Таня Листова
Не ведомы пути богов
А Аллан де Броз, рыцарь Ее Величества, получил приказ отправиться на север. В Айхон. В Уммское ущелье, где возвышался Ясиндол, северная пограничная крепость, прозванная Уммским Глазом.
Оруженосец и слуга, естественно, отбыли с господином.
Эхо копыт гулко прыгало среди вздымающихся отвесной стеной скал, Енька устал крутить шеей…
Идир-Яш. Почти дома. До Городеи рукой подать. По сравнению со столицей, конечно. Неисповедимы пути Господни…
Вспомнились отец, мать, братья… Почти три года, как оставил за спиной порог родительского дома. Вырос, окреп, возмужал. Ничто в жилистой фигуре больше не напоминало былого мальца, разве что лицо, все никак не желавшее пугать волевой твердостью…
Отца вспоминал редко. Мать помнилась молчаливой строгостью, братья – хамством и плевками. Младший – хвостиком. А вот по сестре скучал невыносимо. И по закадычному другу Юссу, по дорну-книжнику Мериму…
Как живут, чем дышат? Весянка вышла замуж? Брата не выгнали из стражи? Грутик, наверное, подрос… Любит драться на палках?
Ущелье раздалось вширь, и впереди взметнулись приземистые башни Уммского Глаза – Енька затаил дыхание…
Поговаривали, что недра Идир-Яш населяют уммы. Нежить. Чудища преисподней. Пронзительно выли по ночам, поднимая ветер, поземкой бивший в лицо. Редкий путник отваживался в одиночку отправиться в путь среди пустынных вершин – а в Ясиндоле не исчезало ощущение, что кто-то смотрит в спину. Отсюда и прозвище пограничного форпоста Севера.
Гордые серые стены перекрывали вход в ущелье. В былые времена видели войны и осады и не раз сдерживали орды кочевников. Но в последние годы гарнизон насчитывал не более двухсот человек и разжирел от безделья, изредка вылавливая в горах лишь одиночные контрабандные караваны.
Армия ушла в Шиир. И в Ясиндол прибыли только сотня арбалетчиков и трое рыцарей Ее Величества.
Война – суровое время, выгоняющее на поживу крыс. Но королева пыталась делать всё, что было в ее силах…
Енька восторгался. С уважением разглядывая мощные казематы и запорные решетки, глубокие колодцы и извилистые подвалы. Северный ветер завывал среди зубчатых стен, и часовые на башнях кутались в меховые шубы.
Гарнизон в военном режиме. Усилены дозоры, сотники день и ночь гоняли бойцов. День и ночь под башнями не смолкали отрывистые команды, лязг щитов и звон оружия. А в благородной трапезной – гогот и вонь.
Три рыцаря Ее Величества заливались вином, надираясь в дым. Распевали во всю глотку похабные песни, пьяно отрыгивали и приставали к женской части населения. Енька каждую ночь волок невменяемого господина в его комнату, осторожно оглядываясь на каменные лица солдат и раздраженные – офицеров.
Рыцари Ее Величества приехали на войну.
Какими глазами боги смотрят на эту землю? Их трогают отдельные судьбы, просьбы-мольбы? Надежды-чаяния? Преданность-вера?
Гарнизон Уммского Глаза – в боевой муштре. Комендант опасался кочевников-грабителей, или улланских лесовиков-мародеров, или даже морских пиратов с Вороньих островов.
Чужие беды всегда распаляли алчность, страсть к легкой наживе.
Гарнизон опасался крыс.
Гарнизон опасался сброда.
И не поверил глазам, вдруг обнаружив бескрайние центурии регулярной диорской армии.
Боги вообще не смотрят на землю. Богам нет дела до справедливости, которую придумали люди. Они смотрят в сердца.
Яростный бой перекатывался по стенам весь день – башни заволокло дымом, вниз не успевали стаскивать трупы.
Уммский Глаз не удалось взять с ходу. К ночи имперцы откатились, для оценки ситуации и перегруппировки. Раненые умирали, и в лазарете остро не хватало лекарей.
Еньку трясло как в лихорадке. За спиной Городея. Мать, отец, сестра… Боги, что будет? Гонцы к королеве улетели в первый же час, но даже женщины понимали: Шиир слишком далеко…
Еньку колотило. В голову постоянно лезли усеянные трупами улицы деревень, полыхающая пожарами Городея.
