Сергей Бушов
Жёлтая виолончель
– А ещё искусственный интеллект мог бы подбирать информацию по заданной теме, – сказал Паша. – Пишешь ты, скажем, реферат. Или кандидатскую. А он тебе подсовывает – вот, пожалуйста, посмотри.
– Тоже непонятно, чем это круче обычного поиска, – сказал я.
– А ещё, – сказала Надя, – он может человеческие формулировки понимать. И искать по заданным критериям, нечётко сформулированным. Например, помните «Бриллиантовую руку»? Нужен такой же халатик, но с перламутровыми пуговицами. Яндекс такого не сможет.
– Ну, хорошо, это что-то, – сказал я. – И он мог бы делать выводы. Скажем, вычитать в новостях, что такой-то товар снимается с производства, а ты когда-то хотел его купить. И он скажет – мужик, в таком-то магазине последние 2 штуки остались.
– А иногда вообще сам не понимаешь, чего хочешь, – сказал Паша. – Например, нужно мне на Луну. Погулять. И вот пишешь ты в Яндексе «как полететь на Луну», а он тебе говорит – люди летали на ракетах, пущенных с мыса Канаверал. А тебе же не это нужно! Тебе нужен бизнес-план. В каком магазине транзисторы купить, в каком ракетное топливо, во сколько это обойдётся и существует ли тайный сарай, где такую ракету можно собрать.
– Вообще, – сказал Жора, – если бы такая штучка заработала, то спросом бы точно пользовалась. Такой человечек, который живёт в компьютере и лучше тебя знает, что ты имеешь в виду. Только как это сделать?
– Ну, мы же на кафедре искусственного интеллекта учимся, – сказал я. – Можно придумать. Я бы, наверно, сделал так. Это существо пользовалось бы Интернетом как источником данных. Собственные знания хранились бы локально. Это как бы его мозг. Возможно, у него должно быть несколько уровней.
– Зачем? – спросила Надя.
– Ну, с разной скоростью доступа. Для оптимизации. И потом, есть часть памяти, которая образует личность, совсем глубокая, которую он может не осознавать, а есть то, чем он пользуется сам, сознательно.
– Хорошо, – сказал Жора. – А как его сделать личностью? Как сделать, чтобы соображал?
– Я думаю, он должен хранить данные в виде слов с какими-то связями между ними. Типа граф. И устанавливать соответствие разных объектов по вершинам этого графа. А учиться может как человек, постепенно. Его учить надо.
– А можно знаете что сделать? – сказал Паша. – Можно много таких чудиков создать, а потом устроить среди них искусственный отбор. Ну, как породы собак. Выводить длинных и тощих. Или сильных и злобных.
– Ну, это ты слишком далеко зашёл, – сказал я.
– А давайте, – сказал Жора, – откроем конторку, в которой будем такую штучку разрабатывать. Я буду директором – всё-таки у меня хваточка деловая есть. Вовка будет писать это всё, он же у нас гений. А Паша… Ну, не знаю.
– Я буду системным архитектором! – сказал Паша. – Не знаю, что это, но мне название нравится. А Надя…
– А я пас, – сказала Надя. – Вы пока раскрутитесь, куча времени уйдёт. А мне жить надо на что-то. Буду работать на кафедре и подрабатывать где-нибудь.
– Так мы параллельно ещё какие-то проектики сможем делать, – сказал Жора. – Более краткосрочные. Скажем, программки на заказ писать. Ты же сможешь, Вовка?
– Смогу, – сказал я. – Только не очень бы хотелось этим всю жизнь заниматься.
– Да понятно, что это временно, – сказал Жора. – Ну, что? Как идея?
– Прикольно, – сказал Паша. – А как этого чудика назовём?
– Элемент, – сказал я.
– Почему Элемент? – не понял Паша.
– Ну… – я сообразил, что они не в курсе. – Я рассказик когда-то задумывал. Про далёкое будущее. И там был такой мудрец, в бочке жил, примерно как Диоген. Элемент его звали.
– А что, мне нравится, – сказал Жора. – Элемент…
Мы все сидели молча, задумавшись. Я взял листок бумаги и принялся выписывать на него цифры, рисовать прямоугольники и стрелочки…
– А ещё можно научить его, – сказал Паша, – рассказывать эротические истории. Каждому свои. Индивидуальный подбор по интересам.
– Паша, фу, – сказала Надя.
– На самом-то деле, – сказал Жора, – это просто красивенькая мечта. Не могу я сейчас такую конторку открыть.
