В. Слесарев
Геймекер
Беседуя с японцем, Мюллер раз за разом пытался разговорить его о загадочных элитных заведениях. Но самурай только улыбался, повторяя, что европейцы – юная нация, которая еще не дозрела до того понимания эротики, которое присуще азиатам.
Дайнагон был хорошо знаком и с эротической литературой, не только европейской, в большей степени доступной майору. Постепенно, он посвящал майора в особенности местных сексуальных традиций, позволял просматривать старинные книги из своей коллекции. Эти фолианты были написаны 200, 300 и даже 500 лет назад, в основном индийскими письменами, ничего не говорившими Мюллеру. Однако, множество цветных картинок, тончайшей работы, на многое раскрыли глаза майору.
В его библиотеке были и более современные книги на арабском, хинди, китайском и даже руссом языках, полных фривольных картинок и мудрых советов, посвященных мужским удовольствиям. Многое в этих рассказах поражало не столь уж сведущего в этих вопросах Мюллера.
Особенно удивляло то, что понятие дозволенного или «нормального» в азиатском сексе то ли полностью отсутствовало, то ли имело столь отдаленные границы, что обнаружить их Мюллер оказался не в состоянии. Кроме того, судя по картинкам, их «дамы» были так подготовлены и гибки, могли занимать такие экзотические положения, что Мюллер так и не смог понять как, а главное, зачем они это делали! Ну, а об их способности владеть мышцами влагалища и исполнять различные трюки, вроде «заглатывания» и раздавливания огурцов, очистки бананов и т.д. майор, как и многие его сослуживцы, был уже наслышан.
Кроме того, в контекст азиатского секса входило множество «искусств», не имевших аналогов в европейском эротическом миропонимании – «искусство связывания», «подчинения и боли», «внешних и внутренних приспособлений для получения наслаждения» и множество других, так что даже после продолжительного теоретического знакомства с этим вопросом Мюллер так и не смог даже приблизительно оценить масштабов пространств, до которых тот распространялся.
Макото много рассказывал майору и о других аспектах японской культуры и образа жизни. Во время командировки в Гамбург, где находилась еще одно отделение курируемого Ватанабэ консульства, его новый приятель не только не отказался с ним встретиться, но и устроил гастрономический тур по японским и китайским ресторанчикам, познакомив с истинно восточной кухней, а не с ее имитацией на европейский манер, которая чаще всего имелась во множестве забегаловок в китайских кварталах.
Как и все японское, восточная кухня вызвала у Мюллера двойственные ощущения. С одной стороны некоторые блюда были если не вкусными, то вполне съедобными, однако существенная часть пищевых ингредиентов, вкусов и пищевых предпочтений показались ему отвратительными. Особенно омерзительны были живые осьминоги, цеплявшие присосками язык и губы, когда он, давясь и пуская слюни, судорожными движениями глотки пытался загнать их в пищевод, сырые медузы и еще какая-то морская гадость, название которой он не запомнил. Однако его восточный экскурс был полезен как для общего развития, так и для укрепления приятельских отношений с таким необыкновенным человеком.
Глава 37
Через шесть месяцев патриархального существования, к которому колонисты на удивление быстро привыкли, произошло событие, наполнившее жизнь новыми приключениями.
Ник и Глеб, обходя территорию, на одном из дальних участков Площадки услышали странные звуки, доносившиеся из – за изгороди, стоявшей на границе обширного луга и леса, начинавшегося за оградой. Подойдя ближе, они увидели, чего никак не ожидали – прыгавшее и скакавшее человекоподобное существо, которое всеми силами старалось привлечь их внимание. Не без опаски, подойдя к нему, они убедились – существо действительно оказалось человеком. Это поразило их, потому что не соответствовало палеонтологическому периоду, в котором не могло существовать не только человека и гоминид, но и почти никаких млекопитающих.