На следующий день Диора усилила волны стрелками – зубцы бастионов накрыл густой рой стрел. Снова разбросанные тела погибших, с раскинутыми руками. Имперские манипулы, прикрывшись железными щитами, смогли подползти к самым стенам – и первой же волне удалось забраться наверх. Енька рубился как одержимый, с ужасом замечая все новых и новых выплескивающихся на стену врагов.
Тогда он впервые и увидел в боевой работе рыцарей. И запомнил это на всю жизнь.
Дикая карусель. Жернова смерти, перемалывающие все на пути, – звон, лязг, крики – враги посыпались со стены, как горох. Парень оторопел, не в силах сделать шаг…
Три исчадия ада за полчаса вычистили всю стену, обрубили абордажные крюки, и защитники Уммского Глаза снова смогли занять места за зубцами. Больше имперцам повторить свой первоначальный успех не удалось.
В жизни не видел такого мастерства. Магистры смерти не даром вселяли ужас.
Бой полыхал до ночи и весь следующий день. Дым от зажигательных дротиков метался над серыми башнями, внизу хрипели умирающие.
Тяжело раненный Уалл умирал в лазарете. Енька забегал каждый вечер, как выдавалась минутка, но помочь ничем не мог. Разве только успокаивающе подержать за руку…
Северный оплот держался. Даже женщины не отсиживались, таская наверх воду. В подвалах еще оставалась еда и смола, а в колодцах вода.
Но четвертый день пришел с кровавой зарей.
Утром неожиданно донесся странный грохот, словно надвигалась гроза. А спустя пару секунд Ясиндол накрыла ярость небес. Страшные удары разбивали в крошево камень, и огненные вихри сметали со стен людей. Осыпалась вершина одной из башен, в казармах начался пожар – крепость заволокло дымом…
Имперцы подтянули пушки.
Счет пошел на часы.
В последнюю ночь никто не спал.
В трапезной горел свет. Господа рыцари совещались.
"Если по канаве… – тыкал в карту чернобородый, – в темноте доползти до россыпи, и потом…" "За стену давно глядел? – зло перебивал другой, самый старший в троице. – Светло, как днем. Костры." "У тебя есть другой план?!" Аллан де Броз молчал.
Енька тяжело дышал за дверью. Бред. Сквозь легион имперцев пробиться до пушек… Сумасшествие. Но разве есть выбор?
Сколько ни пожирай глазами карту – вариантов ноль. Никаких. Заложено-переложено.
Енька дышал. И точно знал, что лучше умрет…
Скрипнула дверь, троица недовольно оторвалась от схемы. Енька в полной тишине прошагал к столу и опустился на колено: "Я не останусь, господин. Даже если прикажете".
Молчание. Все смотрят. "Кто это?" – не выдержал бородатый. "Звездочка… – тихо ответил Аллан, хмуро разглядывая Еньку. – Лет через десять. Но он из простых…" "Да?" – удивился бородач, и в комнате повисла пауза. "У него уже не будет этих десяти…" – задумчиво напомнил третий, думая о своем. "Он еще не готов!" – зло повысил голос де Броз. "А кто готов?" – риторически пожал плечами пожилой и кивнул за окно. – Там легионы…"
"Нас перемелют, как мясо…" – мрачно подытожил хозяин. "Зато хоть пытались," – не поддержал бородач.
Снова долгая пауза. Все смотрят на Еньку. Аллан де Броз на что-то решился, вдруг снял через голову перевязь и протянул парню: "Береги это, сынок. Как свое дитя…" Енька вздрогнул и побледнел: это же… майорский клинок… Боги!
"Опустись на колени," – чуть слышно приказал пожилой, и мальчишка опустил вторую ногу, ничего не понимая. Что происходит?
Ему просто не могло прийти в голову.
Три рыцарских меча скрестились на плече, и самый старший запел речитативом на древнем языке: "Sic, in domino suo bonum est faciet…"
Енька ничего не соображал. Только почувствовал, как что-то наполнило его изнутри, покалывая в кончиках пальцев, затем сбежало вдоль позвоночника и растаяло в ногах. Руки затряслись, как у паралитика, на лбу ощутил холод – до него вдруг начало доходить…
Мать вашу!!! Что сейчас происходит?!!
