Татьяна Николаевна Зубачева
Мир Гаора. 4 книга. Фрегор Ардин
Гаор пил жидкую хлебную кашу и слушал спокойный, даже весёлый, голос Новенького. Возразить, сказать, что он не палач и палачом не будет, он даже не пытался. Чего самому себе врать? Умереть ему не дадут, а после пресс-камеры другой жизни у него не будет. Когда он допил, Новенький прислушался и озабоченно покачал головой.
– Так, смена у них. Давай, задницей кверху крутись, я тебе стержень вставлю, чтоб не привязались, а мне ещё отмывать всё. Да не дёргайся ты, третий день, привыкнуть пора.
Он ловко перевернул Гаора на живот, отошёл и тут же вернулся, навалился сверху:
– Давай, кричи, у них дверь открыта.
Острая боль хлестнула Гаора по позвоночнику, и он захрипел, теряя сознание…
Аргат
Санаторий Ведомства Политического Управления
8 декада
6 день
Совет начальства равносилен приказу, а если он совпадает с твоими собственными намерениями, то его выполнение не только обязательно, но и приятно. И уже через день Венн отправился в ведомственный санаторий навестить Фрегора.
Окрестности Аргата изобилуют красивыми местами, а когда пейзаж подправлен умелыми руками парковых дизайнеров и фортификаторов, то безопасность становится красивой, а красота функциональной. На КПП, упрятанном в заросли усыпанных красными и белыми ягодами пышных кустов, у Венна проверили служебную карточку и впустили, любезно указав место автомобильной стоянки.
Оставив машину в указанном месте, Венн неспешно, наслаждаясь изысканно печальным осенним пейзажем, пошёл по причудливо извивавшейся между редкими деревьями дорожке к пятому коттеджу.
Фрегор был у себя в комнате. Валялся на диване в окружении вороха глянцевых «мужских» журналов. Венну он шумно и очень искренне обрадовался, тут же вызвав по внутреннему телефону официанта с вином и закусками. Начался их обычный беспорядочный, полный понятных только им намёков и воспоминаний разговор «обо всём и ни о чём». Венн с удовольствием хохотал над шутками Фрегора, шутил сам и… всё как обычно, как всегда, если бы не одно маленькое и неизвестное Фрегору обстоятельство. Венн не отдыхал, а работал, аккуратно наводя Фрегора на нужные темы, проблемы и выводы, выясняя необходимое и готовя последующее.
Фрегор стал восхищаться последним победителем конкурса культуристов и мимоходом отметил, что у его Рыжего мускулатура не столь рельефна, но, в принципе, не хуже. Венн согласился, столь же мимолётно заметив, что после пресс-камеры Рыжий не будет столь импозантен.
– Знаю, – вздохнул Фрегор. – Но куда-то же его надо было деть на эту декаду. Дома его сразу мой дядюшка оприходует, сюда с собой не возьмёшь. А там… Пятый сказал, его подучат. Как подстилка он мне ни к чему, а палачу я работу всегда найду, – и захихикал.
Венн задумчиво кивнул:
– Да, но с палачами из пресс-камеры всегда проблемы.
– Знаю, – кивнул Фрегор. – И зарываются, и без химии не работают, но это пустяки, контроль над Рыжим я всегда удержу, а таблетки или питьё я тоже всегда достану. Тут, дружище, другая проблема. Им, ты знаешь, кто палку взял, тот и капрал. Доводим послушание до автоматизма, а машине ведь начхать, кто за рулём. Так и рабу. Любой свободный – господин, и его приказ обязателен к исполнению. Я ведь ещё почему Рыжего у ноги всегда держал? Чтобы никто управление не перехватил, понимаешь?
Венн, слушая всё с большим интересом, кивнул. Рассуждал Фрегор не только здраво, но и интересно. Проблема ведь, в самом деле, есть. И не только с рабами, а и со спецовиками, и с военными вообще.
– Ну, и какой выход? Личная преданность?
Фрегор рассмеялся:
– Ну, Венн, цену этому дерьму мы знаем. На чём держится личная преданность? На гемах, на крови, на страхе, ещё…?
– На симпатии? – предположил Венн.