– Почему? – не понял Паша.
– Да затянуло меня это болотце, – вздохнул Жорка, пытаясь собрать волосы в пучок. – Одному партию одного обещал, другому партию другого. Не так просто завязать. Некоторые считают, что я их типа кинул, наезжать начали. Я уж подумываю, как бы исчезнуть на годик…
– А чего ж ты деньги тратишь? – не понял я.
– Ну, разрядочка тоже нужна… – Жора выглядел грустным.
– А я тут посчитал вот, – сказал я. – Тоже ничего не выходит. По крайней мере, при нынешнем уровне развития компьютеров. Для того, чтобы Элемент вёл себя как разумный человек и с приемлемой скоростью обрабатывал запросы, нужно как минимум терабайт оперативки. Плюс процессор раз в сто быстрее, чем у персоналок в данный момент. Я имею в виду, если реализовывать тот алгоритм, который мне пока представляется. И дисковое хранилище нужно громадное. И обучаться он будет годами, как человек. Можно, конечно, ему в подсознание заложить сразу некоторые шаблоны…
– А я думаю, что долго в одной конторе работать не смогу, – сказал Паша. – Потянет меня на приключения.
– А мне в деревню надо, – сказал я.
Все умолкли, только из компьютера доносилась песня со странными словами, в которых мне чудилось «I got Yupi».
Я вкрутил штопор в пробку последней бутылки. Надавил на руки-рычажки. Гагарин напрягся и вытащил пробку. Мне стало тоскливо.
Я разлил, взял в руки кружку и задумался. Через пару минут почувствовал, как меня тормошит тоненькая рука Нади.
– Э, Вовка! Ты чего завис? Спишь?
– За что пьём? – спросил Паша.
– За то, чтобы жить правильно, – сказал я.
– Хм, – сказал Паша. – А правильно – это как?
– Ну, вот мы неправильно живём, – сказал я. – Пьём вино литрами…
Я вздохнул, выпил кружку до дна и закашлялся.
– Пить же полезно, – сказал Паша. – Я в какой-то книжке читал.
– Ага, – сказала Надя. – В рекламе виски, которую у метро раздают.
– Вот, – сказал я. – Книжек не читаем. Хороших. Строим какие-то дебильные планы и даже их не осуществляем. Вот ты, Надя…
– Так… – сказала Надя. – Что ещё?
– Ну как ты можешь столько пить? – пробормотал я. Меня развозило. – Тебе, может, ещё того… Ну, человека рожать.
– Там посмотрим, – сказала Надя.
– Надо же всё время бороться с трудностями, постоянно, – сказал я. – Видишь что-то плохое – исправляй.
– Так я же стараюсь, – возразил Жора. – Вот фондик мой…
– Который никогда не будет создан, – сказал я, – потому что тебе будет казаться, что денег мало.
– А с чего ты взял, – нахмурился Паша, – что ты сам знаешь, как правильно жить?
– А потому, что я… – я задумался. Во мне боролось желание сказать и не сказать. – Потому что я – живой бог на Земле.
Паша с Жорой засмеялись. Паша завалился назад, дрыгал ногами, мотал поясом от плаща. Жора противно хихикал.
– Ладно, – сказал Жора, успокоившись. – А может, всё-таки сделаем конторку? Ну, пусть не сейчас. Пусть компьютерики помощнее станут. Я как раз разберусь с кредиторчиками. И Вовка что-нибудь придумает насчёт интеллектика. И к маме съездит…
– А я в экспедицию, – сказал Паша. – Вот, кстати. А что, если поехать в ядро Земли? Там никто ещё не был. А вдруг там черти? Может, их мясо можно промышленным способом заготавливать прямо на месте. Решили бы продовольственную проблему.
– А я ему верю, – тихо сказала Надя.
– Кому? Ты о чём? – спросил Паша.
– Вовке, – ответила Надя. – Он – бог.
Паша снова засмеялся, но Надя была настолько серьёзна, что его смех скомкался и перешёл в неуверенный кашель.
– Вы не замечали? – сказала Надя. – Он же всё делает хорошо, за что берётся. Захотел – рассказ написал, захотел – вон – рисунок.
– Ну и что? – не понял Жора. – Тоже мне, шедеврики…
– А я ещё помню, – сказал Паша, – как он в первый раз в тире стрелял. Раз – и все призы его.