Тем не менее, человек стоял, опираясь на копье с большим железным наконечником, хотя и выглядел не слишком цивилизованно, имел косматую шевелюру и, несмотря на то, что молод, длинные усы, переходящие в клочковатую бороду. На плечах накинута шкура с неровным рыжим мехом, в руках – старая заржавленная винтовка. Однако было очевидно – он не угрожает, а лишь старается привлечь внимание, с ее помощью демонстрируя свою причастность к цивилизации.
Когда ребята подошли к изгороди, он радостно запрыгал и залопотал на непонятном языке, отдаленно напоминавшем итальянский или французский. Ни Ник, ни Глеб не знали ни того, ни другого. В школе Ник учил английский, а Глеб – немецкий, но и тогда они не парились с этой проблемой уж слишком сильно. Более или менее и тот, и другой владели сетевым и программным набором слов и сленговых оборотов, в основе которых лежал английский. Стоя по разные стороны преграды все трое пытались применить свои лингвистические способности, чтобы понять друг друга. Удавалось это с трудом. Достоверно они узнали только то, что их нового знакомого зовут Ансельмом, или Анселимом.
Однако неудача не смутила аборигена. Он улыбался, заискивал, демонстрировал заинтересованность в общении. После того как стало ясно, что быстро договориться не получится, он вынул из плетеной корзинки, висевшей на ближайшем кусте, длинные палочки какой-то снеди и аккуратно стал просовывать их сквозь ячейки ограды, стараясь с ней не соприкоснуться.
Палочки издавали густой запах вяленого мяса. Ник и Глеб, не видевшие ничего мясного много месяцев, приняли угощение, набросившись на него с горящими глазами. Абориген радостно захлопал в ладоши. Он достал какой-то предмет, похожий на рог, поднес к губам и издал трубный звук на низких вибрирующих нотах. Через минуту издалека донесся ответный сигнал. Дикарь радостно вскинул руки. Не переставая лопотать, передавая все новые порции сушенки, он всем своим видом демонстрировал благодушие и просьбу не спешить, и не покидать его.
Действительно, минут через пятнадцать-двадцать в лесу раздались звуки человеческих голосов. Появились несколько мужчин, принесших тушу небольшого животного, похожего на маленького крокодила или очень большую ящерицу. Туземцы упали на колени, выражая почтение колонистам, однако тут же вскочили и принялись разводить костер и разделывать тушу. Затевалось угощение.
Ансельм пытался продолжить разговор, по слогам представив соплеменников. Те принесли еще один, довольно крупный сверток с кипой тонко нарезанных мясных палочек, которые уже пробовали Ник и Глеб. Странным телодвижением дикий человек изобразил – этот подарок предназначен для них. Указав на ножи, подвешенные к их поясам, он объяснил, что хотел получить такие же. Ситуация начала проясняться.
Поднеся нож к сетке, Николай показал – он не сможет просунуть его сквозь ячейки. Ответной пантомимой Ансельм, как мог, пояснил – он хотел получить не сами ножи, а металл, из которого те сделаны. Для этого нужно превратить его в тонкие слитки, проходящие сквозь ячейки. Мужчины согласились – это вполне возможно. Колонисты были совсем не против поделиться с соплеменниками тем, что в избытке имели сами. Сегодняшняя встреча – счастливое событие. Она показала – они не одиноки, и в этом мире можно выжить даже за пределами клетки. На радостях Глеб даже снял с себя пояс, сплетенный им из очищенной от изоляции медной проволоки от автомобильной электропроводки, и сквозь ограду передал его аборигенам. Те были в восторге.
Между тем, работа кипела. Огонь пылал, тонкие ломтики мяса нанизывались на длинные зеленые веточки. Поляна наполнилась всепроникающим запахом шашлыка. Люди все прибывали. Появилась большая группа диких мужчин с луками и длинными копьями. После краткого представления они распределились по периметру поляны, вероятно для охраны собравшихся от разнообразной хищной живности, не меньше людей ощутившей шашлычные амбры.