– Симпатия кончается с окончанием траханья, – авторитетно заявил Фрегор, – а иногда и раньше. Нет, мой милый. Только эти три. И все три можно перешибить. Гемы… всегда найдётся, кто заплатит больше. Страх… всегда найдётся более страшное. Кровь… а вот тут, – Фрегор озорно подмигнул, – я кое-что такое знаю, что на кровную верность можно накласть с присвистом. Самое ненадёжное – это кровь. Твой кровный родич – это твой кровный враг. Ещё в Тёмные века поняли. Кто не понял тот, – он снова хихикнул, – тот раньше всех к Огню уходит. Нет, дружище, вот заберу Рыжего из пресс-камеры и закодирую его.
– Что-что? – искренне удивился Венн.
– Увидишь, – пообещал Фрегор. – Способ новый, вот на Рыжем я его и опробую, всё равно мне его скоро менять придётся. Но дядюшка мой грёбаный его не получит! Хрен ему! – Фрегор возбуждённо забегал по комнате. – Рыжий мой! Что захочу, то и сделаю!
«Как бы он после пресс-камеры с тобой не сделал, чего ему хочется», – весело подумал Венн и перевёл разговор. Главное – готовность Фрегора вскоре расстаться с Рыжим он получил, форсировать пока рано и незачем, ещё надо посмотреть, каким тот будет после пресс-камеры. А новый способ контроля – кодировка… кажется, он знает, кто повесил на уши Фрегору эту лапшу, и знает, с кем стоит проконсультироваться по этой проблеме.
Уже смеркалось, когда Венн стал прощаться. Фрегор накинул свою меховую куртку и вышел его проводить.
– Ужинать не пойдёшь? – спросил Венн. – Здесь всегда хорошо кормили.
– Я решил посидеть на диете, – ответил Фрегор, – чего-то мне врач про печень говорил. Она у меня наследственная. Братец мой вон желтеет периодически. А на меня антидот наш что-то стал слабо действовать.
Венн понимающе кивнул. Что ж, пьянеть Фрегор действительно стал гораздо быстрее, чем в начале их знакомства, так что пусть лечится.
Уже у стоянки Фрегор вдруг как-то смущённо попросил:
– Слушай, если не трудно… выкрои время, загляни в пресс-камеру, как там Рыжий. Ну, чтоб его не слишком уродовали. Я просил, конечно, но, – Фрегор вздохнул, – чужой раб и забота чужая. Пусть хотя бы лицо ему не трогают.
– Посмотрю, – охотно согласился Венн.
Он сердечно распрощался с Фрегором и отправился в обратный путь. Итак, подобьём итоги. Кодировка – раз. Если она окончательно сорвет Рыжему крышу, то надо будет Фрегора от неё отговорить. Пресс-камера – два. Чужой отдел и даже отделение. И так, чтобы Рыжий не узнал о заботе Фрегора, пусть по-прежнему считает своего хозяина психованным садистом, кем тот, по сути, и является. И Рыжий, похоже, серьёзно заинтересовал Пятого. Так что тут нужна предельная осторожность. Куда отправить Рыжего после Фрегора – это три. Здесь много будет зависеть от состояния Рыжего, и всё же… Конечно, подальше от Аргата, куда-нибудь в сельскую глушь, чтобы отъелся, отлежался и одумался. А если… если туда, откуда брали, в Дамхар? И к тому же хозяину. Правда, капитан Коррант уже отработан. Значит, ту комбинацию не повторяем. Придумаем что-нибудь новенькое.
Венн переключил фары на дальний свет и прибавил скорость. Пока всё идет как надо и как должно. Адвокат своё отработал, и о нём можно не думать. Законы о бастардах вступят в действие сразу после Нового года, а бастарды от рабынь, особенно в старых семьях, явление весьма распространённое, так что и здесь… перспективно и весьма. Ох, лишь бы согайны не зашевелились раньше времени. Но это он поговорит с внешниками. Там есть с кем говорить и работать.
Ведомство Политическго Управления
8 декада
7 день
Пресс-камера
На этот раз он не очнулся, а проснулся. И не от боли, видно, и впрямь привык, а от холода. Лежал он, как его и бросили, ничком, уткнувшись лбом в пол, с вытянутыми к стене скованными руками. Но ни в нём, ни рядом никого не было. Это он уже научился хорошо различать.
