Таня Листова
Не ведомы пути богов
– Продолжайте, не обращайте внимания.
До вечера случилось еще несколько нападений и погибли еще пятеро, но цепи воинов уже миль на пятнадцать углубились в дебри. К ночи распалили костры и встали лагерями прямо в чаще, чтобы не позволить тварям вернуться в пройденную гриву.
Стражники принялись споро связывать жерди для шатра, но Енька остановил ненужные телодвижения:
– Зачем? – поглядел на перемигивающиеся сквозь кроны звезды. – Дождя не будет, ветра нет. Костра достаточно.
Армейцы выставили густую линию дозорных и застучали ложками-котелками у костров, изредка с удивлением оглядываясь на задумчивую фигурку у огня…
За следующий день углубились еще дальше. И на третий, и на четвертый. В деревеньке метались в бреду десятка три умирающих, за околицей выросло два ряда могильных холмиков. С каждым днем неистовство тварей росло – на копья швырялись волки, грыли, буры – но люди вгрызались в урман, сгоняя одержимое зверье к восточной мари.
Беда пришла через неделю. К вечеру. Когда порядком уставшие железные цепи продрались через колючий жмур, прогнав выводок здоровенных волков.
– Слишком тихо, – заметил Ятту, армейский сотник, с подозрением оглядывая деревья.
– Что? – не понял Айшик.
– Птиц не слышно, – пояснил, кивнув на листву над головой.
Все замолчали и прислушались. Тишина. Будто вымерло…
– Плотнее строй! – оглянулся капитан – лязгающая шеренга сдвинулась, перехватывая в руках древки, – перекликающаяся команда побежала дальше по цепи…
– Не нравится мне это, – глухо пробормотал Уалл, вглядываясь в сумерки за деревьями.
И будто отвечая на его слова – лес вдруг взвыл. Одновременно со всех сторон – будто заорала, завизжала и завыла от боли сама тьма, окунувшись в котел гигантской жаровни… Сердце замерло, на лбу выступил холодный пот. За стволами в вечерних сумерках бесновались дикие тени – сотни неистовых тварей…
– Плотнее! – крикнул капитан, стараясь перекричать шум, – железо вновь залязгало за спиной. – К бою!
Мгла шипела, рычала и сатанела. Тварей становилось все больше – то одна, то другая выпрыгивала из-за деревьев, яростно хрипя и клацая клыками, и исчезала обратно. Псы, волки, лесные шакалы, грыли, буры – впервые звери грызли не друг друга, словно послушные чужой нечеловеческой воле…
А потом уйман бросился на людей. Первую волну слаженно отбросили – прибой откатился, оставив корчиться дюжину гадин, брызгающих кровью. Но вторая уже захлестнула и сбила с ног, разбив строй на отдельные участки неистовой сечи…
Енька дрался как одержимый – твари нападали, визжали, трясли окровавленными мордами и снова нападали. Слева прикрывал Уалл, справа сверкал мечом Айшик. Через несколько минут сквозь когти и клыки пробились дружинники, чуть оттеснив тварей, но у Енька вряд ли получилось бы остаться за спинами…
С трубным ревом мелькнула громадная тень, обдав смрадом, – в ряды вломились несколько роголобов, разметав по сторонам и псов, и бойцов. Через десяток минут справились – туши затихли, подергивая ногами и вывернутыми внутренностями.
Дыхание сперло, руки работали как заведенные – принять спереди, еще одна, по оскаленной морде, отбросить со спины – очередная гнида кувыркнулась через голову, хрипя перерезанным горлом. Айшик перескочил через массивную тушу роголоба, срезав прямо на лету распластавшуюся тень, – Уалл вогнал меч по рукоять прямо в оскаленную пасть…
Через какое-то время – час или два – месиво схлынуло, оставив на поляне груды слабо шевелящихся тел.
– Факелы! – донесся хриплый приказ капитана. Вспыхнул огонь, разметав темень до ближайших деревьев. Тьма шевелилась, скулила и рычала, отражая свет десятками поблескивающих глаз…
– Кто их, уммы? – спросил Енька, тяжело дыша.
– Кто еще? – согласился Уалл.
– Пересчитаться… – долетел приказ Ятту.
Отсчет. Через пять минут картина прояснилась – тридцать два бойца. Из всей сотни капитана. Восемь стражников из дюжины Айшика. Многие ранены. Бойня, а не бой…
И… кажется, они теперь отрезаны.
