Сергей Бушов
Жёлтая виолончель
– Да знаю я, знаю! – перебил я. – Но есть это не могу.
– Эх, – сказал Жора. – Ну, выбирай сам. Только не говнецо какое-нибудь.
Совместным решением выбрали какой-то «Тильзитер». Жора встал в очередь.
– Ой! – вскрикнула Надя, ткнув пальцем под прилавок. – Это что было? Крыса?
– Ну, вот видишь, – сказал меланхолично Паша. – Крыса только качественный продукт будет есть. Её же невозможно убедить логическими аргументами. В «Седьмом континенте» вы видели крыс? То-то.
Жора купил два килограмма сыра, чем удивил не только нас, но и продавщицу. Затем мы добавили палку копчёной колбасы, пачку «Липтона», несколько «Дошираков», бутылку «Пепси», два хрустящих багета и большой «Сникерс», который Надя тут же начала смачно есть, вызывая у меня приступ слюноотделения.
– Жора, откуда у тебя столько денег? – удивлялся Паша.
– Да так, – уклончиво отвечал Жора. – Бизнес, понимаешь ли. Сделочку удачную провернул. Всё вроде купили? Вовка, не возьмёшь один пакет? Ну, пошли.
Мы приближались к нависающему над нами зданию МГУ, над которым застыла огромная тёмно-серая туча, похожая на булыжник.
– Во громадина! – сказал Паша, видимо, имея в виду здание. – Это вам не хухры-мухры.
– Пройдёт лет пятьсот, – сказал я, – и эта громадина превратится в песок.
– Ну, не обязательно, – сказал Паша. – Можно всё сверху клеем залить, тогда больше.
– Вместе с людьми, что ли? – не поняла Надя.
– Ну да, – кивнул Паша. – Они же так тоже дольше сохранятся.
Внутри здания царила атмосфера затхлости. Запах напоминал сразу о совковом магазине, вокзале и морге. Основной аромат квашеной капусты дополнялся нотками картофельных очисток, пота и мочи, завершаясь аккордом невыносимой тухлятины, происхождение которого было трудно угадать. Мы вместе с рюкзаком и пакетами втиснулись в лифт и нажали кнопку шестнадцатого этажа. Кажется, я нажал. А может, рюкзак.
– Лифт – тоже дурацкое изобретение, – сказал Паша. – Зачем вообще нужно перемещаться? Находились бы постоянно в одной и той же нирване, питались пустотой и строили внутри себя миры вместе с едой, блэкджеком и… Ну, вы понимаете.
– Выходи, философ, – сказала Надя. – Я с рюкзаком тебя не обойду.
Мы шумно проследовали по коридору к нашей двери. Я открыл дверь, впуская всех в блок, и стал возиться со вторым замком, который всегда немного заклинивал.
– А давай я дверь вышибу, – сказал Паша. – Я давно мечтаю об этом.
– Она стеклянная наполовину, – ответил я. – Весь в порезах будешь. Лучше дома у себя вышиби.
Замок открылся, мы ввалились в комнатушку.
– Ой, какой у вас бардак, – сказала Надя, стаскивая с плеч рюкзак.
– Убраться хочешь? – спросил Паша.
– Да нет, конечно, – ответила Надя. – Что я буду в ваш монастырь со своим уставом соваться?
– У них ещё какая-то болезненная тяга к коллекционированию пустых упаковочек, – сказал Жора. – В шкафу тарелочки пенопластовые, коробочки всякие. Здесь – вон – бутылочки. А в холодильнике баночки из-под китайских сосисок.
– Банки не пустые, – ответил Паша, прямо в плаще садясь на диван. – В них бульон. На банках написано «Не выливайте бульон, его можно использовать для приготовления пищи».
– Ты его будешь использовать? – усомнился Жора.
– Нет, конечно, – ответил Паша. – Там же плесень уже выросла.
– Может, начнём уже? – я снял куртку, повесил в шкаф, сел на свой диван рядом с Пашей.
Надя подошла к стене.
– А это кто рисует?
– А ты как думаешь? – спросил Паша.
– Вовка? – Надя покосилась на нас, убеждаясь, что угадала правильно. – Классная у тебя фантазия. Техника, может, и не очень, но композиция и особенно идеи… Вот эта вообще супер. Что написано, не пойму.
– Икра, сестра Икара, – сказал я. – Где Гагарин?