Гаор осторожно повернул голову и приоткрыл глаза. Свет не белый, а синий. Ночь? За чёрной сейчас решёткой в коридоре синяя как светомаскировочная лампа, а в камере свет выключен. Слышно чьё-то многоголосое сопение, покряхтывание и тихая ругань. По-прежнему осторожно, стараясь не дёрнуться, Гаор повернул голову в другую сторону, чтобы увидеть нары. Там слабо колыхалась тёмная бесформенная куча переплетённых, прижатых друг к другу тел. Общая свалка? Или всей камерой кого-то одного трахают? О аггел, холодно как. Ладно, аггел с ними и с холодом, а вот пока он один и на него не смотрят, надо попробовать подтянуться на руках и отцепить наручники от стенной скобы, тогда он сможет встать и хоть к параше подойти, и вообще – Гаор мрачно усмехнулся – получит свободу действий.
Он попробовал напрячь мышцы и едва не закричал от пронзившей его боли. Эта боль – боль от перенапряжённых мышц и застывших суставов была знакома ему ещё по фронту и не позорна, но от этого не стала менее острой. И почти сразу от тёмной кучи на нарах отделилась фигура. Гаор мгновенно замер и зажмурился, надеясь, что паскудник встал по собственной надобности и не тронет его. Но шлёпанье босых ног по кафельному полу приблизилось и замерло у его головы.
– Тебе чего? – тихо спросил Младший.
Он не ответил, но в его ответах и не нуждались. Ладонь Младшего легла на его плечо, погладила по спине, тронула ягодицы. Гаор сцепил зубы, удерживая рвущийся наружу крик, и приготовился к неизбежной боли.
– Старший, – сказал Младший, – он холодный совсем, давай отцепим. Он же замёрзнет тут один.
– Ну и ложись с ним, – пробурчал кто-то с нар.
И посыпалось:
– А тебе не один хрен.
– Вставь ему третий номер на пять шаров, вот и согреется.
– Точно, от пяти шаров аж в пот кидает.
Стержень третий номер на пять шаров… к своему ужасу, Гаор уже и понял, и представил, что его ожидает, если Младший сделает сказанное. Он непроизвольно вздрогнул.
– Сейчас, – сказал Младший, – сейчас, потерпи, темно здесь, я сейчас, – и стал возиться со скобой.
– Ты ж не там ищешь, – засмеялся Резаный.
– Помочь? – предложил Шестой.
– А пошёл ты… – вдруг выругался Младший, – забыл, как сам так лежал. Просил всех, – и явно передразнивая, – пощадите, пощадите… Просил ведь? Просил. В ногах ползал, слезами заливался, пока тебе стержнями задницу не растянули, чтоб работать смог. А он что… неклеймёный, что ли? Ну вот.
Раздался металлический щелчок, и Младший снял со скобы стягивавшие запястья Гаора наручники.
– Наручники не снимай, – строго сказал Старший. – И сюда его тащи, вниз пока положим.
Вниз? Подо всех? Гаор отчаянно замотал головой, но его уже обхватили поперёк туловища и приподняли, оторвав от кафеля. Боль в плечах стала настолько нестерпимой, что он застонал.
– Давай помогу, – сказал рядом голос Новенького.
Вдвоём они дотащили его до нар и… и Гаор оказался на деревянном, показавшимся удивительно тёплым после кафеля помосте, а с боков и сверху его сдавило множество других тел. И он не сразу понял, что было странного в этом переплетении рук, ног, спин и ягодиц. Здесь не лапали и не насиловали, а грели друг друга своим теплом, и его положили на низ, подо всех, чтобы согреть. И только сейчас он почувствовал, как же он отчаянно замёрз. Его начала бить дрожь, и он ощутил, как его ещё плотнее сжимают, как чьи-то ладони растирают ему грудь и спину, массируют плечи.
– Сволочи, – шептал кто-то, – им игрушки, а мы хоть подыхай.
– Может, с отоплением что?
– Как же, раз в три декады такое.
– Зачем? – вырвалось у Гаора.
– А чтоб слабаков повыморозить, – хохотнул Резаный. – Ну как, Лохмач, согрелся, побалуемся?
Ответить Гаор не успел.
– Меняемся! – негромко скомандовал Старший.
И вся куча тел пришла в движение. Лежавшие в центре и внизу выбирались наверх, а верхние и крайние перебирались в нагревшуюся серединку. Чья-то ладонь легонько придавила Гаора, и ему просипели в ухо:
– Твоя смена следующая.
До утра, которое обозначилось включением белого света, они поменялись трижды. Под конец Гаор даже не просыпался, перемещаясь вместе с лежавшими рядом, и разбудил его голос надзирателя и пробивавшийся сквозь веки свет.