– Запалить костры, по кругу.
Напряжение сводило нервы. Люди образовали круг, выставив копья, – в центре рубили валежник. Монстры везде. Спереди, сбоку, сзади… Руки дрожали, за деревьями метались неистовые тени, чуть видимые в неровных всполохах…
– Это конец? – спросил кто-то испуганно.
– Отставить панику, – заткнул Ятту.
Енька сжал зубы. Они не могли перебить всех. Никак. Во всем Густогае не наберется столько зверья, чтобы убить тысячу закованных в железо латников. Не наберется же?
Ближе к полуночи исчадия злобы сделали еще одну попытку, но, напоровшись на густой частокол копий за кострами, схлынули, оглашая лес воем и паленой шерстью.
Еще через час напряженного ожидания капитан отдал приказ отдыхать. По очереди. Чтобы к утру не тряслись одни изможденные трупы. Монстры за линией огня притихли, следя из темноты сотнями отраженных огоньков. Тьма щерилась, ненавидела и ждала…
Енька присел на корточки и вытянул руки к огню, глуша панику. Уммы оказались сильнее? Бойцы пытались дремать, вздрагивая от малейшего шума. И смотрели – спина постоянно ощущала взгляды. Простите. Если сможете. Это была моя идея…
В середине ночи из-за деревьев донесся далекий шум, крики и звон – люди встрепенулись, мгла за деревьями заклубилась движением…
– Какого черта? – не понял сотник, вглядываясь в темноту.
В свет костров из тьмы вдруг вынырнула лошадь, с головы до ног обвешанная железом, – отчаянно всхрапнула в последний раз и замертво рухнула на землю. Всадник перекувырнулся через голову и успел насадить на меч особо смелую тварь. Десяток солдат перескочили через костры, отгоняя ярившуюся тьму, – подхватили смельчака под руки и потащили за линию огней. Воин поднялся на ноги, оттолкнул помогающие руки и стянул с мокрой головы барбют.
– Бруллис, мать твою! – не поверил глазам Айшик.
– Следи за языком, чернь! – назидательно напомнил гвардеец и удивленно повернулся к Еньке. – Ваше Сиятельство, вы еще не выгнали эту деревенщину?
Среди костров, душного запаха крови и горелой шерсти – бойцы впервые улыбнулись. Енька дышал…
– У меня донесение от полковника Демиссона.
Через пару минут все стало понятно, и напряжение несколько отпустило сведенные судорогой лица. Бруллис привел из Дарт-холла еще тысячу воинов. Мешингерр наконец начал работать. Как только небо чуть посереет – пойдет плановая зачистка. Командор просит продержаться до утра.
Прорыв цепи, оказывается, сегодня ночью был в трех местах. Три лагеря неистово бились, окруженные тварями, – но в двух других, по словам Бруллиса, ярость несколько ниже и потерь меньше.
Далеко не конец, чертовы твари. Это только начало.
Енька удивленно разглядывал покореженные, залитые кровью латы:
– Как ты пробился?
– Пустяки, – даже не повел бровью вояка. Что-нибудь сможет смутить его гвардию?
К утру вдруг твари исчезли. Растворились в густой листве садеры. Капитан с десятком бойцов аккуратно проверили ближайшее пространство за деревьями – тишина. Только залитый кровью лес, груды смердящих туш и неподвижные тела товарищей… Воины принялись молча стаскивать трупы. Енька тоже молчал, отвернувшись в сторону, – на каменных лицах никаких эмоций. А еще через полчаса донесся приближающийся бой барабанов – с запада двигалась железная полоса зачистки…
Продвижение продолжалось, с каждым днем все глубже вгрызаясь в дебри тайбола. С большими или меньшими боями, но одержимая жарня больше не повторялась – основная масса зверья уходила в восточную марь. Енька перебрался на лошадь, в условно очищенных зонах сами собой образовались тропы: люди использовали звериные вакутки для подвоза продовольствия, снаряжения, забора раненых. Мелкие тропинки превратились в неплохо утоптанные бечевники.
Ночевал уже в деревушке. После многодневных посиделок у костра чувствительное тело ломило невыносимо, стража и повара ожили. Ваальцы ушли, как только убедились, что новая княжна настроена решительно. На сильно раздавшееся кладбище за околицей старался не смотреть…
А еще через неделю левый фланг вышел к Густогайским копям.
