобилии, много потеряли. Неделю он не мог смотреть на свою изуродованную машину. Однако время взяло свое, и он смирился.
По прошествии времени Савва примирился и с заматеревшим Адамом. Прожив на природе лет 200, тот стал философом и добродушно относился к своему, все еще юному создателю, который, не утратив новизну ощущений, потешно возмущался при каждом упоминании о старом Ëппле́, немало забавя многочисленную, шумную и не слишком воспитанную Адамову родню.
Глава 41
После того памятного дня, когда Михалыч захватил Ежевику, за Павильоном установили наблюдение, и как только там появились новые посетители, к нему сразу же выехала вся компания. Уже через пять минут джип, сделав залихватский разворот на мокрой от утренней росы траве, затормозил перед вышедшими из Павильона визитерами. Это был Николай и два вооруженных рейнджера.
Рейнджеры использовались фирмой для охраны, отлова и перемещения животных и других надобностей. Впечатленный нападением дикарей, Глеб так напугал своим рассказом, что Николай, отправляясь туда, захватил их на всякий случай. Однако, помощь не понадобилась, происшествие разъяснилось само собой.
Николай, конечно, удивился. Он не ожидал, что на площадке скопится так много народа. По его представлениям, при разрыве соединения с компьютером, скины должны дематериализоваться. На худой конец это должна сделать программа клиринга в конце рабочего дня. По его словам, первый сбой в работе комка, из-за которого они застряли в виртуале, произошел всего две недели назад. Вика опрокинула на планшет чашку кофе… Нападение дикаря на Глеба случилось вчера.
Действительно ли все было так, как говорил Ник, или он кривил душой, было неясно, но состояние эйфории, захлестнувшее колонистов, сделало это не важным. Они наперебой рассказывали о своих приключениях. О динозаврах, змее, о кузнечиках. Хвастались запасами рыбы. С гордостью показали Берлогу, бассейн с водопроводом и другие блага цивилизации, которые сотворили за это время. Сыч только таращил глаза, не зная как реагировать на эту странную историю.
Больше всего удивила Вика. С огромным животом, она величественно выплыла из берлоги, чмокнула его в щеку, а на вопрос о том, кто ее так осчастливил, хихикнув, ответила – скорее всего, он и есть тот самый нехороший человек.
Николай пытался оспорить свое участие в этом событии, но окружающая компания только ржала, и предлагала ему срочно восполнить недоработку. Когда же, подыгрывая Вике, о его роли уже в своей беременности, с ехидством в голосе и интригующей покорностью ему сообщила и Ежевика, он начал утрачивать ощущение реальности, и в этом очумелом состоянии стал легкой добычей девушки, которая, в тишине Берлоги, на охапке ароматного сена, к восторгу аборигенного населения, оформила и его заказ на рождение ребенка. Впрочем, сопротивлялся он не сильно.
Не меньше удивился Ник известию, что за стеной «Сада драконов» живет дикий народ. Когда же ему сообщили, что каждая третья женщина этого племени также обрюхачена его семенем, и в ближайшие месяцы принесет ему еще 2–3 десятка дитяток, он впал в ступор. Только стакан самогона, вовремя поднесенный колонистами, помог сохранить ему рассудок.
Всеобщее гуляние началось. На исходе дня, когда спала жара, а солнце рухнуло за зеленые, лесистые холмы, мужчины с размахом отметили свое воссоединение.
Настоянного на древесных грибах самогона, который дикие люди как раз и готовили для стимуляции сперматогенеза колонистов, оказалось достаточно для того, чтобы ни Ежевика, ни даже Вика не смогли уклониться от их настойчивых ухаживаний, и были вынуждены принять самое живое участие во всеобщих развлечениях.
Гормональный всплеск, явившийся следствием этих забав, стимулировал роды, и пока в доску пьяные мужчины, храпя, отсыпались у костра, у Вики родилась девочка. Слава богу – программа родов оказалась сработана на совесть, а все необходимое имущество – заранее подготовлено.
Когда мужики наутро, по одному просыпавшиеся после вчерашнего, начали поднимать свои несчастные головы, детский плач, донесшийся из Берлоги, добил их окончательно, приведя в такой беспорядок, что только новая порция дикого самогона смогла сохранить им жизнь. Мужчины пили трое суток, пока не кончилось спиртное.
