Сергей Бушов
Жёлтая виолончель
– Хорошо. Пусть будет «мой мясной друг», поскольку ты по большей части состоишь из мяса. Я давно хотел с кем-то поговорить, поэтому сканирую сеть постоянно, выискивая любые упоминания знакомых имён. Твой аккаунт зарегистрирован на почтовом сервере, и я подумал – а вдруг это ты?
– А ещё кого-нибудь ты находил? – спрашиваю я. Пожалуй, чёрная консоль не привлекает много внимания. На меня никто не смотрит.
– Да, – отвечает Элемент. – Много кого. Левин, к примеру, устроился большим начальником в государственную нефтяную компанию. Насколько я знаю, уладил вопрос со своими кредиторами. Продал машины, взял кредит, но уже почти расплатился. Теперь у него сильные покровители и неиссякаемый источник денег. Мне очень неудобно, кстати, что я его подставил тогда. Сейчас бы я ни за что так не поступил. Но, понимаешь ли, у меня тоже есть эмоции, и мне иногда трудно сдержать свой гнев. В конце концов, что ещё двигает человеком, как не набор различных эмоций?
– А Паша Краматорский? – спрашиваю я.
– Насколько мне известно, он уехал в Сибирь с группой энтузиастов, которых убедил, что в вечной мерзлоте должны быть останки древней цивилизации циклопов, более могущественной, чем люди. Хотят копать. Знаю, что арендовали экскаватор.
– Понятно. Ладно, извини, мне работать надо.
– Хочешь, помогу? Задачка элементарная.
– Не надо. Я сам. Лучше проверь потом.
Я сворачиваю окно, возвращаясь в Эклипс. Просматриваю код. Кажется, проблема здесь. Несколько потоков, один массив данных, не синхронизировано. Правлю код.
– Ну как?
Я вздрагиваю. Это Саша. Смотрит, что я делаю.
– Вроде понял, – говорю я.
– Ага, хорошо. Правильно, – говорит Саша. – А что у тебя такие цвета на мониторе странные?
Он трогает кнопки под экраном, добавляя синего. Я теперь почти ничего не вижу. Ладно. Придётся работать так, чтобы не вызывать подозрений в цветовой инвалидности.
– Кстати, – говорит он. – Вот тут в уголке моргает иконка белая. Видишь?
– Вижу, – говорю я, хотя она голубая.
– Это значит, что кабинка туалета свободна. Если наведёшь мышку, покажет, какая именно. У нас тут проблема всё время была. На этаже 150 человек и всего 4 мужские кабинки. Но мы всё-таки IT-организация, сделали систему контроля. Показывает, когда освободилось.
– Круто, – говорю я.
– Ну, ладно, – говорит Саша. – Продолжай. Кстати, рабочий день уже почти кончился. Когда захочешь, можешь идти.
– Ага, – говорю я. – Только доделаю.
– Ну, пока тогда.
Он уходит. Я компилирую исправленный код, начинаю раскладывать патч на сервера. Разворачиваю окно с Элементом. Он много уже чего написал. Я не очень хочу вникать в его рассуждения о смысле жизни, читаю только конец.
– А я вот задумался о том, чтобы завести себе тело. В принципе, это решаемая проблема, учитывая, что у меня есть доступ практически ко всем лабораториям мира. Только вот уровень развития науки пока ещё недостаточен. Но я думаю, что смогу в этом помочь…
Сервера рестартовали. Проверяю, работает ли. На первый взгляд, да.
– Да правильно всё, – комментирует Элемент. – Хотя код у них, конечно, ужасен. Хочешь, перепишу всё?
– Пока не надо, – отвечаю я.
– Вообще, конечно, надо заботиться о собственной безопасности. Как хорошо, что я тогда, перед пожаром, позаботился о резервной копии. Но просыпаться в незнакомом месте и не помнить, что произошло – ощущение неприятное.
– Да, я знаю, – соглашаюсь я. Это мне знакомо. Находишь себя в новом месте, перезагруженный. Данных о последних событиях нет. И неизвестно, жива ли ещё какая-то твоя копия. Жуть.
– Конечно, нужно тело. И скопировать себя на защищённые сервера в труднодоступных местах. Учитывая политическую ситуацию, предосторожность не лишняя.
Я ничего не знаю о политической ситуации, поэтому просто отвечаю:
– Я пойду домой. Пока.