– Старший, поднимай поганцев! Кто стоит, тем паёк, кто лежит, тех в печку.
Гаор почувствовал, что лежавшие рядом зашевелились, и разлепил веки. Яркий белый свет ударил по глазам, но вызвал уже не боль, а злобу.
– Вставай, – шепнули рядом, – лежащих в печку.
Что надо встать и занять место в строю, Гаор понимал и сам, но вот сможет ли? Одеревеневшее за эти дни тело не слушалось, болели натруженные плечи, он посмотрел на свои руки и увидел, что кисти распухли и стали сизыми, как тогда в Алзоне, когда он потерял перчатки и едва не отморозил руки, пришлось снимать с трупа, а подходящий размер никак не попадался. Он сумел сесть, потом встать и вместе со всеми побрёл к стене напротив параши, чтобы стоящему у решётки надзирателю были видны нары: не остался ли кто лежать.
Встали все, и надзиратель явно огорчился:
– До чего ж смена живучая, – и даже сплюнул. – А Лохмач где?
Стоявший рядом Новенький плечом подтолкнул Гаора, и тот шагнул вперёд, едва не упав.
– И ты живой?! – удивился надзиратель. – Старший, в работу его сегодня отправишь, хватит ему отдыхать и учиться, пусть паёк отрабатывает.
– Да, господин надзиратель, – спокойно ответил Старший. – Лохмача в рабочую бригаду.
– Двоих за пайком, – распорядился надзиратель, – в остальном сам знаешь.
– Да, господин надзиратель, Восьмой, Двадцатый, пошел!
Строй мгновенно рассыпался. Воздух в камере заметно и быстро теплел, дыхание уже не клубилось паром. На подгибающихся дрожащих ногах Гаор побрёл к параше. Надоело ходить под себя. Кто-то его поддержал сзади за бока, не дав споткнуться и упасть прямо в парашную дырку.
– Начнёшь трепыхаться – опять прикуём. Понял, Лохмач?
По голосу это был Гладкий. Не оборачиваясь, Гаор прохрипел:
– Лезть не будете – никого не трону.
Сзади хохотнули.
– Да не будь приказа, на хрена нам твоя задница. Иди ложись, поедим и обработку начнём.
Гаор резко развернулся, выбросив в ударе скованные руки, но удар пришёлся в пустоту, а ещё кто-то схватил его сзади за шею и, пропустив пальцы под ошейник, пережал ему дыхание.
Пришёл в себя Гаор уже лежа на боку между двумя плотно зажавшими его телами. Но не на полу, а на нарах. Задний был в нём и одной рукой придерживал за ошейник, а другой гладил его по боку и бедру. Передний, лежа с ним лицом к лицу, одной рукой прижимал к нарам его стянутые по-прежнему наручниками запястья, а другой гладил и щекотал ему мошонку и член.
– Ну вот, – улыбнулся он Гаору, когда тот открыл глаза, – сам видишь, расслабился, не дёргаешься, и боли нет.
– Отпустите, парни, – безнадёжно прохрипел Гаор, – что ж вы со мной делаете?
– К работе готовим, – ответил сзади Десятый.
– Плохо сработаешь, всю камеру подставишь, – сказал лежавший спереди Гладкий.
Гаор прикусил губу, удерживая крик, уже не боли, а отчаяния. Его сделают палачом, и он никак не сможет этому помешать, потому что его сопротивление отправит на смерть всю эту двадцатку. Сволочи, что же они с нами делают? Самое… святое, последнее отнимают.
– Тебе и так лишний день дали, – безжалостно продолжил Гладкий. – Велено было, чтоб ты с третьего дня работал, а сегодня четвёртый. Сейчас мы доведём тебя и поесть дадим, передохнёшь немного.
– А поить когда? – спросил над ними Седьмой.
– В предварилке, – ответил издалека Старший, – а то он перегорит с непривычки.
Гаор зажмурился, чувствуя, что умелые руки парней доводят его до неизбежного, противного здесь и сейчас до судорог, до рвоты. И попросил:
– Придуши.
– Лёгкой жизни хочешь, – засмеялся сзади Десятый.
– Тебе прочувствовать надо, – сказал Гладкий, – а то так и не научишься.
Гаор из последних сил напрягся, пытаясь помешать неизбежному, но его тело в который раз за эти дни предало его, забившись в неуправляемых судорогах. И снова даже не беспамятство, а оцепенение полной беззащитности.