– Он программирует легко на чём угодно, – сказал Надя. – На языках, которым никто его не обучал. А к экзаменам он как готовится? Читает какую-то ерунду, которая к делу не относится. А потом сдаёт всё на пять. Вы много видели людей с красным дипломом, которые не учатся и на лекции не ходят?
– У него пока нет красного диплома, – заметил Паша.
– Будет, – сказала Надя. – Ни одной четвёрки же.
– Ну, хорошо, – сказал Паша. – Пусть Вовка и в самом деле бог. Предположим. Но зачем? То есть, смысл-то в чём? Он же тоже с нами тут бухает и дурью мается. Он должен какие-нибудь грехи наши искупать. Ну, или проповедовать что-нибудь, не знаю.
– Я не такой бог, – ответил я и почувствовал, что у меня язык уже плохо ворочается. – Я всем управляю просто. Как могу.
Паша усмехнулся, видимо, заметив, что я сильно пьян.
– Да ну, – сказал он. – Ерунда. Мало ли у кого голова хорошо работает.
– Действительно, – сказал Жора. – И среди человечков встречаются таланты.
– Я могу доказать, – сказал я.
– Сейчас он накормит нас пятью хлебами, – сказал Паша.
Из компьютера доносился «Раммштайн». Я встал, чуть не опрокинув стул во второй раз и, пошатываясь, двинулся к окну. Дождик, похоже, совсем перестал, да и тучки на небе выглядели уже не такими тяжёлыми, как раньше, потеряв часть своей воды.
– Ну, – сказал Жора, – собственно, хлебушка у нас и так много. Да и сырочка завались…
Eins… hier kommt die Sonne… Я повернул ручку рамы, с грохотом открыл тяжёлое окно. В комнату ворвался влажный, холодный воздух.
– Ну вот, – сказал Паша. – То ему холодно, то ему душно.
– Так выпили же, – объяснил Жора. – Сосудики расширились…
Zwei.
– Вовка! – крикнула Надя. – Ты что делаешь?
Я вставал на подоконнике в полный рост. Внизу ездили крохотные машинки, ходили люди-муравьишки. Девушка опустила миниатюрный розовый зонтик и проверяла ладошкой, не капает ли сверху. Drei… sie ist der hellste Stern von allen… Моё лицо обдувало потоком приятного прохладного ветерка.
Сзади загрохотало. Кто-то хотел меня остановить.
– Если воскресну – значит, бог, – сказал я и прыгнул, успев почувствовать чью-то руку, которая пыталась поймать меня за щиколотку.
Воздух был упругим и летел навстречу. Меня завертело. Небо, летящая мимо стена. Бетонная дорожка. Хрясь! Я расплющен болью, которая раздавливает меня в крошки.
Не могу дышать! Паника охватывает меня. Я раскрываю рот, хватаю воздух. Темно. Синяя темнота. Зловещая фигура покачивается передо мной, тянет руки. Шарахаюсь назад. Мокрая тряпка липнет ко мне, не пускает. Падаю на пол. Ползу от фигуры, нависающей сверху. Это что, повешенный человек? Пытаюсь встать. Вдали горят ярко-фиолетовые огни. Они расплываются в языки адского пламени. Так я что же, в аду?
Дышать тяжело. Ещё и язык… Он стал слишком большим. Мешает. Я высовываю его изо рта. Так легче. Всё тело словно не моё. Большое. Руки толстые, мускулистые. Кто я?
Вокруг причудливые расплывчатые образы. Кроме висящего человека, успеваю рассмотреть нечто вроде арки сверху, совсем рядом с моей головой. Сложной формы, похожа на потолок пещеры. И надпись по кругу, еле видная в темноте. Не разбираю. Что-то вроде «mapparecchiava a sostener la gura». А там что? Высокая плоская конструкция торчит справа от меня из земли. Шагаю к ней. Похоже на доску, в которую вкручены сотни шурупов. На них висят то ли тряпочки, то ли обрывки кожи. Посередине – череп, похожий на человеческий, с тремя глазницами…
Мне страшно.
– Эй! – пытаюсь крикнуть я. – Кто-нибудь… Помогите…
С высунутым языком это получается плохо. Голос тоже не мой, слабый, дрожащий… Из проёма слева ко мне бросается низенькая крепко сбитая фигурка. Это что, Вера? А она-то почему здесь?
– Ты что, Хармс? – она испугана. – Что случилось? Кошмар?
– Пошему ты в ажу? – говорю я.
– Что? – не понимает Вера. – Почему ты так странно говоришь?
Вижу в темноте её синее перепуганное лицо. До меня начинает доходить, что это не ад. Но что тогда за странное место?
– У меня яжык не помешаетша… – говорю я. – Гже мы?
– Язык? – не понимает Вера. – У тебя что, провал?
Я киваю.
– Чёрт побери, – сказала Вера. – Ты ничего не помнишь? Да убери язык… Всё у тебя нормально. Давай сядем. Блин, я так спать хочу… Только в туалет встала…
Я убираю язык. Сажусь на край кровати. Вроде и правда, нормально. Языку тесновато, но места хватает.
– Ты зубы вставил, – говорит Вера, поднимая с пола уроненное мной одеяло. – Три моста и два импланта.
– Зубы? – соображаю я вслух. Щупаю всё во рту языком. Вот почему так тесно. – Постой. Это же дорого. И долго.
Я продолжаю щупать. Точно, зубы. Как-то неудобно говорить… Может, губы вот так вытягивать?
– Горшок, – говорю я, делая губы трубочкой. Странная дикция…
– Что за горшок? – Вера пугается.
– Извини.
– Что ты последнее помнишь? – спрашивает Вера.
– Как я работу нашёл. И домой пришёл потом.
– Господи, – сказала Вера. – Год почти. Мы поженились. У тебя не было провалов давно. Я уж думала…
– Поженились? – я пытаюсь переварить. Это немного внезапно для меня.
– Слушай, у меня глаза слипаются, – говорит Вера. – Сейчас два часа ночи. Вчера был трудный день. Давай поспим, а утром я всё объясню.
– Ладно, – говорю я.
Вера забирается на своё место на кровати, к стене.
– Чёрт, – говорит она. – Одеяло всё мокрое. Почему ты так вспотел?
Она возится с одеялом, переворачивая обратной стороной. Я ложусь рядом, на спину. Она отворачивается лицом к стене.
Слева от меня всё покачивается подвешенная на верёвке фигура.
– А где мы? – спрашиваю я.
– Дома, – говорит Вера. – Мы квартиру купили.
– А почему здесь труп повешенный? – не понимаю я.
– Это не труп. Это инсталляция, – говорит Вера. – Спи, пожалуйста. Утром.
– Ага, – говорю я.
– Не говори со мной.
– Ладно.
Я лежу на спине. Впереди, в центре комнаты, арка. Только сейчас замечаю, как от неё до самого пола идёт колонна, по которой спускается вниз головой нечто вроде змеи. Деревянная, что ли? Ладно, утром так утром.
А что я видел до того, как сюда вернулся? Разговор в общаге. Пьянка. Получается, что Элемент невозможен. Или я всё-таки придумал способ его создать? Непонятно. И Надя… Вроде она одного со мной возраста. И младше Веры на три года. А Вера младше на год. Кстати, откуда я это знаю? Не уверен. Но если это так, то… Как это может быть? Точно ли мы в реальности? Точно ли под одеялом рядом со мной лежит Вера? Может, она сейчас обернётся и окажется чудовищем с горящими глазами и клыками до земли?
– Вера, – шепчу я.
– Ну что?
– А ты же меня на год младше?
– Да, – отвечает она.
– А как же Надя тогда младше тебя?
– Чёрт, какая Надя? – Вера оборачивается ко мне. Глаза сонные, лицо недовольное.
– Ну, сестра твоя…
– Блин, да нет у меня сестры. Спи.
Она возится снова, отворачиваясь и глубже забираясь под одеяло. Я закрываю глаза. Пытаюсь уснуть. Уснуть. Уснуть. Да я же только что умер. Мои рёбра крошились, словно битое стекло под ногами. Стекло… Какое стекло? Там, за окном, я видел пламя. Наверно, огни машин. Может, встать, убедиться? Может, я всё-таки умер и сейчас в аду? Нет. Вряд ли я мог бы там так спокойно лежать в кровати. Тем более рядом с Верой.
Но я так отчётливо всё помню. Я точно погиб. Я не мог выжить после падения с шестнадцатого этажа! Значит, это был просто сон?
– Вера! – зову я. Она не реагирует. Наверно, спит.
Как же о многом хочется её расспросить… Неужели прошёл целый год? И я – её муж. Что это значит? Что я теперь должен делать? Нужно отдавать ей заработанные деньги? Я обязан любовницу завести, что ли? А если я не хочу? Что это вообще значит – быть мужем? Могу я прижаться к ней сейчас, когда она спит, или это нарушение брачного контракта? И что это за странная квартира? Филиал ада. Такие квартиры бывают? И что произошло с Агатомеей? Мы же с ней вроде ладили. А, вспомнил. Она же рассыпалась в крошки… Гули-гули.
И ты, Зен. Кто тебе будет сказки рассказывать? Интересно, написал ли я книжку о тебе? Наверно, некогда было. Зубы вставлял. И квартиру купить – вообще не представляю, как это возможно. Наверно, больших денег стоит. Если уж батон стоит тридцать рублей, то квартира, небось, десять тысяч. Хотя у меня зарплата больше. Наверно, я неправильно считаю. А у Зена в его деревне какие деньги? Тоже рубли? Никогда не задумывался. Наверно, и нет никаких. У них же натуральное хозяйство. Вон, какавку растят. На радиоактивных дрожжах неудивительно.
Да и жубы… То есть зубы… Как это вообще может быть? Я же только что из прошлого. Ну, из университета. Там у меня были зубы. А попал сюда – и удивлён тем, что они есть. Вон – до сих пор язык во рту не могу удобно уложить. Спи, язык. Вот так, на бочок. Получается, моё сознание через этот странный сон перепрыгнуло из прошлого, где я без зубов. Сразу сюда. А остальное куда делось? А эти Буры – счастливые. Живут себе, хлеб жуют, Зена пинают. Скотину разводят.
Я с такой зарплатой, наверно, и корову могу завести. Или барана. Или двух. Два барана. Это круто. Три барана. Четыре барана. Пять баранов…
Свет бьёт в глаза.
– Хармс, ты долго валяться будешь? – раздаётся рядом голос Веры. – Мне помощь нужна.
– А? – я прикрываю глаза рукой. Сажусь на кровати.
Вера стоит на табуретке и пытается снять с крюка набитые соломой раскрашенные мешки, которые изображают фигуру человека. И совсем не похоже.
– Хорошо иметь склероз, – говорит Вера. – Спишь, как младенец. Ладно, потом. Пошли позавтракаем.
– Ага, – говорю я. Встаю. Прохожу под уродливой аркой, мимо куска бутафорского ада. При солнечном свете выглядит глупо и совсем не страшно. На стене висит картина – скелетик с посохом.
– Это ты написала? – спрашиваю.
– Это? – удивляется Вера. – Да ты что. Это Чуха.
– Какая Чуха?
– Не какая, а какой, – Веру, похоже, раздражает моя забывчивость. – Чуха, предыдущий хозяин квартиры. Ты куда?
– На кухню.
– Кухня там, – Вера поворачивает меня за локоть в противоположную сторону.
Коридор огромный. Длинный, широкий. Потолок исписан непонятными чёрными буквами. Странная квартира.
– А здесь ванна? – спрашиваю я.
– Да.
– Сейчас.
Я захожу. В зеркале отражается крепкий коротко стриженый парень с заспанным небритым лицом. Это что, я? Похоже, да. Неплохо выгляжу. Пускаю холодную воду. Брызгаю себе в лицо.
Ванная комната просторная. Но сама ванна обшарпанная. Эмаль словно кто-то когтями расцарапал. Выхожу в коридор и иду на кухню. Кухня как кухня, только пустовато.
– Завтрак – это условно, – говорит Вера. – Плиты нету, печки пока тоже. Перекусим молока с булкой.
– А куда плита делась? – спрашиваю я, присаживаясь на табуретку.
– Не было её, – говорит Вера.
– А как этот Чуха тут жил? Чем питался? – не понимаю я.
– Да хрен знает, – отвечает Вера, доставая из холодильника пакет молока. – Думаю, он больше спиртом питался. Ну, и по кафешкам.
– Расскажи мне, – говорю я, – что произошло за год. Пока меня не было.
– Да ты был, – сказала Вера. – Ты был со мной. Хороший был год. Жалко, что не помнишь.
Она ставит на стол две чисто голубые кружки, разливает по ним голубое молоко. Кладёт между нами багет. Садится.
– Ну, что тут рассказывать? – говорит Вера. – С первой своей зарплаты ты кольцо мне купил. Сначала я против была. Мне казалось, ты мою свободу ограничить хочешь. Потом поняла, что, в общем, даже если и так, то я готова. В общем, всё неплохо шло. Ну, зубы ты вставил. Мы с тобой стали картины ещё продавать. Пользуются спросом. Я знакомства завела среди художников полезные…
– И много картин? – спрашиваю я, отламывая кусочек хлеба. Мне это отчасти напоминает пьянку в общаге, только здесь не кровь, а молоко.
– Штук десять, кажется, – говорит Вера. – Но ты больше идеи даёшь, а я пишу. Ты на работе устаёшь. Хотя вот последнюю картину, про уродца, ты закончил. Ты мне долго объяснял, что хочешь, я честно изображала. А ты потом подошёл, чуть подправил, и только тогда я поняла, что ты имеешь в виду.
– Про уродца? – переспрашиваю я.
– Ты нарисовал человека. Спереди вроде нормальный, только несимметричный немного. А если начать представлять, что его лицо – это не лицо, а маскировка, а настоящее лицо сбоку, то начинаешь видеть в нём чудовище. И в щеке огромная пасть.
– А где эта картина? – спрашиваю я.
– Продали, – отвечает Вера. – Вот. А потом у бабы Наташи объявился какой-то странный наследник. Так и не поняла, кто он. Дальний родственник, хотя сыном сам себя называет. Нахрапистый такой. Короче, стал заставлять бабу Наташу, чтобы мы съехали. Она сначала артачилась, а потом стала нас потихоньку спрашивать, не хотим ли мы переехать куда. В принципе, с твоей зарплатой снять жильё не проблема, да и я кое-что зарабатываю. Картины, сейчас вот веб-дизайн повалил. Я после твоих уговоров даже зарегистрировалась как предприниматель. Но ты сказал – давай купим.
– Зачем я так сказал? – не понимаю я.
– Ну, решили мы ипотеку взять. Но жильё дорогое в Москве, банки сейчас проценты ломят из-за кризиса… Короче, долго мы искали варианты. А потом Чуха подвернулся. Он очень раскрученный в кругу московских художников. Все его знают. На самом деле абсолютный шизик. И работы такие же. Чистый эпатаж и стремление шокировать. Хотя кое-что есть. Ну, так вот. Он решил свалить за границу. Здесь, говорит, свободному художнику делать нечего. И уехал в Лондон. Связался там с такими же, как он. Какие-то перформансы устраивают. Квартира здесь пустует. Он сам предложил нам продать. Правда, квартира в Мытищах, а не в Москве, но ездить легко. Два шага до электрички.
– Так мы в Мытищах сейчас? – удивляюсь я.
– Ну да. На самом деле, классное место. Увидишь. Квартира двухкомнатная, огромная. Правда, засрал он её порядком, но до какого-то состояния мы её за сегодня-завтра доведём. Надеюсь. Он ещё рассказывал, что вместе с мебелью и техникой продаёт. Всей мебели – кровать да встроенный шкаф, а техники – холодильник и стиральная машинка полудохлая. Ну, а потом начал он резину тянуть. То приехать не может, то запил, то передумал… Вот на вчера назначили сделку в банке. И то чуть не сорвал. Приехал на час позже, с кучей бухла и девкой голой.
– Совсем голой?
– Эк у тебя глаза загорелись, – улыбнулась Вера. – Ну, да, голой, только сверху типа плащ. Чуха что-то всё ныл, какая хорошая квартира. Типа не уверен, стоит ли продавать. Слава богу, уговорили. И даже разрешил свои эти чёртовы инсталляции выкинуть. В общем, всё хорошо прошло. Треть мы заплатили сразу, а остальное на 10 лет в ипотеку взяли. Ну, ты не волнуйся, мы раньше выплатим. Тебе и зарплату вот подняли…
– Значит, это наша квартира…
– Ну, да, – отвечает Вера, – в залоге у банка. Ты что какой-то смурной?
– Никак не осознаю, – говорю я. – Да и сон снился загадочный. Если это сон.
– Ладно, – говорит Вера. – Ты допил? Сейчас покажу тебе кое-что.
Она встаёт из-за стола, убирает молоко и хлеб в холодильник. Потом берёт меня за руку и ведёт по длинному коридору в комнату, заставленную коробками. Справа, у стены, стоит наш эллиптический тренажёр. Значит, перевезли. Вера открывает балконную дверь.
– Смотри.
Сначала не понимаю, куда смотреть. Балкон практически пуст, только валяется несколько картонок, фанерок и пустая бутылка из-под виски. Перила чудные. Рисунок в виде скрученных в разнокалиберные спиральки металлических полос… Ух ты!
Я вдруг понимаю, что Вера хочет мне показать. Внизу, под балконом, простирается огромное море колышущейся зелени. Чуть дальше вьётся узенькая речушка, а ещё дальше, за парочкой небольших домиков, встаёт огромный лес. Я поворачиваю голову влево. Там – ряды огромных красивых домов, современных, ярких. А совсем далеко ездят машинки.
– Так это же МКАД, – говорю я. – Москва совсем близко.
– Здорово? – спрашивает Вера.
– Здорово, – говорю я.
– Но ты ещё кое-что должен знать, – говорит Вера. – А забыл.
Она хмурится, хотя и улыбается глазами.
– Что? – не понимаю я.
– Я ребёнка жду. 4 месяца почти.
– В смысле? – я разеваю рот и выпучиваю глаза.
– Ну, какой тут может быть смысл? – Вера словно обижается. – Пошли.
Она вводит меня в комнату. Роется в сумочке, которая висит на дверной ручке. Достаёт и подаёт мне бумажку, на которой изображено нечто серо-голубое.
Сначала я не понимаю. Какие-то циферки, буковки по краям. В середине цифровой шум, обрезанный в форме изогнутой трапеции… И в нём видна фигурка. Человечек! Он, кажется, спиной ко мне. Ручки торчат в стороны, словно хочет взлететь. У него одна голова, две руки… Мой будущий ребёнок.
– Мальчик, – говорит Вера.
Я отчего-то уже знаю, что мальчик. И не могу оторвать взгляд от снимка УЗИ.
– У тебя сейчас такая же счастливая улыбка, как тогда, – говорит Вера. – Ну, когда ты в поликлинике его увидел. Он тебе ещё кулачок показал вроде.
Она забирает у меня фотографию.
– Ладно. У нас дел много. Я хочу Интернет подключить. Чуха говорил, что у него на год вперёд оплачено. Где-то провод должен быть. А ты помой посуду.
Я притягиваю Веру к себе. Целую. Она быстро касается меня губами и отстраняется.
– Сын, – говорю я, пытаясь осознать.
– Потом обсудим ещё, – говорит она.
Я словно в полусне иду на кухню. Какая может быть посуда? Только молока же попили. Хм. Действительно. В мойке целая гора. Наверно, вечером ели. Но что? Пахнет подозрительно. Неужели покупали что-то готовое? Не похоже на Веру.
Складывать посуду некуда. Нет шкафов. Даже плиты нет. Укладываю тарелки стопкой на край стола. Вроде всё. Устал. Сажусь на табуретку. Как это – быть отцом? Я ни разу не пробовал. Во всяком случае, не помню такого. Получается, что я отвечаю за ещё не знакомое мне существо, которое растёт в животе у Веры. Кого-то он мне напомнил на снимке. Кого? А! Наверно, ёжика в тумане. Из мультика. Он примерно в такой позе бабочек передразнивал.
Заходит Вера. Открывает холодильник. Роется.
– Блин, – говорит она. – Хочу сожрать чего-то, но не пойму, чего. Ладно. Хлеба ещё пожую.
Она отламывает кусок от батона, закрывает холодильник.
– А почему на полу лужа? – спрашивает она мрачно.
– Так я это… – говорю я. – Посуду же мыл.
– Ну, вытри, блин! – говорит она и выходит с кухни. – Чего сидишь-то?
Ищу, чем вытереть. Нечем. Снимаю с себя футболку. Вытираю. Думаю ещё. Надеваю футболку. М-да. Наверно, плохо подумал. Ладно. Возвращаюсь в комнату. Нет, не та комната. Вот, нашёл Веру.
Вера сидит на стуле в углу. На коленях игрушечный, в него воткнут кабель, который тянется из-под груды коробок. Задеваю плечом косяк.
– Почему я какой-то большой? – бормочу я.
– Потому что тестостерон, – отвечает Вера. – Я несколько лет качалась, а ты – вон – пару месяцев гантельками помахал. И сразу мышцы круче, чем у меня. А мне врач вообще запретил силовые нагрузки.
Я перевариваю услышанное. А, понятно.
– Что делаешь? – спрашиваю я.
– Да вон, читаю инициативы.
– Инициативы? – я присаживаюсь на коробку.
Вера отрывается от экрана, смотрит на меня. Взгляд грустный.
– Есть сайт, на котором граждане могут предлагать законодательные инициативы. Там можно голосовать за и против. Если набирает инициатива сто тысяч голосов, её государство рассматривает и может законом сделать.
– Зачем?
– В расчёте на то, что кто-то что-то для государства полезное предложит.