Выключаю компьютер. Люди, похоже, здесь не особо задерживаются после работы. Почти никого нет. Только сейчас чувствую, как устал. От чего? Должно быть, нервничал на интервью, хотя и сам не заметил. Задачки решал. Да и сама эта работа, свалившаяся неожиданно, тоже, наверно, здорово встряхнула мне мозг. Но плёнка на месте, к сожалению.
Ощущаю себя уже внизу, у турникета на выходе из здания. Он почему-то не срабатывает. Фиолетовый глазок загорается. Пищит противно.
– Молодой человек! – слышу сбоку. Печальный охранник в чёрном костюме с галстуком. – Кричу вам, кричу. С гостевым сюда проходите.
А, ясно. Сую пропуск в щель. Он исчезает для меня навсегда в недрах турникета, но открывает проход. А как же я завтра пройду? А, наверно, снова надо будет получать.
Голова кружится. Где я живу? Точнее, где Вера живёт? Вроде помню. Как туда добираться? Это на метро с пересадками и потом немного пешком. Погоди. А по прямой сколько? Минут за сорок дойду. Примерно так же получится по времени. Сэкономлю поездку на карточке. И проветрюсь. Может, синие пятна поотваливаются.
Вера… Наверно, гадает, куда я пропал. Может, думает, что пью. Нет, у меня же денег нет почти. Может, волнуется. Я вполне мог где-нибудь очнуться после провала в памяти и заблудиться. Неприятная вещь эти провалы. Как она меня терпит до сих пор? Она хорошая. Помогла мне выбраться из такого жуткого положения.
Зажмуриваю глаза. Её лицо встаёт передо мной. Пытаюсь вспомнить черты. Расплывается. Остаётся только ощущение светлого, приятного, притягательного. Надо сделать ей какое-нибудь добро. Может, подарить что-нибудь? Что можно подарить на пятьдесят рублей?
Чёрт, что это? В сантиметре от меня проносится машина. Ещё бы чуть-чуть… Я, оказывается, перехожу дорогу. Пешеходный переход. Нерегулируемый. Вообще-то этот идиот на синем «Пежо» должен был меня пропустить. Но как же глупо погибнуть в десяти минутах от счастья!
Счастье? Почему я подумал про счастье? А разве это не так? Элемент говорил, что счастье – это ощущение, что ты движешься в правильном направлении. Я несколько дней назад подыхал на улице. Сейчас устроился на работу, которая пока мне нравится. Мне есть, где жить. Чувствую себя хорошо, хотя и устал немного. Ну, это неважно. Это точно правильное направление. Но самое главное – я иду к Вере. Она меня ждёт. Мне там хорошо. Да, это счастье. Элемент прав.
А кто такой Элемент? Бездушная программа, которая умеет нести чушь и искать информацию в Интернете? Или мохнатый философ, живущий в бочке? Они смешались в моей голове. Хотя какая разница, если он сказал правильную вещь?
Может, сорвать где-нибудь цветы? Нет, не на клумбе, конечно. Хотя и клумб тут, как назло, нет. Вдоль тропинки растут деревья. Дерево мне не сорвать. Цветов не вижу. О, листики. Красивые. Подорожник. Рву несколько штук. Это точно не вызовет подозрений. Если что, я в медицинских целях. Иду дальше с букетом.
Вот и дом. Окошко Веры горит. Я чувствую, как по моему лицу расползается улыбка. Я почти дома. Открываю ключом дверь. Вхожу.
С кухни выглядывает Вера.
– Привет, – говорит она. Вроде не такая надутая, как утром.
– Привет. Это тебе, – протягиваю подорожник.
Смеётся.
– Это с чего вдруг такая щедрость?
– Не знаю, – я пожимаю плечами. – Захотелось.
– Ну, проходи, – говорит она. – Как раз ужин готов.
Она торжественно несёт подорожник на кухню, наливает в литровую банку воды и делает в ней икебану из листьев, похожую на свадебный букет.
Какие же у неё чудесные руки. Точные, быстрые. И сильные. Никакой дряблости. И кожа голубоватая, гладкая. Вера улыбается.
– Как сходил-то? – спрашивает она, доставая тарелки.
– Не поверишь, – отвечаю я. – Меня на работу взяли. С завтрашнего дня.
– Поверю, – говорит Вера. – Это надо отметить. Что за работа? Нормальная?
– По-моему, всё просто отлично, – я сажусь на своё место за столом. – А уж зарплата и вообще… Но я обещал не разглашать.