На картине была изображена девушка с крыльями, сбросившая некую оболочку и взмывающая вверх.
Жора и Надя разместились на стульях.
– Что за Гагарин? – спросила Надя.
Я нашарил в ящике стола штопор с двумя рычагами и винтом.
– Вот, – сказал я. – Видишь, если вот так взять и подёргать, он руками машет? В космос летит, говорит «Поехали».
– И правда, поехали уже, – сказал Жора. – Надо бы закусочку порезать.
Он начал, не вставая со стула, доставать из пакета продукты.
– А я думаю, не поэтому он Гагарин, – задумчиво сказал Паша. – Когда Гагарин «поехали» кричал, он одной рукой махал, кажется. Я думаю, он потому Гагарин, что у него руки железные. Как у памятника, который на Ленинском стоит.
Пробка, вынимаемая мной из горлышка вместе с железным хвостом Гагарина, издала громкий чпок.
– Неисповедимы пути фольклора, – сказала Надя. – Наливай.
– Э… – сказал Жора. – А стаканчики-то не купили.
– Да кружки же есть, – сказал я, вставая и подходя к шкафу. За шторкой обнаружились одна, две, три… Как раз четыре кружки. – Надя, выбирай. Из какой будешь пить?
– Я бы хотела из чистой какой-нибудь, – выбрала Надя.
Я оглядел разнокалиберные кружки, одну из них понюхал.
– Пожалуй, я все помою, – сказал я и, сопровождаемый фарфоровым звяканьем, пошёл в ванную.
Отскабливая чайный налёт и подозрительные зелёные разводы, я попытался вспомнить, откуда у нас взялись четыре разные кружки. Одну, с красным цветком, я привёз из дома, но её среди найденных не было, поскольку я её разбил. Ага, вот эту, большую белую, с двумя японками в красном и голубом кимоно, я купил взамен утраченной на развале у метро. Паша почему-то называл её «кружкой с лесбиянками». Другая, самая замызганная, с отколотым кусочком на краю и полустёртым изображением старинной машинки, принадлежала Паше. Ещё имелись маленькая, похоже, детская, с корабликом под парусом, и большая, с толстыми стенками, чёрная, без рисунка. Откуда взялись эти две, трудно было сказать.
Вернувшись в комнату, я застал начатый разговор.
– Нет, ну, можно же к каждому слову приделывать электронный маячок, – говорил Паша. Он сразу же заграбастал свою кружку и поставил перед собой, обхватив длинными костлявыми пальцами. – И, если слово начинает распространяться, это сразу будет видно. Смотришь на монитор – и видишь красную кляксу на полстраны. И понимаешь, что слово, скажем, «говно», используется повсеместно.
– А как ты маячок к слову приделаешь? – спросила Надя. Она осмотрела принесённые мной кружки и показала на чёрную. – Эту можно взять?
– Конечно, – я пожал плечами.
– Да много же способов, – объяснял Паша. – Можно, скажем, принудить всех, кто использует слово, сообщать об этом в КГБ. Или просто приказать в конце слова каждый раз маячок добавлять. Если слово пришло из Тверской области, добавлять «тве», например. А если из-за границы, то «заг». Скажем, «говнотве» или «говнозаг».
– Ага, – сказал я. – Но говно, по-моему, останется говном, как его ни называй. Вы о чём вообще?
Жора придвинул себе маленькую кружку с корабликом. Мне осталась как раз моя.
– Это Паша предлагает схемку, как отслеживать развитие языка и происхождение выражений, – пояснил Жора.
– На примере говна, – понял я.
– Да просто на язык попало, – оправдался Паша.
– Ну, давай, – сказал я. – Используй свою схему. Скажи, какое у тебя говно получается. «Говнотвекурноворлчелзаг»?
– Ну откуда же я знаю! – воскликнул Паша. – Надо было эту систему с самого начала внедрять. А то распустили народ!
– Разливай давай уже, – сказала Надя. – И почему всё время про говно? Других слов не нашлось для примера? Скажем, взял бы «свет» или «тьму», хоть аппетит бы не портил.
Я взял в руки бутылку и разлил всем понемногу, на два пальца.
– За что пить будем? – спросила Надя, поднимая свою кружку.
– Ну, за фольклор, – сказал Паша.