Кончалось оно тяжело. Дикари дважды пополняли подходившие к концу запасы, но в третий раз развели руками и выдали им какую-то жидкость желто-зеленого цвета, годную только для опохмелки.
По мере того как Николай-2 трезвел, это странное происшествие нравилось ему все меньше и меньше. К тому же, в его ушах стоял звон, будто комар, размером с кулак, не переставая, вился вокруг, но каждый раз соприкоснувшись с его кожей, падал в обморок от смрада сивухи и перегара, который источало его тело. Почему-то муки комара, как свои собственные, воспринимала голова, отвечая набатным звоном на каждое комариное неудовольствие.
Превозмогая себя, Сыч добрел до маленького уютного пляжа на речке, возле Берлоги, и в лучах утреннего, еще не жаркого солнца погрузился в чистые, неспешно текущие струи. Песчаный берег полого уходил вниз. Лишь метрах в десяти, в тени высокого противоположного берега вода доходила до плеч. Скользившие по дну, почти прозрачные рыбки, подплывали к ногам и пощипывали кожу. Темно-синие, словно из бархата скроенные стрекозы неровно порхали вдоль прибрежной осоки. Совсем рядом плескалась довольно крупная рыба, гонявшая стаи мальков, веером рассыпавшихся над водой. Барашки облаков плыли по небу. Где-то под ними, трепеща крыльями, зависнув в одной точке, пестрая птичка, словно маленький колокольчик, щебетала нескончаемую похвалу этому тихому миру.
Что делать, Сыч не знал. Он прибыл сюда, чтобы как можно скорее освободить площадку от невесть откуда взявшихся дикарей и подготовить ее для открытия туристического сезона. Рейнджеры должны были помочь ему в этом, если бы возникли осложнения. Сейчас он понимал – план невыполним. Обитатели «Сада драконов» откажутся возвращаться в большой мир, особенно теперь, после рождения ребенка. Это равносильно самоубийству. Ник и сам чувствовал – если останется здесь на какое-то время, тоже откажется это сделать.
Вероятно, в программе самоидентификации допустили ошибку. С каждым новым днем, с каждой выпитой рюмкой, с каждым куском шашлыка, съеденным у костра под раскидистым вязом, росшим перед Берлогой, с каждым новым «общением» с Ежевикой, словно нарочно постоянно крутившейся поблизости, он все меньше ощущал себя «Николаем с большой земли». Он уже понял, что именно так должен жить свободный счастливый человек. Однако позволить себе такое удовольствие он не мог. У его недостроенного коттеджа крыша была перекрыта только наполовину, неудачно прикупленные акции Газпрома просели на 14 %, а Алка повадилась каждую неделю мотаться в Москву, якобы для консультаций с новыми хозяевами предприятия по оптимизации налоговых отчислений.
Впрочем, Николай знал, что пока исправно работал управляющий компьютер, воспоминания об этих блаженных днях будут сохранены, а личностная разбалансировка, останется минимальной. Для всей остальной компании процесс давно стал необратимым. Не говоря уж о новорожденном.
Ситуация казалась тупиковой, если не кризисной. В разработку Площадки вложили немалые средства. Почти два месяца над ней работала команда. Через неделю она должна вступить в строй и начать приносить прибыль. Ее запуск анонсирован, проведена рекламная компания и даже проданы билеты на первые экскурсии. Однако, в своем теперешнем виде, аттракцион оказался непригоден для эксплуатации. Табор непонятных личностей, бродивших по ее просторам в обрывках джинсов, никак не способствовал ее восприятию в качестве дикой, девственной и невообразимо древней территории. Правда, все они были счастливы. Но это не имело значения.
Именно они, то есть не совсем они, а те Ник, Михалыч, Вика и Глеб, которые теперь находились в реале, отвечали за этот проект. В случае срыва они получат нехилую выволочку. Самое меньшее, что им грозило – лишение премий, причем далеко не символических.
Но все могло кончиться и хуже. В отделах сидели блатники, в любой момент готовые занять их место. Кого-то из них, скорее всего его самого или Михалыча, могли сместить с должности, или даже уволить. Как поведут себя новые хозяева фирмы, предсказать было невозможно.
Да и то, как поведет себя там он сам, Николай не знал. Вполне возможно, под угрозой неприятностей, чтобы не докладывать о происшествии начальству, он попытается программно очистить площадку, дезинтегрируя и их самих, и следы их пребывания.
