Сергей Бушов
Жёлтая виолончель
Что за бумажки странные? Что написано? Пять тысяч рублей… Такие бывают купюры вообще? Раз, два, три… Мать моя, сколько же тут денег… Карточки какие-то… Перебираю их в руках. Скидки на то, на сё… Надо будет привыкать к такой жизни.
В моих руках – зелёно-белая визитка. Слов мало. Алексей Константинович Зильбер, психотерапевт. Решение психологических проблем, зависимостей, фобий. Хмыкаю. Возвращаюсь к Вере.
– Хорошо, – говорю я. – Я схожу.
Она вроде бы успокоилась.
– Только вынеси сначала всякое барахло. Я пока наводить порядок буду.
Пару минут торможу. Верчу в руках телефон. Как тут номер набирать? А, понятно. Звоню по номеру с визитки. Гудок. Ещё один. Берут трубку.
– Здравствуйте, – говорю я. – Э… Это я в психотерапевта попал?
– Здравствуйте, – мужской голос, далёкий, еле слышный, словно доносится из глубокой ямы. – Я вас слушаю.
– А как к вам записаться на приём? С психиатрическими проблемами…
– Просто приходите, – говорят мне. – Через час сможете?
– Да.
– Приезжайте.
Он говорит адрес. Я стараюсь запомнить. Он вешает трубку.
– Ну что? – спрашивает Вера.
– Говорит приезжать, – отвечаю я. – А улица лётчика Бабушкина – это где?
Вера объясняет, как добраться. Электричка, пешком. Ясно.
Я стою, соображаю. Надо бы футболку сменить. И обуться. Голова пустая, мысли вялые.
– А где у меня какие-нибудь футболки? – спрашиваю я.
– В коробках, – говорит Вера. – Ты складывал и подписывал.
Я подхожу к коробкам, осматриваю.
– А что такое «ВФ»? – спрашиваю я, прочитав надпись на одной из коробок.
– Понятия не имею, – отвечает Вера.
Вскрываю коробку. Какая-то белая конструкция из картона и ткани. А, понял. Кажется, это подвесные полки, где Вера хранила одежду на той квартире. Не то. Следующая коробка. Написано «ОХ». Может, «одежда Хармса»? Пытаюсь порвать скотч.
– А ножа нет? – спрашиваю.
– На кухне, – отвечает Вера.
Голова у меня кружится. На кухню идти лень.
– Ладно.
Кое-как взламываю коробку. Внутри кроссовки, ботинки. Одежды вроде нет. Перед глазами пляшут синие пятна. Следующая коробка. То ли «ХСР», то ли «КФ». Открываю. О, нашёл. Куча футболок. Это всё моё? Ничего себе.
Стаскиваю свою грязную футболку, надеваю красную, с загадочной надписью Phoenix и изображением сонной птицы.
– Ладно, – говорю я. – Что выносить?
– Творения чухины, – отвечает Вера. – Давай помогу.
Мы идём в большую комнату. Я понимаю, что за один раз не справиться. Скульптуры, если их можно так назвать, громоздкие. Вера снимает-таки с крюка в потолке повешенную фигуру. Просто раскрашенные мешки, набитые тряпьём и бумагой. Местами надписи на неизвестном мне языке.
– Это чего написано такое?
– Бред какой-то религиозный, – отвечает Вера. – По-древнееврейски.
– Что ещё взять? – спрашиваю я, перекидывая куклу через плечо. – Этот чубрик лёгкий.
– Ну, возьми ещё щит с гвоздями, если дотащишь.
Я думаю, как бы его ухватить. Массивная подставка, похожая на обтёсанный пень, а сверху сколоченная из досок плоская конструкция. В ней гвозди с навешанными на них тряпочками разного цвета, а вокруг гвоздей надписи. Разбираю только «πολλω̃ν δ' ἀνθρώπων ἴδεν ἄστεα καὶ νόον ἔγνω». Что за язык? Китайский, что ли?
Некоторые гвозди торчат остриями, некоторые шляпками. Как он так сделал? Шляпки в доску забивал? И расположение странное. Остриё, шляпка, остриё, две шляпки, остриё, три шляпки, остриё, пять шляпок… Чем я занимаюсь, блин?
На верхней части щита торчит кривая деревянная планка, прибитая несколькими гвоздями. Можно схватиться за неё. Поднимаю конструкцию. Тяжело. Но, похоже, я сильный.
