Сергей Бушов
Жёлтая виолончель
Что вокруг меня? Могу ли я куда-то спрятаться? Что-то сделать, чтобы протянуть ещё немного? Может, бормотать про себя «Я жив, я жив»? Но хватит ли у меня сил повторить это четыреста раз?
Что за странные деревья в этом дворе… Стоят плотно, словно лес. Колосятся прямо. Размахивают листьями, словно радуются дождю. Хотя и не все. Вот это одно, по центру. С ним что-то не так. Синее, уродливое, с причудливо изогнутыми ветками. Чем оно отличается от других? А, понял. У него листьев нет. Ни одного. Что же с ним случилось? Может, те, другие, отняли у него корнями всю воду? Да нет, не думаю. Вон же сколько воды с неба, на халяву. Пей сколько хочешь. Может, оно не может терпеть соседство всех этих самодовольных здоровых тополей вокруг? Или просто оно не такое, как все, и ему нужна другая почва? Какая разница? Результат налицо. Дерево сохнет, лишается листьев, гниёт и скоро превратится в труху.
Я смотрю на дерево. Мне его жаль и одновременно страшно. Что-то чудовищное, неприятное исходит от него. Я не могу подобрать слова. Не могу оторваться, но и смотреть не могу. Эти синие ветви словно змеи. Или вены уродливого человека, вздувшиеся и закостеневшие.
А! Как же больно… Сесть поудобнее. Зарыться глубже в мокрый пуховик. Трястись сильнее, чтобы не замёрзнуть окончательно. Хорошо бы сейчас отключиться. Переместиться туда, в прошлое. Ну, или как назвать его? То, что мне кажется прошлым. То, чего, возможно не было, но могло быть. Там я был жив, здоров. Мне было плохо, но не так, как сейчас. Может быть, я и отключусь. Только, наверно, уже навсегда. Что я, плачу, что ли? Или это дождь?
Дверь подъезда распахивается. Выходит мелкий паренёк в шапке, натянутой на глаза Может, я успею шмыгнуть в щель? Куда там… Я и подняться-то не смогу, наверно.
Он проходит мимо, косясь в мою сторону. Странный парень. Куртка чёрная, короткая, словно вздута изнутри. Это что же, мышцы у него? Похоже, очередной мутант.
Он останавливается. Подходит ко мне.
– Ты чего здесь сидишь? Бомж, что ли?
Голос у него тоненький. Лицо расплывчатое, голубое.
– Нет, – пытаюсь сказать я. Получается невнятный хрип. Кашляю, чтобы прочистить горло, – Не помню. У меня с головой проблемы.
Я вдруг осознаю, что это не парень. Девушка. Невысокая, в куртке, похожей на мужскую, и в джинсах. Похоже, накачанная. Но девушка. И смотрит на меня.
– Ладно, – решает она. – Пошли. Встать сможешь?
– Попробую, – я осторожно поднимаюсь со скамейки. Боль в ноге. Качаюсь вправо. Кажется, падаю. Чужая мощная рука хватает меня за шиворот, рывком ставит прямо.
– Держись давай.
Я наваливаюсь ей на шею. Всё вокруг кружится и кажется нереальным. Но мы вроде бы бредём к подъезду.
– Рюкзак твой?
Куда она показывает? Мой рюкзак лежит возле двери подъезда.
– Да, – отвечаю я. Как он туда попал? Должно быть, я от дождя спрятал.
Она хватает рюкзак левой рукой за ручку.
– А чего сам под козырьком не сидел? – спрашивает она.
Мычу что-то. Наверно не сообразил просто, вот и не сел. Башка у меня так работает потому что. По проторённым дорожкам хожу туда-сюда, а шаг влево или вправо сделать не догадываюсь. Вопрос в том, кто эти дорожки проторил… Или проторел? Я заливаюсь кашлем. Когда заканчиваю, мы уже стоим в тёмном подъезде, на площадке первого этажа. Она открывает дверь квартиры. Заволакивает меня внутрь. Опускает на табуретку возле входа.
– Ботинки сними.
В коридоре темно. Могу разглядеть только её блестящие глаза и мокрую куртку, которая она снимает и вешает на гвоздь в стене. Я стаскиваю ботинки. Она помогает мне сбросить пуховик. Потом мы двигаемся дальше.
– Садись.
Я чувствую под собой диван. Включается свет. Всё вокруг ярко-зелёное, я жмурю глаза.