Появилась дородная дикая дама, принесшая большой глиняный кувшин. С большой осторожностью она просунула сквозь решетку тонкую трубочку – стебель какого-то растения, обернутый тонкой кожистой полоской. Преодолев сетку, полоска развернулась. К обратному концу трубочки помощницы подсоединили что-то вроде воронки и начали сливать туда жидкость из кувшина. В воздухе запахло вискарем. Полоска, свисавшая на ближнем конце, расправилась и начала раздуваться. Стало понятно – это тонко выделанная змеиная кожа, снятая чулком, выполнявшая теперь роль бутылки. Довольно быстро она вместила в себя около четверти литра жидкости. Знаками женщина показала – ее можно пить, не опасаясь, и, если она понравится, остальное содержимое кувшина находится в их распоряжении.
Ни Глеб, ни Николай не колебались. Приняв змеиный бурдюк, они по очереди припали к трубке. Это был действительно алкоголь. Он оказался крепким и прекрасного качества. Сивушного духа почти не чувствовалось. Присутствовал какой-то растительный аромат, смягчавший напиток.
Пока молодые люди дегустировали змеиный самогон, подошли еще несколько мужчин. Расставив что-то вроде барабанов, они расселись вокруг костра и стали выбивать ритм.
Из кустов появилось десяток девушек, разного возраста, роста и комплекции. Рядком выстроившись вдоль ограды они, смеясь в кулачки, задорно поглядывали на Ника и Глеба.
На бедрах у них болтались короткие юбки из плотных пучков белесой травы, на плечах красовались шкурки животных, на шеях, предплечьях и лодыжках находилось множество обручей. Их тела казались плотно сбитыми и почти не имели талии, волосы свиты в мелкие косички, густо вымазанные вязким составом, кожа светла, несмотря на то, что покрыта множеством разноцветных линий; черты лица скорее европеоидные, хотя что-то неуловимое в разрезе глаз выдавало примесь азиатской крови. Зачем затевалась эта выставка, мужчины долго не понимали. Плотно закусив и выпив, они блаженствовали, развалившись на траве. От отсутствия женщин они не страдали, и дикие девушки их занимали мало.
Но, женщины были настойчивы. По знаку дородной дамы – судя по повадкам, здесь главной, они принялись танцевать, подчиняясь ритму барабанов. Движения танца казались странными, однообразными и не сказать, что красивыми. Девушки слегка нагибались вперед, вскрикивали и подпрыгивали, как можно выше, словно пытаясь придать грудям колебательное движение. Но небольшие, крепкие груди почти не меняли положения.
Старшая дама внимательно следила за реакцией мужчин, управляя танцем, по одним, только ей ведомым признакам, меняя одних девиц на других, пока не сменила штук 20. Наконец в ряду танцующих осталось лишь пятеро. Нужно отметить – ни одна не произвела впечатления на Ника и Глеба. Ни тот, ни другой вообще не восприняли их в качестве особей собственного вида, хотя в отношении мужчин, особенно Ансельма, такого предубеждения не возникало.
Танец продолжался. Крики становились все громче, прыжки все выше и исступленней. По знаку предводительницы, после одного из душераздирающих взвизгиваний, девушки дружно сбросили юбки, оставшись в чем мать родила. Прыжки продолжились.
Ник и Глеб почувствовали себя не в своей тарелке. Чтобы выйти из этого щекотливого положения, не слишком грубо показав, что зрелище голых, визжащих и прыгающих девиц их не слишком интересует Ник, встретившись глазами со старшей управительницей, жестами попросил ее еще одну порцию самогона.
К этому времени, судя по аппетитному запаху, уже поспело мясо, жарившееся на костре. Жир каплями стекал с него и шкварчил на углях.