– Ладно, – говорит Вера. – Эту штуку с потолка потом вынесем. Снимать долго. Иди.
Я выхожу с грузом в коридор, сую ноги в ботинки. Вера помогает открыть дверь. Выползаю в тамбур.
– Пока, – говорит Вера. – Надеюсь, не забудешь дорогу домой.
– Пока, – говорю я.
Захлопывается дверь. Чувствую себя странно. На левом плече кукла ростом метр с лишним с еврейскими надписями, в правой руке орудие пыток. Боком продвигаюсь по тамбуру. Дверь заперта. Какой тут ключ? Кажется, этот. Влево или вправо крутить? Открыл. Господи, как всё сложно. Запираю дверь. Вызываю лифт.
Ничего себе. Их тут два. Подъезжает грузовой. Неуклюже влезаю в него, внося перед собой щит с гвоздями. Нажимаю кнопку первого этажа. Двери закрываются. Лязг. Открываются. Что такое? Опять закрываются. Что-то не так. А. Кукла застревает в дверях головой. Дёргаюсь. Дверь закрылась. Что-то шлёпается на пол. Похоже, я оторвал еврейскому мальчику голову. Кряхтя, поднимаю её с пола. Лифт едет вниз.
Вот, приехал. Двери открываются. Выбираюсь. А, чёрт. Один из гвоздей впивается в кожу на обратной стороне запястья. Опускаю щит на пол. Кровь. Слизываю её с кожи. Ничего. Вроде не сильно течёт.
Странно. У меня прямо-таки дежавю. Совсем недавно я ползал по городу израненный, голодный, больной. Сейчас я тоже не очень хорошо себя чувствую. Почему?
Двигаюсь дальше. Распахиваю подъездную дверь. Лето. Воздух свежий. Ярко-зелёные солнечные лучи заполняют всё поле зрения. Небо – светло-голубое, чистое. Хорошо. Тащу щит, куклу и голову к контейнерам впереди. Щит ставлю рядом, остальное внутрь. Ух. Наконец-то.
Осматриваюсь. Вера говорила, надо идти к станции. Это куда, интересно? Дома, гаражи-ракушки… Тропинка. Может, туда? У меня не так много времени, через час ждёт психотерапевт. Ладно, иду по тропинке.
В принципе, всё хорошо. Солнышко светит, ветерок дует, голова кружится. Я помню достаточно для того, чтобы существовать. Хотя, конечно, провал в год – это чересчур. Как я понимаю, всё только начало налаживаться… Торговый центр. А станция где? Попробую пройти насквозь. Вроде за ним железная дорога.
В торговом центре прохладно. В центре зала стойка с воздушными шариками и игрушками. Интересно, дети – какие они? Мало того, что я никогда не был отцом, я и себя-то ребёнком не помню. Смогу ли я с ним общаться? Наверно, надо почитать какие-то книги на эту тему. Хотя что за смысл, если я могу это всё попросту забыть? Вера права. Это ненормально. Мне становится грустно.
Станция. Покорёженные двери, половина из которых не работает. Турникеты. Так. Наверно, надо билет купить. Как это делается? У кассиров спрашивать неудобно. А, вот автоматы. Из пяти работает один. Но людей нет. Хорошо. Выбираю станцию, туда и обратно, сую деньги. Билет, сдача. Отлично. Я справился.
Чёрт, кровь капает. У меня в кармане платок. Прикладываю. Прохожу через турникеты. На платформе стоят люди. До меня доносится разговор двух женщин.
– Да вообще офонарели уже, – говорит одна. – Раньше по этой дороге каждые пять минут электрички ходили, и никаких отмен.
– Да уж, – отвечает другая. – Платим деньжищи бешеные, а ездят чёрт знает как.
Отхожу в сторонку, прислоняюсь к забору. Слабость. Связано ли моё состояние с содержимым моего мозга? Такое ощущение, что да. Если я ходил на работу, то чувствовал себя наверняка лучше. С другой стороны, чего я хочу? Я же спрыгнул с шестнадцатого этажа. Может, в этом и дело?
А жив ли я сейчас? Может, я разбился насмерть, и всё – что я вижу, просто бред моего умирающего мозга? Да нет, вон же электричка ползёт. В аду такие не ходят. Фу, какая скрипучая. Захожу внутрь.