Через пару минут все закончилось.
"Встань, брат, – как из-за стены донесся голос чернобородого, и, когда Енька поднялся, тот хлопнул его по плечу. – Неси это с честью. И не посрами святое имя."
Откровенно шатало. Ноги дрожали. Голова набита ватой. Он растерянно покосился на ножны в руках и вдруг осознал, что они ничего не весят. Совсем. Ноль. Ни грамма. Как пушинка.
Перетруженный мозг больше не был в состоянии думать.
Они вышли глубокой ночью. Провожали весь офицерский состав и комендант – слаба надежда, но… Бойцы подняли решетку одной из нижних бойниц, и четыре тени мягко скользнули наружу и упали на выжженную землю. И быстро поползли, прижимаясь к каменной кладке и скрываясь за горелым мусором и обугленными бревнами.
Канава оказалась заполнена зловонной жижей, пальцы поминутно натыкались на острые шипы степной полыни. На горелом склоне колебались слабые тени – через две сотни ярдов начиналась полоса костров.
Енька ни о чем не думал. Даже о том, что случилось пару часов назад: мозг не в состоянии был это вместить. Но что бы ни произошло… это лишь шанс погромче умереть. С рождения был прагматиком и понимал: смерть всех ставит на одну доску. Кому сейчас петь дифирамбы, костлявой с косой?
У костров повысили осторожность. В канаве попадались обугленные доски и острые камни, осколки разбитых таранных вышек. "Пригни голову, идиот! – вдруг донеслось совсем близко. – Хочешь болт в затылок? У них меткие арбалетчики!" "Там зашуршало…" – принялся оправдываться другой, помоложе. "Это в заднице у тебя зашуршало, – обрубил старший. – От страха. Не высовываться!" Четыре фигуры в канаве прекратили дышать.
Через пару минут снова двинулись в путь, утроив осторожность – чтоб ни малейшего всплеска… Проплыла первая линия костров, гоняя по траве красные блики.
Еще через сотню ярдов канава оборвалась. Все. Променад закончился. Дальше – полный блеф…
Чернобородый нащупал в темноте Еньку, притянул вплотную и задышал прямо в лицо: "Слушай сюда, парень. Сейчас мы уйдем туда, – кивнул чуть в сторону от пушек. – Ясно? А ты останешься здесь." Енька вытаращил глаза. "Сделай это, ясноликая гуаре, – грустно добавил Аллан де Броз. – Убей пушки". Мальчишка опешил и ушел в ступор. "Они знают, что нас трое, и не будут ждать четвертого, – закончил прения бородач. – Ты сможешь!" – крякнул, помолчал… не нашел что добавить и в сердцах кивнул остальным. Три тени выскользнули из канавы и, распластавшись в траве, мягко двинулись вперед. К белеющим палаткам и часовым. Отчетливо доносился множественный гул огромного лагеря – имперцы не спали и готовились…
Енька смотрел вслед. В голове – ни одной мысли.
Минут через десять издалека долетело: "Стой! Кто здесь?" – и сразу легкий вскрик. "Стоять!!" – новые крики, и траву стали вспарывать арбалетные стрелы. Затем все перекрыл истошный вопль: "Псы-ы-ы!!! Здесь псы королевы Айхо!!!" – вся ближняя часть палаток забурлила, и лагерь пришел в движение.
Енька скользнул из канавы и быстро пополз к темным пятнам орудийных площадок, по широкой дуге огибая место схватки. Шум стремительно нарастал – ругань, лязг и звон оружия. Он не видел боя, гнал из мозгов мысли: не сейчас. Полная концентрация на пятнах…
Минута, вторая, третья… только шумное дыхание, онемевшие пальцы и саднящие локти… десятая… Шум наконец начал стихать, но огромный лагерь все еще гудел, как растревоженный улей. Спасибо, учителя. Столько продержаться, нет слов…
В темноте наконец нарисовался первый железный ствол, чуть дальше смутно виднелся второй. Часовые столпились со стороны лагеря, стараясь разглядеть действо в неровном свете и шепотом переговариваясь между собой.
Он смог? У них получилось?