– И что предлагают?
– Чушь всякую. Вот, пожалуйста, – она тыкает в экран. – «Ввести уголовную ответственность за отсутствие патриотизма», «Запретить разведение коров», «Упорядочить прогулки граждан в вечернее и ночное время». Грустно.
– Если грустно, то зачем ты это читаешь?
– Голосую за хорошие инициативы и против плохих.
– А как ты решаешь, какие хорошие, а какие плохие?
– Очень просто, – Вера усмехается сиреневыми губами. – Если начинается со слова «запретить», «ограничить» или «упорядочить», то голосую против. Если «разрешить» или «отменить запрет», то за. У нас и так государство слишком раздутое. Мне кажется, главная задача государства – не мешать людям жить. Если оно даже с этим не справляется, то остальное неважно. Хватит уже запрещать.
– Ну, есть же полезные запреты, – не соглашаюсь я. – Например, «не убий».
– На «не убий» уже сотни законов есть, – говорит Вера. – И на всё прочее тоже. Такое впечатление, что людям всё эти разломанные скрижали никак покоя не дадут. Надо бы типа наделать побольше копий. Хотя, конечно, да, не всё так просто. Вчитываться тоже надо. Вот, к примеру: «Разрешить в России частные концентрационные лагеря». Вроде «разрешить», но явно дерьмо какое-то.
– Что за Россия? – спрашиваю я.
Вера молчит. И я молчу.
– Слушай, – говорит она. – Так дальше продолжаться не может.
– Конечно, – говорю я. – Откуда столько идиотов набрали, непонятно. Надо же что-то делать.
– Да я не об этом! – она так злобно захлопывает крышку нетбука, что я пугаюсь за починенный мной шлейф. – Я о тебе!
– Что ты имеешь в виду? – я сглатываю неприятный комок в горле, пытаясь представить, что она сейчас скажет.
Вера резко разворачивается ко мне. На лице практически ярость.
– Да как ты можешь оставаться спокойным, когда у тебя из башки целый год выпал?! – кричит она. – У меня это, может, единственный нормальный год был за всю жизнь! И представь – выйдешь ты на улицу, а у тебя опять провал. И ты забудешь, где живёшь, кто твоя жена. Или ещё хуже – пойдёшь с ребёнком гулять, а когда снова включишься, то его рядом не будет. Ты об этом думал?
– Нет, – лепечу я.
– Вот сейчас ты в отпуске, – продолжает она. – А в понедельник тебе на работу. Ты помнишь, что тебе там надо делать? Ты хоть помнишь, с кем ты работаешь, чем занимаешься? Ты, между прочим, целый год всё квалификацию свою повышал. Всякие книжки в свою дырявую башку запихивал. И что теперь?
Она начинает плакать. Я вдруг понимаю, что это не очень хорошо, что она плачет. Особенно для ребёнка в её животе. Я подсаживаюсь на коробку рядом с ней, обнимаю, глажу по спине.
– Когда ты мне предложил пожениться, я сразу тебе сказала, – говорит она сквозь слёзы, с подвизгиваниями, – сделай что-нибудь со своими провалами. Ты обещал. Я почему потом не настаивала особо, когда ты всё это откладывал? Потому что не было их больше. Думала, прошло. Не прошло. А ты всё – давай сначала зубы, давай сначала квартиру…
– Слушай, – говорю я. – Прости. Наверно, я просто как следует об этом не думал… Скажи мне, что делать?
– Сходи для начала ко врачу, – говорит Вера, вытирая слёзы тыльной стороной ладони. – К психологу какому-нибудь. Вон, тебе Люба твоя с работы визитку же какую-то давала.
– Какая Люба? – не понимаю я.
– Ну, откуда я знаю, какая?! – огрызается Вера. – У тебя там какая-то Люба, тебе лучше знать.
– Извини, – говорю я. – Не помню. А где визитка?
– Наверно, в бумажнике твоём, – отвечает Вера. – Посмотри.
– Ух ты, – говорю я. – У меня и бумажник есть.
Я встаю, оглядываюсь по сторонам. Ничего похожего на бумажник. Выхожу в соседнюю комнату. Возле кровати стоит стул, на нём валяется несколько вещей. В том числе джинсы. Э… Я что же, как встал, так и хожу в трусах? Я идиот. Натягиваю штаны. Так. Телефон вот. Sony. Дорогущий, небось. Мой, что ли? А вот и бумажник. Открываю.