Вагон полупуст. Кажется, ехать всего две остановки. Сажусь рядом с выходом, прислоняясь к окну, закрываю глаза. Только не засыпать. И не отключаться. Я нужен Вере. И ребёнку.
Чувствую рядом с собой другого человека. Приоткрываю глаз. Какой-то мужик, весь в чёрном, ходит по проходу и раскладывает на сиденья мелкие предметы. Один такой лежит рядом со мной. Присматриваюсь.
Это иконка. Не знаю святого, что изображён на ней, но картинка напоминает плакат Моора «Ты записался добровольцем?». Я не записывался, нет. Рядом с иконкой – маленькая записка. Распечатанная на компьютере. «Я – глухонемой от рождения. Если вы купите у меня эту иконку за 100 рублей, я поем».
Иконка мне не нужна. Верующий ли я? Не знаю. Не задумывался. Должно быть, подсознательно я верю, что моей жизнью руководит некая сила. Но что это за сила, я не берусь гадать. Если бог существует, то, возможно, именно его воля заставляет меня сейчас ехать к врачу. Либо, напротив, меня подталкивает туда другая сила, скажем, дьявол. И если предположить, что я для обеих этих сил достаточно важен, то одна из них может тянуть меня в одну сторону, а другая в другую. Интересно, достаточен ли запас моей прочности?
Мужик снова проходит между сидений, собирая свои иконки назад. Идёт к выходу. Зацепляется ремнём сумки за ручку двери.
– Вот сука, – говорит он, забывая о врождённой немоте. – Чуть сумку не порвал.
Оглядываю своё запястье. Ранка не глубокая, но довольно широкая. Шляпкой гвоздя вспорол. Долго заживать будет. Ещё и на таком месте. Рука постоянно в движении. Электричка замедляется. Чёрт, моя остановка.
Я выскакиваю на платформу. Денёк чудный. Где тут у них турникеты? Шлёп-шлёп. Рынок, похоже. Продавцы уже разомлели. Смотрят на проходящих лениво, без надежды что-либо продать. Пожалеть их, что ли, купить килограмм картошки? Можно подарить психологу. Да нет, что за чушь?
Бреду вдоль улицы. Странно всё-таки. Вот вроде бы у меня склероз. Или амнезия, не знаю. Но Моора фамилию я помню. И морду этого красноармейца с иконы. Чёрт, а вот объяснения Веры не запомнил. Она сказала куда повернуть? Читаю таблички на домах. Любопытно. Дробь, корпус, шрифт такой интересный. О, скамеечка.
Присаживаюсь. Дыхание тяжёлое, сиплое. Сейчас вот посижу пару годиков – и пойду внучку из садика забирать… Блин, какую внучку?! Тру лоб. Что я сюда пришёл? На скамеечке посидеть? Точно нет. Встаю опять, осматриваюсь. Такого со мной раньше не было. Может, устал я. От мельтешения, от провалов, от бессмыслицы.
Да нет. Надо идти. Меня Вера ждёт. Она предельно ясно всё объяснила. Мне надо вылечиться. Работа. Дом. И ещё одна жизнь, внутри неё. Маленький человечек, с которым я ещё не знаком, но уже чувствую, как я ему нужен. Он зависит от меня. Он будет меня любить. На меня рассчитывать. Тянуть ко мне руки.
Да что же за наваждение! Опять я отключаюсь. Куда я иду? Не помню. Куда? Куда… Какие у меня связаны с этим словом ассоциации? Камо грядеши? К морю. Зачем? Топиться. А, вспомнил. Я иду голову почистить.
Так. Вот и нужная улица. Да и дом вроде бы тот… Странно. Очень знакомое место. Ого! Сколько времени-то! Час уже прошёл. И пара минут. Опоздал. Захожу в калитку. Железная дверь. Кнопка звонка. Тренькает приятно, переливчато.
Дверь открывается. Иванов в своём репертуаре. Бородка аккуратно причёсана, галстук, костюм в тонкую полоску… Что? Иванов?
Я отшатываюсь от него, при этом умудряясь пролепетать «Здравствуйте».
– Здравствуйте, – говорит он, поправляя очки. – Это вы мне звонили?
– Да, – говорю я. Не узнал меня. Странно. – А куда же делись перчатки? Прошла ваша аллергия?
Он хмурится. Смотрит на меня пристально.
– А ну, проходите, – говорит он. – Будем разбираться.
Я прохожу мимо него. Дверь в кабинет открыта, и я направляюсь прямо туда. Кабинет тот же, что и раньше, только вот…
– А кресло ваше раньше вот здесь стояло, – говорю я.
Иванов обходит меня кругом, словно высматривает, куда ударить.
– Присаживайтесь, пожалуйста.
Я сажусь в кресло, которое теперь занимает то место, где раньше была доска. Он опускается в другое.
– Это любопытно, в конце концов, – сказал он. – Во-первых, я действительно носил перчатки из-за аллергии. Во-вторых, кресло моё раньше стояло вон там, это правда. Но мне в нём было очень неуютно. Знаете, такой неприятный холодок по спине… Я пытался анализировать причину, ни до чего не докопался, и решил просто передвинуть. Ну, а в-третьих, у меня отличная память на лица, и я могу с уверенностью сказать, что я вас никогда прежде не видел. Так кто вы? Вы можете мне всё это объяснить?
– Герман Иосифович… – начинаю я.
– Я не Герман Иосифович, – перебивает меня Иванов.
– Хорошо, – говорю я. – Я могу рассказать свою историю, но она длинная.
– Я не тороплюсь, – говорит Иванов. Или Зильбер. Неважно. – У меня сегодня больше нет пациентов.
– Наверно, надо сначала начать… – мямлю я.
– Рассказывайте, чёрт вас побери! – восклицает Зильбер. – Вы меня заинтриговали.
Я думаю, где начало. С чего всё началось? С моего детства, которое прошло в Курской области? Я не уверен, что это моё детство. С учёбы в университете? А я ли это учился? С моего визита к Иванову. А был ли Иванов? Чёрт…
– Профессор… – начинаю я.
– Строго говоря, я не профессор, – Зильбер ёрзает в кресле.
– Герман Иосифович, – пробую я ещё раз, но вспоминаю, что он и не Герман Иосифович. Ладно. Это не так уж важно. Надо просто рассказывать. Самому себе. – Простите. Дело в том, что я мало что из моей жизни помню точно. Буду рассказывать так, как помню.
– Я весь внимание, – говорит Зильбер. – Если что, зовут меня на данный момент Алексей Константинович.
Я не уверен, есть ли в этой ремарке ирония. Не буду об этом думать.
– Итак, – говорю я, чувствуя, как всё вокруг снова вертится. – А водички у вас нет? Что-то в горле пересохло.
– А вы протяните руку, – говорит Зильбер.
Я протягиваю руку к столу. Там оказывается стакан с тонкими стенками, доверху заполненный прозрачной водой. Пью немного. Как хорошо…
– Некоторое время назад я обратился к психологу, – начинаю, наконец, я. – Поводом было то, что я начал проявлять агрессию. Кидаться на людей…
Я рассказываю. Долго, путано, перескакивая от одного куска к другому. Зильбер слушает внимательно, иногда уточняя.
– Так, значит, – говорит он, прищурив свои глаза за стёклами, – вы считаете, что та часть ваших воспоминаний, которая покрыта синей дымкой, и где вы встречались с насекомоподобными мутантами – это реальность. А вторая, где всё чётко, и где вы работали, учились и писали книгу – это воспоминания или сон. Я правильно понял?
– Да, точно так, – отвечаю я.
– Замечательно, – говорит Зильбер. – Так-так… Продолжайте, пожалуйста.
Я продолжаю. Ещё порция моих бессвязных объяснений, перемежаемых фразами типа «А, да, вот ещё забыл рассказать». Наконец, я понимаю, что рассказал всё. Всё, что хотел, во всяком случае.
– Отлично, – говорит Зильбер. – Знаете, вы меня удивили. И отчасти немного развлекли.
Он встаёт, прохаживается по комнате. Складывает руки лодочкой перед лицом, затем разводит в стороны, опускает и поворачивается ко мне.
– Вам, должно быть, повезло, что вы пришли именно сюда, – говорит он. – Я не думаю, что вас бы воспринял серьёзно любой другой психолог.
– Я понимаю… – бормочу я.
– Но есть некоторые детали вашего повествования, – продолжает Зильбер, – которые меня убеждают, что вы рассказываете как минимум не чистую выдумку. Ну, например, у меня действительно была аллергия на большое количество пищевых продуктов. Я вылечил её с помощью аутотренинга, кстати, что подтверждает мою теорию о влиянии подсознания на состояние физического здоровья. М-да… Кроме того, я действительно некоторое время назад экспериментировал с разноцветными жидкими плацебо. Интересовался, как их цвет влияет на эффективность воздействия. Любопытные результаты получил, кстати. Но самое главное – ваше появление здесь удивительным образом совпало с моей шаткой надеждой на то, что я нахожусь на пороге некоего важного вывода… И тут как раз вы рассказываете мне о теории этого анонима, которую ваш виртуальный друг вычитал в Интернете. Короче говоря, я вам верю.
Зильбер возвращается в кресло и смотрит прямо на меня.
– Итак, – говорит он. – Как я предполагаю, вы очень озадачены тем, что с вами происходит, и пытаетесь найти этому некое правдоподобное объяснение. Я могу предложить вам на выбор сразу несколько, если желаете.
– Валяйте, – говорю я. Кажется, моя голова перестаёт кружиться. Я готов его слушать.
– Первое, – говорит Зильбер. – Можно предположить, что всё, что вы видели – это просто сон. Ну, или некий бред, вызванный сильными галлюциногенами. Годится такой вариант?
– Годится, наверно, – я пожимаю плечами.
– Да ни черта подобного! – возражает Зильбер сам себе. – Во-первых, не бывает таких длинных и детализированных снов. И галлюциногены не могут так действовать. Конечно, остаётся вариант, что мы наткнулись на некий новый галлюциноген или, скорее, ваш мозг сам вошёл в некое бредовое состояние, которое никто не испытывал ранее… Но с моей точки зрения, это ничего не объясняет. Потому что если считать, что вы бредите или спите, то я вам вроде как снюсь. А я считаю себя вполне самостоятельной личностью и не желаю существовать только лишь в чьём-то бреду. Кроме того, если вы считаете себя спящим, то позиция ваша неконструктивна. Непонятно, что вы можете с этим сделать. Проснуться? А как? Непонятно.
Я вздыхаю.
– Второй вариант, – говорит Зильбер. – Вы слышали когда-нибудь о теории многомировой интерпретации?
– Если и слышал, то забыл, – говорю я.
– А, ну да, – соглашается Зильбер. – У вас же, по вашим словам, не память, а решето. Так вот. Корни этой теории лежат где-то в квантовой механике, в коей я специалистом ни в коей мере не являюсь. Но суть в том, что существует бесконечное количество миров, подобных нашему. Все они отличаются друг от друга в деталях. Скажем, в одном мире вы живёте в квартире номер 14, а в другом у неё номер 15.
«О, чёрт, – думаю я. – А какой у меня сейчас адрес? Дорогу сюда я нашёл, а вот как теперь добраться домой?»
– … описано много подобных случаев. Скажем, человек живёт себе своей жизнью, а потом – хлоп – и его жизнь меняется в некоторых мелочах. Скажем, он точно помнит, что вчера его жену звали Ксюша, а сегодня её зовут Псюша…
– Псюша? – переспрашиваю я.
– Это не важно, – говорит Зильбер. – И все человеку подтверждают, что Ксюшей её никогда не звали, и по паспорту она Псения Валерьевна…
– Вы хотите сказать, что человек может вот так переместиться в параллельный мир? – уточняю я.
– В теории – да, – отвечает Зильбер. – Конечно, документально зафиксированных и стопроцентно доказанных случаев нет. Возможно, если такая флуктуация происходит, то со временем исправляется. То есть если все вокруг начинают считать вашу жену, не приведи Господи, Псюшей, то вы и сами, в конце концов, поверите, что её так зовут, и ваша память подправится вместе со всем остальным миром. Удовлетворяет вас такое объяснение?
– Да, – говорю я. – Наверно… То есть каждый раз, когда я переключаюсь между своими воспоминаниями и реальностью, я оказываюсь в новом мире? И как это можно остановить?
– Знаете, – Зильбер усмехается, – вы удивительно податливый психологически человек. Думаю, что вы должны быть отлично подвержены, скажем, гипнозу. Вы верите абсолютно всему, что я говорю. К сожалению – или к счастью, у меня более критическое мышление. Я думаю, что в вашем случае эта теория не совсем подходит.
– Почему же? – разочарованно спрашиваю я.
– Потому что все миры, как мне представляется, должны быть по-своему полноценны и реалистичны. Во всех должны выполняться некие физические законы, в конце концов. А у вас, простите, двухголовые мутанты-гопники ползают по синему туману и пытаются у вас сломанный телефон отобрать. Как выражался почтенный Константин Сергеевич, «не верю».
– Это что ещё за Константин Сергеевич? – уточняю я.
– Да шут с ним, – отмахивается Зильбер. – Неправдоподобно всё это выглядит в нашей с вами Вселенной, скажем так.
– Так что же? – не понимаю я. – Получается, нет объяснения моему случаю?
– Ну, такого не бывает, – говорит Зильбер. – Я вам уже два объяснения привёл. То, что я их отверг, не значит, что их нет. Могу предложить и ещё. Возьмём за истину изложенную вами гипотезу, взятую из Интернета. Предположим, что наш мир – не такой твёрдый и нерушимый, как нам кажется вследствие наших заблуждений и, скажем, оптической иллюзии. Представьте, что наш мир – это очень зыбкая структура, созданная из пустоты. И что она легко может быть построена в одно мгновение.
– Представил, – говорю я. – Выглядит страшновато.
– Это почему? – поднимает Зильбер бровь.
– Ну, если мир такой хрупкий, то его и разрушить легко можно.
– Так и построить заново, – Зильбер улыбается, обнажая свои ровные белые зубы. Ничего. У меня сейчас не хуже. – Вот представьте себе, что мир – это просто картинка. Вы – проектор. И показываете через систему линз то, что творится в вашем подсознании.
– Ну, не знаю, – сомневаюсь я. – Мне кажется, у меня в подсознании каша, а вижу я вполне логичную картинку. Есть, конечно, небольшие косячки…
– Так на то и система линз, – говорит Зильбер, – чтобы делать из каши нечто логичное.
– Вы хотите сказать, – спрашиваю я, – что я сам себе показываю и сам же смотрю?
– Не совсем так, – говорит Зильбер. – Во-первых, показываете не только вы. Все вокруг. И люди, и животные, и, растения, и, возможно, неодушевлённые предметы. Картинки накладываются друг на друга, и получается объёмное, движущееся изображение. А во-вторых, вы не можете контролировать ваше подсознание. Вы не знаете, что там. Вот вам и показывают.
– Не понимаю, – признаюсь я. – А откуда берутся все эти уроды в моём мире? И почему я их вижу, а все остальные – нет?
– Мне представляется, – говорит Зильбер, – что в какой-то момент ваша система линз сломалась. Вернее, так. Вы, когда из подсознания строите картинку, используете как материал всё, что находится в вашей памяти. Поэтому каждый новый мир получается примерно таким же, как и предыдущий.
– Каждый новый мир? Их всё-таки много? – я запутался.
– Мир – это кадр. Вы кино показываете. Каждый новый кадр строится заново, основываясь на старом и на том, что у вас внутри. Каждый раз мир рисуется поверх и может поменяться полностью. Но резких изменений обычно не происходит, потому что все помнят, что было только что.
– А я – не помню, – шепчу я. До меня стало доходить. – Значит, вы… То есть, не вы, а Иванов… Он специально сделал так, чтобы я не мог ничего вспомнить, и мой мир стал меняться только на основании моего подсознания…
– Точно, – говорит Зильбер. – И, похоже, он постарался заложить в ваше подсознание некие установки, чтобы процесс завершился успешно. Что молчите?
– Не знаю, – отвечаю я. – Не могу всё-таки поверить. Чтобы мир зависел от того, что происходит внутри меня? Каков механизм? На физическом уровне.
– Ну, – Зильбер усмехается в бороду, – это по-разному можно воспринимать. Вот, скажем, вы из частиц состоите. А частица что такое? Волна. Так что и вы в некотором роде волна. Бесконечная во все стороны во всех измерениях и отнюдь не ограниченная пределами вашего тела. Так что влиять на мир вы однозначно можете. А вот как – вопрос. То ли вы просто воздух колышете, то ли всем нам кино показываете, то ли строите мир целиком.
Я вздохнул.
– Ну как? – спросил он. – Устраивает вас такое объяснение?
– Да, – говорю я. Передо мной проносится всё, что я видел в последнее время. Просто фильм.
– А меня – не вполне, – обрубает Зильбер.
Я поражён. Картинки в моей голове осыпались.
– Но как же… – бормочу я. – Почему?
Зильбер опускает взгляд в стол. Он молчит.
– Знаете, – говорит он, – мы можем без конца выдвигать всё новые и новые теории и их опровергать… Давайте остановимся на этой. Она не хуже других. Мне кажется, вы пришли сюда не совсем для того, чтобы строить теории. А зачем?
– Я хочу это остановить, – говорю я.
– Что именно? – уточняет Зильбер. – Жизнь? Полёт Земли вокруг Солнца? Существование Вселенной?
– Прежде всего – провалы в памяти, – говорю я. – Вы не представляете, как трудно жить, оказываясь каждый раз в новом месте и не представляя, что случилось за пропущенное время. Кроме того, у меня есть жена. Будет ребёнок. Я чувствую ответственность…
– Понимаю, – говорит Зильбер. – Но ваши провалы в памяти – они же не настоящие.
– В каком смысле? – я пытаюсь разглядеть ответ в очках Зильбера, но там отражается только входная дверь.
– Понимаете, – говорит Зильбер, – то, что вы испытываете – это не амнезия. Во всяком случае, я о такой форме никогда не слышал. Кроме того, судя по тому, что вы рассказываете, я думаю, что на самом деле вы ничего не забывали. Вы просто по какой-то причине считаете, что не можете вспомнить. И ваша вера в это очень сильна.
– Ну, предположим, – говорю я. – Но мне-то какая разница? Мне нужен результат. Я хочу знать своё прошлое, хочу, чтобы меня не швыряло туда-сюда во времени и пространстве. Хочу видеть всё нормальными цветами и чтобы голова не кружилась, в конце концов.
– Ну, надеюсь, вы понимаете, что синий туман – это чистая игра вашего воображения? – говорит Зильбер.
– Может быть, – соглашаюсь я. Я помню, как менял форму пятен по своему желанию. Или мне это приснилось?
– И вы думаете, что я смогу вам помочь? – спрашивает Зильбер.
– Да, – говорю я. – Вы же лечили всякие аутоиммунные заболевания… Думаю, что вегетососудистая дистония, которую вы упоминали, тоже имеет похожую природу…
– Я не упоминал, – говорит Зильбер. – Вы меня всё время с кем-то путаете. Но то, что вы верите в мои силы – это половина успеха. Однако позвольте уточнить. Значит, вы хотите, чтобы у вас было вполне определённое прошлое, и исчезла возможность менять мир по своему усмотрению?
– Можно и так сказать, – отвечаю я.
– Удивительно, – говорит Зильбер. – А то состояние вашей жизни, в котором вы сейчас оказались, вас совершенно устраивает? Вы не захотите прыгнуть ещё куда-нибудь? Вы поймите, что вместе с памятью к вам вернутся ваши стереотипы и менять мир станет намного сложнее…
– Меня на данный момент всё совершенно устраивает, – говорю я твёрдо. – Кроме того, что я перечислил.
– На данный момент – это правильные слова, – вздыхает Зильбер. – Вот, к примеру, недавно у меня был пациент… Интересный человек, честное слово. Я хотел было использовать его для своих экспериментов, но понял, что это несколько рискованно. Фантазия плещет через край, интеллект зашкаливает. Пришёл лечиться от алкоголизма… А в этом случае ведь больше половины успеха – это искреннее желание пациента. Пытаюсь его расспросить, почему он хочет бросить, чтобы выявить истинный, центральный стимул. Называет одно, другое. Девушка бросила – вроде и не жалеет. Работу бросил – как я понимаю, даже рад…
– Простите, – перебиваю я, – а как его звали?
– Павел, – отвечает Зильбер. – Фамилия ещё у него смешная.
– Краматорский? – уточняю я.
– Да, точно. Краматорский.
– А почему фамилия смешная? – не понимаю я.
– Ну, как же?! – удивляется Зильбер. – На «крематорий» похоже. Так вот. Расспрашивал я его, расспрашивал… А потом он вдруг встал и говорит – доктор, вы меня убедили. Незачем мне бросать. Если я брошу, в моей жизни смысла вообще не будет. И ушёл. Я его даже задержать не смог. Не сумел подобрать слов. Так вот я и спрашиваю – точно ли вы уверены, что хотите излечиться от своей феноменальной способности?
– Точно, – подтверждаю я.
– Хорошо, – говорит Зильбер. – Если вы готовы, то и я готов вас вылечить.
– Я вам заплачу, – говорю я. – У меня теперь есть деньги.
– Деньги – это ерунда, – говорит Зильбер. – Я на этот раз прибегну к гипнозу. Вы будете спать, а я задам вам все необходимые установки. В последнее время я нахожу этот метод очень эффективным. А уж в вашем случае он должен сработать отлично. Кроме того, если вы будете спать, я смогу обчистить ваш бумажник.
– Что? – спрашиваю я, решив, что ослышался.
– Шучу, – говорит Зильбер. – Хорошо. Сядьте удобнее. Откиньтесь на спинку. Закройте глаза и слушайте мой голос.
Да. Его шутка ещё смешнее, чем хороший крематорий. Я закрываю глаза. Синяя пелена пробивается даже сквозь веки. Она щекочет глаза. Я стараюсь её не замечать.
– Вы совершенно спокойны, – говорит Зильбер. – Вам тепло и уютно.
Я спокоен. Я совершенно спокоен. Скоро всё закончится, и я снова буду здоров и уверен в себе. Хотя почему «снова»? Когда это я был уверен в себе?
– Профессор, – вдруг вспоминаю я, – а почему у вас возле входа висит сертификат на имя Иванова Германа Иосифовича?
– Вам показалось, – отвечает голос Иванова. – Должно быть, запомнили, что раньше висел.
– Может быть, – соглашаюсь я.
– Между прочим, – говорит голос, – если уж вы так волнуетесь о деньгах, то я вполне могу вас усыпить, а потом разобрать на органы и продать. Знаете, сколько сейчас стоит хорошая печень?
– Не знаю, – отвечаю я. – Не надо, пожалуйста…
– Я учту ваши пожелания, – соглашается голос. Он сейчас где-то вдали. – Расслабьтесь. Вам хорошо. Вы устали, но это приятная усталость. Вы засыпаете. Вы крепко спите. Я начинаю произносить установки на ваше лечение. Вы сильный, здоровый человек. У вас хорошая память. У вас полное сил тело…
Меня обволакивает темнота. Кажется, я сплю. Мне хочется повернуться на бок, но тело отяжелело и не желает слушаться. Ничего. Вот высплюсь, потом перевернусь.
Я вижу сон. Да, я точно понимаю, что это сон. Из темноты проступают образы. Это похоже на прозрачный шар, заполненный движущимися картинками. Я погружаюсь в него. Меня окружают знакомые люди и предметы. Как странно. Я словно вижу сразу множество моментов жизни. Они существуют параллельно и не смешиваются между собой.
Вот из-за угла выходит Паша Краматорский. На нём чёрное пальто. Оно похоже на тот старый плащ, с которым он не расставался в университете. Но пальто очень старое, потёртое и всё в дырах. Да и сам Паша – старый, обрюзгший, небритый. Под глазом синяк.
– Представляешь, – говорит он, – всё пальто моль изгрызла. Вот ведь паскудная тварь…
Паша уплывает прочь, влево. Какие-то люди в узкой комнатке общаги суетятся, таская в руках пустые бутылки.
– А из-под «Пепси» бутылочки тоже выбрасывать? – говорит Жора.
– Жора, ты идиот! – кричит раскрасневшаяся Надя. – «Пепси» что, запрещено? Винные бутылки в мусоропровод! Сейчас менты придут. Все же видели, что он отсюда прыгнул…
Они носятся туда-сюда. А. Вот и Паша. На лице растерянная улыбка. Прикладывается к горлышку. Я захожу в комнату, пошатываясь. Надя выплывает справа. Лицо испуганное.
– Вовка?! – удивляется она. – Ты же… Ты жив?
– Что-то мне нехорошо, – говорю я.
– У тебя кровушка на лице, – сообщает Жора, невнятно проступающий на заднем плане.
– Ты где был? – спрашивает Надя.
– На улице. Я ничего не помню. Мы много выпили, да? Хочу полежать…
Комната крутится вокруг меня. Кажется, я оказываюсь на кровати. Стукаюсь головой о металлическую трубку. Кажется, я засыпаю. Успеваю услышать голос Нади:
– Ребята… Но если он жив, значит…
Я проваливаюсь глубоко-глубоко. Вокруг бегают дети. Летает мяч. Мяч странный. Чёрный с красными пятнами сложной формы. Да и футбольное поле странное. Чёрное. Обгорелые брёвна. Сломанный обуглившийся забор. Издалека в мою сторону идёт старуха. Глаза добрые, но она делает вид, что сердится. В руках у неё связка огромных ключей.
– Ты что здесь делаешь? – говорит Агатомея. – Заболеешь же.