– Раздевайся. Ты мокрый весь. У меня одежды твоего размера нет. Так что под одеяло.
Стаскиваю свитер, футболку, джинсы. Она смотрит. Наверно, надо бы стесняться. Отчего-то не стесняюсь. Может, потому, что меня начинает трясти ещё сильнее. Хотя в помещении, кажется, тепло.
– Ты чего весь в ранах? – спрашивает она. – Ложись, ложись. У тебя температура, похоже. Дрался, что ли?
– Да, – отвечаю я. – И дрался тоже. Но вообще не уверен.
Опускаюсь на подложенную подушку. Морщусь от боли в животе.
– Болит что-то?
– Живот. Тут.
Она снимает шапку. Стриженая коротко, почти под машинку. Лицо необычное. Никак не поймаю его в фокус. Пожалуй, симпатичное. Острый нос, слегка загнутый вниз кончик. Глаза посажены глубоко. На вид трудно сказать, сколько ей лет. Она сейчас в чёрной футболке с логотипом какой-то группы. Мышцы впечатляют.
– Так больно? – я чувствую на животе её холодную руку.
– Нет.
– А так?
– Нет.
Она вдавливает свои пальцы глубоко в мой живот. Внизу, справа. Резко отпускает.
– А так?
– Нет.
– Ну ладно. Похоже, всё не так плохо.
Она накрывает меня толстым ватным одеялом в чистом голубом пододеяльнике.
– Лежи пока. Сейчас.
Гляжу в потолок. Пытаюсь согреться. Там, под потолком, что-то висит. Кажется, штаны. Внезапно чувствую у себя под мышкой холодный предмет. Градусник, что ли? Ко рту приближается ложка голубой жидкости.
– Выпей.
– Это что? – спрашиваю я. – Эликсир?
Замечаю, как она хмурится.
– Какой ещё эликсир? Альмагель. Для живота.
Я выпиваю жидкость. Вкус приятный.
– Тебя как зовут? – спрашивает она, присаживаясь на стул.
– Не знаю, – отвечаю я. – Я ещё не успел вспомнить. А тебя?
– Вера.
Синие пятна перед глазами всё плавают, затрудняя попытки рассмотреть обстановку. Но штаны надо мной – это факт. Под мышкой пищит.
– Ел давно? – спрашивает она, прикладывая руку мне ко лбу.
– Не помню, – говорю я. – Но давно.
Ловлю её взгляд. Глаза серо-голубые. Нет, наверно, просто серые, а синева – это у меня в глазах.
– Градусник давай.
Я достаю градусник. Только не вылезать из-под одеяла. И так дрожу. Замечаю цифры «39.8».
– Ясно, – голос у неё спокойный. – Надо сбивать. Сейчас.
Стараюсь укутываться плотнее. Но она через мгновение приподнимает меня и подносит стакан с водой. Вкладывает в рот таблетку. Я с трудом проглатываю. Запиваю. Я откидываюсь назад. Снова всё плывёт. Слышу своё хриплое дыхание. Кашляю. Пытаюсь повернуться на бок, чтобы легче было кашлять.
Она уходит куда-то. Я лежу под одеялом и всё ещё трясусь. Ловлю себя на мысли, что с этой странной девушкой может получиться так же, как и с королём бомжей. Да нет. Нет. Она не такая.
Она возвращается. Снова садится на стул.
– Спасибо, – говорю я.
Она молча смотрит на меня, покачиваясь сверху. Я не понимаю выражения её лица. Спокойное, отстранённое. Нет, понимаю. Как можно относиться к бомжу, которого притащила домой?
– А это у тебя из окна такая музыка играла? – спрашиваю я.
– Какая?
– Тада-тада-тада, – хриплю, как могу.
– А, да, – она чуть улыбается. – У меня. Разве слышно? Я очень тихо пускаю по ночам. Я под это на тренажёре занимаюсь. Не люблю наушники.
– Я слышал. Что это? Знакомое, но вспомнить не могу.
– Много болтаешь для такого горла, – она встаёт. – Это Джорджио Мородер. Тема Ирен.
Она снова выходит на кухню. Я лежу, чувствуя, что дрожь ушла. Кажется, наконец, согрелся. Какое это чудесное ощущение… Мородер. Знакомо. Это из фильма какого-то старого. Да, помню. Точно. Там и другие мелодии были.
Вера снова садится рядом, в руках тарелка. На ней небольшая горка голубого риса.
– Съешь, – говорит она. Держит тарелку возле кровати.