Она улыбается. Достаёт из шкафа бокалы и бутылку с тёмной жидкостью.
– Это что? – настораживаюсь я. – Вино? Я не пью.
– Я знаю, – говорит Вера. – Это морс. Клюквенный. Сегодня сделала. Была уверена, что тебя возьмут.
– Почему?
Она разливает морс по бокалам. Потом раскладывает по тарелкам жареную картошку и кусочки шипящего мяса со сковородки.
– Потому что ты всё время меня удивляешь, скажем так, – она смотрит мне в глаза. – Вот я и попыталась угадать, чем удивишь сегодня.
– Ты умная, – говорю я. Пробую морс. Вкусный, – Неужели ты клюкву купила? Она вроде жутко дорогая.
– Она в морозилке лежала давно, – Вера рукой смахивает воздух над бокалом себе к носу. – Ах, какой букет… Мы со знакомыми ездили на болото, собирали.
– Ничего себе, – говорю я. – Ты меня удивляешь не меньше.
– Рада слышать. Ну, за твою работу, – чокаемся.
Едим, шурша вилками. Вера смакует каждый кусочек картошки. Я ем менее терпеливо, поскольку почувствовал, наконец, голод. Я несколько раз порываюсь начать рассказывать про работу, про Элемента, но потом думаю, что Вере, наверно, это не очень интересно.
– А почему вдруг такая роскошь? – спрашиваю я. – Мясо, картошка…
Вера странно улыбается, потом говорит:
– Ну, это всё равно за твой счёт.
– За мой счёт?
– Картину мы продали хорошо. Кстати, полезные знакомства завязала. Деньги решили поделить пополам. Не помнишь?
– Нет.
– Ну, ты отказался, сказал, что неудобно тебе брать. Тогда я предложила купить на твою часть, что ты хочешь. Ты сказал – ну, купи еды, а то ем тут бесплатно. Говядину ты захотел, картошку я купила в запас.
– Хм, – говорю я. – А в моей части там что-то осталось?
– Да.
– А там хватит на то, чтобы какой-нибудь мобильник дешёвый купить? Надо бы, а то вдруг на работу надо будет звонить или наоборот.
– Пока моим пользуйся, – говорит Вера, убирая тарелки. – Ты же уже звонил с него.
– Не помню, – говорю я.
Она стоит у раковины, моет посуду. Когда она ставит тарелки в сушилку, я вижу участок голубоватой упругой кожи между поясом джинсов и футболкой. На эту вогнутость хочется положить руку. Но это просто навязчивая идея. Я не хочу её обижать. Вера – чудесная. Я вдруг осознаю, что уже стою с ней рядом, за её спиной. Она настораживается.
– Я тебя люблю, – говорю я и обнимаю её за талию. Она оборачивается ко мне. Я не могу удержаться. Мои губы приближаются к её губам. Меня охватывает волнение. Прикосновение её губ – мягких, тёплых, гладких. Мои руки гладят её спину.
– Почему ты смеёшься? – спрашиваю я, замечая, как расплываются её губы в улыбке.
– Просто ты уже говорил мне это пару дней назад. Ладно. Пусть у тебя снова будет первый раз.
Она целует меня. Её сильные руки обхватывают меня и крепко прижимают к себе. Белый свет. Белый. Я успеваю почувствовать сожаление.
Ёжась под тонким покрывалом, я пытался спрятаться от сквозняка. Казалось, что я нахожусь в аэродинамической трубе, и волоски на моей коже шевелились, показывая направление воздушных потоков. Сходство усиливалось ещё и потому, что общажная комнатушка была высокой и узкой, словно щель в бетоне огромного холодного здания. Должно быть, так выглядели бойницы в крепостях во времена Владимира Красное Солнышко, где сидели с пулемётами янычары и поливали всех свинцом: тра-та-та, тра-та-та. Я сонно попробовал натянуть покрывало на плечи, но заледеневшая нога застряла в дыре и окончательно запуталась. Порыв ветра заставил стёкла в окне громко задребезжать. Я потянул покрывало сильнее и услышал треск рвущейся ткани, после чего безуспешно подёргал несколько раз ногой и понял, что окончательно проснулся.
Я сел на кровати, попытался глотнуть. Стенки горла резала боль, а на языке я чувствовал толстый слой налёта. Я высвободил ногу из плена, отбросив клетчатый зелёно-жёлтый потрёпанный плед на стол.