Мы звонко стукнулись кружками. Я, смакуя, выпил свою порцию вина. Терпко-кислое, приятное. Хотя, честно говоря, я не заметил большой разницы с дешёвой подделкой под «Каберне», которую мы пили пару месяцев назад. Ухватил кусочек сыра, лежащий на тарелке в середине. Потом, вдохновлённый аппетитом, тут же взял второй.
– Жора, ты чего их так тонко порезал? – спросил я, рассматривая кусочек на просвет. – Много же сыра.
– Так же лучше, – сказал Жора. – Вкус почувствовать можно. На дегустациях всегда тоненькими пластиками режут.
– Так они от жадности, – сказал Паша. – Ты же не жадный.
– Да берите хоть по десять штучек! – обиделся Жора. – Общий же сыр. Просто так культурненько получается, а не кусками жрать.
– Ух ты, – сказала Надя. – Первый раз слышу от Жоры слово «жрать». Хотя, казалось бы, имя «Жора» как раз происходит от «жрать».
– От Джорджа оно происходит, – насупился Жора. – Или от Георгия.
– А какая вообще разница, что от чего происходит? – спросил я. – С чего вы на эту тему заговорили?
– С чего? Не знаю, – сказал Паша, подняв бровь и мгновение пытаясь вспомнить. – Но тема интересная. У каждого слова есть история. А слово – это как мысль. Часть мысли. Мы же словами мысль выражаем. Получается, что совокупность слов – это как будто некий огромный интеллект, хранящийся в памяти цивилизации.
– А что это мы не пьём? – спросил Жора.
– А кто разливает-то? – спросил я.
– Ты вроде брался, – напомнил Паша.
– Ага, – согласился я. – Ладно.
Я разлил ещё по чуть-чуть. Чокнулись.
– За что? – спросил я.
– Да ты пей, там решим, – сказал Паша.
– Давайте за науку, – сказала Надя.
– Почему за науку? – не понял Жора.
– Ну, мы тут все учимся, – сказала Надя. – Типа будущие учёные.
Паша выпил, отломил кусочек батона и сказал:
– Я не учёный. То есть, не хочу я такой наукой заниматься, как сейчас.
– Это почему? – спросила Надя.
– Да глупости какие-то. Разогнали частицу, рассыпалась она, а они осколки рассматривают. Зачем?
– А как надо? – спросил я.
– А надо наоборот.
– Как наоборот? – уточнил я.
– Налей ещё. Сейчас соображу.
Я разлил остатки первой бутылки и убрал её под стол.
– За твёрдое тело, – сказал Паша.
– Ага, – кивнула Надя. – Которого в природе не существует.
– Почему не существует? – не понял Жора. – У нас в группе есть мальчик, так у него такое тело твёрдое…
– Фу, – сказал я. – К чему ты это…
– Потому не существует, – сказала Надя, – что они нам, по сути, только кажутся твёрдыми. Тела состоят из молекул, а те из атомов. Между атомами огромные расстояния. А атомы – это просто крошечное ядро и электроны, которые настолько малы по сравнению с окружающей пустотой, что ими можно было бы пренебречь, если бы не их свойства – масса, заряд. Да и сами эти частицы непонятно что, состоят из абстрактных кварков.
– Ну и что? – не понял Жора.
– Ну, я просто объясняю, что тела состоят либо из одной пустоты, либо из чего-то маленького и не совсем материального и большого количества пустоты. Дунь как следует – и всё рассыплется. Ладно, Паша. Ты-то что хотел сказать?
– Не помню, – сказал Паша. – Чего-то у меня кружка пустая.
Я откупорил вторую бутылку, почувствовав, что начал пьянеть. Штопор меня не слушался. Паша подставил мне свою кружку, подождал, пока я налью.
– За пустоту, – сказал он. – Твёрдую и одновременно пустую.
Мы выпили.
– Я вот что хотел сказать, – вспомнил Паша. – Не надо расщеплять атомы и изучать их свойства. Надо создавать материю самим. Вот хотим, чтобы была она такая – сделаем такой. Хотим – будет пустая. Хотим – будет твёрдая. Зачем уже готовую изучать? Надо свою делать.
– И как это? – не понял Жора.
– Ну, не знаю, как, – нахмурился Паша. – Пусть учёные думают. Их вон сколько.
– Ты сам кончил мехмат МГУ, – сказала Надя. – Ну, почти кончил. Тоже учёный, можно считать.
– Математика – наука об идеях, – сказал Паша. – Я чего хочешь могу придумать. А всякие физики пусть решают, как эту идею реальностью сделать.