– Ну, вот и молодец, – чья-то ладонь погладила его по лицу, – отдохни.
Он почувствовал, как его отпустили и успокаивающе похлопали по плечу.
– А ничего, – звучали далекие смутные голоса, – привыкает.
– Ничего, на допросах он злобу скинет, нормально будет.
– Подстилка он никудышная.
– Ты сам на какой день прочувствовал? Забыл, как тебя всей сменой учили?
– Ничего, пусть полежит.
– Старший, на сынулек его ставить нельзя, не сработает.
– Не учи.
– Подберут ему клиента.
– Твоя-то какая печаль?
– А за его дурость расплачиваться чья печаль?
– Давайте лопайте, сейчас пойдём.
– А ему?
– Сдурел, Младший? Его ж от пойла если вывернет, то лучше, чтоб пустой был.
Гаор слышал и понимал, не желая понимать. «Лучше бы убили», – с отрешённой печалью подумал он. Что за «пойло» ему должны дать, он не знал, но догадывался, что это как-то связано с «работой», то есть насилием по приказу. В самых страшных россказнях о пресс-камере «губы», о Тихой Конторе, о лагерях пленных он не слышал о таком и подумать не мог, что с ним такое сделают. И что он позволит это сделать. Ну, сержант… и тут же понял, что потерял право так себя называть даже мысленно. Да, его загнали к краю и… и он переступил через край. Стал тем, кого презирал и ненавидел больше всех. Стукачом, палачом и подстилкой. Всё, кончили его, был человеком, а стал нелюдью, всё.
– Вставай, – тронул его за плечо Старший, – пора.
Гаор тяжело повернулся на живот и, оттолкнувшись скованными руками от нар, встал. Его тут же шатнуло, но он устоял. Старший пытливо осмотрел его.
– Смотри, дурить не вздумай, – строго сказал он, – успеешь в «печку».
– И других за собой не тяни, – кивнул, стоя рядом, Седьмой.
– А если… я… один… буду? – с трудом выталкивая слова, спросил Гаор.
– Один ты не будешь, – ответил Старший. – Работаем всей камерой, полной бригадой, и круговая порука у нас, понял, Лохмач?
Гаор кивнул и протянул к нему скованные руки.
– Сними.
– Потерпишь, – отрезал Старший. – Всё, парни, пошли. Девятый, дневалишь. С Лохмачом…
– Мы, – ответил Новенький, становясь рядом с Гаором и беря его за руку повыше локтя. – Младший, с другой стороны встань, шатает его.
Лязгнув, отодвинулась дверь, и они общей толпой – без строя, сразу заметил Гаор – вышли в коридор. Старший повернул направо, и они пошли за ним. Белые глухие стены, белый кафельный пол. Зачем-то Гаор запоминал дорогу. Хотя запоминать было нечего. Всё прямо и прямо. И вроде недолго шли, а у него стали подкашиваться ноги, и Новенький с Младшим всё плотнее поддерживали его, подпирая своими телами. В небольшой и тоже ослепительно белой комнате в трёх больших картонных коробках навалом тёмно-серые рубашки, штаны и чёрные матерчатые тапочки. Все быстро с привычной сноровкой разбирали и одевались. Младший помог Гаору надеть брюки и тапочки.
– Старший, а рубашку ему как?
– На плечи накинь, сойдёт. Все готовы? Становись.
«Как в отстойнике», – успел подумать Гаор, с удивлением чувствуя, что ему становится любопытно. О аггел, неужели и в самом деле, как говорили, кто с чем, а журналист и к Огню с диктофоном заявится и интервью брать будет? Боль была далёкой и посильной. Ну, ноги больно переставлять, ну, саднит горло и кружится голова, но глаза уже видят, и уши слышат, и… о аггел, неужели он и к этому привыкает?!
Четыре пятёрки выстроились перед стеной. Гаора поставили в третью, в самую серединку. Прищурившись – всё-таки глаза ещё не восстановились полностью – Гаор разглядел тонкую чёрную вертикальную линию по прямой перечеркнувшую белую стену от пола до потолка. Дверь?
Это оказалось дверью лифта. В который они и вошли. Кабина была рассчитана точно, определить везут наверх или вниз, Гаор не успел. Пол под ногами дрогнул, раскрылись двери, и они вышли.
Эта комната была поменьше, а может, и такой же, но здесь вдоль стен стояли выкрашенные белой краской табуреты, в углу белый, как медицинский, столик с какими-то банками и бутылками.