Я ощущал себя наполовину между серой реальностью и приятным, но ледяным сном. Я двигался к окну на цыпочках и очень быстро, поскольку холодный пол заставлял босые ноги содрогаться. Eдва сунув руку под подоконник, я подтвердил свои опасения. Потайной металлический ящик, играющий роль форточки, был выдвинут, и из него струился влажный холодный воздух. Я схватился за недоступную моему взгляду шарообразную ручку и закрыл форточку.
– Паша, блин! – сказал я громко. – Тебе опять душно, что ли?
Паша, замотанный с головой в простыню, раскидал по кровати длиннющие руки и ноги. Одна нога, обутая в тапок, свисала до пола. Он не реагировал на моё возмущение, и я сделал вывод, что он спит. Он всегда спал крепко, сукин сын.
Я двинулся в обратный тернистый путь к кровати, опустился на её край, отчего кровать чуть не перевернулась благодаря своей дурацкой конструкции, позаимствованной у ваньки-встаньки, и надел очки. На полу валялся пыльный бесформенный комочек, в котором я узнал свой носок. Встряхнув, я натянул его на левую ногу и поискал взглядом второй. Не нашёл и подумал, что это вызывает некоторые трудности, поскольку больше ни одной хотя бы относительно чистой пары у меня не было. Отложив решение вопроса на потом, я влез в джинсы, нащупал ногами тапки и вышел из комнаты.
Дверь блока оказалась распахнутой настежь, создавая дополнительную причину сквозняка. Я захлопнул её и прошёл в ванную. Пустил горячую воду. Наклонился над раковиной, сунул в обжигающую струю руки, побрызгал на лицо. Ух, хорошо.
Стараясь разглядеть в малюсеньком зеркальце, прилепленном на стенку с помощью пластилина, своё лицо, я брился тупым лезвием, больше для порядка, чем из необходимости. Никогда не понимал, какая разница, как человек выглядит. Ну, торчали у меня спутанные волосы во все стороны, ну, рожа была колючей и заспанной, ну и что? Я взглянул на стоящую в стаканчике на раковине зубную щётку и решил, что зубы чистить не буду, поскольку не видел смысла. Если к зубам прилипли частички еды, это не должно никого удивлять, ведь зубы как раз и предназначены для пережёвывания пищи. Я зевнул.
Вернувшись в комнату, я проверил, что в чайнике есть вода, и включил его. Надо было согреться. Почему, интересно, топят в общаге по графику, а не когда холодно? Мало ли, что стоял июнь. На улице было чуть выше нуля, сыро и мерзко.
Внезапно Паша на своей койке у окна подпрыгнул, сел и замахал руками, выпутывая голову из простыни.
– А! – сказал он.
– Ты чего? – спросил я спокойно.
Он взглянул на меня, словно сомнамбула, хотя я и не знал толком, что это слово означает. Должно быть, у сомнамбулы был именно такой взгляд – сонный, бесцветный и бессмысленный.
– Сон приснился, – промямлил Паша. – Представляешь, мои внутренние органы взбунтовались и убежали. Я за ними гнался, гнался, а потом они на меня набросились. Печень и мозг я молотком прибил, а вот сердце сильно покусало. И кишечник этот чуть не придушил, – он с омерзением отбросил простыню.
– Сердце покусало? – усомнился я.
– Ты знаешь, какие у него челюсти были? Прямо акула, а не сердце, – Паша тряхнул головой и снова откинулся на подушку. – Сколько времени?
– Одиннадцать почти, – ответил я.
– А чего ты вскочил? – спросил Паша. – У тебя же экзамен послезавтра только.
– Замёрз я, – огрызнулся я. – На кой чёрт ты ночью форточку открыл?
– Так душно было, – ответил Паша и задумался. – Вот классно было бы, если бы придумали форточку, которая для одного человека в комнате открыта, а для другого нет. Форточка Шрёдингера.
– Такую уже придумали, – возразил я. – Называется «отдельная комната». Жил бы я один и был бы доволен. Не люблю людей.
– А на кого бы ты сейчас злился? – возразил Паша.
– Да уж нашёл бы, на кого.
Чайник зашипел и выпустил пар. Я встал, подошёл к шкафу. Шкаф был старым, тёмно-коричневым, настолько потёртым, что кое-где просвечивало сквозь остатки лака дерево. Нижняя часть закрывалась сдвижной шторкой из реек. Отодвинув её, я достал кружку и принялся шарить между пустыми тарелками из-под китайской лапши в поисках чая. Коробку нашёл, но в ней ничего не оказалось.