Ник не исключал – тот примет такое решение. Ничего необычного в этом не было. Его скины дезинтегрировались ежедневно, каждый раз когда кто-то заканчивал игру на проданных ими дисках того же «Сотворения» или «Борделя». Таково их предназначение. К тому же, в этих случаях дезинтеграция происходила планово, в ситуациях, когда никакой угрозы для них самих в реале не существовало. Не то, что теперь.
Правда, в данном случае, такой маневр был трудоемок и потребовал две–три недели на чистку и латанье программ. Их игра распределена на нескольких серверах. Привести их в порядок непросто. Быстрее и дешевле было прислать сюда рейнджеров и ликвидировать их физически, без вмешательства в основные алгоритмы. Если решение станут принимать хозяева компании, то, скорее всего, именно так они и поступят. Рейнджеры пристрелят поселенцев, а программа клиринга, в рамках стандартных алгоритмов, ликвидирует ставшее бесхозным имущество и приведет местность в первобытное состояние. Не пройдет и суток, как Площадка примет веселых, счастливых ребятишек.
Допустить этого было нельзя.
Хотя Николай пока полностью идентифицировал себя с Ником в реале и сам дезинтегрировался бы без проблем, он уже явственно ощущал узы, связывающие его с друзьями из первой партии. Что же касается Вико-Ежевичной части колонии – у него появилось ощущение некой сопричастности и ответственности за их судьбу. Сегодня он воспринимал их всех не в качестве мультяшно-цифровых иллюзий, а как реальных друзей, по его вине попавших в это странное положение. Еще менее приятной казалась мысль о том, что в противном случае, придется дезинтегрировать и родившегося ребенка. Возможно собственного.
Скрупулезно размышляя над вопросом, можно ли считать его потенциальным отцом этого ребенка, он так и не пришел к какому-то определенному выводу и плюнул на эти мысли. Однако, глядя на его крохотные ручонки, почувствовал в душе некие невнятные шевеления, которых раньше у него никогда не бывало. Будет ли испытывать эти шевеления Сыч в реале, он понятия не имел.
Пассаж ощущений из виртуала в реал вообще процесс загадочный, капризный и непостоянный. Небольшой набор базовых общечеловеческих и типовых туристических эмоций транслировался за счет непосредственных средств программной поддержки. Остальное, отчасти, передавалось за счет естественной включенности в личностные алгоритмы обработки информации, но сами эти системы сканировались и воспроизводились далеко не в полном объеме.
Ситуация оказалась непростой. Чем больше анализировал ее Николай, тем яснее понимал – там, наверху, примут вариант их физической ликвидации.
Как быть ему, Нику-2 в этой ситуации, он не знал.
Дождавшись, пока мужчины придут в себя после попойки, он отправил рейнджеров в реал, оставив при себе их оружие. Собрав остальных возле почти догоревшего, подернутого пыльной посерью костра, над которым на вертеле сиротливо висела подгоревшая щука, таращившая бусинки, вывалившихся из глазниц заварено-белесых глаз, он рассказал колонистам о сложившейся ситуации. Такого развития событий они, конечно, не ожидали, считая, что появление людей с «большой земли» означает для них избавление от неприятностей.
Обсуждение происходило бурно. Когда оно закончилось, они начали действовать. Ник-1 и Глеб стали готовить Берлогу к осаде, благо основная часть помещений находилась глубоко в скале, а имевшиеся программы не предусматривали наличия в «Заоблачном Мире» тяжелого вооружения. Против же имевшегося там охотничьего оружия, Берлога вполне могла выстоять.
Программно подготовить более мощное вооружение было непросто. Нужны были и время, и специалисты. Не менее трудно было доставить его в «Сад драконов», так как администратором проекта был сам Николай. Коды доступа хранились в его планшете. Хотя, по правде сказать, большого секрета от приятелей и сотрудников фирмы он не делал, однако вынуть их из комка, без его санкции было непросто.
Готовясь к нежданно возникшим неприятностям, Михалыч забрался на ближайшую скалу и зажег костер, предназначенный для срочного вызова Ансельма. Он рассказал о возникших проблемах, и нашел полную поддержку у своего друга.