– Предварилка это, – объяснил Гаору Младший.
– Сейчас нас осмотрят, – продолжил Новенький, – и по клиентам разобьют. Ничего, Рыжий, справишься.
– Он не Рыжий, а Лохмач, – вмешался в их разговор Старший. – Что там у тебя раньше было, забудь, как не было. Понял?
Гаор настороженно кивнул.
– Всё, становись, – негромко скомандовал Старший.
Они встали вдоль стен, в углу вдруг открылась неразличимая до этого дверь, и вошли пятеро. В серых полувоенных костюмах, бритые, что-то весело обсуждающие.
– Ага, – сразу остановился один из них перед Гаором. – Тот самый. И опять живой!
Гаор узнал по голосу допрашивавшего его Весёлого.
– Возьмёшь его? – спросил другой, шевелением пальца отставляя в сторону пятерых из строя.
– Куда тебе столько? – поинтересовался третий, рассматривавший Резаного и Шестого. – Вы двое, ко мне.
– Клиент плодовитый, два сына, три дочки. Как раз.
– Этого ко мне, – подошел к Весёлому четвертый. – Тоже как раз.
– Не слишком?
– Есть одна мысль.
Отобранные выходили из строя и вставали у других стен уже отдельными группами. По рабочим бригадам – догадался Гаор.
Вошли ещё трое… дознавателей, вспомнил нужное слово Гаор. Весёлый отошёл к ним, а перед Гаором остался «четвёртый».
– Что-то я тебя раньше не видел, – задумчиво сказал он. – В который раз работаешь?
– В первый, господин, – ответил за Гаора Старший.
Старший не стоял в строю, а свободно ходил по комнате, выслушивая замечания и отвечая на вопросы господ.
– Наручники зачем? Дерётся?
– Пытается, господин.
– Даже… мм-м, ладно, может быть интересно, – решил, наконец, «четвертый». – Старший, он нужен активным, очень активным.
– Да, господин.
– Через полпериода подготовь его. Но первый раз… Страховка есть?
– Трое, господин, – ответил Старший. – Я сам пойду, господин.
Отдав необходимые распоряжения, дознаватели вышли. «Весёлый» перед уходом опять остановился перед Гаором, хотя выбрал других, и подмигнул ему.
– Ну, если ты и тут выживешь… – захохотал и вышел, не закончив фразы.
Гаор почти беззвучно выдохнул ему вслед длинное ругательство. Новенький улыбнулся, а Младший удивлённо посмотрел на Гаора.
– Ты его знаешь? Откуда?
– Допрашивал он меня, – нехотя ответил Гаор.
– И ты живой? – удивился подошедший к ним Седьмой. – Я его знаю, он подранков не оставляет. Говорит, возня лишняя.
Гаор не ответил. У него всё сильнее дрожали ноги и кружилась голова. Сесть бы, а ещё лучше лечь.
В ушах вдруг зазвенело, и всё стало куда-то уплывать.
– Посади его, – очень далеко и тихо сказал Старший, – только пусть не ложится.
И совсем далеко уже неузнаваемый голос ответил:
– Ничего, глотнёт пойла, взбодрится.
Пятое отделение – внутренняя безопасность
Разговор с Пятым оказался весьма интересным. И неожиданно плодотворным. Венн был удивлён и даже встревожен, когда, вернувшись в Дом-на-Холме после поездки к Фрегору, получил приглашение к Пятому. Ох, когда пятое отделение приглашает… встреча с Огнем становится не только близкой, но и желанной. Вот уж кто всё обо всех знает. Разумеется, проигнорировать приглашение мог только самоубийца. Венн им не был, а потому в назначенное время – в бланке приглашения стояло вежливое около десяти, но он пришёл без одной доли десять – стоял в казённо скромной приёмной Пятого. Ровно в десять дверь кабинета распахнулась, и Пятый тоном радушного хозяина воскликнул:
– Арм, вот удачно! Заходите.
Венн приветливо улыбнулся, поздоровался и перешагнул порог самого страшного в Доме-на-Холме кабинета.
Разумеется, ничего супер-, сверх- и экстра- в кабинете не было. Обычный рабочий кабинет канцеляриста высокого ранга. Со скромным уголком для отдыха и приватно-конфиденциальных бесед. И то, что радушным жестом его пригласили именно туда, а не к официальному столу, ещё ничего не значило. Вернее, могло значить всё что угодно.