Енька приподнялся и юркнул к ящикам, прикрытым толстым сукном. Присел на корточки и чиркнул огнивом. Прощай, Весянка. Прощай, мать. Прощайте, Юсс и Мерим…
"Кто здесь?!" Он изо всех сил заработал руками. "Поднять руки!!!" Енька сжал зубы, туша дрожь, – к нему уже со всех ног неслись солдаты. Бумага чуть затлела. Воздух вспорола арбалетная стрела.
"Подонок!" – сильный удар отбросил в сторону – парень перекатился по траве и выхватил меч – лезвие описало дугу. Удар, выпад – темное тело ойкнуло и осело. Принять справа, резкий выдох – еще один клюнул носом землю. Клинок звенел в руке, страха не было – только горечь и сожаление. "Пес… – испуганно проговорили в темноте, – боги, да сколько их?"
Енька плавно развернулся, меч со свистом разрезал воздух – враги застыли, не решаясь сделать шаг. На глаза накатила горечь: "Простите, братья. Простите, люди. И будьте вы прокляты, боги…"
Страшный грохот резанул по ушам – взрывная волна швырнула по склону, вместе с песком и комьями. И сразу следующий удар, и еще, и еще, и еще…
Ночь распустилось невиданными бутонами искр, в воздухе летали пылающие обломки. К небу поднялись чадящие столбы дыма. А на востоке занимался рассвет…
Боги все-таки смотрят на эту землю?
Или может… только на тех, кто достоин внимания?
Офицеры и солдаты на стенах Ясиндола вздернули перчатки, отдавая воинскую честь.
А с юга в Уммское ущелье на полном ходу втягивались войска королевы Айхо, уставшие после сумасшедшего марша…
_____________________
Болело все. Руки, ноги, голова – единый сгусток боли. А сознание плавало, разглядывая эту красноватую муть. Иногда боль чуть отступала, и тогда пробивались чьи-то голоса.
"…Север не собрал даже половину того, что обязан, – женский голос даже не возмущен. – Княжеская спесь застилает глаза!"
Констатирует, будто диктует писарю. Старческий – более испуган: "Никто не имеет дозволения вмешиваться в волю богов, госпожа! Кем родился, тем и обязан пройти свой путь! Мужчина – мужчиной, лошадь – лошадью, саранча – саранчой…" В голосе женщины появляется лед: "Ты сделаешь это, Уалл. Или хочешь выбор?"
Потом вновь накрывало мутью, и сознание уплывало на красных волнах…
"Делай что хочешь, Уалл. Но завтра он должен стоять в торжественном зале." "Он будет там, Ваше Величество…"
Взгляд фокусировался постепенно. Сначала обрели резкость старые потрескавшиеся потолочные балки, затем – дверь, постель… А потом подкралась память, и вспыхнуло все: безумная дорога, пушки, взрыв…
Енька сразу пришел в себя и попытался сесть – затылок ломануло болью. "Спокойно! – чья-то рука поддержала спину. – Лучше без резких движений!" Оглянулся – высокий благообразный старик в белой мантии, рядом еще один, в балахоне…
Он выжил?!! Мама…
"Где я?! Что с…" – запнулся, пытаясь сформулировать мысль. "Все хорошо, – догадалась мантия. – Мы победили". "Ааааа…" – протянул, нервно оглядываясь. "В нижнем каземате, – снова пояснил высокий. – Меня зовут Уалл Веббер, я верховный магистр…"
Сам лично?! Из королевского дворца? Енька закрыл рот.
"Соберись, – посоветовал верховный владыка. – С тобой хочет говорить королева".
Язык высох, кровь застучала в висках.
Дверь распахнулась, в комнату чинно вошли еще двое в мантиях, смиренно спрятав руки в рукавах, а следом… Еньку колотило, он елозил пальцами по постели и никак не мог найти опору. "Не надо вставать, – остановил равнодушно-холодный голос. – У меня мало времени".
Она была статна и красива. Той надменной красотой, которой славились все королевы. Алая накидка прикрывала богатое платье, на лбу крупным алмазом переливалась диадема. Верховный магистр пододвинул стул, и она опустилась, изящно одернув шлейф.
В ушах звенело…
"Сын приказчика и прачки, – задумчивый взгляд ощупал его худую фигуру, – действительно, похож на девушку… – карие глаза будто буравят насквозь. – Это правда, что в последнюю ночь тебя возвели в рыцари?"