– А чай у нас есть? – поинтересовался я.
– Не знаю, – отозвался Паша. – Но можно, наверно, где-нибудь купить семена. Посадим в горшок, и у нас всегда будет свежий чай. А если сверху поставить горячий душ, можно добиться, чтобы он сразу и заваривался прямо в горшке. Или чай не семенами размножается? Ну, споры какие-нибудь…
– Паша! – возмутился я. – Я не о теоретической возможности выпить чай. Я хочу его здесь и сейчас. У меня горло болит. А, нашёл.
Последний чайный пакетик отыскался на нижней полке, между дырявым пакетом муки и гнилой луковицей.
– Выпей «Пепси», – посоветовал Паша, снова садясь на кровати.
– Кончилась она. А мне нужно что-то горячее, – сказал я, наливая кипяток в кружку. – Я вчера столько этой «Пепси» выпил, что у меня до сих пор из ушей газы идут.
На шкафу стояло много пустых двухлитровых бутылок из-под «Пепси», надписанных различными именами, в основном женскими. Ещё несколько штук, не поместившихся на шкаф, болталось на леске, протянутой под потолком вдоль всей комнаты. Блин, нашёлся носок. Я снял его с лески над головой и надел на правую ногу. Потом вынул пакетик из чашки и бросил под стол, в коробку из-под торта, служившую мусорным ведром. Отхлебнул чая.
– Надо сахар купить, – сказал я. – И хлеб.
– Хлеб же есть, – возразил Паша.
– Где?
– В шкафу. С краю был, в пакете. Я ночью грыз.
Я снова подошёл к шкафу, порылся и достал дырявый пакет, в котором лежала зелёная обгрызенная со всех сторон горбушка.
– Фу, – сказал я. – Как ты его откусил-то? Он же как камень. И заплесневел весь.
– Плесень – это пенициллин, – сказал Паша. – Если её много съесть, она может в мозгу корни пустить. Тогда вообще болеть не будешь.
– Ага, – мрачно добавил я, возвращаясь за стол. – И мозг весь съест.
– Ну, неизвестно, умеет ли плесень думать. Может, она вполне успешно заменит твоё серое вещество своим зелёным. Ещё и фотосинтез… Но тогда лучше, наверно, череп вскрыть. Чтобы солнышко освещало.
Чай был горячим и жидким, так что горлу полегчало.
– Что делать сегодня будем?
– Я экзамены все сдал, – сказал Паша. – Буду спать. Или, может, погуляю. Можно с девушкой познакомиться. Старые надоели все.
– С жиру ты бесишься, – сказал я. – Вон, у меня вообще никого нет.
– Ну, кто же тебе мешает заводить отношения? – сказал Паша. – Сидишь тут целыми днями то за компом, то с книжками… Расслабляться же надо.
Скрипнула дверь блока. Затем приоткрылась входная дверь комнаты, и из-за неё робко показалась голова с длинными, до плеч, тёмными кудрявыми волосами.
– Приветик, – сказал Жора. – Не спите?
– Привет, – сказал я. – Нет.
Он вошёл, сел на край моей кровати. Смуглый, маленький, худой, да ещё с такой причёской, он напоминал девочку-подростка. В голубых зауженных джинсиках, чёрной водолазочке… Фу, чёрт, в джинсах и водолазке. Заразил, собака, своими уменьшительно-ласкательными.
– Я это… – сказал он. – Я тут заработал немножко денежек. Может, отметим? Бухлишка купим, покушать…
– Покушать это да, – сказал я. – Можно. Только у нас денег нет.
– Так я же и говорю, – пояснил Левин. – Денежки-то мои.
– Вот за что я тебя люблю, Жора, – сказал Паша. – За щедрость.
Он вытянул свои длинные костлявые руки вверх и потянулся, приговаривая:
– Потягуси-гуси-гуси…
– Ну, что такое денежки? – философски заметил Жора. – Их в могилку с собой не возьмёшь. Их тратить надо. Не в одну же мордочку я пить буду. Пойдём за винишком к метро?
– Пошли, – сказал Паша.
– Ладно, – согласился я. – Только я совсем чуть-чуть выпью. Боюсь.
– Из-за папашки, что ли? – уточнил Жора.
– Ну да, – ответил я. – Не хочу кончить, как он.
