Станислав Миллер
Обреченный защищать
Глава 24
Андрея Лавренко дома не оказалось, но его телефонный номер имелся в материалах уголовного дела, поэтому разговора со мной ему было не избежать. И все же в чем-то мне повезло. Когда я вышел из подъезда, то заметил сидящую на лавочке пожилую женщину, которую уже видел на видеозаписи раньше.
Костистые руки вцепились в край скамейки, трость стояла рядом. Худое, покрытое морщинами лицо женщины было задрано вверх, к небесам. Она словно искала там что-то: пролетающую птицу, облака или нечто, ведомое только ей.
Я посмотрел в небо, но сразу же отвел взгляд – солнце нещадно било по глазам. Одной минуты было бы достаточно, чтобы ослепнуть.
Однако пожилую женщину это не пугало. Когда я приблизился, то понял причину: ее зрачки были совершенно белыми и неподвижными. Следовательно Кургина она видеть не могла. И все-таки старушку не стоило списывать со счетов. Мне вдруг вспомнилась давным-давно услышанная поговорка: «С тем, чьи слепы глаза, подружись, от слепого душой – отвернись». Почему бы и нет? Хуже не станет.
– Вы не боитесь обжечь сетчатку глаз? – полюбопытствовал я. – Сегодня солнце забыло, что мы на Урале, а не в пустыне.
– Я еще в своем уме, – ответила женщина. Ее голос был глухим, с небольшой хрипотцой. – Но свет – это единственная вещь, которую у меня все еще получается различать. Поэтому я гляжу в небо, но никогда – прямо на солнце. К тому же оно приятно согревает кожу и кости.
– Не хочется вас отвлекать, но вы позволите задать пару вопросов? Меня зовут Марк Островский, я адвокат.
– Октябрина Ивановна, – представилась женщина.
– Редкое имя.
– В наши дни оно, может быть, и редко встречается. А раньше была такая мода: после революции появились всякие Августины, Праздносветы и Коммунэры. Мне еще, можно сказать, повезло, – улыбка тронула ее губы. – О чем вы хотели спросить старую больную женщину?
– Вы были знакомы с Марьяной Кургиной? Я пытаюсь разобраться в обстоятельствах ее убийства.
Улыбка исчезла с лица Октябрины Ивановны.
– Да, я ее знала. Хотя такое знакомство и врагу не пожелаешь.
– Она была настолько вам неприятна?
– Не только мне, но и всем остальным. Вот только о мертвых – или хорошо, или ничего.
Как и другие соседи, она не пожелала рассказать причины своей неприязни к Марьяне. Впрочем, о личности Кургиной я и так уже наслушался достаточно, чтобы иметь общее представление. Гораздо больше меня волновали детали убийства.
– А что скажете насчет Демьяна? Соседи от него не в восторге, но был ли он в самом деле способен убить свою маму?
– Ох, с тех пор как они въехали в дом, бед от них было достаточно. Но между собой они всегда были дружны. И когда соседка рассказала мне о том, что сделал Демьян, – Октябрина Ивановна вздохнула, – я сначала не поверила.
– Сначала? А потом?
– Вы знаете, я хоть и слепая, но хожу сама. Да и квартиру стараюсь не запускать. И все равно со мной хлопот достаточно. А как с лежачими? И кормить их нужно, и одевать, и умывать. И так каждый день до конца жизни. Не всякому это под силу. Вот и Демьян не выдержал. Так я решила для себя.
Следователь пришел к такому же выводу. Лучшего мотива было не придумать.
– Вы помните, что делали в день убийства?
– Вы явно переоцениваете возможности моей памяти, – улыбнулась Октябрина Ивановна. – Точно не уверена, это же было так давно. Хотя моя жизнь теперь не отличается разнообразием, как вы понимаете. Обычно я нахожусь у себя в квартире или сижу на этой лавочке. Чаще последнее, так как в закрытом помещении и без зрения я чувствую себя словно в гробу. Извините за сравнение.