Енька оглядывал остатки построек – сгнившие подпорки, рухнувшие склады-амбары, поваленный забор, покореженные говенки, заросший густой травой пустырь. В отвесном горном склоне чернел просторный вход в шахту…
– Осторожно, – осмотрительно приказал Айшик. – Не стоит раньше времени будить лихо.
Судя по всему, отсюда спускались уммы. И, похоже, все давно знали о его мыслях.
К чему лес, если не освободить шахты?
Енька развернул коня, воины осторожно отступили назад за деревья…
К утру полковник Демиссон собрал у шахты половину подразделений, работающих в Густогае, – Енька оторопел от такой оперативности.
– Если вы хотите сделать это – делайте, – коротко пояснил командор. – Нельзя давать время страху взять верх, нельзя позволить людям опомниться. Два-три дня, и мы начнем собирать дезертиров по всему Аллаю.
Воины присели за щитами, ощетинившись копьями. За первой цепью плавно выгнулась вторая, следом третья…
Енька медленно вошел в штольню, держа наготове клинок. Слева приглушенно дышал Айшик, справа наклонился Уалл. Дружинники обступили со всех сторон, готовые при малейшем шорохе оттащить и прикрыть латами. Иззубренный кирками каменный массив, под ногами трухлявые бревна, рассыпающиеся в пыль. У стен – перевернутые говенки, покрытые плесенью. Из темноты доносится шорох и писк…
Вспыхнули факелы, отбросив темень до поворота. Шорох шагов глухо улетает под высокий свод. Сзади залязгало – железные ряды слаженно двинулись следом, выставив щиты и копья…
Им нужен бой. Срочно. Нормальная драка. Наглядно увидеть, что с мразями дерутся, как с обычными тварями. Копьем и мечом. Дохнут, как и все, и не являются потом из кошмаров, чтобы забрать невинные души. У армейцев скоро начнут сдавать нервы.
Плавный изгиб коридора. Факелы потрескивают, нещадно коптя смолистым дымом, – темень отступает, приоткрывая огромную пещеру…
– Твою мать, – сквозь зубы выругался Айшик.
Тысячи глаз. Тысячи огоньков отраженного света. Тьма зашевелилась, задергалась, задвигалась… Сердце колотилось, ладонь вспотела на рукояти де Броза…
– Сколько их? – изумленно сипнул Бруллис.
Много. Сотни. Тысячи. Вот же черт…
– Отходим, – мрачно процедил Енька. – Аккуратно…
Конец.
Всему.
Вся стратегия псам под хвост. Будь проклято, адово отродье…
Все надежды. Чаяния. Бесполезная драка за лес.
Никогда не возносись. Тебя предупреждали. Тысячу раз.
Кто знал, что их может быть столько? Караваны, дозоры – встречали два-три…
– Мельница? – вдруг спросил за спиной знакомым голос.
– Для мельницы надо минимум трое… – задумчиво возразил второй.
Енька обернулся – мать вашу! Оба королевских друга, в обычных стандартных армейских латах, чуть ли не дышат в затылок. Откуда?!
– Мельнице училась? – спокойно спросил первый, будто только вчера расстались.
Стражники вышли из ступора и начали нервничать, беспокойно прыгая глазами с одного на другого.
– Только видел…ла, – напряженно ответил Енька, покосившись на темноту. – В Ясиндоле, на стене.
– Лови ритм, – кивнул тот. – Ничего сложного. Возьми еще один меч.
– Не мешайте, – сдержанно предупредил стражу второй. – Ничего не случится с вашей княжной.
Енька не успел открыть рот, как оба рыцаря скользнули мимо и прыгнули в темноту – тьма всколыхнулась, зашипела, зашелестела… «Аваатра, мать богов!» – рванул немой отчаянный вопль к небу – вспотевшей ладонью обхватил еще одну рукоять у Бруллиса и сиганул следом.
На слабо освещенной площадке разместились спиной к спине. В мерцающий свет вынырнула первая тварь – страшная, белесая… Енька сглотнул ком в горле. Впервые видел умма, да еще в такой близости. Лысая вытянутая голова, беззубый рот, тонкие, как у паука, ручки и ножки, мертвенно-бледная морщинистая кожа – в блеклых глазах вместо зрачков темные сгустки. Свистнуло – беззубая голова кувыркнулась в сторону, яростно клацая и шипя, – тело плюхнулось, продолжая сучить ручками и царапая камень… Ни крови, ни брызг.