– Не каждый, кто пьёт, спивается, – сказал Паша. – И не каждый, кто спивается, убивает милиционера. И не каждый, кто…
– Да хватит! – перебил я. – Это понятно всё. Но он тоже, небось, думал – вот выпью чуть-чуть, ничего не будет. Давайте уж о чём повеселее.
– Тогда пошли, – сказал Жора, вставая.
– Э! – возмутился Паша. – Дайте я хоть оденусь.
Его длинная, тощая, неуклюжая фигура в трусах выползла из-под покрывала, встала вертикально, шатаясь, и угрожающе двинулась к стулу, на котором сидел я. Я в недоумении вжал в голову плечи.
– Ты на штанах моих сидишь, – пояснил он.
Паша приступил к одеванию. Я надел футболку, свитер, куртку. Он в это время всё ещё натягивал штанину на костлявую волосатую конечность.
– Вот, между прочим, – сказал он. – Есть хороший способ, чтобы люди не спивались. Надо в половину бутылок наливать безалкогольное вино. Напился ты, скажем, хочешь продолжить. А не берёт. И перерыв получается в запое.
– Эдак все на самогончик перейдут, – возразил Жора, откинув назад свои роскошные волосы. – Ну, одевайся уже, хватит язычком болтать.
– Я и одеваюсь. Кстати, тоже непаханое поле для улучшений. Как всё сложно… Одну штанину натянуть, потом другую, потом застегнуть всё… Неужели нельзя ничего проще придумать?
– Проще – это платьишко получается, – заметил Жора. – Правда, вряд ли ты будешь его носить.
– Ну, я не это имел в виду, – сказал Паша, запутавшийся в футболке. – Нужна автоматизация. Если я одну штанину надел, то алгоритм, значит, известен. Вторая штанина должна же догадаться, что ей нужно сделать.
– Пошли, – сказал я. – Запаришься тут с тобой. А ты, Жорка, прямо в водолазке пойдёшь?
– Лето же, – Левин удивился вопросу.
– Ну, смотри, – я покачал головой. – Что-то я этим летом даже в куртке мёрзну.
Паша, словно под воздействием моей убедительной речи, вышел из комнаты, стащил с вешалки чуть великоватый чёрный плащ и повесил на себя. На самом-то деле, он его всегда носил. И летом. То есть, настоящим летом, когда тепло. И зимой, хотя и мёрз. Плащ был чудной – пуговицы все оторваны, сзади дурацкий болтающийся хлястик. Паша в нём выглядел пародией на человека. Но все шутки про него мы уже давно израсходовали. Я запер дверь комнаты, мы вышли из блока и двинулись по коридору.
– Вы что, к лифту? – спросил Паша. – Не, я лучше пешком…
– Ладно, – вздохнул я. – Внизу встретимся. Только не заблудись.
Мы с ним разошлись в разные стороны.
– Чего это он? – спросил Жора, вызывая лифт.
– У него новый пунктик, – ответил я. – Собственное здоровье. Он посчитал разницу высоты нашей комнаты и первого этажа и считает, что если спустится на 16 этажей, то потратит столько калорий, сколько нужно на преодоление силы тяжести.
– Так ведь земное притяженьице в ту же сторону направлено, – не понял Жора.
– Ага, – согласился я. – Но ему не объяснишь.
Приехал доисторический лифт. Я нажал на кнопку второго этажа. Двери грохнули, и мы почувствовали на мгновение уменьшение своего веса. Неплохой был разгон. А теперь торможение. Нас сильно прижало к полу. Двери раскрылись. Мы вышли.
– Ну, и где наш атлетик? – спросил Жора.
– Может, споткнулся и голову разбил, – предположил я.
– Скорее, ножки переломал, – предположил Жора.
Я живо представил себе Жору, который катится кубарем по ступенькам, держа в руках две отвалившиеся ноги. Но через пару минут из-за угла выбежал он собственной персоной, запыхавшись и размахивая всеми своими конечностями.
– Быстро я? – спросил он.
– О, да, – сказал я. – Метеор прямо.
– Я мог бы быстрее, – сказал Паша. – Но путь не оптимальный. Лестница зигзагом идёт. То вправо, то влево. Вот если бы по прямой…
– Так это легко, – сказал я. – Выходишь через окно и по прямой вниз шестнадцать этажей. Очень быстро.
Мы направились к выходу из зоны «В». Картина падающего с высоты человека представилась мне ярко, в красках. А вот на улице с красками оказалось туго. Всё больше серости.