Енька нервно сглотнул, собственный голос показался чужим: "Только ради вылазки, Ваше Величество…"
Где ты находишься, простой нищий мальчишка? Спишь на крышах трущоб, чистишь сточные канавы, боишься стражников и господ?
"Подвиг должен быть вознагражден, – перешла к сути королева. – Меня не назовут неблагодарной. Как?"
Награда? Что он мог сказать? Что не думал о наградах, о деньгах, о…
Глупо. Привилегия дураков.
"Это достойно князя, – пояснила первая леди. – Ты понимаешь это?"
Нервно дернулся кадык. Во рту пересохло, в голове ни одной мысли.
"В Айхоне пять княжеств, – продолжила владычица судеб. – Но только в одном нет наследника…"
В Дарт-холле года три назад скончалась старая княгиня Шрай, объявив наследницей внучку. Это все знают. У власти там испокон веков княгини. Куда-то потом делась эта внучка… Аллай дальше всех на севере. Последние годы переживал трудные времена…
Затылок отдавался пульсирующей болью. О чем вообще речь?
"Дарт-холл наследуется по женской линии, – снова пояснила королева, усмехнувшись в пол. – Шутницей была, грозная основательница Диа… – и вдруг прямо взглянула на парня. – Твое решение? Воины думают быстро. Мне не нужны неожиданности на приеме."
Енька ничего не понял. Вообще. Но все-таки разлепил язык: "Понимаю, Ваше величество…"
"Вот и хорошо, – закруглила властительница Семимирья и поднялась, – увидимся в храме." Ее свита вытянулась следом.
Что она имела в виду?
Завеса небесной кары приоткрылась вечером, на торжественном приеме в честь разгрома Диоры. Мир подернулся рябью, стал ненастоящим… будто он смотрит какую-то ужасно дорогую пьесу…
Еньке помогали пересечь каменный колодец двора, у высокой храмовой двери встретил монах: "Готовы?" Его еще шатало, после контузии. Тело не пострадало, но затылок отдавался болью.
Противно заскрежетала огромная створка – в зале много народа. Сановники, вельможи, воеводы, офицеры… В просторном храме Уммского Глаза – вся элита армии и ведомств. Три дня назад перелистнулась важная страница истории – королева раздавала заслуженные награды.
"Ений из Айхона, участник Команды веры!"
Многие обернулись. Енька шагнул на ковровую дорожку, сдерживая дрожь. Знать оглядывается настороженно-изучающе, военные с восторгом…
Чего ты хочешь, Енька? Титул? Что даст тебе титул? Титул не накормит, не уложит спать, не накроет одеялом…
Денег? Кто-нибудь слышал, чтобы королевский трон благодетельствовал деньгами?
Перед амвоном с креслом, напоминающим трон, опустился на колени.
"Я рада, что ты нашел в себе силы почтить нас, Ений из Айхона, – королева поднялась с кресла, властно-торжественный глас разнесся под сводами, в храме стало тихо. – Я долго думала, чем достойно одарить героя… – сделала вид, что задумалась, и даже почесала лоб. В зале повисла пауза… – Подарить рабов? – обвела всех взглядом, будто размышляя. – Возвести в пэры? Назначить начальником королевской стражи? – чуть помолчала и снова оглядела притихший народ. – Чем отблагодарить воина?"
Исчезли гулы и перешептывания, все ожидали продолжения. Пауза начала затягиваться, королева наконец опустила глаза и вдруг негромко-доверительно спросила: "Ты здорово всех развела, да? Мужчины не скоро забудут?"
Полная тишина. Енька непонимающе поднял лицо…
"Что, не знали? – усмехнулась владычица Семимирья, оглядывая растерянные лица. – Что боевой клинок в руке держала девушка? Никто не догадался? Даже имя не заронило сомнений?"
Прирожденная актриса.
В зале взметнулся шум, толпа заволновалась, заколыхалась, затрепетали языки свечей. Ошеломленный Енька вдруг ощутил, что свод опускается на голову. Гул нарастал: "Девушка? Женщина?!" – воздух дрожал, вибрировал и колебался.
Мозг отупел. Что происходит?!
Верховный магистр вздернул руку, и гомон вновь начал стихать.
"Я знаю, чем тебя отблагодарить, героиня Ясиндола, – сказала королева, разглядывая парня, и, когда наступила полная тишина, приняла из рук верховного магистра боевой клинок, спустилась по трем ступенькам с амвона и опустила лезвие на плечо. – Я объявляю тебя наследницей Аллоизы Шрай, гордая гуаре. Владелицей Дарт-холла и владычицей Аллая!"