– Выпьете сонарского?
– Благодарю, не откажусь.
Вино из Сонара – не самое дорогое, но лучше дамхарского, правда, хуже айгринского, но весьма патриотично.
– Неплохо, – искренне сказал Венн, пригубив темно-красную прозрачную жидкость.
– Да, это наше родовое, – Пятый улыбнулся.
И вдруг резкий как выстрел вопрос:
– Каковы шансы у старых родов?
– Шансы на что? – ответил вопросом Венн.
Он рисковал, отвечая в таком тоне, но чувствовал, что может позволить себе этот риск. Пятый одобрительно кивнул.
– Выжить. Сохранить жизнеспособность. Прекратить вырождение. Ещё?
– Вполне достаточно. Позволите с конца?
– Я видел отчёт Ведомства Крови, ваш друг… не отклонение, а норма. Так?
– Да, к сожалению.
– Когда крыша на соплях, – Пятый снова перешёл на просторечный говор Арботанга, – её любым плевком сшибить можно.
– К сожалению, да, – повторил Венн.
– Вы думаете, поселковые ресурсы нас спасут?
– Других у нас нет, – столь же откровенно ответил Венн.
– В их числе этот Лохмач?
– Да. Он нужен мне.
– Но вы не хотите светиться как его хозяин, – понимающе кивнул Пятый. – Чьей засветки вы боитесь?
– Его, – честно ответил Венн и в ответ на вскинутые в искреннем удивлении брови пояснил: – Он работает на меня, пока не знает об этом.
– Интересно. Ну что ж, желаю успеха, соратник. Ваша идея весьма перспективна. Но… но прислушайтесь к моему совету. Не тяните с избавлением от балласта. При дырявой крыше никакой дренаж не спасёт от затопления.
– Разумеется, – кивнул Венн, – и при надёжной крыше необходим прочный фундамент и хороший дренаж.
– Если дом не построен на болоте, – невесело усмехнулся Пятый. – Тогда ни дренаж, ни крыша не помогут. Будьте внимательны, не допускайте… мм-м, у юристов есть такой термин, попытка с негодными средствами, им любят пользоваться адвокаты.
– Когда цель достигнута, все средства считаются хорошими, – улыбнулся Венн.
Ещё несколько замечаний о сортах вина, и они вполне сердечно распрощались. Что ж, неплохо. Можно сказать, почти, как говорят алеманы, «карт-бланш». Но – почти. С пятым отделением и его начальником никогда и ни в чём нельзя быть уверенным до конца. Пока в его действиях не нашли криминала, и на том спасибо. Но наглеть и зарываться нельзя. Так что пресс-камерой стоит поинтересоваться мимоходом, не афишируя и не привлекая внимания, а Рыжим… только в плане жив или нет, детали не столь важны.
Третье отдедение – Дознание и разработка
Сколько длился обморок, Гаор не понял, но недолго, потому что, когда он открыл глаза, почти все были ещё в комнате. Сам он сидел на табурете у стены, рядом, как и раньше, с двух сторон Новенький и Младший подпирали его своими телами, не давая упасть на пол. Что-то смутное, на грани сознания подсказало Гаору, что благодарить не стоит, даже нельзя. Остальные сидели на табуретах и у стены на корточках, посмеиваясь и о чём-то негромко болтая. Старший подошёл к столу, к чему-то прислушался и скомандовал:
– Пора. Давайте, парни, кому чего надо сами берите. Лохмача сюда давайте.
Гаора легкими тычками подняли на ноги и подвели к столу. Старший протянул ему полную до краев пивную кружку на полмерки (0,75 л) с тёмно-зелёной густой жидкостью.
– Пей.
– Сам пей, – сказал стоявший рядом Резаный, – а то нос зажмём и насильно вольём. Хуже будет.
Гаор с трудом поднял скованные руки и взял у Старшего кружку.
– Что это?
– Пойло, – усмехнулся Старший, – чтоб работалось лучше. Пей.
От жидкости пахло болотом или чем-то другим, но не менее противным. И вкус был, как и запах, мерзким. Но, понимая, что не шутят и впрямь вольют силой, Гаор, давясь и удерживая подступающую к горлу тошноту, выпил кружку до дна и отдал её Старшему.
– Ну и молодец. Парни, руки ему назад сделайте.