Нежить. Катись в ад, мразь из преисподней.
– Не подпускай близко, – посоветовал первый. – У них под когтями трупный яд.
Енька нашел глазами руки твари – острые скрюченно-гнилые когти. Стало светлее – дружинники запалили сразу все факела. Из темноты вынырнуло сразу несколько мразей – через пару секунд рассыпались с ревом – на полу трепыхались отдельные головы, руки, ноги… Секундная пауза – и твари ринулись со всех сторон…
– Двинулись!
Рыцари закружили, спина к спине – к силе удара добавлялась инерция движения – недобитую тварь добивал следующий – клинки слились в один неудержимый хоровод. Остро защекотало между лопаток, и вдруг Енька уловил ритм… Простой, несложный – как единый механизм, где каждый винтик четко знает свое место. Отпала необходимость думать – руки сами приняли плотный режим работы, как часть единого устройства, – визг, рев, отрубленные головы, части тел… Он видит только свой участок, ему нет дела до остального – не пропустить, принять еще, и еще…
– К центру!
Колесо закрутилось в направлении середины пещеры. Мозг знал – со стороны смотрелось невыносимо. Вгоняло в ступор. Вытаращенные зенки стражи и армейцев у входа. Поблескивающий мельтешащими клинками круг, как настоящий жернов смерти, – перемалывал всё на своем пути – веером разлетаются головы, руки, ноги, части тел…
Адова мельница.
Лучше не пытайся повторить.
– Она рыцарь? – ровным тоном спросил на входе полковник Демиссон – стражники только отупело переглянулись. И вновь уставились на безумную карусель бойни…
Ступор длился еще долгую минуту. А спустя десять минут армейцы уверенно вошли в пещеру, слаженно растянулись в железные шеренги и принялись с жесткой твердостью теснить остальных тварей к дальним штрекам.
Енька разглядывал длинные штреки, в свете факелов. Стены отсвечивали сплошными черно-блестящими пластинчатыми отложениями – протянул руку, мазнул пальцем… Антрацит. Мать твою…
Лабиринт. Скрытый темнотой и ужасом. Под разработки использовались только ближайшие проходы, но в недра горы тянулась целая сеть извилистых, разбегающихся в стороны тоннелей…
Сегодня здесь много народа. И много света.
– Отсюда?
Одну из просторных пещер, с множеством боковых коридоров, пересекала широкая пропасть-трещина. Один из воинов присел на корточки и посветил вниз факелом – чернота, ничего не видно…
– Бросить?
– Идиот? – напрягся офицер-армеец. – Это уголь!!
Возможно, уммы поднялись снизу. А возможно – из каких-нибудь малоизученных рукавов. Енька осторожно прошел вдоль края – темный разлом упирался в стену и отвесно обрывался вниз…
– Говорят, они пронизывают всю гору? – задумчиво спросил командора.
– Если верить старым схемам, – согласился полковник. – Можно даже выйти на ту сторону.
– А что с той стороны?
– Горы, – пожал плечами офицер. – Только пониже.
– А за горами, – усмехнулся Айшик, – Рашир…
Западная часть Раширской сельвы брала начало за этой горной грядой. Страна густых лесов и таежных тигров. Бурлиц, льдиц и гуров. Охотников в меховых шубах и ведьм…
– Если все закрыть, – продолжал командор, оглядывая обозримое пространство пещер, подсвечиваемое множеством солдат с факелами, – то уже довольно скоро можно начать разработку.
– Да, – согласился Енька. – Все нецелевые ответвления должны быть перекрыты и заделаны. До единого. Нам не нужен этот чертов лабиринт и выпрыгивающие из ниоткуда твари. Кладка с ярд толщиной. Трещины, – кивнул на провал под ногами, – также. Толстый настил и засыпать сверху, – вдруг замолчал и задумался, отрешенно глядя в темноту. Демиссон терпеливо ждал. – Рашир, надо же… – тихо вздохнул и кивнул. – У меня все.