Гомон и гвалт заглушил все остальные звуки, усиливаясь и нарастая, – два монаха помогли подняться и сквозь шум повели к выходу. И всю дорогу выдернутый из реальности Енька ощущал на себе огонь множества глаз – потрясенных, раздраженных, недовольных, возмущенных, брезгливых, гневных, разъяренных… или радостно-удивленных – соратников из Уммского Глаза…
Королева молча улыбалась вслед. Холодная, как зимний лед.
Кто посмеет подвергнуть сомнению слово королевы?
Где вы прячетесь, боги? В чем ваша милость?
Получают те, кто делает шаги.
Четыре зайца, одним ударом.
Царская милость герою – никто не обвинит в неблагодарности. Пощечина спесивым северным князьям – как возразишь против героя? Контролируемая княжна на севере, среди заносчивых снобов. В кулаке. Ибо у нее ее тайна. Которая легко заставит надорваться от хохота весь Север.
Королева была политиком.
________________________
"Забудь, – посоветовал верховный магистр, помогая устроиться на широком твердом ложе. – Как страшный сон. Никогда не было!" "Разве такое возможно?" – разлепил горячие губы Енька. Он с трудом осознавал, что происходит. "Это ведьминская магия, – покачал головой монах. – Из дальних раширских лесов. Выкини из головы и никогда не вспоминай."
Тело колотило, руки тряслись. В мозгах панически билась только одна мысль: "Что делать?" Одна глупая, нервно-воспаленная мысль…
Ничего.
Ты никто, Енька. Нищий уличный голодранец.
Невозможен бунт против королевы. Невозможно сбежать. Сорвется по следу каждая собака – королева не терпит таких шуток. К тому же в степях и лесах за горами для таких как ты только один путь – рабство.
Один из монахов сунул в зубы палку, двое других умело обмотали руки веревкой. Стянули ноги и закрепили шею, чтобы не разбил голову…
"Это больно, – предупредил верховный магистр, окинув взглядом его худое тело. – Не каждый выдержит".
Енька нервно зажмурился: "Боги, помогите умереть…" На сером кирпичном своде неподвижно висели здоровенные пауки, в клочьях грязной паутины.
"Это… долго?" – в горле хлюпнуло. "К утру закончим, – хмуро донеслось, с приглушенным звоном баночек и склянок. – Но тело перестраиваться будет еще с месяц."
"Готовы?" – верховный магистр подтянул ближе подсвечник и раскрыл огромную толстую книгу. Енька сжал зубы.
Через минуту его тело выгнулось дугой от нестерпимой боли – кости выходили из суставов, смещаясь и сдвигаясь. Кожа стала красной и зудела невыносимо, а в паху разрастался настоящий огонь…
Глава 1
Енька лежал на постели, безучастно разглядывая потолок. Не было желания ни двигаться, ни шевелиться, ни тем более вставать или еще что-то делать. Тело мокрое и липкое от пота. Лоб горячий, знобило, хоть и минула неделя.
'Тело будет перестраиваться еще с месяц…'
Ублюдки.
В комнате ничего не изменилось. Та же постель, сундук, стол. Дверь. Зеркало. Завешанное покрывалом.
И все изменилось бесповоротно.
Три раза в сутки приносили еду. Солдат осторожно стучался и тихо сгружал на стол, сокрушенно поглядывая – снова ничего не ела. Сразила хворь, будь она неладна…
В крепости о Еньке ходили легенды. Одна другой диче. По одной версии Енька – бастард. Незаконнорожденная дева сызмальства скрывалась, воспитывая себя в духе воина, не страшась ни крови, ни драк, чтобы отомстить отцу. По другой – дочь кого-то из знатных. Удрала из поместья, чтобы доказать всему роду, что девушки способны на честь и право ничуть не меньше братьев.
Абсурд.
Об этом рассказал Уалл. Ассаец все-таки выкарабкался. И через неделю приполз, с трудом переставляя непослушные ноги, на грубых костылях:
– Держи! – аккуратно опустил на постель ножны. – И не теряй больше.
Нашли ребята. Вернули.
Зачем?
Разве бабам нужны мечи?