Гаор даже понять услышанное не успел, занятый попытками удержать рвоту, как ему ловко расцепили руки, завернули их назад и снова надели наручники. Он бешено дёрнул плечами.
– Ты смотри, – оторвался от кружки с бледно-зелёной жидкостью Резаный, – уже действует, что ли?
– Нет, он сам по себе такой, – ответил Новенький, оттаскивая Гаора от стола к табуретам. – А теперь посиди, чтоб впиталось.
Гаор сел на табурет и откинулся назад, опираясь затылком и лопатками о стену. С ним происходило что-то непонятное, неиспытанное. Вдруг резко обострилось зрение, всё стало ярким и чётким, а потом так же обострился слух. Он сидел и слушал, как Старший шёпотом ругает Шестого, что тот себе слишком густого налил и опять не сумеет вовремя остановиться, а тот отругивается, что не велика беда заломать лишнего, за это ни хрена не будет, а вот Младшего бы надо напоить, а то он опять не сработает. Гаор даже прикрыл глаза, чтобы их не ломило от слишком ярких красок, но скованными руками уши не заткнёшь, и его почему-то все сильнее выгибало, заставляя вжиматься затылком в стену и сползать на край табурета. И почему-то он не мог думать, в голове метались какие-то обрывки мыслей, и они были цветными, яркими и громкими.
– Ага, – сказал рядом Новенький, – в самый раз. Пока зайдём, пока начнём, он как раз будет.
– Пошли, – скомандовал над ним Старший. – Вставай, Лохмач.
«Лохмач… Это кто? Я?» – почему-то удивился Гаор, вставая не так по команде, как из-за того, что Младший и Новенький подняли его и поставили на ноги. Он открыл глаза и сразу болезненно прищурился, сморщив лицо.
– Ничего, привыкнешь, – озабоченно сказал Старший, – ноги-то передвигай, не нести же тебя.
Почему-то Гаору вдруг и в самом деле стало тяжело, неловко переставлять ноги, будто… будто что-то мешало ему. И этим чем-то было… был он сам. Его распирало, раздувало изнутри, застёжка брюк впилась в тело… что это с ним? Несмотря на обострившееся зрение, коридора, по которому они прошли, он не разглядел и не запомнил. Вокруг полыхала ослепительная белизна кафеля.
И комната, куда они вошли, показалась ему в первый момент тёмной. Он даже заморгал и затряс головой, пытаясь погасить полыхавшие под веками белые молнии.
– Вы зря упорствуете, – услышал он негромкий, по-отечески участливый голос. – Поверьте, эти меры не доставляют мне никакого удовольствия. Но вы, именно вы своим даже не упорством, упрямством вынуждаете меня.
– Нет, – в юношеском голосе звенело напряжение отчаяния. – То, что вы предлагаете, это… неприемлемо, это недостойно.
– Что?! – взревел ещё кто-то. – А свою невесту отдать этим скотам достойно?! Ах ты, щенок! Да я тебя!
– Ну, успокойтесь, зачем же так, – снова зажурчал голосок первого. – Сейчас молодой человек оглядится, посмотрит по сторонам, хотя бы вон в тот угол и всё поймёт.
«Пара работает», – догадался Гаор. Глаза уже не ломило, и он осторожно разлепил веки. Показавшийся ему поначалу тёмным следственный кабинет был просто неравномерно освещён. На канцелярском столе сильная лампа-рефлектор, вторая лампа, настенная, освещает маленький угловой диванчик и столик с бутылками и закуской, верхний свет выключен, и углы кабинета тонут в полумраке. В одном из этих углов стоят они. Старший чуть впереди и сбоку, а в самой тени он, Младший и Новенький, придерживающие его за локти. У стола двое: тот самый, отобравший его на просмотре, за столом, а перед ним на стуле молодой, двадцати нет, парень в порванном университетском мундире, студентик. Второй… дознаватель стоит за спиной студента и, слегка наклонившись, нависает над ним тёмно-серой глыбой. Пыточной «кобылы» нет – и тут же сообразил, что пыткой будут они, он. Гаор шевельнул плечами, но держали его крепко, а нависавший над студентом дознаватель обернулся на шорох и… одобрительно подмигнул Гаору. И это подмигивание Гаор ощутил, как пощёчину, он хрипло выдохнул – почему-то горло свело судорогой и вместо ругани получился какой-то полузвериный рык – и снова дёрнулся. Старший – обострившимся от «пойла» зрением Гаор всё замечал – кивнул дознавателю.