Однако дама, в ответ на просьбу Ника, сделала жест, означавший, что все это будет, но чуть позже. По ее знаку в круг танцующих вошел Ансельм. С манерно гордым видом он обошел хихикавших девчонок, картинно осматривая их прелести и демонстрируя их обоим приятелям. Наконец он выбрал двух и дал им гортанную команду. Обе, с торжествующим выражением лица, вероятно от того, что он выбрал именно их, встали на колени. Одна, опустившись на четвереньки, повернулась задом к туземцу.
Совокупление было бурным. Когда по телу мужчины пробежали конвульсии, свидетельствовавшие о приближавшейся развязке, он вышел из девушки и повернулся ко второй. Та не замедлила заняться исполнением своих обязанностей. Этот процесс показался Нику и Глебу невообразимо долгим, Ансельм – извергался и извергался. Мышцы его ягодиц и живота спастически сокращались. Наконец процесс закончился. Он обмяк и сел на траву.
Последующее еще больше поразило колонистов. С возвышенным видом, стоявшей на коленях женщине, с перемазанным спермой лицом передали уже знакомый мешочек из змеиной кожи, в который она, под ликующие звуки барабанов, торжественно выплюнула скопившуюся во рту жидкость. Пятерка обнаженных красоток, участвовавших в заключительном акте представления, торжественно подняла мешочек над головой и долго водила хоровод, демонстрируя радость и почитание.
Когда церемония закончилась, Ансельм знаками объяснил – сперму используют для оплодотворения девиц, участвовавших в сегодняшнем ритуале.
Николай сообразил – главной причиной этого представления было их собственное семя, которое дикий народ хотел получить для своего воспроизводства. Он и Глеб сначала опешили от подобной беспардонности, но лесной человек успокоил их жестами, объяснив, что он понимает их смущение, и им не о чем беспокоиться. Сейчас они продолжат трапезу. Потом, когда сочтут возможным, они могут вернуться к этому вопросу. Дикий народ будет ждать и надеяться на положительное решение. Как туземец смог жестами и телодвижением станцевать столь сложные мысли, осталось загадкой, но у ребят не возникало сомнений в том, что они истолковали его правильно.
Пиршество продолжалось. Большая часть дикого народа исчезла. Остался Ансельм и пять девчонок, участвовавших в заключительном акте этой неординарной презентации. Они и не думали одеться. Улыбаясь, они расположились вокруг своего предводителя. Тот удивительно быстро восстановился и с нескрываемым удовольствием продолжил демонстрировать парням аборигенные способы использования диких женщин. Впрочем, они не слишком отличались от классических, и хотя ничего нового для себя мужчины не подчерпнули, смотреть на эту веселую, жизнерадостную кампанию было забавно, тем более, что девушки всем своим видом показывали – только загородка удерживает их на расстоянии от Ника и Глеба.
Парни возлежали на траве, потягивая самогон, лениво закусывая сочным, хорошо прожаренным шашлыком. Женщины, по мере надобности, доставляли им и то, и другое, просовывая снедь сквозь ограду.
Показав на горшок со спиртным, абориген предложил ребятам в следующий раз прихватить с собой емкость побольше, судя по всему рассчитывая, что их встречи станут регулярными. Он оказался на редкость способен к языкам, к этому моменту, используя не меньше двух десятков слов, почерпнутых из разговоров с Ником и Глебом.
Мужчины лежали довольные, расслабленные алкоголем, с наполненными мясом желудками. Первая оторопь прошла. Перекинувшись друг с другом, друзья поняли – дикари не имели ввиду ничего дурного. Сперма была нужна, чтобы влить свежую кровь в их популяцию. Прародители, давшие начало племени, вероятно, были не слишком многочисленны, и все его сегодняшние представители, приходились друг другу родственниками. Кроме того, Ник и Глеб являлись для этого мира «пришельцами – богами». Программы же генетического наследования, сделанные для «Тихого дома» и «Заоблачного мира» были устроены так, что их потомство имело серьезные преимущества перед аборигенным населением, было более жизнеспособным, стойким к поражающим факторам. Случайностные процессы, в их отношении, рассчитывались с немалым позитивным коэффициентом – в азартные игры они почти всегда выигрывали, а пули и стрелы поражали их реже противников.