Помолчали. Старый друг не спрашивал. Да и зачем? Не раз видел Еньку раздетым – одной кадкой в омывальне пользовались. И ведающий горский народ наверняка в курсе про раширскую магию, да и… кто не слышал о талантах верховных магистров королевы? Два плюс два сложить несложно.
– Что думаешь делать?
Енька только отрицательно покачал головой.
Он изменился. Заметно. Плечи и спина сузились, талия сместилась и… тонкая, как прутик, таз выгнулся, бедра чуть расширились и обрисовались изгибом… шея теперь длинная и худая, и даже лицо… ярче, мягче, и глаза больше. Волосы растут как дикие и уже достигли плеч. Голос сломался, перейдя в какой-то мягко-бархатный тембр…
Не спутаешь.
А то, что теперь в паху, – окончательно низвергло в другую половину людей.
Специально завесил зеркало.
Еще недавно мечтал вернуться домой, увидеть сестру. А затем поступать в школу мечников…
Дом теперь заказан. Братья животы надорвут от смеха. Все в Городее будут ржать, как табун лошадей, со свистом и улюлюканьем. Если не хуже. Народ на севере суровый.
Умер. Для всех.
– Соберись, – неожиданно разозлился Уалл. – Распустил сопли, как баба.
– Что? – не сразу услышал Енька.
– Ноешь, будто жизнь закончилась, – скривился ассаец, – слезами всю подушку залил.
– Я и есть баба! – рявкнул Енька, опешивший от неожиданности, и со злостью задрал рубаху, выставив на обозрение два уже хорошо видимых, бесстыдно выпирающих холмика. – У тебя есть такие?
Уалл поморщился и отвернулся.
– А знаешь, зачем они? – все больше распалялся Енька. – Знаешь? Чтобы их лапали! А потом хватали за загривок, нагибали раком и…
– Тьфу, – сплюнул ассаец прямо на пол. – Рассуждаешь, как шлюха.
Енька заткнулся и упал обратно на подушку.
– Никто не нагнет, – сдержанно просветил горец. – Если сам не захочешь.
Бывший парень молчал, разглядывая потолок. Потом вдруг нехотя вздохнул:
– Женщины, они… – запнулся, подыскивая объяснение, – будто товар, понимаешь? Заплетаются, красятся… чтобы продать себя. Тому, кто побогаче, поласковее, понадежнее… Никогда не принадлежат себе…
– Кто принадлежит себе? – риторически возразил Уалл. – Воины? Наемники? Ассайцы? Крепостные? Рабы?
Енька промолчал.
– Тебя кто-то принуждает? – удивился ассаец. – Обручаться? Венчаться? Кто? Мать? Отец? – раздраженно передернул плечами. – Живи как жил. Только чуть по-другому. Привыкнешь.
Енька вспомнил Йолу. Дочь пекаря. Красавица на загляденье. Добрая. Когда шла по улице, в своем длинном зеленом платье, всем улыбаясь, – солнышко выглядывало из-за туч и играло в ямочках на щеках… Триптих выбирался из своей корчмы, щеря щербатые зубы, и даже Килху откладывал молот. Горячим хлебом угощала, никто слова плохого не слышал. Но однажды случайно наткнулся в сарайчике для телег – девушка плакала, уткнувшись в ладони. Сильно. Навзрыд. Плечи тряслись и совсем не реагировали на звуки…
Поговаривали, Йолу присмотрел кто-то из сквайров. Может, сам Бугхтуз. Сквайры – поместные господа-землевладельцы – имели неограниченную власть в уезде и были подвластны только самому великому князю. Исчезла потом Йола, канула в небытие, никто больше не слышал. И на всю жизнь запомнились мокрые ладони и вздрагивающие плечи…
Этот проклятый сын гор все-таки умудрился вывести его из оцепенения.
– Тебе легко говорить, – буркнул, заканчивая спор, – подлечишься, и домой. Будешь жить.
Уалл не ответил. Что-то нехорошее зависло в воздухе…
– Уалл?
– Я не могу вернуться, – вдруг удивил старый друг и через короткую паузу выдал еще невероятнее. – Выручишь меня?
Енька сел на постели, обхватив колени руками. Никто никогда не слышал, чтобы ассаец кого-то о чём-то просил.