– А давайте какую-нибудь музычку, что ли, включим, – сказал Жора. – У вас есть что-нибудь?
– На компьютере что-то было, – сказал я. – Сейчас.
– Я пока разолью ещё, не возражаешь? – спросил Паша, взяв в руки бутылку.
– Что-то ты гонишь, – сказала Надя. – Куда торопиться? Сырку вон пожуй.
– А я жевал уже, – сказал Паша.
Я встал возле шкафа, где справа, на откидывающейся полочке, приютился старенький грязный системный блок, а на нём – лупоглазенький четырнадцатидюймовый монитор на лучевой трубке. Включил. Сопровождаемый жалобным скрипом винта, начал грузиться Windows 95.
– Э, – сказал я, услышав звякающий звук. – Вы что же, и пьёте без меня?
– Ну, больно ты долго, – ответил Паша.
– Ладно…
На экране прорисовались иконки. Я ткнул мышкой в WinAmp, загрузил сохранённый плейлист, выбрал случайное воспроизведение. Заиграл первый концерт Чайковского для фортепиано с оркестром.
– Блин, – сказал Паша. – Опять ты эту муть поставил!
– Там только классика, что ли? – уточнила Надя.
– Да нет, – сказал я. – Там всего понемногу намешано.
– А мне нравится, – сказал Жора. – Па-па-па-пам!
Я медленно направился к столу. С минуту все сидели молча, слушая музыку.
– Вовка, а ты почему не наливаешь? – спросил Паша.
– А куда вы так торопитесь? – спросил я, опускаясь на скрипнувшую кровать. – Вот вы всё пьёте, пьёте… Что толку? Сопьётесь, мозги последние разрушите и помрёте в канаве.
– Так, – сказала Надя. – Это что у тебя с настроением?
– Да не хочу пить, – сказал я, разливая всем по половине кружки и замечая, что вторая бутылка закончилась. – Вечно вы меня уговариваете. Давай выпьем, потом давай ещё, потом давай скорей…
– Ну, не пей, – сказал Паша, – если не хочешь.
– Да понятно, что хочу, – ответил я. – Просто смысл какой?
– Ну, не во всём есть смысл, – сказал Паша. – Вот, к примеру, есть слово «индрикотерий». Какой в нём смысл?
– Насколько я помню, – сказала Надя, – индрикотерий – это такой большой древний носорог. Его скелет в палеонтологическом музее стоит.
– Ну, это да, – согласился Паша. – Но это не означает, что в слове есть смысл. Есть индрикотерий и есть слово. А смысла нет.
– Чего? – не поняла Надя.
– Я, кажется, понимаю, что Паша говорит, – сказал я. – Он имеет в виду, что абстрактная идея, порождённая словом, не совпадает с реальным объектом, которое этот объект обозначает.
– А ну, повтори, – сказал Паша. – Теперь я не понял.
– Ну, ты же сам говорил, что все слова вместе – это некоторая база знаний, – сказал я. – Она соответствует набору идей, которые существуют независимо от сознания человека. Эти идеи могут взаимодействовать, порождать другие. И среди них есть идея некоего индрикотерия. А сам индрикотерий об этом ни сном, ни духом. Стоит себе в палеонтологическом музее, веточки жуёт.
– Это же непорядок, – сказал Паша. – Надо же их того… Совместить!
– Как? – спросил Жора.
– Ща подумаем. Наливайте, а?
Я откупорил очередную бутылку.
– Ну, за растения, – сказал Паша.
– Почему за растения? – не понял Жора. – Ты цветы имеешь в виду?
– Нет, – ответил Паша. – Чтобы нашему абстрактному индрикотерию было что жевать.
Внезапно комната осветилась яркой вспышкой. Через пару секунд до нас донёсся раскат грома.
– О как ливануло, – сказал Паша.
Он встал и подошёл к окну. Все, словно сговорившись, последовали за ним.
На улице начался потоп. Непрерывный поток воды лил с неба так плотно, что даже остановку напротив было видно не очень хорошо. Люди бежали кто куда, прикрываясь зонтами, книжками, куртками, кусками плёнки и картона.
– Ой, смотрите! – сказал Паша. – Девушка упала.
– Эй, дайте мне посмотреть! – возмутился Жора из-за наших спин. Мы чуть расступились, позволив ему просунуть голову к окну. – Где девушка?
– Да всё, – сказал я. – Утонула. Шучу, шучу. Вон она. Встала уже.
– Вот интересно, – сказал Паша. – А почему до сих пор не додумались накрыть Москву одним большим куском рубероида? Неужели это так дорого?
– А представь, какая бы вонь была, – сказала Надя.
– Ну, если поставить в центре достаточно мощный вентилятор, – возразил Паша, – то можно было бы всю вонь выгнать за пределы Москвы.
– Если бы вентилятор был достаточно мощный, – сказал я, – то всех людей бы отсюда унесло.
– Размечтался, – сказала Надя. – Их просто так не выведешь. Они цепляться будут.
– А я люблю людей, – сказал Жора. – Они хорошенькие.
Опять наступила пауза. Мы вернулись за стол, и я разлил ещё.
– За дождь, – сказал я под звон кружек.
– За воду, – поправил Паша. – За идею воды и её воплощение.
– А зачем обязательно нужно, чтобы каждой идее соответствовало реальное воплощение? – спросила Надя. – Вот есть же, скажем, идея войны. А война никому не нужна.
– Нет, не согласен, – сказал я, опрокинув кружку в себя. – Если они периодически случаются, то кому-то нужны. Есть же, в конце концов, больные люди, жадные, или просто патологически жестокие, например. Есть такие, которым убивать нравится. А насчёт идей не уверен. Может быть, рано или поздно все воплощаются. Может, есть куча разных миров специально для этого. А может, и нет. Может, есть идеи нежизнеспособные типа одноногого осьминога.
– Это вполне реальная идея, – возразил Паша. – Если обычный осьминог попадёт под трамвай… Ну, под речной трамвай…
– Эх, – сказал Жора. – И что погодка такая пакостненькая? Я вот солнышко люблю.
– Кто же его не любит… – вздохнула Надя.
Я хотел выпить, но у меня в кружке оказалось пусто, так что пришлось снова разлить.
– Чёрт, – сказал я. – Опять бутылка кончилась.
– А это что за музычка? – спросил Жора. – Прикольная.
– Это из фильма «Люди-кошки», – ответил я. – Тема Айрин.
– Я не смотрел, – сказал Жора.
Мы снова сидели молча. Музыка мне нравилась. Инструменты подключались один за другим, создавая всё более насыщенную картину звуков. Фортепианная тема была лёгкой, приятной, и создавала в воображении образ девушки, которая идёт по улице. С Настасьей Кински из фильма девушка никак не была связана. Просто девушка. Я вдруг заметил, что рядом со мной сидит Надя, и она тоже в некотором роде… Мне почему-то стало неловко.
Я снова взялся за штопор и принялся открывать следующую бутылку.
– Про что мы говорили-то? – спросил я, разлив. – Не помню.
– Про Солнце, – ответил Паша.
– Ну, за Солнце, – сказал я. – Невидимое, но существующее.
Мы снова чокнулись.
– А что, собственно, такого особенного в Солнце? – спросил Паша.
– Солнышко – это тепло, – сказал Жора. – И, когда солнышко, все надевают лёгкие платья и короткие юбочки. И становятся красивыми.
– Я не надеваю, – сказал Паша.
– Да и я тоже, – сказала Надя.
Паша засмеялся.
– Без Солнца жизни бы на Земле не было, – сказал я.
– Ну, это понятно, – сказал Паша. – Но звёзд же много. Есть и круче, чем Солнце.
– Зато солнышко своё, родное, – сказал Жора. – Поэтому все его любят. Далёкие звёздочки не так греют.
– Звёзды, – сказала Надя, – они как атомы. Вокруг них тоже пустота. И планеты вместо электронов.
– Ты же знаешь, что это ложная аналогия, – сказал я. – Законы микромира и макромира разные.
– Вот я не понимаю, – сказал Паша. – А почему не поставят везде ветряков и солнечных батарей? Даровая энергия же.
– Если поставят, – сказал Жора, – нашей стране пипечик придёт. Она живёт за счёт нефти и газа.
– Пипечик? – переспросила Надя. – Ты сказал «пипечик»? Жора, ты превзошёл сам себя.
– Стране не придёт, – сказал я. – Это чиновникам всяким придёт, которые за счёт нефти живут. Ну, или сбегут они в другие места, потеплее.
– Вот только про политику не надо, – сказала Надя. – Не люблю. Хотя ты и прав, конечно.
– Что-то мы быстро пьём, – заметил Жора, – и плохо кушаем. Вон сыра сколько ещё. И хлеб, и колбаса.