Все это важно и в обычной жизни, а уж для дикого народа тем более.
Дикие, хотя и являлись потомками пришлых, вероятно, нелегально проникших контрабандистов, но, по прошествии времен, уже исчерпали свои «чудесные» потенции. Алгоритмы, заложенные в программу, снижали их в каждом последующем поколении.
Свежая кровь увеличит потенциал этой маленькой популяции и шансы на выживание, что, несомненно, известно Ансельму.Так что их просьба оказалась скорее почетна, чем оскорбительна.
Впервые, после многих месяцев, проведенных с ощущением того, что они оказались в роли бесправных технологических отбросов довольно сомнительного производственного процесса, Ник и Глеб почувствовали свою высокую природу и положение. Вольготно растянувшись на травке и преисполнившись осознанием своей исключительности, они неспешно рассуждали о том, что выдвижение различных народов на ведущие роли в тот или иной исторический период, наверное, обусловлено количеством «божественных» генов в популяции. Со все возрастающим интересом, посматривая на прелести раскинувшихся напротив девиц, они решили, что позитивные потенции того или иного народа гораздо больше зависят от дамских успехов в личной жизни, чем от служения жрецов, поклонявшихся богам любым другим способом.
Если под религией иметь ввиду получение преференций с помощью служения высшим силам, то жизнеутверждающие положения фаллических вероучений сегодня им нравились больше, чем тоско́тина еврейских сказаний, придуманных теми для остального мира.
Впрочем, глядя на дикого человека, смачно щупавшего очередную красотку, и ощутив, по этому поводу, томление внизу живота, они заподозрили, что роль жрецов может быть все же не столь уж и маловажна. В общем, процесс пошел, и вскоре свежие змеиные мешочки с искомым содержимым, сквозь проволочные ячейки ограды переправили заинтересованной стороне.
С тех пор встречи стали регулярными. Ансельм так быстро освоил русский, что уже через месяц они получили возможность полноценно общаться. Колонисты обрели неограниченный запас так не хватавшего им мяса, сушеные фрукты, овощи и их семена, которые они не замедлили посадить, разбив небольшой огород рядом с Берлогой. Кроме того, у них появился информационный канал, дававший им множество знаний о мире, в котором они оказались.
Дикий народ тоже не остался внакладе, получив свежие гены, железо и другие современные материалы. Все были довольны.
Самое смешное заключалось в том, что до отвала наевшись лесного мяса и имея доступ ко многим другим продуктам, они действительно предпочитали жареных кузнечиков, хотя ловить их оказалось гораздо труднее, чем рыбу или другую речную живность.
Идиллия продолжалась месяцев шесть. Постепенно встречи стали все реже, и чаще по поводу металла, в котором, племя нуждалось. На удивленные вопросы колонистов, уже привыкших к этим представлениям, как к бесплатному кабаку со стриптизом, Ансельм удрученно объяснил – все красотки дееспособного возраста за предыдущие месяцы ими уже обрюхачены и сейчас находились в интересном положении.
Туземец рассказал, что в племени не так уж много взрослых женщин, которые редко доживают до 25. После рождения нескольких детей, даже если они не умирают во время родов, у них выпадают зубы, они слабеют, поскольку в их мире пища груба, быстро дряхлеют и умирают. Такова жизнь. Мужчин почти вдвое больше. Кроме того, многие из женщин находятся в положении, и не пригодны для развлечений.
В их мире, рассказал он, сложнее всего выжить между 3 и 10 годами. На удивленные вопросы Ника он подробно, хотя и удивляясь их непосвященности в житейских вопросах, рассказал, что в «Зубастом мире» матери ухаживают за детьми лет до 3–4, после чего перестают о них заботиться.