– Замарался, – глухо пояснил горец, – мой хозяин убит. А я жив…
– Чушь! – не поверил бывший мальчишка. – Был без памяти, валялся трупом, умирал…
– Но не умер же? – флегматично возразил тот и пожал плечами. – Закон один для всех.
Чему учит жизнь? Каким рассветом встретит завтрашний день? Крисом чести в горло?
Кому нужна эта честь?
В памяти всплыл Грохам де Зитт, начальник артвутской стражи. Ему приказали казнить жен мятежников Белой лилии. Восстание полыхало лет тридцать назад и прокатилось от Шиира до самих айхонских земель. Тут и задавили. Жестоко. Очевидцы рассказывали: неделю качались трупы на виселицах, вдоль всего северного тракта. Ходили слухи: бунтовали столичные господа, с новыми взглядами на мироустройство. Хотели, чтобы в Семимирье не было рабов…
В тюрьму городской управы пригнали их семьи. Пятьдесят женщин и детей. Избитых, измотанных, в разодранных платьях, с распущенными волосами. Но мятежники все равно не сдались…
Он выполнил приказ, старый капитан. А затем поднялся к себе в кабинет. Там и обнаружили утром, когда выломали дверь, – в луже крови, с крисом чести в руке.
Какой мерой измерить честь? Для многих это пустое слово…
– Возьми меня к себе, – просто сказал Уалл.
Енька не сразу понял. А когда дошло – оторопел.
– Только у тебя это право, – пояснил горец, кивнув на клинок на кровати, – ты его преемник, понимаешь?
– Преемник?! – вновь ударило в голову. – Серьезно? Раздеться, показать?!
Уалл устало откинулся затылком на стену:
– Бабы… – обреченно пожаловался потолку. – Когда у них закончатся эти хлюпы и слезы?
Енька тяжело дышал, в комнате зависла пауза. За дверью прогромыхали чьи-то шаги, донеслись голоса.
– Ты не понимаешь, – все-таки взял себя в руки и попробовал объяснить, – я что, господин?! Я понятия не имею, что я такое… теперь. Ни имени, ни дома, ни денег! Как жить? Куда податься?
– Да плевать, – невозмутимо отбрил аргументы горец, – в Аллай, Городею, к черту на кулички… Не слышал про слуг?
– У меня нет денег! – прорычал Енька. – Ни медяка! Думаешь, я в состоянии…
– Какие деньги? – начал раздражаться ассаец. – Оплатили сполна, еще пятнадцать лет назад!
Енька смотрел и дышал. И никак не мог понять.
Серьезно? Уалл хочет с ним?! Уалл?!
Он все еще был уличным мальчишкой. Голодранцем. Слугой. Выдернули за шиворот из привычного мира…
Аллан де Броз был дорном. От рождения. Мерим тоже. А он?
Жизнь всегда проходила так далеко от этой черты…
Вспомнился Бугхтуз. В Городее сквайр иногда принимал прошения. Раз в месяц. В городскую ратушу прибывал дворецкий из имения и начинал прием – а на площади собирался народ со всего уезда. Длинная очередь, аккуратные листочки в пальцах, с усердно выведенными буквами, узелки с подношениями…
– Я всю жизнь их боялся, понимаешь? – почти всхлипнул мальчишка, чуть слышно. – Всех. Сквайров, дорнов… Они живут где-то там, далеко. А великий князь… – тяжело вздохнул, – это бог…
В Берлице возвышался замок. Большой, высокий, красивый, с длинным мостом через речку. Туда съезжались господа со всех окружных земель. Он никогда не видел князя – великому не до судеб жалких мелких людей…
Горец молчал.
– И что дальше? – спросил Енька. – Заявиться в Дарт-холл и сказать: 'Здрасьте?' Всем-всем? Да еще… – хмуро оглядел себя, – бабой? Что дальше?
Уалл не ответил.
– Слышал, что в Аллае сейчас не сладко? – продолжал развивать перспективу бывший мальчишка. – Говорят, княжне не было дела до земель и при жизни. А как почила – вообще не управлялись… – грустно усмехнулся в пол. – Видел раньше аллайских крестьян, на рынке, – чуть помолчал и не выдержал. – Что ты молчишь?
Ассаец вздохнул и нехотя поднялся, нащупывая свои костыли. Выпрямился и флегматично смерил Еньку с головы до ног: