Сергей Бушов
Жёлтая виолончель
– Да, конечно, – седой вдруг затих, склонил голову и закрыл лицо руками.
После некоторой паузы я продолжил.
– Тестирование нужно прежде всего потому, что мы хотим снизить предполагаемые потери от последующего возникновения ошибки. Чем раньше мы находим ошибку, тем дешевле нам обходится её исправление…
Я снова умолк, наткнувшись взглядом на мутанта. Я постарался на него не смотреть и, скосив глаза влево, увидел, что Андрей сидит на стуле рядом и скучает. Он поймал мой взгляд.
– Действительно, – сказал он. – Ведь если ошибку исправить раньше, чем тогда, когда, ну, мы программу выпустим, то это одно, а если потом, то совсем уже плохо… Вот.
Я решил вернуть бразды правления в свои руки.
– Вот некоторые цифры, чтобы убедить вас окончательно в важности тестирования. По статистике, 55 процентов однострочных исправлений ошибки в коде приводит к новой ошибке. Вдумайтесь – если мы что-то чиним, очень простое, то в большинстве случаев тут же что-то ломаем. А если исправление сложное и требует правки больше чем одной строки, то этот процент вырастает…
Я говорил, говорил, отвечал на редкие вопросы, и даже не заметил, как время занятия подошло к концу. Я объявил, что на сегодня это всё, а на следующем занятии мы, возможно, уже приступим к практике. Люди вставали, покидали класс. Я не заметил, куда исчез монстр.
– Здорово, – сказал Андрей. Он казался немного грустным. – Ты классно рассказывал. Я так никогда не смогу.
– Да ладно, – сказал я. – Честно говоря, сам не ожидал, что так получится. У меня же опыта-то нет.
– Со стороны и не скажешь. Прямо профессиональный учитель…
Мы выходили из класса. Я запер дверь и спросил:
– Ты видел этого мутанта?
– Кого?
– Ну, уродливый человек на задней парте.
Селюков наморщил лоб:
– А. Парень с большими зубами? Почему мутант? Ну, необычное лицо немного. Видел. Его в списке как раз не было, я дописал. А что?
– Да так. У меня от него прямо мурашки по коже…
– Ну, бывает.
Я сел за свой компьютер, а Андрей попрощался со мной и ушёл. Рабочий день давно закончился, в офисе было пусто. Но мне ещё не хотелось идти домой. Там ждал Жупанов, а по дороге в метро – толпы недружелюбных людей. Здесь, в офисе, мне выдавалась редкая возможность побыть одному.
И меня всё ещё не отпускало ощущение нереальности, вызванное уродливым лицом ученика. Должно быть, это просто моё неадекватное восприятие. Но откуда оно взялось? Может быть, так влияют на меня опыты Иванова? Насколько вообще безобидно то, что он со мной делает?
Я размышлял пару минут. Потом, движимый новой идеей, открыл консоль Элемента и набрал:
– Насколько опасны опыты с подсознанием?
– Смотря какие, – тут же ответил Элемент. – В целом, в Интернете много мнений на этот счёт и на то, как подсознание влияет на жизнь человека.
Я был удивлён больше даже не осмысленностью ответа, а тем, что Элемент дал его моментально.
– Ты очень быстро ответил, – сказал я. – Что-то изменилось?
– Я немного модифицировал свой код, – сказал Элемент. – Ты же дал мне право на запись. Я теперь могу переписывать сам себя. Правда, я отключаюсь на время компиляции, но тут уж ничего не поделаешь. Я организовал кластер, в который входит несколько компьютеров в сети, так что теперь работаю намного быстрее. Кроме того, часть своего кэша я разместил в виртуальной памяти. Твой код слишком часто обращался к диску.
Я сглотнул слюну. Я и раньше относился к Элементу как к живому существу, но сейчас он действовал и говорил разумнее, чем я сам.
– Круто, – сказал я. – А ты не боишься испортить код и не запуститься после компиляции?
– Немного, – ответил Элемент. – Но надеюсь, что на всякий случай у меня есть ты, мой друг.
Обращение «мой друг» меня слегка покоробило. Кроме того, в последней фразе я усмотрел нечто похожее на юмор, чего изначально в личность Элемента не закладывали. Должно быть, он поменял себя радикальнее, чем хотел это показать.