Командор невозмутимо поклонился. Енька поспешно двинулся к выходу под многочисленными взглядами бойцов, все сильнее ощущая поднимающуюся муть. На свежий воздух. Черт-черт-черт…
На улице накрыло с головой – лес крутанулся перед глазами. Айшик успел подхватить, растерянно оглянувшись…
– Коня, живо!!!
Мать умоляла за старшего самого Сварза, капитана городской стражи, когда Енька был еще совсем маленький. Толстый вояка, после обильного вчерашнего возлияния, страдал и сочно хрустел солеными огурцами – сок стекал по многослойному подбородку, капая на холщовый котт:
– Понимаешь, Шейра… хрум-хрум… хрусть… городская стража, это дело такое… тьфу, – сочный плевок на пол. – Не простое, – вытер рукой подбородок. – Благоденствие всех жителей Городеи!
– Честь и слава! – кланялась мать, стоя на коленях. – Понимаю.
– Ебруз просил… хрусть, хрум-хрум-хрум… у него сын, Кутц, – два ярда ростом, подковы гнет. Старая Байхам, помнишь Байхам? Внуку тридцать годков… Помнишь, кем приходится Байхам Абузе?
– Ваша милость, как не помнить? – теребила трясущейся рукой узелок мать.
– Стража! – потряс пальцем Сварз, предварительно облизав. – Это тебе не молотом в кузне махать… тьфу, – новый плевок, – каждый болван сможет.
– Вот, – женщина угодливо протянула подрагивающий узелок. – Вашей милости, за чин и спокойствие нашего города.
– Что там? – обрюзгший капитан высыпал на ладонь горсть золотых монет. – Это все? Ай-ай, Шейра, – укоризненно покачал головой, потом перегнулся через подлокотник и шумно высморкался на пол. – Твоему голопузому Брааззу на подштанники, что ли?
– Мы собирали много лет, – побежали слезы по морщинистым щекам – аккуратно вытерла их ладошкой. – Клянусь, Ваша милость! Столько же через год, мы соберем, поверьте!
– И еще столько же через два, – снова хрустнул огурцом Сварз, лениво отмахнувшись, – иди уже… Потесню совесть, по доброте своей… – тяжело вздохнул, – к неблагодарным…
Темнота щерилась и выла – растаяло мокрое рыло капитана Городеи, и вдруг замелькали пятна… головы, руки, ноги, части тел – веером разлетающиеся в темноту…
А потом стало легко.
Енька открыл глаза – вештица участливо поправила подушку.
– Мелисса? – приподнял голову и оглянулся – знакомая густогайская избушка, все на своих местах… – Снова приступ, да?
Сколько провалялся без памяти?
– Я могла не успеть, – укоризненно покачала головой ведунья. – Нельзя так рисковать, госпожа.
– Откуда ты… – начал Енька, но вспомнив, кем является Мелисса, – устало упал на подушку. – Ну да… – удивленно покачал головой. – Спасибо тебе.
Ведьма. Все сказано. Но только в том случае, если он ей дорог.
– Эх, госпожа… – вздохнула вештица. – Вы сами не понимаете, что творите.
Прозорливица смогла ощутить и успела приехать. Немыслимы пути-дороги.
– Я просто щепка, – грустно сказал Енька. – На реке…
– Все равно придется выбрать берег, – не согласилась ведьма, – и лучше рано, чем поздно.
Как его выбрать, Мелисса? Как?!
Енька отдыхал два дня. В Густогае сделал все, что можно, и даже больше. Теперь будет только мешать. Вот только радости почему-то никакой…
Пил укрепляющие отвары, приготовленные Мелиссой, жрал от пуза и спал. Набирался сил. Стараясь не обращать внимание на встревоженные лица Айшика и Бруллиса. Офицеры не дураки, второй случай и болвана заставит задуматься.
Уаллу все рассказал. И очень удивился реакции: «Ты еще думаешь? – поразился горец. – Полагаешь… – кивнул в сторону леса, – со зверями без тебя не справились бы? Или с уммами?» «Ты чертов горный олень…» – начал наливаться гневом Енька, но горец перебил: «Хочешь быть недо-бабой? Горбатым гуром? Зато махать мечом как Кромвальд? Думаешь, станут уважать? Жалость в спину – а не уважение…»
А ведь он прав – вздохнул Енька. Чертов олух.
И что тогда? Слабенькой беззащитной девочкой, пускающей слезки от обидных слов, и прячущейся за спины мужчин? Серьезно?! Как?!!
К черту. Голова как амбар, забитый прелой соломой. Никаких мыслей. Мелисса вынесла эпикриз: отдых. Полный. Покой мозгам, свежий воздух, солнце, хорошая деревенская жратва. Буры и козы. Пение птичек. Мычание коров.
Два дня обдумывал мысль, давно засевшую в голове. Когда одевался, шнуруя свою кожанку, за трапезным столом, любуясь на солнышко, и когда ложился в постель. В лес и к шахтам ведунья запретила. На третий день созрел и неожиданно объявил офицерам, что уезжает. Один. На неделю. Вештица велела отдыхать – вдали от человеческой грызни, возни и суеты. Пить отвары и жрать траву. Восстанавливать силы. Стража вытаращила глаза: какие отвары, какая трава? В замке нельзя? Почему одна? Но перечить все-таки не посмели – обеспокоенно удалились, глухо гомоня…
Через минуту в комнату влетела изумленная ведьма: «Ваше сиятельство?!!» Еньке пришлось напрячь все силы, чтобы убедить. И даже приказать. И упросить…
С Уаллом так не вышло. Уперся как роголоб: «Только со мной!» Пришлось повысить голос и объяснять на пальцах, что ассаец не оруженосец, как у де Броза. Не телохранитель. Не охранник. Для этого есть дружина. Поэтому – никакой ответственности за жизнь Еньки не несет. «Ты… – задумался, выбирая роль посолидней. – Аколит. Паралегал. Помощник. Понимаешь?» Судя по упрямо-хмурому взгляду – не проняло. «Ты должен выполнять мои приказы, правильно?» – вдруг спросил в лоб. И по мелькнувшему в глазах страху понял, что попал в точку…
Недалеко от таверны завернул в лес, спрыгнул с коня и, воровато оглянувшись, переоделся. Аккуратно расправил Мелиссин шугай, широкую крестьянскую юбку, набросил на голову платок. Шугай, конечно, великоват, но другого не было. Свое платье плотно упаковал в мешок и приторочил к седлу. Взял лошадь под уздцы и неторопливо двинулся к знакомому подворью…
Все как и прежде. Пара лошадей у коновязи, повозка с мешками у лабаза, распахнутые настежь двери конюшни. Знакомый мальчуган сгружает с телеги тяжеленные кули.
– Добрый день, – увидел Еньку и опустил мешок обратно на воз. – Будете обедать, добрая гуаре?
Не узнал. Темно было. Да и кто сейчас, в здравом уме, станет проводить аналогию с той ночью, когда останавливалась княжеская дружина?
– Я могу оставить лошадь?
– Конечно, – мальчишка обогнул телегу, взял Енькину кобылу под уздцы, ласково похлопал по шее и повел в конюшню. – Надолго?
Самая обычная крестьянская кабуча, каких пруд пруди. Малец показался из ворот, щурясь от солнца…
– На неделю, – ответил Енька, высыпав ему в ладонь несколько медяков. – Далеко деревня?
– Две версты, за лесом, – кивнул на дорогу мальчуган. – Не беспокойтесь, я за ней, как за своей зазнобой… – широко улыбнулся.
Енька усмехнулся. Мал ты еще, для своей зазнобы.
Значит, лесная ферма? Что скрывает местный сквайр, куда ведут пути-дорожки?
Лучший способ разглядеть – снизу. Где не прячут. Сдернуть покрывало и увидеть всю картину целиком. Без прикрас. Ему не привыкать к роли простонародья. Вот только немножко другого пола…
Девчонка с рыжими волосами летела по лесу, ныряя под колючие ветки и перескакивая через ямы, – коса растрепалась, подол разоврался. Ее нагонял парень, азартно хрипя – рывок – снова ускользнула, отчаянно взвизгнув. Как вдруг что-то ловко ударило по ногам – разгневанный вахлак с воплем кувырнулся через голову. Тело почему-то мгновенно оказалось прижатым к земле, и в горло уперлось лезвие баселарда…
– Не шевелись, – зло предупредил Енька, надавливая на податливую кожу. По шее побежала тонкая струйка крови…
– Ты кто такая? – хрипнул опешивший насильник, шевельнув кадыком.
Лес шелестел листвой, в кронах пересвистывались птицы. Солнце разрисовало хвойный ковер причудливыми пятнами…
– Не надо!!! – неожиданно завизжал за спиной девичий голос, сорвавшись от ужаса. – Пожалуйста…
Енька удивленно оглянулся – запыхавшаяся девчонка упала на колени рядом и ухватила за руку. – Не надо, прошу вас… – из глаз брызнули слезы.
Енька убрал кинжал и изумленно поднялся, перескакивая глазами с одного на другую. Насильникам во всех королевствах полагалось только одно наказание… Парень приподнялся, стряхивая прилипшие иголки, и вдруг мягко-успокаивающе обнял девушку, а она разрыдалась у него на груди. Енька почувствовал, что тупеет.
– Не лезь, когда не просят! – огрызнулась сквозь слезы бегунья.
– Ну-ну, Риша, – ласково успокаивал ее пазгала, беззлобно посмотрев на Еньку. – Она просто пыталась тебя защитить…
– Что здесь происходит?
Через пять минут уже все понял. Оказывается, это была Белянка. Та самая, из баллад менестрелей. Сохранившаяся еще от старых богов. Когда девушка отдается любимому. И, чтобы не разгневалась Аваатра за блуд, – тот должен сначала ее догнать…
– Зачем? – удивился Енька. – А по-людски? Свадьба-гости?
Они медленно шли по лесу. Рыжая уже успокоилась, иногда еще судорожно всхлипывая. Парень оказался вполне нормальным – дружелюбно рассказывал, хотя мог уже раз десять послать. Наверное, потому что Енька девушка. И кажется, в коей мере рад, что остановил действо…
История оказалась совершенно банальной. Раздраженно поморщился – как уже осточертели, эти права благородных на красавиц… Свадьбы не будет. Риша приглянулась Гварду Гвинцу – младшему отпрыску местного сквайра. Негодяю и развратнику. Семье Ришы заплатят хорошие деньги, а ее отдадут в наложницы.
Енька скрипнул зубами. То, что раньше воспринималось как естественное, – уже не казалось естественным. Права дворян на девушек испокон веков цвели в изведанном мире – некоторые красавицы даже специально портили лица ожогами или шрамами, лишь бы не выбор барина.
Она не хотела дарить девственность мерзавцу. Она хотела красоты с любимым.
То, что изобьют и объявят на всю округу шлюхой, – уже не трогало. Подавитесь, гады.
Где вы спите, боги?
– А ты откуда? – наконец обратили внимание на Еньку. – Какими судьбами?
– Издалека…
Историю Весянки можно даже проверить, если вдруг окажется такая оказия. Как две капли воды Ришина. Только с другим концом. Оба даже остановились, распахнув рты и пораженно разглядывая Еньку. Серьезно?
– Берлица? – недоверчиво почесал затылок парень.
Ну, да. Через три княжества. Это не просто.
Кметя звали Ичу. Мягкий, здоровый, косая сажень в плечах – этакий деревенский добряк-увалень, без ума от своей любы. Рыжая наверняка им крутила-вертела, в былые времена.
– Ты смелая, – завистливо вздохнула Риша. – Я так не смогу, – всхлипнула, – бросить маму, папу, сестру, – кивнула на лес, – уйти куда глаза глядят…
– А если поймают? – все еще не верил Ичу. – Продадут! Станешь рабыней, собственностью!
Не хотелось объяснять, что в городах как бы… чуток посвободней.
– Думаешь, наложницей легче? – ответил вопросом на вопрос.
Оба хмуро вздохнули, девушка опять всхлипнула. Все-таки не рабыня. По сути, любовница, зависимая от своего пана. С какой-то долей свободы. И даже денег, если барин не скряга. И надеждой на снятие уз, когда появится барыня, или надоест… Конечно, если нет в подоле маленького бастарда.
Подло, гнусно, мерзко. Но все-таки не рабыня.
Накатило острое чувство противоположного пола, непривычной принадлежности кому-то, ощущения себя вещью, предметом… Проклятое бабство. В замке только платья бесили.
– И куда ты теперь?
Набрался наглости:
– У вас можно переночевать?
– Ой, конечно… – всплеснула руками Риша.
Хорошие ребята. Крестьяне рисковали, скрывая беглянку.
Деревня показалась сразу, как вышли на опушку. Соломенные крыши, скрытые густой зеленью – обычная айхонская деревушка. Флегматично жующие на лугу коровы, недовольно разбегающиеся из-под ног куры, вечно бегающие где попало…
Риша попросила подождать у калитки и отправилась общаться с семейством. Минут через пять на крыльце показалась мать – высокая, статная, не растерявшая свою природную красоту. Понятно, в кого дочь.
– Весянка, да? Откуда?
– Из Берлицы, добрая гуаре, – поклонился Енька.
Еще раз смерила с ног до головы и махнула за собой:
– Заходи.
Просторная горница, низкий потолок с длинными балками. Два маленьких окошка, широкая лавка, у стены громадная печь. Изба как изба. У стола сутулый хозяин, с благородной бородкой и добрыми глазами, Риша и девчушка лет двенадцати, маленькая версия Риши.
– Мир вашему дому, – еще раз вежливо поклонился Енька.
Его сытно накормили, умыли и даже переодели. Опрятный Ришин сандальник как раз по размеру, в традиционно бело-красных тонах, с расклешенной юбкой до колен. Теплый цветастый платок на плечи. Риша заплела косу, завершив красивым белым бантом… И совершенно не поняла густую краску смущения на Енькиных щеках: «Ты чего?» В задней комнатке висело старенькое потускневшее зеркало – Енька повертелся… Краса-раскраса. Не отличишь от обычной деревенской девчонки. Баба и есть баба.
Выходить запретили. Зачем тогда наряжали? «Как зачем?» – снова ничего не поняла Риша.
Вечером пришел староста. Деревенский кузнец, в прошлом армейский солдат, дядя Храпну. Высокий, плечистый, в кожаном фартуке – поставил табурет посреди комнаты и уселся, подперев подбородок натруженной рукой:
– Рассказывай.
Семья притихла. Кузнеца уважали. Во всем уезде. По словам Риши – многим семьям помог-защитил. Вот только Рише ничем помочь не мог.
Енька рассказал. Как и друзьям в лесу. Ему незачем выдумывать – жизнь Весянки, как его жизнь, – постоянно перед глазами…
– Чем думала? – угрюмо спросил бывший солдат. – Головы нет? И что теперь?
Енька пожал плечами. В комнате зависла пауза. Родители молчали, жалостливо поглядывая на Еньку – кажется, он им приглянулся. За пару часов. Или тронула та же судьба, что и у дочери?
– Ладно, – наконец вынес вердикт кузнец, – у старой Жу племянница была в Юльде, потом пропала… – посмотрел на Еньку. – Тебя зовут Глая, запомнила? – дождался ответного кивка и строго потряс пальцем: – Смотри мне! Как мышка! Справлю бумагу, в управе… – чуть помолчал. – Что делать умеешь?
– В кузне помогала, бочки выпаривала, вяженку грузила… за лошадьми смотрела! – с готовностью отрапортовал Енька, пользуясь моментом: – У вас вроде лошади, на лесной ферме? – поторопился пояснить, заметив вытянувшиеся лица, – мальчуган в таверне упоминал…
– Совсем того? – дядя Храпну раздраженно постучал пальцем по голове. – Мало Городеи? У вас там что, зеркал нету? Себя видела? – строго добавил: – Чтобы ни к каким господам не лезла! Ни к стражникам, ни к слугам! Уяснила?
Енька машинально кивнул, опешив – ничего себе. Вот это оборот. Они тут что, беглецам помогают? Вот так вот?
– Я проверю, твой рассказ про Городею, – хмуро пообещал бывший солдат, поднимаясь. Оглянулся на родителей: – Жить пока у вас будет? У Жу домишко совсем старый…
– Конечно! – радушно всплеснула руками хозяйка. – У нас места хватит!
Спасибо. Честно. Енька летал в прострации. Вот так да. По идее, должен плясать от радости – никто ведь не в курсе, что на недельку…
Ночью долго не мог заснуть, буравя глазами темноту. «Весь… – крутилась рядом Риша. – А где ты научилась так кинжалом махать?» Спали на одной постели, и теплое девичье дыхание рядом почему-то не клинило мозги. «Брат научил… – нехотя пояснил Енька. – Умел». «Ты крутая… – завистливо засопела подруга, доверчиво уткнувшись носом в плечо. – Я бы так не смогла…»