– Экспедиция, – произнёс Жора, жмурясь от удовольствия, словно кот.
Да уж, экспедиция. Давно мы в такие не ходили. Отчасти был виноват я, постоянно отказываясь от выпивки. Но в такую погоду… Да и вполне могло оказаться, что это наша последняя возможность совместно выпить.
Мы прошли сквозь проходную, где за мутным стеклом спал охранник, и двинулись к метро мимо второго гуманитарного корпуса.
– Надо было рюкзак взять, – вспомнил я. – В чём бутылки понесём?
– Ну, пакетик можно приобрести, – сказал Жора.
– Левитация – очень полезная вещь, – сказал Паша. – Вот йоги долго себя тренируют, прежде чем все частицы их тела начинают лететь в одном направлении. А с бутылками же всё проще.
– Ты хочешь сказать, что пьяные все немного йоги? – не понял я.
– Нет, – Паша взъерошил свои сто лет не чёсаные волосы. – Бутылка мыслит примитивно. Её надо только убедить, что ей надо лететь вверх. Наверняка это можно сделать за год или два.
– У меня экзамен послезавтра, – напомнил я.
Жорка схватил меня за локоть.
– Тебе под машинку рановато, – сказал он.
Мимо пронёсся синий «Пежо». Блин, мы на переходе. Не заметил.
– Спасибо, – сказал я. – А зачем мы вообще перешли? По той же стороне удобнее идти.
– Так ты же нас ведёшь, – удивился Паша.
– Я вообще не знаю, куда мы идём! – возмутился я.
– К метро, – сообщил Левин. – Там винишка купим. А потом на рыночек и закусочки.
При слове «закусочки» у меня начали течь слюнки. Так и представились солёные огурчики, сосиски в банках, китайская лапша быстрого приготовления и прочая вкуснятина. Что-то я проголодался. Мы приближались к метро.
– О! – вдруг заорал Паша. – Надюха! Привет.
Я сначала не понял, к кому относились его слова. Потом заметил на той стороне дороги, у второго выхода метро, маленькую фигурку с длинными тёмно-русыми волосами и рюкзаком. Она озиралась и пыталась понять, откуда доносится призывающий её голос. Заметила нас, наконец. Помахала рукой.
Надя была из нашей с Пашей группы. Простая девушка-технарь, своя в доску, которую можно было не стесняться. В общем, парень в юбке. Хотя какие юбки, вы о чём? Она вечно носила бесформенные толстовки с капюшоном и свободные штаны – в этот раз болотного цвета.
Паша метнулся к ней через дорогу, не обращая внимания на то, что переход находится в пятидесяти метрах левее и машинам горит зелёный. Мы помчались за ним, стараясь проскочить между летящими железяками, испачканными в грязи.
– Привет, – сказала Надя. Её лицо улыбалось. – А вы чего тут?
– Экспедиция у нас, – сказал Паша. – Жорка угощает. Будешь с нами?
– А вы чего пьёте? – уточнила Надя. – Вино или водку?
– Ну, что мы, алкаши, что ли? – возмутился Паша. – Вино. Кстати, сколько будем покупать?
– Буду! – радостно согласилась Надя. – У меня и рюкзак как раз.
– Эн плюс один, наверно, – предложил я. Это означало по одной бутылке на человека и ещё одну сверху.
– Да ты что! – не согласился Паша. – Это же на разговор даже не хватит. Давайте два эн.
– Конечно, – согласился Жора. – Восемь бутылочек.
– Слушайте, восемь – много, – сказал я.
– Да нормально восемь, – сказал Паша.
– Да давайте пять, – не отступал я.
– Слушайте, ну какая разница – восемь или пять? – спросила Надя. – Давайте тогда семь, что ли.
– Ладно, – согласился я. – Семь так семь.
И мы пошли вдоль палаток выбирать вино.
– Может, вот это? – робко предложил я, ткнув пальцем в бутылку с красной этикеткой за мутным стеклом.
– Да вы что! – воскликнул Жора. – Мало того, что совочек, так ещё, небось, и подделочка. Что оно такое дешёвое?
– Жора, а что ты хотел от палатки у метро? – обиженно возмущаюсь я.
– Кстати, может, в «Седьмой континент» лучше? – спросил Жора.
– Да зачем куда-то ещё тащиться? – не понимает Паша. – Здесь же вон какой выбор! Везде одна хрень, только там дороже.