Я чуть приподнимаюсь. Беру ложку. Зачерпываю. Отправляю в рот. Ещё. Ещё. Всё, больше нету. Возвращаюсь на подушку. Тарелка уезжает в синеву.
– А я думал, ты мутант, – бормочу я.
Свет выключается.
– Я мутант, – соглашается Вера из темноты. – Спи.
Я закрываю глаза. Тепло, мягко. В животе уютно, не болит. Тело получает удовольствие от того, что дрожь кончилась, и можно просто расслабиться и лежать. Кажется, ничего лучше и придумать невозможно. И, кажется, я сплю.
Весёлые пятна теней скакали по серому асфальту, словно это их, тени, а не ветки деревьев, трепал беззаботный ветерок. Я шагал по тропинке посреди яркого июньского утра, вдыхая свежий воздух, напитанный запахом травы и древесной коры. Я искал свободную скамейку и она, конечно, нашлась. В воскресенье в десять утра москвичи любят спать. А я встал рано.
Лавочку, должно быть, не так давно покрасили блестящей жёлтой краской, поэтому я проверил пальцем, можно ли сесть. Всё было в порядке. Я присел, расстегнул рюкзак и достал тетрадь.
Я уже довольно много написал, но пока так и не придумал до конца, зачем я это пишу. Уже несколько дней я мечтал, что в выходной приду сюда и в спокойной обстановке составлю план. И вот этот момент настал.
Раскрыв тетрадь на последней странице, я быстро набросал содержание той части, которая уже была вчерне написана:
«1. Пумары. Зен у Буров. Шкатулка. Часы.
2. Элемент рассказывает о море. Земля в наследство. Какавка.
3. Дербуш».
Я подумал с минуту и продолжил пунктами, которые уже давно роились в голове:
«4. Сказки у Агатомеи.
5. Разговор с Элементом.
6. Избиение. Зен убегает из дома».
Дальше было сложнее. Я придумал много кусков, но расставить их в правильном порядке было сложно. У меня даже появлялась идея сделать книгу набором коротких историй про Зена, слабо связанных между собой, но я от этого отказался.
Хорошо. Попробуем так.
«7. Зен отправляется в путешествие. Город змей».
Я закрыл глаза и представил себе, как новоиспечённый Зен де Зен бредёт вдоль остатков газопровода в надежде выйти к морю и приходит к мрачному городу, где обитают огромные толстые змеи. Он идёт среди них, стараясь не бояться, а они делают вид, что не замечают его, и ползут по своим делам. Он пытается узнать у них путь, но они просто ползут и ползут. Наконец, один из гадов, самый большой и страшный, подползает к Зену и спрашивает, почему он не боится и не бежит из города прочь. На что Зен отвечает, что никому здесь не делал зла и не думает, что заслужил в ответ что-то плохое. Восхищённый этим ответом, царь змей приглашает Зена к себе…
По траве перед скамейкой скакала маленькая птичка. Похоже, трясогузка, поскольку при каждом прыжке смешно трясла хвостом. Я улыбнулся. Она была такой маленькой и меня абсолютно не боялась, подбираясь совсем близко. Может, по той же причине, что и Зен. Но я сам разве сделал кому-то зло? Разве что мысленно. Хотя нет. Нечего себя обманывать. Мои вспышки гнева вполне могли пугать людей или портить им настроение. Я не хотел больше об этом думать посреди солнечного приятного утра. Итак, дальше.
«8. Зен в городе глупцов».
Здесь у меня пока была чётко продумана только одна сцена. Зен приходит на площадь, где толпа людей собралась вокруг башни с часами. Они гадают, сколько ударов будут бить часы в следующий раз. Зен спрашивает, сколько они били в прошлый раз, и узнаёт, что двенадцать. Тогда он предсказывает, что часы пробьют один раз, поскольку так всегда делала его чикалка. Он оказывается прав, и люди называют его великим колдуном. Ему дают оруженосца, который будет нести его поклажу, сильно увеличившуюся от подарков царя змей, и кучу оружия, а потом посылают на битву с могущественным волшебником.
«9. Злой волшебник Уррен Гой».
Я мало думал о сражении Зена с волшебником. Хотелось чего-то героического, но вместе с тем остроумного. Я снова закрыл глаза, подставил лицо Солнцу и стал думать. Внезапно почувствовал, как на скамейку рядом со мной кто-то присел.
– Вы позволите?
Я открыл глаза. Рядом со мной, расставив ноги, сидел старик с палочкой. Краем глаза я разглядел вместо одной ноги старый протез. Должно быть, инвалид. Может, он вообще мне чудился под воздействием эликсира, который я принял вчера у Иванова? Но нет, вряд ли. Я хорошо его видел, в деталях. Глубокие старческие складки пролегли по бокам ото рта, длинный нос с небольшой горбинкой венчала бородавка на кончике. Седая щетина была выбрита неровно. Глаза улыбались, окружённые сеточкой мелких морщин.
– Да, конечно, – сказал я, но подумал про себя, что это очередной попрошайка. Или, в лучшем случае, проповедник. Надо было ответить «нет», но мне это казалось чуть ли не противозаконным. Скамейка ведь не принадлежала мне, к сожалению.
Старик, однако, не торопился обращаться с просьбами, а похлопал себя по карманам штанов, нашёл мятую пачку сигарет «Союз-Аполлон» и, достав одну штуку, закурил. Кажется, он уловил что-то в моём взгляде, повёл седой бровью и произнёс:
– Что-то вы напряглись. Да не волнуйтесь, я сейчас минут пять посижу, покурю, да дальше пойду.
– Я не волнуюсь, – я опустил глаза в тетрадь.
– Я просто гуляю здесь часто, – сказал старик. – У меня вон в том доме подруга живёт. Мудрая женщина. Люблю с ней поболтать. А денег мне чужих не надо. И накопления есть небольшие, и пенсия, и дети помогают. Редко, правда, вижусь с ними. Вот у вас родители есть, молодой человек?
– Нет, – ответил я сухо, всё ещё испытывая недоверие. Старик покосился на меня и словно бы вздохнул.
– Я понимаю, – продолжил он, затягиваясь. – Сейчас в каждом встречном видишь кого-то, кто тебя обмануть хочет. Всем от тебя что-то надо. Кто деньги последние целится отобрать, кто агитацию провести. Вот моей соседке на днях в дверь позвонили. Купите, говорят, товар почти бесплатно. Рекламная акция, открываем магазин. Всучили какого-то барахла, на которое без слёз не взглянешь, а отдала за него десять тысяч рублей. Я потом прикинул – всё это стоит ну максимум тысячу. Это если в магазине покупать. Самая дорогая вещь – чайник, да и тот протекает и пластмассой воняет за километр. Натренировались людей дурить. Вот что с такими делать? Ведь они нас с вами портят. Делают подозрительными, злобными. Мы перестаём друг к другу по-человечески относиться. Если хочет человек познакомиться, умысел корыстный ищем. Добро просто так делает – и вовсе больной. А если подумать – что их, в тюрьму сажать? А за что? По какой статье? Сама ведь деньги отдала. Вот вы бы что посоветовали?
Я закрыл тетрадь, вздохнул.
– Не знаю. Проучить их надо. Побить, может?
Старик покачал головой.
– Это вы зря. Ни один человек ещё от побоев лучше не стал. Да и тому, кто бьёт, один вред. Привыкает кулаками проблемы решать.
Он выкинул окурок в урну, пожевал ртом пустоту и уставился вдаль.
– Во всём хорошее надо находить, – сказал он. – Ну, или смотреть хотя бы с разных сторон. Вот, к примеру, везде сейчас что-то строят. Меняется Москва. Все ругаются. Мол, воровство одно да с землёй жульничество. Это правда. Уж сколько хороших зданий по всей Москве поразрушали. И всё по-тихому, вроде само обвалилось. А потом – бац! – и на этом месте торговый центр или бордель какой.
– Это где бордель? – заинтересовался я.
– Да это я так, – усмехнулся старик, – для красного словца. Я к тому говорю, что это всё, конечно, плохо. А с другой стороны – это жизнь ведь. Может, этот особняк исторический и правда уже не нужен никому, а торговый центр нужен?
– Ну, нет, – сказал я. – Торговых центров пруд пруди, а особняков всё меньше. Скоро совсем не останется.
– Это да, – согласился старик. – Но всё-таки я рад, что шевелится что-то, происходит. Всё-таки строим что-то. От одного времени особняки остаются красивые, от другого – бордели.
– Так, а что же делать-то с этим? – спросил я. – Или пусть разрушают?
– Да не знаю вот, – старик развёл руками. – Думаю, это со всеми нами надо что-то делать. Уж больно мы запутались.
– В чём?
– Да в паутине разной. Не знаю, как объяснить. Каждый человек, вместо того, чтобы жить нормально, прикипает к чему-нибудь, прилипает. Как в паутину к пауку, понимаете?
– Нет.
Старик почесал седую голову.
– Ну, вот взять, скажем, алкоголь. Ведь хорошая же вещь. Сам Черчилль говорил в своё время, мол, «алкоголь дал мне гораздо больше, чем забрал у меня». Он и стресс может снять, и согреть в мороз. А что мы с ним делаем? Привыкаем, хлещем литрами, становимся дурными, семьи свои теряем. И с другими вещами так же. Влипнем головой в какую-то паутину, будто так и надо. Кто по бабам пойдёт, кто в монастырь, а кто, не приведи господи, и вовсе всю жизнь деньги одни зарабатывает.
– Что же в этом плохого? – удивился я.
– Да так вроде бы ничего, если бы с головой, – ответил старик. – Если бы понимал, для чего тебе эти деньги, и чем ты ради них должен жертвовать. Я про то, что мозги у людей отключаются. Всё суета, все что-то делают, а посмотришь со стороны – стадо одно.
Он замолчал, опершись на тросточку и глядя в землю прямо перед собой. Я подумал, что он высказал мне в таком беспорядочном сумбуре, наверно, сразу все свои старческие беспокойства.
– Извините, пожалуйста, – заговорил он снова. – Вы позволите мне полюбопытствовать? Я, когда подходил, вы вроде бы что-то в тетради черкали… Случайно, не книжку пишете?
Я изумился его догадке и от растерянности даже не стал, как это бывало обычно, ничего отрицать.
– Ну да, – сказал я. – Пытаюсь. Вот план составляю. Начал только недавно.
– Вот это хорошо, – сказал старик. – Это я одобряю. Я сразу понял. Уж больно здесь место для таких вещей подходящее. И погода удалась. Эта вот самая писанина – тоже, по сути, паутина, в которую вы влипли. Но она полезная. И голову развивает, и другим может оказаться добром. Такие привычки – очень хорошо. Мне кажется, каждый человек в жизни должен хотя бы одну книжку написать.
– А вы? – спросил я. – Написали?
– Баловался по молодости, – ответил старик. – Больше стихи. Пара рассказов мелких. Но сейчас уже понимаю, что ерунду писал. Однако всё равно это хорошо. Полезно было. И сам немного поднялся над собой, и окружающим показал, что я идиот и как писатель ни черта не умею.
Он засмеялся. Посмотрел мне в глаза.
– Ну ладно, – сказал он. – Больше не буду вас утомлять. Сам я уж отдохнул, да и пообщался заодно. Всего вам хорошего. И с книгой успехов.
– До свидания, – ответил я.
Он тяжело поднялся со скамейки и медленно, широко расставляя ноги, пошёл прочь. Я глядел ему вслед и думал, что, кажется, впервые за всю жизнь беседа с незнакомым человеком не принесла мне отрицательных эмоций. Необыкновенный дед. Да ещё инвалид.
Я вдруг заметил, что обе ноги у удаляющегося старика были здоровые. Никакого протеза. Должно быть, я кончик палки, которая стояла у него между ног, принял за протез. Хотя вроде так чётко видел деревянную ногу. Да ладно, какая разница, почему мне померещилось?
Я вернулся к плану. Писать уже не очень хотелось. Но план закончить я решил твёрдо и не собирался отступать. Поэтому быстро набросал оставшиеся пункты:
«10. Зен расстаётся с оруженосцем и добирается до моря. Лодка. Разочарование. Тошнит.
11. Зена приносит к краю заражённой зоны. Люди в скафандрах. Зена принимают за шпиона. Допрос. Подслушивает слова о ракетном ударе.
12. Зен бежит из плена. Удаётся пролезть в ракету. Полёт».
Я всё это отлично представлял себе. Ярко, красочно. Как Зен в первый раз увидел море и забрался в лодку, найденную на берегу. Как эту лодку швыряло волнами, а Зен лежал на дне лодки, вцепившись в скамеечку, и думал, что ему пришёл конец. Как валялся на берегу и плакал от того, что его мечта осуществилась, но не принесла ничего, кроме огорчения. Как окружили его люди в шлемах. Как не верили, что на заражённой территории ещё кто-то живёт. Как Зен случайно узнал, что они испугались и решили уничтожить странный народец. Как пробрался к ракете.
Дальше, конечно, шло уже что-то из области фантастики. Я ещё не решил, то ли Зен полетит на ракете верхом, то ли каким-то чудесным образом заберётся внутрь. Главное, что он полетит к пумарам вместе с ракетой. И взрыв уничтожит там всё живое. Кроме Зена, у которого, как окажется, есть редкая мутация, дающая ему возможность выжить практически в любых условиях, и Элемента, который верит в свою неуязвимость и поэтому остаётся жить вечно. Он расскажет Зену историю нашего мира и бесконечных войн, и они останутся вдвоём посреди огромной выжженной территории…
Мрачновато это всё было. Наверно, я и не мог ничего другого написать. Но для кого это всё? Детям читать такое нельзя. Взрослым неинтересно. Должно быть, я писал это для себя. Но вокруг светило солнышко, летали птицы и даже бабочки, ветерок приятно ерошил волосы. Не хотелось писать о ядерных взрывах. Я убрал тетрадь и двинулся к выходу из скверика, где находились палатки с шаурмой. Скоро я уже чувствовал её запах – манящий, возбуждающий аппетит. Он щекотал мне ноздри и заставлял шарить по карманам в поисках денег.
Я чихаю. Начинаю чихать ещё во сне, а сопля – правда, теперь не зелёная, а голубая – вылетает из носа уже наяву. Где я?
Сажусь на диване. Вспоминаю, как некая девушка-мутант по имени Вера притащила меня сюда. Нет. Что-то не сходится. Я помню, как раздевался. Сейчас я в джинсах и футболке. Причём футболка чистая, почти сухая. Я спал так? Кто же меня одел? И точно ли я там, где был в прошлый раз?
Рассматриваю комнату. Наверно, это самая необычная обстановка из всех, что я встречал в жизни. Хотя и неудивительно, я отчётливо помню только квартиру Жупанова. Так вот это совершенно на неё не похоже.
Комната маленькая. Наверно, метров десять. Но кажется просторной. Должно быть, потому, что мебели практически нет. Маленький стол, на котором стоит древняя магнитолка. Деревянный стул. В углу эллиптический тренажёр, стойка с гантелями и дисками для штанги, а также сложенная раскладушка. Вдоль стены стопками лежат книги. Под потолком натянута верёвка, на которой висит несколько плечиков с одеждой. Ничего женственного – футболки, джинсы. На той же верёвке висят, покачиваясь, несколько напоминающих полки конструкций из ткани, в которых лежат ещё вещи – одежда, какие-то мелочи. Сбоку от дивана – мольберт. На нём холст с недописанной картиной – дом на берегу мрачного моря. Кажется, это всё. А, нет. В другом углу свалены грудой разрисованные листы ватмана, плакаты на деревянных палках…
На левом запястье чистый бинт. А где моя изолента? Чувствую себя хорошо. Живот не болит. Горло вроде тоже. Только нос забит соплями. Высморкаться бы… Я встаю. Небольшая слабость, синяя пелена вокруг, но в остальном всё в порядке. Ванная должна быть там. Выхожу в маленький коридорчик. Открываю дверь в санузел. Совмещённый. Ну да, квартирка-то старенькая. Но, что удивительно, не производит она впечатления убогой. Всё прилично, чисто, всё на своих местах. Нигде нет старого барахла. В ванной – зеркальный шкафчик. Простой, но приличный и современный. Зеркало блестит. В нём отражаюсь я. Странно. Щетина совсем короткая, будто вчера брился. Да и выгляжу, в целом, нормально, только похудел.
Включаю воду. Сморкаюсь в раковину. Аккуратно смываю всё, споласкиваю лицо. Сбоку на крючке висит голубое полотенце. Мне неудобно вытереться им. Не моё же. Ладно, так всё высохнет. Стряхиваю капли с рук в ванну. Выхожу.
Как раз открывается дверь. Входит Вера с пакетом. По лицу непонятно, в каком она настроении.
– Привет, – говорит она, снимая с могучего тела мокрую чёрную куртку. – Я так понимаю, уже совсем нормально себя чувствуешь?
– Привет, – отвечаю я. – Да, спасибо.
– Если будешь босиком ходить, то это ненадолго. Я же тебе тапки дала.
– Тапки? – не понимаю я.
Она смотрит на меня пристально, но молчит.
– А зачем ты меня одела? – спрашиваю я.
– Ясно, – говорит она, проходя мимо меня на кухню. – Значит, случилось то, о чём ты меня предупреждал.
– Что случилось? – иду за ней.
– Провал твой в памяти, – она ставит пакет на табуретку. – Что последнее помнишь?
– Ну, это… – говорю я. – Ты меня сюда притащила, живот щупала, кормила рисом. Потом уснул. А что, ещё что-то было?
– Ничего существенного, в принципе, – говорит Вера. – Просто ты тут уже третий день живёшь.
– Извини, – сказал я. – Не помню. А я что-то рассказывал про себя?
– Да всё рассказывал, – говорит Вера, убирая пакет в холодильник. – И про Иванова своего, и про работу.
– Хм, – я чешу в затылке. – А ты про себя?
– Я – нет, – отвечает Вера, отправляясь в комнату. – И не собираюсь.
Она садится на стул, берёт с тумбочки книжку и, раскрыв, начинает её читать. Я сажусь на диван, пытаясь осознать ситуацию и понять, что делать дальше. А, точно, вот и тапки.
– Я вот что хочу сказать, – говорит Вера, не отрываясь от книжки. – Я вообще принципиально против благотворительности. То, что я тебя подобрала – это минутная слабость. Понимаешь?
– Ага, – говорю я.
– Просто выглядел ты так, будто вот-вот концы отдашь. И взять тебя на день-другой к себе казалось небольшой тратой моих ресурсов, так что я на это пошла. Но долго здесь жить я тебе не дам. У меня своя жизнь. А ты должен сам научиться выкарабкиваться.
– Хорошо, – говорю я. – А разве я тебе мешаю?
– Сейчас, положим, не очень, но наверняка будешь мешать. И вчера мы с тобой сильно гавкались. Это мне тоже не нужно.
– Ругались? – удивляюсь я. – Из-за чего?
– Ты что-то хорошее про государство сказал, – отвечает Вера, косясь на меня. – Я уже не помню.
– Про государство? – мямлю я. – Ну, ладно, про государство не буду больше говорить. А что в государстве плохого?
– Заткнись, а? – Вера возвращает взгляд в книгу.
Я сижу и торможу. Что за книгу она читает? Она частично прикрывает рукой название, но мне удаётся рассмотреть «…dhon. Qu’est ce que la propriété?» Это что, по-испански, что ли?
– Слушай, – говорю я после минутного раздумья. – Я тебе очень благодарен, что ты меня спасла. Если хочешь, я прямо сейчас уйду. Мне намного лучше. В общем, как только скажешь уйти, я уйду. Только тогда от твоей помощи никакого проку. Я опять останусь на улице, простыну, заболею, и мне всё равно некуда будет пойти.
– Ну? – спрашивает Вера. – И какие предложения?
– Если бы ты мне дала немного времени, – медленно продолжаю я, – и чуть-чуть помогла сориентироваться, было бы лучше. Взамен могу тебе в чём-то помочь.
Вера откладывает книгу. Смотрит на меня, словно оценивает.
– И как ты собираешься ориентироваться? – спрашивает она.
– Пока не очень понимаю. Может, попробую знакомых найти. Может, работу какую. Не знаю. Подумать надо.
– И сколько тебе надо времени? – спрашивает Вера.
– Думаю, неделю, – мне кажется, я прошу о слишком многом, но уже готов уступить дней до трёх.
– Ничего ты не сделаешь за неделю, – говорит она. – Могу дать две. Но у меня два условия. Первое – ты слушаешься меня беспрекословно и выполняешь все мои правила. Второе – если мне что-то не понравится, уходишь по первому моему слову. Согласен, Хармс?
– Согласен, – говорю я. – А почему Хармс?
– Потому что о чём тебя ни спросишь, ответ «не помню», – отвечает Вера. – Тогда вот тебе первое поручение – свари компот.
– Компот? – переспрашиваю я.
– Я яблоки принесла, – отвечает Вера. – Набрала в парке возле МГУ. Свари компот. Сахар в шкафу на кухне.
– Ага, – говорю я. – Понял.
Я встаю и иду на кухню. Достаю пакет с яблоками. Яблоки маленькие, цвета морской волны. Их немного, штук десять. Я не знаю, как делают компот. Мою яблоки. Беру нож. Острый. Хорошо. Режу яблоки дольками. Сердцевину вырезаю. Заливаю водой и ставлю на плиту. Нахожу в шкафчике пакет голубого сахара. Отмечаю, что всё расставлено аккуратно. Запасы круп и макарон рассортированы так, что запутаться невозможно. Кладу немного сахара в воду. Задумываюсь, то ли я делаю вообще. Компот. Компот. Никаких ассоциаций.