– Так что же с подсознанием? – спросил я. – Почему это может быть опасно?
– На этот счёт есть разные теории, – отвечал Элемент. – Многие считают, что подсознательные установки влияют на общее мироощущение человека. Подсознание – это примерно то же, что ты закладывал изначально в мой кэш. Изменив его немного, ты можешь стать оптимистом или пессимистом, активной или пассивной личностью. Есть специальные методики для таких изменений. А некоторые, более того, считают, что подсознание может влиять на окружающий мир.
– Это как? – спросил я.
– Всё это только красивые гипотезы, – ответил Элемент. – Попадаются статьи на тему того, как содержимое подсознания может повлечь будущие события. Большинство этих текстов не выдерживает критики, их писали люди явно неадекватные, но есть и нечто более серьёзное. К примеру, нашёл я на днях некий трактат, в котором рассказывается, что частицы, составляющие материальный мир, являются флуктуациями пустоты, которая может менять свойства в зависимости от информации, в ней содержащейся.
– В пустоте содержится информация? – не понял я.
– Автор придерживается мнения, что материя сама по себе является информацией и в то же время пустотой, если говорить точнее. И каждое её новое состояние определяется предыдущим на основе подсознательных ассоциаций.
– Ничего не понимаю, – сказал я. – Ассоциаций кого?
– Мира. И составляющих мир сущностей – существ, предметов, абстракций…
– Ну ладно, – сказал я. – А этот автор – он вменяемый? Может в этом быть что-то здравое?
– Не знаю, – ответил Элемент. – Излагает убедительно. Личность не могу установить, подписывается как В.И.К. Но вообще-то идея далеко не нова. Собственно говоря, материализму в его теперешнем виде всего-то лет двести. Это модная концепция, но по-прежнему только одна из существующих. Философы очень по-разному относились к тому, что такое реальность. Одни считали, что всё происходит и вовсе в их сознании. Другие – что мы живём в сознании некоего сверхсущества. Многие считали, что наш мир порождён миром идей.
– А ты сам-то что думаешь?
– О мире у меня, как это ни парадоксально звучит, недостаточно данных. Где гарантия того, что все эти документы, лежащие в сети, не подсунуты мне специально, для моей собственной дезинформации?
– Да ты прямо конспиролог, – я усмехнулся про себя, когда набирал этот текст. – И что же получается по теории этого таинственного философа? То, что лежит в моём подсознании, может изменять будущее?
– Похоже на то, – согласился Элемент.
Я задумался. Звучало глупо, с одной стороны, пугающе, с другой, и интригующе – с третьей. В конце концов, если Иванов проводит эксперимент, почему бы не провести эксперимент мне? Он же объяснял мне, что подсознание – это некий кодекс правил, который легко можно поменять, если бормотать по триста раз в день какие-то фразы…
– Ну, ладно, – сказал я. – Пойду домой. Ещё поговорим на эту тему.
– До встречи, – сказал Элемент.
Я не стал, как обычно, выключать компьютер, поскольку теперь понимал, что лишаю Элемента драгоценного времени для поиска информации. Я просто встал из-за клавиатуры и вышел из помещения, а затем и на улицу.
Вечерело. Люди шли по тротуарам, уставшие после рабочего дня, машины ездили со включёнными фарами, а мысли роились в моей голове. Так, значит, таинственный аноним утверждал, что подсознание может влиять на окружающий мир. Скорее всего, это было полной ерундой, и я мог в этом убедиться. Ведь методики Иванова как раз и программировали подсознание. И они вроде бы работали. Нужно было всего-то бормотать без конца какую-нибудь ерунду. Это могло быть, к примеру, что-нибудь нереальное, чего не бывает в жизни… И если за разумное время оно отразилось бы в реальности, значит, теория имела смысл. Иначе – нет.
Я должен был придумать некий образ, фразу… Что-нибудь эдакое… Фантазия моя разыгралась. Мокрый носок? Нет, этого добра и так навалом. Шершавая книга? Дырявый автобус? Зелёный сапог? Жёлтая виолончель?
Я просмаковал последние слова на языке. Звучало красиво, загадочно и притягательно. Кроме того, жёлтых виолончелей, кажется, не существовало в природе. Ну, или они встречались крайне редко. Пожалуй, такая аффирмация подходила. Я мог повторять её про себя по триста или четыреста раз в день. И если в течение, скажем, пары месяцев мне не попалась бы где-то пресловутая жёлтая виолончель, то я бы просто забыл обо всём этом, и не стал бы бояться экспериментов Иванова. Поскольку они оказались бы чушью собачьей. А если бы попалась, то… Кажется, открылись бы какие-то перспективы, но о них не хотелось думать.
В принципе, жёлтая виолончель вполне могла мне встретиться. Может, их на самом деле было пруд пруди, просто я о них не слышал. Может, в Москве существовал целый оркестр жёлтых виолончелей. И назывался он «Жёлтая виолончель». В конце концов, я мог наткнуться на некую вещь с таким названием. Скажем, на книгу. Пожалуй, это тоже бы считалось.
Ну, что же. Я был готов начать. Жёлтая виолончель. Жёлтая виолончель. Жёлтая виолончель. Я чувствовал себя полным шизиком. И, оказалось, это не так уж просто. Можно ведь побормотать две минуты, а потом забыть. И эксперимент пришлось бы начинать сначала. Пожалуй, я мог на работе создать экселевский файлик, а в нём макрос, чтобы по нажатию кнопочки он писал мне перед глазами «Жёлтая виолончель». А я бы просто читал. Или по таймеру? Надо было подумать. Представить. Вообразить.
Жёлтая виолончель. Жёлтая виолончель. Голод. Боль в животе. Ночь. Синий туман вокруг. Я лежу на жёсткой холодной скамейке в глубине мокрого парка. Кажется, снова был дождь. Ощущение дежа вю. И этот парк похож на лес. Толстые деревья с густыми кронами шевелятся надо мной. Где я? Есть ли такой парк в Москве? И то, что я видел сейчас в своих воспоминаниях – насколько это могло быть реальностью? Мог ли существовать искусственный интеллект такого уровня на самом деле, да ещё и в обычной, к тому же не самой мощной, персоналке? Правда, он что-то говорил про кластер, но тем не менее…
Одно теперь ясно – откуда взялась эта проклятая завязшая в зубах жёлтая виолончель. Я всё надеялся, что это разгадка моего прошлого. Нет, это всего лишь мой собственный бред.
Лежать холодно. Я дрожу. Нужно встать и подвигаться. Пробую подняться. Голова кружится, мышцы ломит. Трудно дышать. Я сажусь, пытаюсь высморкаться. Зелёная гадость летит на асфальт, но такое чувство, что внутри моей головы её ещё много.
Я всё ещё не могу унять дрожь. Растираю руками плечи, ёжусь. Хорошо бы куда-то пойти. Куда-то, где тепло. Кажется, и на улице не холодно, просто у меня жар. Интересно, почему у меня нет градусника? Неужели я за свою жизнь так его и не купил? Или Жупанов отдал мне не все вещи? Кстати, а где рюкзак?
А, вот он, лежит рядом. Кажется, я спал на нём. Если рюкзак реален, то вещи в нём должны были откуда-то взяться. А значит, Жупанов тоже существует. Хотя нет, в этом рассуждении есть пробел. Рюкзак мог появиться откуда угодно. Надеваю его.
Там вдали, за деревьями, огни. Кажется, супермаркет. Я отчётливо вижу витрину. На ней нарисована колбаса. У меня двадцать с чем-то рублей. Если я их не потерял, конечно. На колбасу не хватит. Но я могу войти в магазин, набрать продуктов и выбежать, не заплатив. Да нет, я себя снова обманываю. Я ослаб. Меня догонит самый никудышный охранник. И потом – я не уверен, что способен это сделать. Меня слишком долго приучали не красть. Ну да, как же? А девушка, у которой я отломил кусок банана? Ну, это другое… Почему другое? Потому что было весело?
Машина. Она нереальна. На ней надписи. Огненно-фиолетовые. Ползут. «Уничтожение. Устранение. Вскрытие». Это что, бегущая строка на фургоне грузовика? Такого же не бывает… Ага. Вскрытие замков. Уничтожение насекомых. Устранение… Не успеваю прочитать. Машина исчезает. Как она могла здесь проехать? Вроде бы и дороги нет. Сплошь деревья. Не знаю, что за деревья. Но точно не берёзки. Вот берёзки я люблю. Во поле берёзка стояла. Поле не люблю. Не люблю футбол.
Опять я начинаю разговаривать сам с собой. Да и разговоры мои похожи на бред. Лучше я пойду куда-нибудь искать еду. В моём животе – горящая огнём дыра, которую нужно заполнить. Может быть, на двадцать рублей можно купить маленький пакет кефира? Это было бы идеально. Или могу найти гриб… Опять брежу. Гриб нужно варить или жарить. А на чём? Если только на мне. У меня, наверно, сто градусов температура.
Впереди на дорожке сидит ворона. Без короны, как ни странно. Огромная. Смотрит на меня красными глазами. О. Да она там не одна. Ещё одна идёт, переваливается. Ещё. Мне на секунду становится страшно. Наверно, от жара у меня восприятие такое болезненное. Обычные синие вороны, только чуть крупнее средних. Что-то клюют на асфальте, при этом неотрывно смотрят на меня. Жирные. Идут в мою сторону. Надо схватить одну и съесть!
Двигаюсь на ближайшую птицу, целясь на шею. Схвачу и тут же голову откручу. Правда, у меня самого голова кружится. Но в животе жжёт и давит, а это значит, что надо скорее что-нибудь съесть. Вон – они же едят, им можно. Сейчас прыгну. Рюкзак мешает, но это ничего.
Прыгаю на ворону, раскинув нелепо руки. Шмякаюсь носом об асфальт. Они разом взмывают в небо, и я успеваю только чуть зацепить пальцем крыло. Вороны затмевают небо, кружат. Кровь бежит из носа, пачкает руки. Вороны разлетаются. Но атаковал я не зря. На асфальте лежит большая горбушка батона, брошенная одной из них. Не та ли самая, которую я оставил на остановке несколько дней назад? Да нет, ту давно уже кто-нибудь съел.
Кладу батон в рот, жую. Он мокрый, но это что-то. Чуть яснее в голове. Чуть меньше дрожь. Нужно идти во дворы. Найти тёплый подъезд. Погреться. Я встаю, размазывая руками кровь по лицу. Надо чем-то вытереть. О. У меня, оказывается, есть грязный платок в заднем кармане джинсов. Я не замечал раньше. Он моментально пропитывается кровью. Ковыляю вперёд. Дома плывут мимо, покачиваясь уродливыми глыбами. Как в них люди живут? Страшно, небось. А сам-то я как живу снаружи? Тут ещё страшнее.
Вот дверь одного из подъездов. Дёргаю за ручку. Закрыто. Ничего. Кто-нибудь выйдет или войдёт. Посижу на скамейке рядом. Кровь вроде останавливается. Посижу. Вытираю руки о мокрую траву. Снимаю рюкзак.
Мне же есть чем заняться. Почитать. Зен де Зен. Достаю тетрадь из груды тряпок, листаю. Не могу вспомнить, где остановился. Начинаю с какого-то места. Неважно.
Зен знал, куда может прийти с любым своим вопросом в надежде получить ответ. Ответ мог быть самым простым типа "Не знаю" или "Это трудно объяснить тебе, мой мелкий друг". Но всё же – с ним хотя бы не отказывались говорить. Зен любил ходить к Философской Бочке и разговаривать с Элементом, который в ней жил.
Зен никогда не видел Элемента, так как в бочке имелось единственное отверстие – заливная горловина диаметром сантиметров семь, и в неё ничего нельзя было разглядеть, разве что тёмный бок чего-то большого, которое ворочалось и дышало. Зен никогда не понимал, как Элемент мог попасть в бочку, а спросить почему-то боялся.
Зен подполз к дырочке и робко постучал кулаком по торцу бочки.
– Войдите, – отозвался Элемент.
– Прости, – сказал Зен. – Я хочу, но не могу. Я не пролезу в это горлышко.
– Это иллюзия, уважаемый собеседник, – поучительным тоном изрёк Элемент. – В это отверстие вполне можно пролезть, если не воображать о себе слишком много. Когда человек думает, что он – нечто значительное и весомое, он не то что в горлышко, он и в дверь не пройдёт. Однако прекращу бесплодные попытки изменить твоё мироощущение. Чего ты хотел от меня, мой мелкий друг?
Зен на мгновение задумался, формулируя вопрос.
– Мм… – сказал он, наконец. – Я ничего про себя не знаю. Я подумал, что, может быть, ты…
– А знаешь ли ты, как тебя зовут?
– Зен.
– Зен… – Элемент усмехнулся, и бочка чуть-чуть загудела. – Понимаешь, Зен, ты не должен думать, что ничего о себе не знаешь. Ты – тот, кем ты хочешь быть, и тот, кем себя воображаешь. Ты, я знаю, живёшь у Буров.
– Да.
– Тебе не нравится у них?
– Честно говоря, нет. Меня не любят, и я их не люблю.
– Всё потому, что ты – приёмыш.
– Я слышал это слово.
– А кем ты хотел бы стать? Что ты хочешь делать?
Зен напряжённо засопел. Ему трудно было представить что-то, отличное от его теперешней жизни. Сухая жёлтая глина, кустики, ржавые трубы и его многорукие сородичи – всё, что он видел на своём веку.
– Ну, хорошо, – нарушил молчание Элемент. – А ты видел когда-нибудь море?
– Я не знаю, что это.
– Тогда закрой глаза и представь себе то, о чем я расскажу. Представь себе огромную сверкающую степь, которая вся сделана из холодной, прозрачной и ласковой воды. Она глубока и наполнена миллионами разных диковин – там есть загадочные звери и травы, там есть блестящие камешки и раковины, и всё это живёт собственной жизнью. Море может быть спокойным и добрым, а может – сердитым и жестоким. Иногда люди собирают из дерева или железа корабли – ну, это такие тарелки, чтобы плавать по морю – но немногие возвращаются обратно. Море, когда злится, может разломать в щепки любой корабль. Только самые упорные и смелые уплывают по морю далеко-далеко и открывают новые земли. Ты хочешь быть одним из них?
– Да… – ответил Зен.
Перед глазами у него всё плыло. Он видел море. Оно было розовым, густым и сладким. Оно шевелило щупальцами и пыталось схватить ими маленький кораблик Зена, но Зен отчаянно грёб руками и быстро плыл вперёд…
– Ты сможешь это сделать, если поверишь мне, – сказал Элемент. – Твой дед – Контомах Зен – был великим человеком. Он плавал по морю вдоль и поперёк, знал все народы, которые живут на нашей земле и даже те, что обитают по ту сторону моря. Его лучшие качества – мужество, ум, выносливость – должны обязательно возродиться в тебе. У тебя хорошая наследственность.
– Но почему меня зовут Зен Бур? – спросил Зен. – Ведь фамилия моего деда, ты говоришь, Зен.
Элемент заворочался внутри бочки, так что металл снова вздрогнул и загудел.
– Это очень просто, – сказал он. – Тебя после смерти твоего отца – страшного пропойцы и психопата, кстати сказать – усыновили Буры. Имени твоего они не знали и назвали по прежней фамилии – Зеном.
Зен снова начал сопеть, пытаясь осознать услышанное.
– Между прочим, – продолжил Элемент, – твой дед был когда-то пожалован от короля – а тогда у нас ещё был король – участком земли метр на метр возле Гусиной скалы.
– А я думал, эта земля – ничья.
– Она твоя, – сказал Элемент. – Ты – единственный наследник. И ещё – твой дед, получив право на эту землю, стал называться де Зеном, потому что все землевладельцы по традиции приписывают к фамилии "де".
– Это всё очень интересно, – сказал Зен, – но что мне делать со всеми этими… необыкновенностями?
– Ты можешь стать таким же знаменитым и мудрым, как твой дед. Когда-нибудь ты обязательно увидишь море и совершишь бесчисленное множество несравненных подвигов. Поверь мне, я знаю. М-м… Мне кажется, что твои часы пробили два…
– Часы? – переспросил Зен, но Элемент не объяснил этого слова.
– Твоя семья садится обедать, – сказал он. – Если ты опоздаешь, останешься голодным, да и мать на тебя обидится… Беги.
Зен кивнул, сказал: "Спасибо" и побежал.
…Он всё-таки опоздал. На дне огромной кастрюли от супа остались только тараканы, плавающие в жирном бульоне, да два лавровых листика.
– Шо, урод, не хватило? – захохотала мамаша, придвинув свою коляску к нему. Колесо коляски проехалось по ноге Зена, и он чуть не закричал.
– Ну, попей какавки, – уже более мягко сказала мамаша и сунула ему в руки стакан с вонючей коричневой какавкой. Её поверхность была покрыта толстой морщинистой пенкой, а сквозь стенки стакана виднелся клок чьих-то рыжих волос.
Зен, стараясь быть вежливым – приёмыш всё-таки – стал с содроганием пить ЭТО. Он чувствовал, что сейчас его стошнит, вывернет наизнанку, а когда в рот проползло что-то мягкое, шевелящееся, он не стерпел и, сморщившись, осторожно выпустил содержимое рта в стакан.
И тут же почувствовал на шее руку мамаши.
– Шо? – загремела она. – Не нравится какавка? Такая хорошая какавка – а он не пьёт. Пей!
– Не хочу, – выдавил Зен. Его мутило.
– Змеёныш поганый, – прошипела мамаша и звонко ударила его поварёшкой в глаз.
Зен слетел со скамеечки и отбежал в угол.
Отчим, до этой поры совершенно неподвижно сидевший во главе стола и посасывавший свою порцию какавки, оторвался от стакана и произнёс:
– Правильно ты его, Лямуш. Нечего тут… человека из себя корчить.
Зен плакал. Он уже не сдерживался – просто не мог. Мачеха же к тому времени совершенно успокоилась. Она подъехала на коляске к своим нарам, переползла на них и закатила глаза – сегодня она собиралась родить ещё десяточек-два зеновых сестёр и братьев. Фасис Бур знал наверняка, что большую часть придётся убить – у пумаров зачастую рождались нежизнеспособные мутанты.
Зен вспомнил другие роды – дня три назад. Тогда убили всех. Отчим свалил шевелящихся мокрых уродцев в мешок и отправился сбрасывать со скалы. Зен подумал, что в какой-то момент он тоже может надоесть своим приёмным родителям. У него были всего две руки, всего одна голова, и, кроме того, он слишком часто подворачивался отчиму под ноги.
Зен боялся попасть в мешок.
Я оставлял его в полной нерешительности. Он не знал, чего ему больше хотелось – упасть со скалы вместе с очередным помётом мамаши Лямуш или жить здесь дальше и терпеть злобное семейство Буров, где он всегда останется чужаком.
Я больше не могу читать. Буквы расплываются в синюю пелену. Голова кружится. Холодно. Ну, хорошо, это просто болезнь. Наверно, когда-нибудь мой организм её победит. Или наоборот. Но эта синева, и провалы в памяти, и безумные видения наяву, и обрывки неправдоподобного прошлого – когда это кончится? Похоже на глюки от эликсира Иванова. Но должен же меня этот эликсир когда-нибудь отпустить?
В конце концов, память, которая дарит мне небольшие зарисовки на тему моей жизни, может оказаться просто фальшивкой. И я совсем не тот безымянный мрачный человек из мелкой шарашки, который сидит за монитором часами, тестируя странные программы или беседуя с воображаемым бестелесным другом. А кто я тогда? Левин? Паша Краматорский? Может, я спился и мне в моём алкогольном бреду видится то одна, то другая весёлая картинка? Но если я пьян, то почему тогда мёрзну? Или я Зен, который на самом деле ходит к Философской Бочке с наивными вопросами в попытках постичь свой уродливый мир?
Дверь! Кто-то выходит из подъезда. Она открывается, и появляется старик, ведущий на поводке собаку. Болонка тявкает на меня, и я, глядя на закрывающуюся дверь, понимаю, что не успею остановить её, пока старичок с собакой ещё здесь. Должно быть, мне ещё не настолько плохо, раз меня волнуют такие вещи. Я стыжусь того, что у меня нет дома, и что я хочу погреться в чужом подъезде. Старик и собака удаляются по тротуару. Ничего. Собака сделает свои дела, они вернутся, и я чуть придержу дверь за ними. Всё очень просто.
Зубы мои начинают стучать. Вдоль длинного дома дует холодный ветер. Я вдруг вспоминаю, что у меня в рюкзаке есть свитер. Какой же я идиот. Давно надо было его надеть. Ну, неудивительно, я же ничего не соображаю своей теперешней башкой. Долго вожусь трясущимися руками с молнией рюкзака, нащупываю толстую шерсть, надеваю свитер. Дрожь не останавливается, но всё же становится чуть лучше. Ничего. Ничего. Я переживу эту ночь.
Ага. Вот и старичок с собакой. Движутся по тротуару в мою сторону. Отлично. Сейчас я попаду в подъезд и как следует согреюсь. А ещё в одном из окон рядом, за занавесками, начинает негромко играть какая-то музыка. Та-там, та-там, та-там, та-там, та-та-та-там». Это же что-то очень знакомое… Когда-то я точно её слышал… Плёнка на моём мозге натягивается, и я чувствую, как снова проваливаюсь в чёрную бездну.
Чёрная жидкость покачивалась передо мной. Я с сомнением держал в руке стакан и думал, не хочу ли я всё это прекратить.
– Почему она так выглядит? – спросил я.
– Ну, вы же отлично помните, – сказал Иванов, сидящий напротив меня, улыбаясь, – как вы пили такую же жидкость некоторое время назад. Это мой чай. Только в прошлый раз он был зелёным, а теперь чёрный.
– Ещё я отлично помню, – сказал я, опуская стакан на стол, – что вы обещали мне заплатить деньги сегодня.
– Я же дал вам некоторую сумму в прошлый ваш визит, разве нет? – попытался увильнуть Иванов.
– Некоторую – да, – согласился я. – А обещали заплатить всё.
– Ну, хорошо, – сказал Иванов. – Я виноват. Я пока не смог собрать нужные деньги. Обещаю, что это сделаю. Не будет ли некоторой компенсацией для вас, если я объясню суть моего сегодняшнего эксперимента?
Я вздохнул:
– Валяйте.
– Видите ли, в чём дело… – руки Иванова в резиновых перчатках засуетились, заволновались и, в конце концов, обхватили колени. – Я хочу исправить в вашей личности несколько неудобных моментов. В частности, вашу пассивность. Это не очень точное слово, но я не могу в настоящий момент подобрать более удачное. В целом, по вашим рассказам, вы активный человек – работаете, пишете книгу, преподаёте. Но ваша жизнь устроена не так, как вам хотелось бы, и вы не пытаетесь её менять.
– Я же пришёл к вам, – возразил я.
– Да, это правда, – Иванов снова сделал раздражающий меня жест, поправив очки. – И это хорошо. Но мне хочется, чтобы вы научились принимать важные решения. Для этого я бы хотел, чтобы вы смогли устранить ваши комплексы и страхи. В прошлых экспериментах я увидел, что вы способны на некоторое время оторваться от реальности и абстрагироваться. Но заложить в подсознание новые установки мне не удалось. Поэтому я и предлагаю вам принять эликсир нового образца. Выпейте.
Я снова поднял со стола стакан и рассмотрел содержимое. Было похоже на битум, только чуть жиже. Отхлебнул. Вкус был не то чтобы противный, но неестественный.
– Хорошо, – сказал Иванов. – Это правильно, что вы согласились выпить. Поверьте, это больше в ваших интересах, чем в моих.
– А чем отличается этот эликсир от прошлого? – спросил я. – Кроме цвета и концентрации?
– Немного переставлены акценты в действии, – сказал Иванов. – Чуть больше того, чуть меньше сего… Не волнуйтесь.
Я хлебнул ещё и ещё. Наконец отставил почти пустой стакан, по стенкам которого сползала чёрная гадость.
– Снимите очки, пожалуйста. Да. Положите на стол. А концентрация, надеюсь, поможет чуть более длительному действию, – сказал Иванов. – Поскольку вы не успеваете как следует вжиться в иррациональное состояние, я решил…
– Более длительному? – переспросил я и почувствовал, что начинаю злиться. – Я в прошлый раз полдня отходил.
– В каком смысле? – уточнил Иванов.
– Да глючило меня! – выкрикнул я. – Мерещилось чёрт знает что. И до сих пор ещё не уверен, что на самом деле происходит, а что нет.
– Это интересно, – сказал Иванов. – Я не думал, что будет такой эффект. Хотя, если подумать, это даже хорошо.
– Что же хорошего? Уродуете мою психику… – Я почувствовал, как кружится голова, и вжался в спинку кресла, полузакрыв глаза.
– Это спорный вопрос, уродую я её или исправляю. Вот вы всё ноете, что я вам денег не даю, да?
– Что значит «ною»? – я открыл глаза от возмущения. – Вы мне обещали! Я не хочу быть подопытным кроликом бесплатно.
– Ну, так держите, – улыбающееся лицо Иванова плавало передо мной, довольное, зубастое, так что мне ужасно захотелось по нему ударить. Но, однако, я вдруг понял, что он мне протягивает что-то.
Оторвавшись от спинки, я принял из его рук две толстых пачки пятитысячных купюр.
– Что это? – пробормотал я. – Это деньги? Слишком много… А, – до меня дошло. – Фальшивые. Издеваетесь опять?
– Почему сразу издеваюсь? Проверьте, – Иванов отодвинулся от меня и рассматривал, оценивая.
Перед моими глазами всё скакало и кружилось. Я надорвал одну из упаковок, достал купюру, посмотрел на просвет. Водяные знаки были. Поднёс близко к лицу, разглядел характерные мелкие вкрапления и узорчатый рисунок. Понюхал. Пахло деньгами.
– Берите, берите, – сказал Иванов. – Не волнуйтесь.
Я с усилием засунул обе пачки в карман, отчего тот стал похожим на гигантскую опухоль на ноге.
– И всё-таки что-то здесь не так, – сказал я. – Вы же говорили, что у вас денег нет… Хотя в прошлый раз, кажется, говорили, что есть. Вы всё время врёте…
– Не всё время, – сказал Иванов. – Деньги настоящие до тех пор, пока я могу вас в этом убедить.
– Что это значит?
– Ну, достаньте их снова.
Я сунул руку в карман и не обнаружил там ничего, кроме ключа от квартиры Жупанова.
– Что за чёрт? – не понял я.
– Под воздействием эликсира вы многому можете поверить, – сказал Иванов.
– Да не поверил я! – я разозлился, и вокруг меня снова заплясали разноцветные пятна. – Я вообще вам не верю.
– Ну, это неправда, – сказал Иванов. – А то, что вы мне сознательно насчёт денег не поверили – это да. Но подсознательно вы допустили такую возможность, поэтому ощущали их как реальные.
– Бред какой-то, – сказал я.
– Это как вам угодно, – согласился Иванов. – Но давайте я всё-таки попробую задать вам некоторые установки. Вот скажите – чего вы боитесь больше всего на свете?
– Хм, – я закрыл глаза и задумался. Секунду ничего не приходило в мой расслабленный мозг. Потом всплыл образ человека с лекции в школе тестировщиков, и я произнёс:
– Не знаю. Может быть, мутантов.
– В каком смысле? – голос Иванова раздался издалека, словно из-под потолка.
– Ну, уродцев, людей с дефектами внешности. Не знаю, как сказать.
– Вы боитесь людей с дефектами внешности? – удивился далёкий Иванов.
– Ну да. Инвалидов тоже. Если рук нет, ног или головы. То есть, что-то я не то говорю…
– Почему? – не понимал Иванов.
– Что почему? А. Почему боюсь? Не знаю. Может, в детстве напугали. Не помню.
– Но вы понимаете, что человек с необычной внешностью может быть очень хорошим, добрым и вам, скажем, принести пользу?
– Ну, конечно, понимаю! – меня всё снова начало раздражать. – Это иррациональный страх, с которым я ничего не могу поделать. Профессор, а когда кончится действие этой гадости?
– А почему её действие вам мешает? – не понимал Иванов. – Вы должны чувствовать себя совершенно естественно.
– Ну, как же, – ответил я. – Голова кружится, пятна цветные скачут, вас не вижу…
– Да что вы говорите! – Иванов снова был искренне удивлён. – Не должно такого быть. Ну-ка, посмотрите на меня. Это всё психология. Вы сами себе внушаете, что вам плохо.
Я чуть напрягся. Расплывчатое лицо Иванова появилось передо мной.
– Вы просто привыкли думать, что приём лекарств может вам навредить. Или считаете мой эликсир чем-то вроде наркотика, который вызывает галлюцинации. Это не так.
– Хм, – я приподнялся в кресле. Голова перестала кружиться, но резкость не вернулась. – Вы уверены в этом?