Женщины рожают каждые полтора – два года. К моменту, когда ребенку исполняется 4, у его матери уже имеется новый ребенок, полутора–двух лет, и новорожденный. Больше двух детей она обиходить не в состоянии. Каждый день, по многу часов, она бродит по лесу, полному хищников, занимаясь сбором съестного. Детей носит с собой. Одного в корзинке за спиной, другого в руках. На третьего ребенка не хватит ни рук, ни сил, ни внимания. Если взять его в лес на своих ногах, он не протянет и часа. Поэтому, те, кто постарше, оказываются сами по себе и сбиваются в небольшие ватаги, соответственно возрасту. Стайками они крутятся вокруг становища, выживая и добывая пропитание сами. Мужчины о детях не заботятся. Рыская за добычей, они проводят в джунглях больше времени, чем дома. Мужчина – охотник, он должен добывать и приносить дичь. Дальнейшее – не его забота.
Еды никогда не бывает в избытке, и даже среди соплеменников за нее приходится бороться. Чтобы поделить ее бескровно, существует Закон. Иерархия. Сначала едят мужчины, потом женщины, каждая из которых кормит двух детей, потом едят подростки. Вслед за подростками едят собаки. После собак есть больше нечего.
Собаки слабее подростков, но сильнее детей. Они важнее, чем дети, без них не будет дичи. Когда между ними возникает грызня за пищу, мужчины всегда встают на сторону собак. Если бы была такая возможность, племя охотнее увеличило количество собак, чем детей. Лично он отдал бы за хорошую собаку десяток этих шалопаев.
Обычные дети – существа бесполезные, обременительные. Пользы не приносят. Плодятся, словно саранча. Портят и отвлекают женщин, мельтешат под ногами, таскают все, что плохо лежит. Если бы не дурная ярость защищавших их матерей, с ними вообще бы не церемонились.
Однако и женским выкрутасам потакать никто не станет. Не настолько они сильны и полезны. Если каждая начнет кормить весь выводок, не останется пищи собакам и подросткам. С голоду они взбесятся и перебьют всех баб и малолеток. Они на это способны. Мужчины, даже если будут в стойбище, вмешиваться не станут, иначе достанется и им. Мать же, в такой ситуации, больше двоих защитить все равно не сможет. Поэтому закон гласит – каждая, раз уж ей так неймется, может кормить и защищать только двоих.
Те, кто старше, сами по себе. Пусть живут, коли есть не просят. Заодно это – запас еды на черный день, о чем прекрасно знают. Когда наступит голодуха, их съедят первыми. Потом съедят женщин. Собак оставляют напоследок. Они гораздо ценнее. Собака нужна каждый день – без нее не будет дичи, а женщина – только на сытый желудок. А это бывает не часто.
Десять лет – как раз тот возраст, когда тебя начинают уважать собаки, если в твоих руках палка. Рыча, они все же уступают пищу.
– Почему же вы кормите нас, – изумился Николой, – раз у вас не хватает дичи для собственных детей?
Ансельм удивился такому вопросу. Мысль о том, что он вообще должен кормить детей, казалась ему абсурдной.
Подумав, он дипломатично ответил:
– Мир устроен так, что без вас мы не можем! Мужчина, рожденный от вашего семени, добывает в пять раз больше дичи! Внук в четыре, правнук в три.
Мы станем кормить вас и будем счастливы, пока вы пребываете с нами. Наши собаки умножатся и будут сыты! Ну, а при сытых собаках и детям чего-нибудь достанется.