Вода закипает. Сколько его варить? Да не надо варить, наверно. Яблоки же и так хорошие, съедобные. Выключаю газ. Зачерпываю ложкой воду, дую. Пробую. Хм. Сыплю ещё сахара, размешиваю. Сажусь возле плиты. Есть ощущение, что должно постоять и остыть.
Текут мысли. Мне нужно кого-нибудь найти. Как я понял, родителей у меня нет. Кого я знаю ещё? Из живых, разумеется. Левин. Паша. Селюков. Панченко. Наверняка кто-то из них есть в этих… Ну, где все регистрируются. Ладно, потом вспомню название. Найду их там, поговорю. И что дальше? Они предоставят мне денег в долг, бесплатное жильё, машину, дачу и стадо собак для разведения.
Сколько я уже сижу на кухне? Я отключился, что ли? Трогаю кастрюльку. Тёплая ещё. Встаю, нахожу кружку. Поварёшкой наливаю в неё компот с кусочками яблок. Выхожу в комнату.
– Ну как? – спрашивает Вера.
Протягиваю кружку. Она отхлёбывает.
– О. Хорошо, молодец. И сахару самое то. Сам попей тоже. Завтрак будет чуть позже. Я так привыкла.
– А у тебя компьютер есть? – спрашиваю я. – И Интернет.
– Есть. Хочешь начать искать знакомых?
– Ну да.
Вера смотрит на меня и шевелит кончиком носа, словно хочет ещё что-то сказать. Но сдерживается.
– Вон, возьми игрушечный.
– Игрушечный?
– Ну, на подоконнике нетбук лежит. Я его игрушечным называю. Только осторожно с ним. Он старенький уже. И от сети лучше, батарейка плохо держит.
Я беру нетбук, сажусь с ним на диван, открываю крышку. Включаю. Изображение на экране дрожит и покрывается цветным цифровым шумом. Догадываюсь, что проблема в шлейфе, соединяющем экран с компьютером. Шевелю экраном, нахожу положение, где дефекты пропадают. Втыкаю зарядку в компьютер и в розетку. Вайфай ловит хорошо. Задумываюсь.
– Извини, – говорю я, – а как называются какие-нибудь эти…
Делаю рукой жест, который должен что-то означать. Вера не понимает.
– Что «эти»? – спрашивает она.
– Ну, где люди тусуются. Сообщения пишут.
– Социальные сети, что ли?
– Ну да.
– Их много. Жеже, фейсбук, линкдин, твиттер.
– О, точно, – говорю я. – Фейсбук.
Захожу на фейсбук. Чёрт. А какой у меня логин? Как-то связано с моим именем, которого я не помню. Чтобы зарегистрироваться, нужна электронная почта. Её тоже не помню. Провозившись минут пятнадцать, регистрирую новую почту с адресом, производным от «Хармс». Наконец вхожу на фейсбук. Друзей, конечно, нет, ведь это новый логин. Пытаюсь искать. Нахожу из имён, которые помню, только Пашу. Последнее сообщение – годичной давности. Пишу в комментариях «Привет. Как жизнь? Можем встретиться?» Кажется, это всё, что я могу здесь сделать.
Пробую искать знакомых в Яндексе. Нахожу какие-то упоминания, но всё старьё. Вздыхаю.
– Что? – спрашивает Вера.
– Оказывается, это не так просто, – отвечаю я. – Связи восстановить. Можно, в принципе, работу поискать ещё, но у меня даже резюме нет.
– Составь.
– У меня оно из одной строчки будет. «Ничего не умею, ничего не помню, где работал – не знаю». Я даже не знаю, как моя шарашка называлась.
– Не может быть, что ты ничего не умеешь. Книжку пишешь. Ты говорил, что тестировал что-то. И вон – компот умеешь варить.
– Я даже не знал толком, что такое компот, когда шёл его варить, – возражаю я.
Я закрываю «игрушечный», откладываю в сторону. С трудом отсоединяю от сети. Руки трясутся.
– Что-то я устал, – говорю я. – Можно, полежу?
– Я тебе не начальник, – отвечает Вера. – Температура опять?
– Не знаю. Голова кружится.
Я опускаюсь на диван. Синие пятна вокруг. Вера подходит, кладёт руку мне на лоб. Я отмечаю про себя, что её лицо – симпатичное и явно женское. Его словно прилепили к мощному телу.