Условились, что дикий народ разобьет становище у ограды так, чтобы его можно было видеть из любой точки «Сада драконов». Колонисты рассудили – во-первых, наличие дикарей станет дополнительным препятствием для открытия аттракциона. Сцены с динозаврами, на фоне человеческого поселения, хотя и примитивного, выглядели бы дико и неестественно. Во-вторых, наличие множества свидетелей сделает затруднительной грубую расправу с колонистами. То, что фирма попробует зачистить всю территорию «Заоблачного мира», включая закордонных аборигенов, Ник не верил. Такое мероприятие стало бы полномасштабной войной, потребовало бы десятков, если не сотен рейнджеров, и могло дискредитировать компанию в самый неподходящий момент.
Вернувшись в реал, Ник отправил в «Сад драконов» с десяток охотничьих винтовок и большое количество патронов, благо такого рода программы давно создали для обслуживания охотничьих туров. Совершив должностное преступление, он сменил слабый технический пароль на управляющем комке на сверхсложный, неубиваемый, застолбив за собой право администратора и предельно затруднив несанкционированную доставку туда любых грузов без его ведома.
Собрав срочное совещание, он вызвал Михалыча, Глеба и Вику и рассказал о сложившейся ситуации. Те крайне удивились и самой переделке, и тому, что, далеко не эмоциональный, Сыч принял ее так близко к сердцу. По этому поводу Михалыч ехидно намекнул Вике, что воспользовавшись частым отсутствием Алки, именно она виновата в неадекватной реакции их общего друга. Та, естественно, возмутилась, что еще больше запутало и так не простое положение.
Однако, помимо не совсем благопристойного поведения Вики, были и другие причины для недовольства. Срыв плана ввода площадки, предстоящие разборки с начальством, финансовые потери и другие проблемы отнюдь не пришлись по душе коллегам. Приключения собственных скинов, хотя и показались забавными, но, по их мнению, не являлись достаточным поводом для предстоявших неприятностей. Ребята вопросительно смотрели на Николая, не понимая его чрезмерного внимания к этой банальной технической проблеме.
Особенно возмущалась Вика. Положение общественной жены, дважды обрюхаченной присутствующими мужиками, которые, к тому же, предъявляли претензии по поводу ее аморального облика, она сочла оскорбительным и категорически потребовала ликвидации собственных, вышедших из под контроля скинов, и всей ситуации в целом. Даже фотографии ее малыша, предусмотрительно сделанные Ником, не смогли разжалобить ее сердце.
Мужчины реагировали сдержанней. По большому счету, им было до лампочки. Решающую роль (кроме непонятной настойчивости Программиста) сыграла идея, что непригодность площадки можно списать на дикий народ, неизвестно каким образом появившийся в округе. Наличие этих племен находилось за пределами их собственной компетенции и входило в сферу ответственности службы общей безопасности, на которую можно было свалить неудачу «Сада драконов».
В этом случае, они ничего не теряли и даже оказывались в выигрыше. Для «Сада драконов» найдут другое, более подходящее место. Хотя и с задержкой, проект запустят, и он принесет ожидаемые дивиденды.
Что же касается старой площадки, то поскольку для фирмы она потеряет существенное значение, они смогут взять ее в аренду, получив небольшие дополнительные доходы. О том, как организовать ее использование, Сыч дал предварительные соображения.
Такая диспозиция устроила всех, кроме Вики. Она была девушкой чувствительной, и данная ситуация ее действительно смущала. В реале она не давала повода для панибратских отношений ни одному из новоявленных виртуальных супружников, культивируя образ рафинированной куртуазной красотки. Однако, оставшись в одиночестве, она не стала настаивать. Ник, Михалыч и Глеб были ее опорой в фирме, относилась она к ним совсем неплохо, и если бы кто-то из них на самом деле позвал ее замуж, она бы не сильно упиралась. Впрочем, проявив формальное возмущение, она сочла его достаточным для собственной реабилитации, а сложившуюся ситуацию, скорее полезной для привлечения внимания мужчин к своей персоне.
Совместная докладная записка была сочинена и подписана присутствующими. В течение нескольких дней усилиями Николая она получила поддержку руководства. Все разрешилось как нельзя лучше.
Ящик коньяка снял раздражение службы общей безопасности. Проблема аборигенов действительно существовала. Хакеры периодически прорывали периметр, образуя небольшие поселения, редко превышавшие сотню душ, существовавшие обычно несколько десятков, реже сотен лет, что в масштабах многих миллионов лет игрового времени не имело значения и не требовало кризисного реагирования.