Глава 38
Неделю, после посещения «Тихого дома», Савва провел на рыбалке. Он поставил палатку недалеко от воды, в сосновом бору, вплотную подступавшем к берегу. Собственно рыбалкой он не занимался, хотя и забросил пару снастей для проформы. Валяясь в траве на берегу, Савелий смотрел на барашки облаков, прибой речных волн, качавших прибрежную осоку, неровные полеты прибрежных стрекоз. Он вытягивал травинки из плотного объятия стебельков, объедая сладкие молочные кончики. Мюллер поработал на славу, поэтому в голове было пусто. Ни одна мысль не зарождалась и не задерживалась там.
На седьмой день Савва вернулся в город. Жизнь продолжалась. Городская суета захватила его, но отпуск только начинался, спешить было некуда.
Когда диск «Сотворение Мира» в очередной раз попался на глаза, он задумался, вспомнив как хотел сотворить свой собственный мир, создать нечто прекрасное, чего никто никогда не видел.
Вместо этого у него получилось пошлое повторение того, что уже набило оскомину. Хотелось же сделать нечто такое, чтобы мир его стал неповторимым, чтобы только он сам мог считаться его Создателем, а последовавшие за ним народы, во тьме невежества, до сих пор блуждавшие в круге внешнем и внутреннем, запомнили Его имя, выбили его на скрижалях вечности, покрыли елеем благодарности, попутно выдав ему пару Оскаров и большую кучу капусты.
«Начать нужно с того, – подумал Савва, – чтобы отделить что-нибудь от чего-то другого». В прошлый же раз был дурной пересказ уже приевшейся истории —свет от тьмы, воду от тверди, скотов от гадов.
Савва долго и напряженно размышлял, что бы такое разделить, не так как это уже бывало со всеми прочими бездарными пачкунами, которых и запомнили то по чистому недоразумению, однако ничего умнее распиливания женщины пилой в голову не приходило. Но это только поначалу, решил Савелий, он еще не вошел в тему. То ли еще будет!
Поднатужившись, он смог представить, что женщину можно распилить не обычной пилой, а циркулярной, не поперек, как обычно, а вдоль, начиная с межягодичной впадины до макушки. На большее его не хватило.
На кой черт нужно пилить женщину и что можно сделать из ее половинок, он так и не придумал, кроме нелепой мысли о том, что если дополнить каждую из них, то из одной женщины можно слепить двух, что, конечно было глупостью, поскольку меню игры и так содержало фото десятков женщин, любую из которых можно вызвать к жизни одним нажатием кнопки. Чего-чего, а дефицита девок ни в этом, ни в иных мирах никогда не было.
Ничего не придумав, он запустил игру и напряг воображение, пытаясь извлечь вдохновение из священных вибраций грузившегося диска, приготовлявшего только его достойные потенции вселенского демиурга. Наконец, его осенило – можно отделить звуки от тишины!
Правда, такие настройки в игре отсутствовали, но она достаточно гибко могла адаптироваться к заморочкам, возникавшим даже в не совсем здоровых головах дурковатых ламеров.
Через 5 минут после введения Саввой запроса, монитор утробно загудел, изображая «Хаос», и покрылся сетью из множества мелких, зигзагообразных, как бы кипящих, линий. Савва догадался – они представляют собой первичный акустический бардак – исходный материал для сотворения Его Мира. Он начал перетаскивать эти нервически бившиеся линии. В левой части гул стихал, становился спокойней, а в правой – нарастал. Через час работы левая часть экрана полностью замолчала, а правая стала издавать высокий, противный звук, какой бывает у плохо налаженных микрофонов.
Войдя во вкус творения, вдохновенно, словно дирижер, повелевающий вселенским оркестром, Савелий отделил «мягкое» от «твердого», «форму» от «обесформленного». В «формах» он наделал два десятка геометрических фигурок, начиная от овалов и заканчивая прямоугольниками. Он наделил их мягкостью или твердостью, цветами, а также способностью выбирать себе те или иные звуки из «Звуков», выделенных им из Хаоса.
Опцию «По образу и подобию» он применил к двум равнобедренным треугольникам. Треугольник с вершиной, направленной книзу, он назвал Болваном, а с вершиной вверх – Дуррой и, ускорив виртуальное время в миллион миллиардов раз, прилег отдохнуть.