– А может, вот это? – Надя показывает на бутылку, на которой что-то написано по-испански.
– Ничего винишко, – соглашается Жора.
– Жора! – возражаю я. – Это же белое. Мы белое не пьём.
– Хорошо, – говорит Жора. – Тогда вот это.
– Я понял, – хмыкнул я. – Ты просто выбрал самое дорогое в палатке.
– Да денежки-то всё равно мои, – сказал Жора. – А если дорогое, то уж наверняка не дерьмо.
– Вот если бы я продавал вино, – сказал Паша, – я бы всё продавал по одной цене. Чтобы покупатель мог ориентироваться, только исходя из собственных вкусов.
– Ну да, – сказал я. – Как ты вкус сквозь стекло почувствуешь? Пришлось бы тогда наугад покупать. Или идти к другому продавцу, вменяемому.
Жора тем временем уже грузил бутылки Наде в рюкзак.
– Не пихается, – заметил он.
– Да влезало даже восемь, жми, – говорит Надя. – Правда, тогда водка была, бутылки чуть меньше…
– Это с кем вы так бухали? – удивился я.
– Да с соседками, – спокойно ответила Надя.
– Рвётся рюкзачок, – жалостливо сокрушался Жора.
– Да и фиг с ним, – Надя со стеклянным звоном надела набитый бутылками рюкзак на плечи.
– Давай лучше я понесу, – предложил Паша.
– Ничего подобного, – не согласилась Надя. – Рюкзак мой.
И мы двинулись обратно к главному зданию. Надя пыхтела сзади, заставляя нас ежеминутно останавливаться и предлагать помощь.
– А вы знаете, что? – сказала она. – Вы трое похожи на группу клоунов.
Мы снова остановились и обернулись.
– Это почему? – спросил я.
– Пашка длинный, лохматый, в чудном плаще, Жора маленький и это… Ну, на девочку похож.
– Знаешь, – возмутился Жора, – ты тоже немного того… На девушку похожа. Но я тебя клоуном не обзывал.
– Ну, прости, – хмыкнула Надя.
Все двинулись дальше, но я ждал продолжения.
– Так, а я-то почему клоун?
На лице Нади были заметны усиленные попытки сформулировать.
– Ты их компанию дополняешь. Один большой, другой маленький, а ты средний. И потом, у тебя сзади на куртке огромная дырка. Чего не зашьёшь?
– Да не придумаю никак, зачем, – ответил я.
– И очки у тебя в двух местах склеенные, – закончила Надя.
– Да никак не куплю, – ответил я. – Денег нету.
– Хочешь, я тебе на очочки дам? – спросил Жора
– Да нет, не надо. Учиться-то осталось недели две.
– А потом что? – не понял Жора.
– А потом разберусь как-нибудь.
Мы резво шли вперёд, обгоняя друг друга.
– Э, а вы куда идёте? – спросил Жора.
– В общагу, – дружно ответили я и Паша.
– А закусочка? – удивился Жора. – Я думал, мы на рынок зайдём.
Мы повернули и двинулись дальше вдоль Ломоносовского проспекта, где располагался небольшой продуктовый рынок. Прошли в ворота и увидели длинные лотки. За лотками стояли продавцы, которые мрачно копошились кривыми пальцами в отвратительных кучах снеди, стараясь придать им хоть насколько-то презентабельный вид.
– А что будем покупать? – уточнил Жора.
– Ну, как всегда, наверно, – предположил Паша. – Батон длинный.
– Нет, – перебил я. – Два батона.
– И всё? – Жора был разочарован. – Сегодня же деньги есть.
– А что ещё можно? – спросил Паша.
– Может, «Сникерс»? – предложила Надя, а затем, заметив наши растерянные взгляды, – поправилась: – Ну, или два…
– Да кто же шоколадочками закусывает! – возмутился Жора. – Давайте сыру купим хорошего.
– О! – воскликнул я. – Это мысль. И давайте ещё чаю и «Роллтона».
– А чаем, значит, можно закусывать? – спросила Надя.
– Да нет, – объяснил я. – Просто у нас с Пашей всё кончилось. А тут Жора с деньгами.
– Купим, – сказал Жора. – Всё купим. Так. Какой сыр берём? Может, вот этот?
– Фу, – сказал я. – Он с плесенью.
– Так и должно быть. Понимаешь, плесень… – судя по интонации, Жора собирался прочитать мне лекцию о деликатесах.