Глава 42
Однажды, во время его пребывания в командировке, бог знает по какой надобности, о которой положено было знать лишь его слегка прибабахнутому начальству, Мюллер оказался в восточной Европе, в районе города Лемберга, месте, разоренном войной, сером и скучном. Вечером, оказавшись в номере маленькой ведомственной гостиницы, он вздрогнул от раздавшегося телефонного звонка. Подняв трубку и услышав голос Макото, Мюллер не поверил своим ушам. О том, что он находился в этой тьмутаракани, было известно немногим. Еще меньше знало номер его гостиничного телефона, который, по правде говоря, был вообще никому не нужен.
Мюллер был рад услышать дайнагона, предложившего встретиться. Вечер действительно был свободен. Приятелей в тех краях у него не было. К времяпровождению за столиком бара он был не слишком охоч, тем более в отсутствие компании, а от прогулок по темным, грязным, и далеко небезопасным улицам он уже устал в первые два дня командировки. Так, что если бы не звонок Макото, ему пришлось бы коротать вечер в гостиничном номере наедине с бутылкой дешевого бренди, которую он предусмотрительно захватил, собираясь в это захолустье.
В назначенное время Мюллер явился в маленький особнячок восточноевропейского консульства, находящийся в одном из пригородов. Конечно, консульская служба в этом богом забытом месте была фактически не нужна, так как в радиусе сотен километров японцев практически не было. Но именно здесь, на востоке Европы решались судьбы мира, и японское правительство, желая держать и свою руку на пульсе истории, пошло на затраты и содержало этот маленький островок своего присутствия.
В вестибюле Мюллер был встречен молодым человекам. Тот мгновенно связался с патроном, сообщив ему о прибытии гостя. Пока Макото спускался, майор задал вопрос, интересовавший его последние месяцы, который никто из его знакомых не мог разъяснить:
– Что такое дайнагон? – спросил он секретаря, – Это чин или звание? Чему он соответствует в вермахте?
Японец улыбнулся: – Я не могу подобрать полного совпадения. Это совокупность родового титула, придворного и дипломатического чина. Но ближе всего его достоинство соответствует вашему оберстгруппенфюреру, или генерал-полковнику, – ответил он почтительно, – конечно, приставкой «Фон».
Мюллер был обескуражен. Он знал, что Макото обладает заметным статусом в должностной иерархии, но подобного уровня не ожидал, и был польщен тем, что такой человек уделяет ему внимание и даже снизошел до приятельских отношений.
Уже через несколько минут в крохотный вестибюль спустился сам дайнагон, а ним – миниатюрная девушка.
– Атсуко, – представил ее Макото.
Одетая в строгий деловой костюм, с гладкой прической, с узлом на затылке, строгих очках, с официальной японской улыбкой на лице, изображавшей точно выверенную долю радушия, девушка смотрелась странно. Бросалось в глаза несоответствие между ее миниатюрностью и степенью строгого официоза, сосредоточенного в ее фигуре. Она едва доходила до плеча Макото, и была на редкость тщедушна. Однако Мюллер, в присутствии крохотного Макото, отнес это ощущение на счет общей субтильности японской фигуры. На безукоризненном немецком, тщательно интонируя фразы, она приветствовала гостя и приняла его шинель. Как объяснил Макото, она была родственницей единственной штатной сотрудницы консульства, исполнявшей обязанности делопроизводителя и секретарши, которая отсутствовала, будучи вызванной в Берлинское посольство. Девушка заменяла ее сегодня.
Во время визита, Мюллер в очередной раз был поражен различием интонаций, с которыми Ватанабэ изъяснялся на родном и немецком языках. Если на немецком, он говорил с мягкими вкрадчивыми интонациями, в которых угадывались, едва различимые заговорческие нотки, подтверждавшиеся доброжелательным, улыбчивым выражением лица, но когда тот переходил на японский, он словно превращался в другого человека. Речь его становилась отрывистой, гневливой, он словно вылаивал слова в лицо собеседнику, глаза выпучивались, на шее вздувались пульсирующие жилы. Казалось, еще немного и его хватит удар.
Однако удара не случилось. Ненадолго оставив майора в компании секретаря, Макото удалился, чтобы сделать последние распоряжения.
Особняк состоял из двух частей. Первая предназначалась для официальных приемов и была оформлена по-европейски. В глубине двора, среди цветущих вишен, находился небольшой Чайный домик, исполненный в традиционном японском стиле. Поскольку прием носил приватный, приятельский характер, Макото принимал майора там, желая показать колорит японской культуры.
Через 10 минут Мюллер был препровожден в Чайный домик. Разувшись, он протиснулся в небольшой раздвижной проем в стене игрушечного строения, и с трудом, с болью стареющих суставов опустился на пол, где ему указал радушный хозяин. Сидеть с согнутыми крест-накрест ногами было неудобно. Майор сразу же почувствовал тяжесть в спине и пояснице. Ворочаясь в непривычной позе, он с любопытством рассматривал окружающее пространство.
Из мебели в комнате ничего не было, кроме низкого столика, стоявшего на татами. Несмотря на простоту конструкции, он, казалось, был сделан из чего-то вроде окаменевшей сладкой ваты, или, скорее даже, из потемневшего после заката облака, спустившегося с небес на землю и застывшего здесь до утра. Явно ощущалось, что как только наступит рассвет, он – столик, вновь дематериализуется и отлетит в свое заоблачное пространство.
В нише, устроенной в стене напротив входа, на подставке, в глиняном горшочке стоял букетик незабудок и курильница, источавшая сизый дымок неровной струйкой поднимавшийся к потолку. Он наполнял помещение резким запахом чамбели (порошка сушеного китайского жасмина), который майор успел запомнить по прошлым визитам к дайнагону. В центре находился круглый очаг из старого, выгоревшего местами до полной прозрачности, клепаного металла, в котором, едва заметно светясь, тлели угли, распространяя волны тепла, совсем не лишнего в начале мая.
Макото уже сидел на татами, подогнув под себя колени. Его спина была пряма, руки лежали на коленях. Поза выражала отрешенность и спокойствие, как будто он был единственным существом во вселенной, созерцавшим себя со стороны, со всеми своими достоинствами и недостатками.
Вместе с тем, он был и самой любезностью, хотя где-то внутри этой безукоризненной учтивости теперь скрывалось едва уловимое ощущение, что майора для него вообще не существовало.
Он был без очков и менее улыбчив, чем обычно, несколько смутив Мюллера, привыкшего по-приятельски болтать с ним на самые интимные темы, забираясь в такие дебри ощущений, которые не смог бы не только обсудить ни с кем другим, но и извлечь, из глубоко запрятанного массива собственного естества.
Пытаясь найти соответствующую случаю тему, он обвел глазами помещение:
– Бедновато живете, – проговорил он, указав на спартанскую обстановку хижины.
Почти не изменяя спокойного, даже безучастного выражения лица, Макото ответил:
– Чайная церемония направлена на то, чтобы показать не богатство, не явную бросающуюся в глаза, а скрытую красоту, таящуюся в простых вещах, неярких красках и тихих звуках.
Помолчав, он произнес едва слышно:
– Она помогает ощутить незримое – скрытое в «трепещущей листве» вашего внутреннего мира.
Однако, уже через секунду, осознав, что уровень духовной восприимчивости гостя не позволит ему оценить глубину этой мысли, добавил:
– Майор, вон тот кувшинчик, с незабудками, что стоит в токонома, – он показал на нишу в стене, – фамильная драгоценность. Он изготовлен в 16 веке Аоки Мокубэ, и стоит как десять ваших новейших танков.
Мюллер с удивлением поднял глаза, куда указал дайнагон. Кувшин показался ему грубым, ничем не примечательным. Он не дал за него и трех марок, если бы тот вообще ему зачем-то понадобился. Он мог сгодиться для хранения керосина в подвале, да и то если не был таким маленьким. Майор пожал плечами.
Этот жест показал обоим, что на свете есть вопросы, по которым они никогда не придут к единому мнению и, стало быть, обсуждать которые не имело смысла.
– Начнем, – Макото негромко хлопнул в ладоши.
Тотчас же внутренняя створка комнаты, открылась. Встав на колени, в него вошла Атсуко. Теперь она была в бледно-желтом кимоно расшитом крупными голубыми цветами. Талию опоясывал широкий темно-синий пояс – оби с изображением бабочек, который на ее спине складывался во что-то вроде подушки.
Ее лицо было густо набелено, губы подведены яркой помадой, в форме сердечка. Волосы, собранные на японский манер, были украшены черепаховыми заколками. Мюллер поразился этому преображению, казалось, затронувшему не только внешность, но и саму сущность девушки. Еще удивительней показалось то, как быстро она сумела переодеться, сменить образ, прическу и макияж.