Когда Савва вновь включил комок, то вздрогнул от мата, которым его поливала позеленевшая от горя Дурра́. Перед сном он забыл повелеть Болвану плодиться и размножаться, и она миллион миллиардов лет провела ни разу не трахнутой. Заткнуть неизвестно откуда возникший рот у этого треугольника не было никакой возможности. Быстренько исправив ошибку, Савва вышел из игры и несколько дней туда не заглядывал.
Через недельку решив, что за это время треугольная дама удовлетворила свою страсть и успокоилась, он вновь вызвал свой мир из небытия. Однако и на этот раз пробыл там недолго.
Теперь на него орал мужской треугольник. Мало того, что его миллион миллиардов лет заставляют трахаться по 12 раз в сутки, это еще можно пережить. Но то, что после этого его ни разу не накормили, было возмутительно.
Треугольник вопил – когда он доберется до Саввы (а уж он постарается сделать это в самое ближайшее время), он вырвет ему бороду и все остальное, что выступает за пределы его геометрически несовершенной фигуры. Брызжа слюною, он тряс листами бумаги, мелко исписанными математическими формулами, подтверждавшими слова о том, что их встреча не за горами.
Савве стало стыдно. Он понял, что быть созидателем непросто. Ответственность за благополучие собственных творений может изгрызть совесть, измучить чувствительную душу создателя, лишить его сна. Порывшись в меню игры и немного поразмыслив над выбором между кнопками «Уничтожить» и «Оптимизировать», он нажал вторую.
Тут же, в геометрическом мире появилась еда в виде мелких, мягких фигурок разной формы, а также сексшоп с соответствующим набором разнообразных прибамбасов, в который сразу же устремилась заволновавшаяся Дурра, покрывшаяся пульсирующей краской нежнейших розовых переливов.
Голодный треугольник, поблескивая на Савву злобным взглядом, начал жрать съедобные бирюльки, запихивая их за щеки. Он не успевал пережевывать одни, как уже совал в рот следующие, давился, но процесса не прекращал. Очевидно – следующий миллион лет, отвлечь его от этого занятия будет невозможно. Даже Дурре. И никакие переливы ей не помогут.
Почувствовав себя неуютно, Савва счел за благо смыться из этой линии игры, пока треугольная розовая дама не прочухала создавшуюся ситуацию, и вернулся в первоначальную, классическую версию, которую он инициировал еще до рыбалки.
Мир, в который он попал, был прекрасен. Везде, куда бы ни пал взгляд, цвели и благоухали цветы, деревья давали пло́ды. Тучные стада бродили по изумрудным пастбищам. Их могучее мычание, порождавшее в душе отголоски чего-то иконного, истинного, разносилось на многие мили и отдавалось затейливым эхом в холмах, покрытых лесом. Мириады бабочек и расцвеченных всеми цветами радуги птичек носились в воздухе, щебеча на разные голоса.
Это был Рай. Слава богу, Савва не внес в программу ничего нового, кроме суккуленции, которая, кстати сказать, торчала на самом приметном месте, посреди поля, видом своим распугивая скотину. Как хорошо, подумал Савва, что когда он творил это растение, воздержался от сотворения запаха.
В Раю, чтобы он действительно стал райским садом, не хватало только Евы. Савва понял это сразу, как только заслышал утробное урчание в брюхе, проходившего мимо носорога. Не мешкая, он принялся за дело. Однако, вспомнив морду сотворенной им зебры, мгновенно осознал – даже если у Евы эта часть тела выйдет в тысячу раз лучше, то и тогда, при виде ее, он до конца жизни останется импотентом. Не мудрствуя лукаво, он перешел в меню игры, предлагавшее несколько десятков, мухой не тронутых Евственниц, уже заждавшихся своего ауктора.