– Кстати, да, – сказал Паша. – Разливайте.
Я разлил.
– Ну, за что теперь? – спросил я. – За звёзды, что ли?
– Ну, пусть за звёзды, – сказал Паша.
Чокнулись, выпили. Я вдруг почувствовал себя ужасно пьяным. Интересно стало, остальные находятся в том же состоянии или нет? Надя раскраснелась, щёки просто пылали. Жора принял расслабленную позу, развалившись на стуле, словно в кресле. И только по Паше ничего нельзя было понять. Он сидел на койке прямой, как палка, так и не сняв свой дурацкий плащ.
– Вот интересно, – сказала Надя. – Вроде как после Большого Взрыва звёзды разлетаются во все стороны. Постепенно силы притяжения между ними ослабнут, и Вселенная развалится.
– Можно, пока не поздно, всё соединить верёвками, – предложил Паша.
– Не выдержат, – сказал я.
– Крепкими верёвками, – сказал Паша.
– А, ну тогда да, – кивнул я.
– Но атомы тоже развалятся, – сказала Надя.
– За это надо выпить, – сказал Паша. – Чтобы не развалились.
– Я пропущу, – сказал я, вставая. Мой стул с грохотом упал. Комната шаталась. Я, хватаясь за стенки, двинулся в сторону туалета. Преодолев две двери, я расстегнул ширинку и сделал своё дело. Мир вокруг меня сильно потерял резкость за последний час. Я застегнулся и пошёл помыть руки. В зеркале успел заметить, что у меня на голове творилось нечто страшное, но мне было всё равно.
Я вернулся в комнату и увидел, что Паша достаёт следующую бутылку.
– О, разливальщик вернулся, – сказал он. – Давай.
Я поставил стул на место, сел, взял бутылку и сосредоточенно разлил.
– Так… – сказал я. – За что мы там ещё не пили?
– А! – сказал Жора. – Я тут как раз спросил, что мы все собираемся делать. После окончания.
– Ага, – сказал я. – Ну, тогда за змей.
Мы чокнулись. Я выпил.
– А почему за змей-то? – спросила Надя.
– А я в деревню поеду, – сказал я. – Там змеи…
– Почему в деревню? – не понял Жора.
– Потому что мать у меня там осталась, – ответил я. – Что-то совсем разболелась. Боюсь, не протянет долго. Ухаживать за ней некому. Вот сейчас сдам всё и поеду.
– И чем ты там будешь заниматься? – спросил Жора.
– Не знаю пока, – ответил я. – Найду, чем. Может, писать буду.
– Ну, а жить-то на что? – уточнила Надя.
– Посмотрим, – я пожал плечами. – Места там хорошие. В принципе. Это Курская область, недалеко от границы с Украиной. Там ещё газопровод проходит. Уренгой-Помары-Ужгород. Мы туда в детстве всё бегали. Огромная труба.
– Будешь изучать местный фольклор, – сказал Паша.
– Да я весь местный фольклор там и так знаю, – сказал я. – Я же там жил с рождения.
– И что там интересного? – спросил Паша. – Есть какие-нибудь слова свои?
– Ну, есть, – сказал я. – Очень много перенято из украинского, например. Они там ещё «г» по-украински говорят.
– Да, – сказал Жора. – Дела…
– Ну, вот и будешь изучать, как местные слова вписываются в космический разум, – сказал Паша. – В глобальный интеллект.
– Слова сами по себе не интеллект, – возразил я, поморщившись. – Интеллект – это обработка данных, а не сами данные. Вот, к примеру, у нас в деревне жил парень. Дурачок. Димой звали. Родители его любили очень. Отец – учитель математики, мать – врач. Оба книжные черви. Дом книжками по самый чердак был набит. А сын мало того, что уродливый родился – руки недоразвитые, лицо страшное, зубы длинные кривые – так ещё и идиот. Шлялся по деревне туда-сюда, таскал всякие вещи и ел. И съедобные, и несъедобные. Несколько раз его на скорой увозили. То стекла наглотается, то ваты. Когда я маленький был, года четыре, напугал он меня сильно. Сидел я один у нас на кухне. Отец пьяный спать завалился, мама в огороде что-то делала. А я сидел на табуретке, смотрел в окно и булку жевал. Вечером было дело, сумерки уже, но тепло, поэтому окно открыто. И тут в окне появляется чудище. Морда жуткая, пальцы как крюки. И ко мне тянутся. Сейчас я думаю, что он булку хотел отобрать. Я заорал, упал с табуретки и голову расшиб. Мама прибежала, прогнала его, а я потом плакал всю ночь и несколько дней спать как следует не мог. Так-то я его видел раньше, издалека, но как-то не обращал внимания. А тут неожиданно, в полумраке и так близко…
– Да понятно, что жуть, – сказал Паша. – А к чему ты про него?
– Да к тому, что данных у него было сколько угодно, а он так и остался дурачком. Обрабатывать их не мог. В тридцать с лишним лет утонул в речке, позже уже.
– За интеллект, – сказала Надя, поднимая кружку. – Но я не совсем понимаю. Вы же в самом начале говорили про слова. Которые вместе базу знаний человечества представляют. А сейчас переключились на дурачков, которые не могут свои знания обработать. Смысл в чём? Человечество тоже дурачок? Не может обработать свои знания?
– Ну да, – сказал Паша. – Вот есть куча библиотек, Интернет какой-то придумали, а дальше что? Где интеллект, который всё это переварит?
– Создадут со временем, – сказал я. – Мы же вот, например, на кафедре МаТИС учимся. Математическая теория интеллектуальных систем. Всё к этому идёт.
– К чему «к этому»? – спросил Жора.
– К большому мощному искусственному интеллекту.
– Мне кажется, торопимся мы, – сказала Надя. – Прежде чем искусственный интеллект делать, надо разобраться, как естественный устроен. Не так всё просто с ним.
Она посмотрела на меня.
– Что? – не понял я.
– Ну, тормозишь процесс, – сказала Надя. – Неохота трезвой говорить.
– А, ладно, – я разлил очередную порцию. Потом подумал и добавил ещё понемногу, чтобы освободить очередную бутылку и поставить её под стол.
– За человечество, – сказал Жора. Последовал звон кружек.
– Мозг – странная штука, – сказала Надя, осушив свой сосуд. – Никогда не знаешь, что он выкинет. Вот у меня мама, например, тоже учительницей была. Интеллигентный человек. Не башка, а энциклопедия. Правда, верующая сильно, но это уже её личное дело. Пока всё шло хорошо, отлично соображала. Работала, уважали её в школе – и дети, и взрослые. Я в той же школе училась, только в классе другом. Всё время только и слышала «Софья Аркадьевна то, Софья Аркадьевна сё. Какой же молодец у нас Софья Аркадьевна». А потом свалились на семью неприятности. Сначала с отцом. Конфликт там был с местными бандитами, умер отец. Потом моя старшая сестра, Вера, умерла. Я в третий класс ходила, а она в седьмой. Внезапно всё случилось. Обычный грипп, вроде на поправку дело шло, потом осложнение на уши, температура сорок два, а потом вдруг сердце остановилось. Мама тогда как раз ещё одним ребёнком беременна была, и от нервов у неё выкидыш случился. Ну, и всё. Мозг отказал совершенно. Из школы выгнали скоро. Покусала первоклассника. На руку бедному девять швов накладывали. Дома наступил кошмар. Таскала с улицы мусор. Делала из газет и тряпья кукол каких-то. Называла их то Верой, то Любой…
В этом месте я почувствовал дрожь. Я не мог объяснить, почему мне вдруг стало жутко. Мне казалось, что эта история как-то касалась лично меня. Может быть, вино так действовало? Я отломил кусок багета и принялся тщательно жевать. Вроде бы полегчало.
– Меня тётка забрала двоюродная, – продолжала Надя. – Маму пытались в клинику сдать, но в то время там такой бардак был. Сбежала она. И под машину попала. От меня некоторое время скрывали. Спасибо родственникам, дотащили меня до старших классов, спихнули сюда. Здесь-то уж я работать начала на кафедре, да и стипендия… Чёрт. Что-то я забыла, почему всё это рассказываю. Ну да. Вот у моей мамы отличная голова была. И знаний куча. И головой она не билась. Однако же…
– Так ведь софт, – сказал Паша. – Дело не только в аппаратной части. У человека в мозгу программа есть. И он сам её дописывает постоянно. Иногда ошибается. В таких-то ситуациях не мудрено. И получается цикл какой-нибудь. Или прерывание необработанное. Или переполнение стека. Короче, программа неработоспособна.
– Давайте о чём-нибудь другом, – сказала Надя. – И наливай.
Я откупорил предпоследнюю бутылку. Уронил штопор вместе с пробкой на пол. Подобрал. Закружилась голова. Налил всем по чуть-чуть, хотя сам уже совсем не хотел пить. Подташнивало.
– А раньше ты не рассказывала всё это, – сказал Жора. – Странно так – живём рядышком… Может, уже и не встретимся больше как следует. Давайте выпьем за то, чтобы не терять друг друга.
Мы чокнулись.
– А ты потом что делать собираешься? – спросил Жора Надю.
– Я на кафедре останусь, – сказала Надя. – В аспирантуру поступлю.
– А ты? – Жора обратился к Паше.
– Я не решил ещё, – Паша шмыгнул носом. – Хочу придумать что-нибудь этакое… Может, в экспедицию пойду. Ну, в настоящую. Золото скифов искать. Нет, на фиг золото… Лучше буду искать, куда ушли киммерийцы. Ну, придумаю что-нибудь.
– Не поздно придумывать-то? – спросила Надя.
– Да у него же родители богатые, – сказал Жора. – Ему можно не торопиться.
– Какие богатые? – обиделся Паша. – Ну, работают оба, да. Но я же не виноват, что у всех вас семьи покалеченные. Зато у меня идей много. А ты, Жора, чего хочешь делать?
– Вовка, разливай, – сказал Жора.
Я вылил в кружки остатки из предпоследней бутылки.
– За всё хорошее, – сказал Жора.
Мы выпили.
– А что ты имеешь в виду, Жора, под «всем хорошим»? – спросил Паша.
– Ну, как сказать… – замялся Жора. – Я вот что думаю. Я хочу делишки делать хорошие.
– Если хорошие, Жора, – сказала Надя, – то не «делишки», а дела.
– Ну, я серьёзно! – Жора отставил кружку. – Вы смотрите, как всё плохо. У одного папашка пьяница был, у другой мамочка душевно тронулась… Я бы хотел людям помогать. Осную… То есть, создам какой-нибудь фондик помощи. Чтоб от алкоголизма лечить, нищим семьям помогать. Вот только денежек накоплю…
– А как ты собираешься деньги копить? – спросил я, тоже настроившись на серьёзный лад.
– Бизнес какой-нибудь. Купить одно, продать другое. Ну, как сейчас…
– А других идей нет у тебя?
– А разве по-другому можно денежки заработать? – спросил Жора. – Я имею в виду, больше, чем тысячу рубликов.
– Слушайте! – сказал Паша. – У меня идея есть. Надо мозг искусственный сделать. Чтобы он за нас думал и деньги зарабатывал. И складывал всё Жорке на благотворительность.
– А это вообще возможно? – усомнился Жора.
– Ну, ты сейчас как деньги зарабатываешь? – Паша, похоже, загорелся. – Находишь партию товара подешевле, продаёшь подороже. Пусть он ищет.
– Мне не нравится, – сказал я. – Ради этого создавать искусственный интеллект?
– Тяжело это, – сказал Жора. – С валюткой уже вообще не выходит. Перекрыли лазеечки. Разницы курсов больше нет. А с товарами – тут больше на хитростях выигрываешь, да на связях. Не выйдет.
– Но интеллект можно и по-другому применить, – сказал я. – Можно его создать, чтобы он людям какие-то услуги оказывал.
– Например? – спросила Надя.
Все задумались.
– Я знаю! – воскликнул Паша. – Пусть он в Интернете что-нибудь ищет.
– Так Яндекс же есть, – возразил я.
– Да не, – отмахнулся Паша. – Пусть он умно ищет. К примеру, человека по внешности.
– Такое вроде тоже есть, – сказал я. – Во всяком случае, над этим уже работают. Задаёшь портрет, а он среди других похожих находит нужный. У нас на кафедре тоже такие работы ведут.
– Нет, это не то, – сказал Паша. – А если, скажем, нет портрета? Тебе человека описали, а больше данных нет. И в Интернете у него фотографий нету. И данных нету. А надо найти.
– Это фоторобот какой-то получается, – сказал Жора.
– Несколько надуманная ситуация, – сказал я. – Но решаемая, в принципе. Я имею в виду, что по описанию можно подобрать людей с подходящей внешностью, если есть их описания внешности. Ну, или фотографии всё-таки. Да, это можно сделать. Но так ли часто это нужно?