– Дело в том, что я просматривал записи с видеокамер, сделанные в день убийства. Был май, стояла теплая погода до самого вечера. И вы действительно сидели на этой скамейке около половины восьмого. Ваша трость упала на асфальт. Кургин проходил мимо и вернул ее вам. Пожалуйста, постарайтесь вспомнить.
– А, эта проклятая трость постоянно падает! Обычно я поднимаю ее сама, но случается так, что помогают соседи. А вы уверены, что это был именно Демьян?
Я всей душой желал, чтобы это был не он. Но доказательств этому не было.
– На видеозаписи все выглядит именно так, – сказал я. – Вы даже обменялись парой фраз, перед тем как он ушел. Звук на записи отсутствует, но я предполагаю, что вы поблагодарили его или что-нибудь в этом роде.
Октябрина Ивановна наморщила лоб. Ее глаза по-прежнему смотрели в никуда, но мне казалось, что они видят прошлое.
– Действительно, что-то припоминаю. Весной я обычно не засиживаюсь допоздна, но если погода теплая, то могу позволить себе лишний часик. А в этом году май выдался совершенно чудесный, как вы знаете. И конечно, соседи проходили мимо, здоровались со мной или даже рассказывали новости…
– А Демьян? Он разговаривал с вами?
– И моя трость, конечно, снова упала, – проигнорировала мои слова Октябрина Ивановна. – А я тогда подумала: «Пусть лежит. Когда пойду домой, то заберу. Ничего с ней не станется». А потом послышались шаги. Мужчина быстро шел, но возле меня его шаги замедлились. Затем он поднял трость и поставил ее рядом со мной, оперев на лавку. Как она стояла до этого.
– Что он вам сказал?
– О, сейчас постараюсь вспомнить. Что-то насчет трости… Вспомнила! Она сказал: «Не потеряйте вашу трость, Октябрина Ивановна». А я в ответ его поблагодарила. На том все и закончилось.
– Так это был Кургин?
– Не знаю. Голос был мужским, но кому именно он принадлежал, я сказать не могу. В моем возрасте тяжело вспомнить собственное имя, не говоря уже о чем-то другом. Демьян со мной общался очень редко. Но и других соседей я едва ли узнаю по голосу. Хотя тот мужчина определенно звучал знакомо.
– Спасибо, – искренне поблагодарил я. – Вы очень помогли. Не буду больше вас беспокоить.
– Ничего страшного, мне всегда приятно поболтать с людьми. Нам, старухам, много не требуется, разве что чуточку внимания.
Я еще раз поблагодарил ее и уже собирался вызвать такси, как Октябрина Ивановна внезапно подала голос. Несколько смущенно, она тихо спросила саму себя:
– Разве Демьян знал, как меня зовут?
Глава 25
Наконец-то позвонила Алиса. Я как раз успел выйти из машины такси, когда смартфон завибрировал, а на экране высветилась фотография дочери. Не буду скрывать, мое сердце заметно ускорило ритм от радостного волнения. Я ткнул на зеленую кнопку в первую же секунду.
– Привет, пап.
В голосе чувствовалось напряжение. Как будто Алиса собиралась вслепую перебраться через минное поле.
– Привет, – отозвался я. – Как поживаешь? Я весь извелся из-за нашего последнего разговора. Не стоило мне так резко реагировать. Нет, если бы мне сообщали о беременностях почаще, я бы привык, но…
Из динамика раздался короткий смешок. Похоже, я находился на верном пути.
– Да я и сама хороша, – сказала Алиса. – Вывалила на тебя все с порога, а потом не смогла себя контролировать. Просто перед встречей с тобой я рассказала все маме. Она завела пластинку про аборты, высказала все, что думает про моего молодого человека… Короче, мы поссорились, поэтому я уже была на взводе.
– Знаю. Я поговорил с твоей мамой.
– А потом она поговорила со мной. Совсем по-другому, без нервов. Мы помирились… нет, скорее установили некий нейтралитет. Она не в восторге от моей беременности, но про аборт больше не вспоминает. Теперь думает над тем, как обустроить мою свадьбу.
Иногда желание Кристины все контролировать не знало границ. Вероятно, оно стало одной из трещин в фундаменте нашего брака. Правда, большинство из них были на моей совести.
– Она поняла, что ты настроена серьезно, – заметил я.
– Да, но понять и принять – это разные вещи. Наверное, было бы лучше остановиться у тебя.
«И тогда ты имела бы удовольствие наблюдать, как твой папа медленно превращается в черный мешок с червями», – пронеслось у меня в голове. Я вздрогнул, представив ее реакцию. А ведь любой стресс мог плохо повлиять на будущего ребенка.
– Извини, Алиса. Сейчас не лучший момент. Я не могу объяснить всего, просто прошу поверить мне. Ты ведь знаешь, я всегда иду к тебе навстречу, но…
– Понимаю, понимаю. Но нам все равно нужно многое обсудить. Тебе, мне и маме. Может быть, соберемся на ужин в нашей старой квартире? Заодно наладишь отношения с мамой. Или ты планировал игнорировать ее до конца жизни?
Хитро. Она намекнула на переезд ко мне, зная, что я откажусь. И тут же предложила семейный обед, ведь отказать два раза подряд родной дочери очень непросто. Кристина любила проделывать то же самое. Может быть, это наследственное, а может, все женщины склонны к многоходовкам.
– Нет никакого игнорирования, просто теперь все сами по себе, – вздохнул я. – Хорошо, давайте встретимся. Я сделаю это ради тебя.
– Супер! В это воскресенье в семь вечера. Ничего не покупай, мы все приготовим.
Разумеется, с матерью она уже переговорила. Я попрощался и завершил звонок, не понимая, как на это согласился.
Юношеский максимализм моей дочери был в самом разгаре. Неужели в девятнадцать лет я был таким же? Делил мир на черное и белое, пытался примирить всех и вся?
Тем не менее, обещание я дал, и собирался его исполнить. Что могло быть лучше семейного обеда с бывшей женой, ее любовником и беременной дочерью?
Глава 26
Я снова оказался в темных недрах Чрева. Должно быть, уснул, когда в очередной раз изучал материалы дела Кургина. Кошмар не заставил себя ждать. Мне начинало казаться, что нормальных снов в моей жизни не было никогда.
К тому же то, что происходило в Чреве, вряд ли можно было назвать сном в привычном смысле слова. Я уже давно подозревал, что оно существует не только в моей голове. Слишком реальными были ощущения. Слишком тесной была связь с черной вепсской порчей. Чем больше было поражено мое тело, тем длиннее становился путь в Чреве. И наоборот, чем больше шагов было пройдено, тем сильнее на меня действовала порча.
Я был вынужден идти по узкому пульсирующему коридору, натыкаясь на ороговевшие наросты, которыми в изобилии были усыпаны пол и стены. Протискиваться между длинными, покрытыми багряной кожей отростками, свисающими откуда-то сверху. Они слабо шевелились при моем приближении и, похоже, пытались ухватить за ноги, но были слишком вялыми и медлительными. Одна из лиан скользнула по моему лицу, оставив холодный влажный след.
Пройдя сквозь мерзкие живые лианы, я обнаружил, что коридор стал расширяться. В какой-то степени это место напомнило мне горлышко бутылки, соединяющееся с ее цилиндром. Даже в кошмарах я не мог избавиться от мыслей о спиртном. Как бы то ни было, проход становился все шире, хотя ощущение тесноты меня не покидало.
Из скрытой во мгле глубины раздался низкий гул, похожий на рычание крупного животного. Так мог бы рычать лев, будь он в три раза больше. Внутренне содрогнувшись, я взмолился о том, чтобы никогда не встретиться с источником этого звука.
Мое тело по-прежнему продолжало двигаться в сторону, из которой исходили волны страха. На этот раз я насчитал больше двадцати пройденных шагов. Длинных, уверенных и неотвратимых. Мои жалкие потуги к сопротивлению не давали никакого результата.
Алое свечение становилось ближе. Благодаря ему мне удалось различить на горизонте белые выступы, напоминающие клыки огромной змеи. Свет играл на их поверхности красными и оранжевыми отблесками. Я не знал, чем эти выступы были на самом деле, но приближаться к ним не хотел всем сердцем. Все, что встречалось на моем пути внутри Чрева было пугающим или отвратительным.
Я отчаянно жаждал проснуться, вырваться из кошмарного плена и никогда больше не спать. Уговаривал свое тело послушаться, подчиниться мне. Здесь, в Чреве или там, в нормальном мире, где вещи оставались вещами, а не частями тела огромного живого существа.
В какой-то момент темнота ушла. Рассеялась так же внезапно, как и появилась. Словно на мгновение я зажмурился, а когда открыл глаза – оказался в квартире. Спина ныла, на лбу выступил пот. Кожа покрылась мурашками от холодных прикосновений щупалец.
Подо мной была твердая гладкая поверхность. Я осмотрелся и обнаружил, что распластался на полу в метре от дивана. Постельное белье валялось рядом: сбитое в бесформенную кучу оно напомнило мне ороговевшие наросты из Чрева. Ткань была влажной и неприятной на ощупь.
Как же меня угораздило так переместиться с дивана? Самое простое объяснение заключалось в том, что во время ночного кошмара я шевелился, в результате чего скатился на пол. Однако последние события заставили меня видеть во всем мистическую подоплеку: возможно, существовала связь между порчей и хождением во сне.
Меня пробрала дрожь. Я вспомнил, что помощник прокурора перерезал себе горло куском стекла. Судья застрелился в комнате совещаний из собственного пистолета. Следователь закачал себе в вену воздух, взломав помещение аптеки посреди ночи. Странные способы самоубийства, но не для тех, кто находился во власти Чрева.
Кто знает, какой фокус выкинет мое тело следующей ночью? Сделает петлю из галстука или подготовит шприц для инъекции? Быть может, я проснусь в тот самый момент, когда игла войдет под кожу.
Нет, с этими перемещениями во сне нужно было разобраться. Хотя бы привязать себя к кровати, как делали в старых вагонах поездов. Если это не сработает, придется подумать над тем, чтобы полностью отказаться от сна.
Я поднялся с пола. Светлый ламинат был забрызган бурыми пятнами, о происхождении которых гадать не пришлось. Мое тело продолжало покрываться чернотой и наливаться буграми. Еще двое из них лопнули этой ночью, явив на свет новые, предвкушающие мою смерть «мышиные хвосты».
Утро для меня наступило в 6:42.
Глава 27
Андрею Лавренко было за пятьдесят, но он находился в прекрасной форме. Под футболкой цвета хаки угадывались подтянутый живот и мускулистые, крепкие руки. Ни грамма лишнего жира. Сама по себе такая форма не приходит даже к победителям генетической лотереи, а достигается лишь благодаря усердным и регулярным тренировкам.
Лавренко брил голову наголо, но в качестве компенсации оставлял короткую бороду, тронутую сединой. Его манера держаться и говорить неизбежно вызывала ассоциации с военной службой, оставленной в прошлом.
Я отыскал телефонный номер Лавренко в материалах дела, позвонил и договорился о встрече. Он удивился звонку, не сразу сообразил, что от него требуется, но позднее отнесся ко мне с пониманием. Через час я стоял перед входом в его квартиру.
– А я вас помню, – заявил Лавренко, открыв дверь. Его голос оказался неожиданно высоким, даже мелодичным, что совершенно не вязалось с грубыми чертами лица. – Мы встречались во время расследования. Кажется, на очной ставке с Демьяном Кургиным. Вы тогда выглядели неважно, гораздо хуже, чем сейчас. Заболели, наверное?
– Это был не самый лучший период в моей жизни, – уклонился от ответа я.
Лавренко, как и все окружающие, наверняка понимал, что на следственных действиях я был пьян или с похмелья. Однако издевки в его голосе я не заметил. Больше было похоже на то, что он предоставил для меня более достойное, хотя и неверное объяснение некомпетентной работы.
После короткого обмена любезностями, Лавренко пригласил меня войти. Квартира выглядела чистой, ухоженной, но аскетичной: минимум вещей, только самое необходимое. Можно было не гадать о том, украшены ли комнаты цветами, коврами или картинами – подобные вещи Лавренко не волновали.
Проходя по коридору, я обратил внимание на фотографию молодой женщины, обнимающей девочку лет семи-восьми. Их счастливые лица контрастировали с темно-серой гаммой и траурной лентой, пересекающей изображение. Если на фотографии были изображены жена и дочь Лавренко, это означало, что он пережил одну из самых страшных трагедий, которые могут случиться с человеком. Пережил, но не забыл.
Следуя за Лавренко, я не мог не заметить, что он слегка прихрамывал на правую ногу.
– Боевая травма?
– Почти, – мрачно усмехнулся Лавренко. – Я действительно получил ее на службе, но не в ходе боевых действий, а во время учений. Из-за рикошета снаряд взорвался рядом с нашим укрытием. Случается такое нечасто, но иной раз и кошка гавкнуть может. Ударило по нам сильно: мой друг погиб, а мне повезло – отделался травмой ноги. До сих пор кости «поют» перед непогодой. Собственно, из-за травмы я и отправился в отставку. Так бы служил дальше.
Мы прошли в гостиную, обставленную так же скупо, как и остальная часть квартиры. Я включил записывающее приложение на смартфоне и приступил к опросу.
– Вам известны время и день гибели Марьяны Кургиной?
– Так точно.
– И вы помните, где находились в тот момент?
– Я уже столько рассказывал об этом следователю, что не забуду никогда, – Лавренко откинулся на спинку кресла. – Чуть позднее семи вечера я отправился в «Экономный» за продуктами: закончились хлеб, мясо да еще всякая ерунда, вроде пакетов для мусора. Пока шел, пока выбирал и стоял в очереди – прошло довольно много времени, даже чуть больше обычного. Домой я вернулся почти в половину девятого. Уже потом узнал, что в это время Кургина была убита.
Впечатляющее алиби. Оно было настолько идеальным и совпадающим со временем убийства, что неизбежно вызывало подозрение. Я прикинул, как можно было его проверить. На ум пришло сразу несколько вариантов. Нарезки записи не охватывали те события, о которых говорил Лавренко, но следователь наверняка просматривал все целиком, отрабатывая версии. Алиби могли подтвердить и продавцы магазина.
Был еще один важный момент, на который я наткнулся в материалах уголовного дела.
– Вы сталкивались с Демьяном Кургиным во время похода в магазин?
– Еще бы! Целых два раза. На суде меня ко мне из-за этого здорово пристали: где, как, почему… – оживился Лавренко. – Когда я шел вперед, то встретился с Кургиным недалеко от автобусной остановки. Она находится на половине пути между моим домом и магазином. Кургин спешил в сторону квартиры своей матери.
– Когда вы встретились во второй раз?
– На обратном пути. Я уже тащил пакеты с едой, когда снова увидел Кургина. Еще подумал: «Забавно, что мы вместе курсируем туда-обратно, как хоббиты какие-нибудь». Вслух, конечно, говорить не стал.
Сначала сиделка, теперь Лавренко. Свидетели не переставали твердить, что видели Кургина в день убийства. Добавим к этому записи с камер наружного наблюдения. Мне предстояло все это опровергнуть. Как? Ума не приложу.
– Уверены, что встретили именно Кургина? Мог это быть человек, похожий на него? – спросил я без особой надежды.
– Это был Кургин, без всяких сомнений. У него довольно специфическая внешность. Хотя мы встречались не так уж часто, в лицо я его помнил.
– Как он выглядел в тот день? Заметили что-нибудь странное?
– Да он всегда странноватый был. Хотя в тот вечер Кургин был слишком уж дерганный. Торопился, озирался по сторонам. И руки все в карманах держал, – задумчиво произнес Лавренко. – Но, если подумать, я могу накручивать лишнего под впечатлением из-за приговора. Ведь тогда я не знал, что он убил свою маму, а теперь знаю. Как оно в жизни бывает: скажи про человека плохое, и все в нем это увидят.
– Предубежденность. Я часто видел такое среди присяжных. Однако не будем отклоняться от темы. Скажите, вы раньше бывали в квартире Марьяны Кургиной? – вспомнил я об отпечатках пальцев.
– Пару раз. Помогал занести продукты или переставить мебель, если об этом просили.
– Похоже, вы единственный из соседей, кто сохранил нормальное отношение к Марьяне. Остальные кривились или ругались только при упоминании ее имени. Я уже не говорю о том, что они никогда не согласились бы ей помочь.
– Скажу честно, я и сам не был от нее в восторге, – кивнул Лавренко. – Меня всегда удивляло, почему Кургину не отравляли на психиатрическое лечение, ведь все признаки были налицо. Однако это не мешало мне относиться к ней по-человечески. Как и ко всем остальным.
– Когда вы узнали о смерти Марьяны?
– Разве этого нет в протоколе допроса?
– Есть, – подтвердил я, – но следователи часто искажают слова для того, чтобы протокол укладывался в общую картину. Поэтому я хотел услышать все лично от вас.
– Ну, если настаиваете, – пожал плечами Лавренко. – Я узнал о том, что Марьяна умерла, на следующий день, утром. Стены здесь тонкие, поэтому вы с легкостью услышите даже мяуканье котенка, не говоря уж о криках. А крики утром были. Я выбежал в подъезд, постучался к Кургиным. Дверь открыла сиделка Тамара. Она вопила так, что оглохнуть можно было. Все кричала о том, что Марьяну убили. Собственно, так и оказалось.
– Что вы сделали дальше?
– Мы вызвали полицию, а затем я попытался успокоить Тамару. Ее трясло, она едва соображала, что делала. То орала в голос, то говорила шепотом. Оно и понятно, не каждый день мертвецов видишь, – помрачнел Лавренко. – Лучший способ кого-то успокоить – это дать хорошую оплеуху. Но с женщиной себя так вести не пристало. Поэтому я заварил чай и заставил Тамару сделать хотя бы пару глотков. После этого ей немного полегчало.
– Да, она упоминала об этом.
– Так вы уже с ней говорили? Славно, – ничуть не смутился Лавренко. – После этого нас допросили полицейские и отпустили по домам. Началось расследование, суд… Да вы и сами все знаете.
Я знал. Все, что сообщил Лавренко, ничем не отличалось от его показаний, полученных в ходе расследования. К несчастью для меня.
– Вернемся ко дню убийства, – я продолжил опрос. – Вы не видели, в каком часу ушла сиделка?
– Никак нет. Я знаю, что обычно она заканчивает по вечерам. Но конкретное время назвать не смогу, тем более полгода прошло.
– Не замечали подозрительных людей около квартиры Кургиных? Странных гостей? Возможно, кто-то крутился возле двери?
– Ничего подобного. Да и не в моих привычках следить за соседями. Я же не особист какой-нибудь.
Я раздумывал над тем, чтобы спросить Лавренко о траурной фотографии в прихожей, но решил этого не делать. Погибшие жена и дочь не относились к делу, а лишний раз бередить душу человеку было ни к чему.
– Что ж, – вздохнул я, – полагаю, на этом все. Благодарю за беседу.
Лавренко проводил меня до выхода. По пути я бросил еще один взгляд на траурную фотографию. По какой-то причине она не давала мне покоя, хотя я не знал ни женщину, ни ребенка.
Будто услышав отголоски моих размышлений, Лавренко тоже взглянул на фотографию. Затем резко повернулся ко мне и спросил совершенно о другом:
– Почему вы продолжаете заниматься этим расследованием? Неужели считаете, что Кургин не совершал убийство?
– Он невиновен, – в моих словах было больше уверенности, чем в мыслях. – И я намерен это доказать.
– Если вы правы, то настоящий убийца все еще гуляет на свободе, – задумчиво произнес Лавренко. – Поэтому мне бы хотелось, очень хотелось, чтобы вы ошиблись. Всего доброго.
Нестыковки в этом деле напоминали мне кусочки старого паззла. Несколько я держал в руках, часть валялась под ногами, остальные закатились так далеко, что потерялись из виду. А я все еще не имел понятия о том, какую картинку собираю.
