Семар Сел-Азар
Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 1. Бегство с Нибиру
Всегда нелюдимый в чужой стране, он так и не смог сдружиться с кем-то близко, ведь даже с послушниками, которые на него смотрели косо, он держался отстраненно, а с девушками, служившими при храме, должен был быть нарочито сдержан, ни к кому не привязываясь, и не мог полностью раскрепоститься перед ними, как впрочем, и водилось у юношей в его племени с его суровыми нравами. И только рядом с приемным родителем, он мог чувствовать себя достаточно свободно. Когда-то в ранней юности тот, покинув людей, добровольно ушел в храм бога мудрости Энки, желая почерпнутые в нем знания направить на служение людям. Уроженец Лагаша, волею судеб оказавшийся на чужбине, он не забывал про главного бога своей далекой родины, справедливого Нингирсу, и верил, что за все грехи и добрые дела, человеку воздается им по справедливости. Его твердое убеждение в силе справедливости, всегда вызывала у Аша горькую усмешку, уж он то знал силу этой справедливости, и поэтому считал, что только сам человек должен творить ее, не дожидаясь пока боги сподобятся наказать убийц и насильников, отплачивая за боль и унижения всех невинно ими убиенных и замученных. Пока же он видел, что бедные люди бедны как прежде, какую бы праведную жизнь они не вели, а грешники – воры и убийцы, живут и здравствуют и правят миром. И часто живут еще лучше, чем прежде, за счет тех, кого они ограбили или убили, и даже принимаемы с почетом во дворцах и храмах. И что удивительного, если в них обитают те же воры и убийцы. Эти его откровения злили старика; особенно учитель, возмущался тому, с каким пренебрежением Аш отзывался о жрецах и правителях. Но, несмотря на показное раздражение, азу понимал, что именно его вера в справедливость, поддерживала еще в Аше надежду на нее.
Обучаясь, Аш всюду сопровождал учителя, помогая при лечении его многочисленных больных. Тогда, он впервые увидел ее. Один из советников энси, обратился тогда с просьбой к учителю – подлечить беспокоившую его грыжу и рассказать о том, какую судьбу уготавливает будущее. Закончив с недугом, учитель попросил мальчика удалиться, дабы в уединении потолковать с важным сановником о делах государственных, недоступных ушам посторонних. В ожидании, без дела расхаживая по двору, задумавшись, Аш неожиданно забрел в самую глубь его. Голос, внезапно раздавшийся в безлюдном дворе, заставил его очнуться от раздумий:
– Как ты здесь оказался?! Здесь нельзя чужим!
Оглянувшись, он понял, что далеко отошел от гостевой половины, и с ужасом увидел, что уже расхаживает по внутренней. Девочка примерно его возраста, чей окрик его напугал, незло засмеялась. Наверно ее так рассмешил его испуганный и смущенный вид, что она позабыла о своем напускном гневе и соблюдении необходимых правил. На его неловкие извинения она, не переставая смеяться, ответила, что не сердится и спросила, кто он и откуда здесь оказался. А выслушав, предположила, что он наверно из очень знатной семьи, раз учителем у него является такой мудрец. Аш хотел было возразить, но девочка так тараторила, что он не мог вставить слова. Она говорила о себе, о своих развлечениях, о слугах которые так не расторопны; в свою очередь желала знать, что преподает ему абгал, где он успел побывать, и правда ли, что морские рыбы живородящи. Он ей рассказывал, обо всем что знал, но не мог уже сознаться в том, что он не из какого-то славного рода, но всего лишь дикий варвар, воспитывающийся в доме Инанны. После, они стали постоянно встречаться, при следующих его с учителем посещениях ее дома.
Однажды, когда они стали уже чуть старше, она как-то таинственно тихо, знаками приказала Ашу следовать за ней. Поднявшись по ступенькам на старую разрушенную молельню, где они часто проводили время, повлекши его за собой, она достала из щели какой-то сверток. И подозвав его ближе, развернула, чтобы показать, что в нем. Это были плиты со странными надписями, не те знаки, которые он привык видеть при чтении и написании, но скорее начертанные изображения каких-то человечков, животных и растений с предметами. Старик ему рассказывал, что в храмовых хранилищах, встречаются подобные записи древних, записанные еще до великого потопа.
– Смотри – говорила она, – здесь сам Дамузи оставил любовное послание своей строптивой супруге. Говорят, если на них поклясться в любви, то узы влюбленных будут вечны.
Едва успев спрятать дощечки на место, она, только заслышав приближающийся снизу зов служанки, резким движением, втянула Аша внутрь старой, обсыпающейся засохшими кусками суглинки и соломы вежи. Когда опасность быть застигнутыми миновала, они, смеясь над своим испугом, схватились за колотящиеся от страха и неожиданного беспокойства сердца, чтоб унять волнение. В веселом испуге, Элилу захотела сравнить их биения. Притронувшись к нему, девушка замерла, стараясь не дышать. Прислушиваясь и заговорчески улыбаясь, она держала руку на своей груди, другой же коснулась его. И от этого ее прикосновения становилось приятно, и кровь горячими потоками мчалась по жилам, и хотелось утонуть во взгляде лучистых глаз. Во внезапно вспыхнувшем порыве чувств, Аш не смея шелохнуться, молча смотрел в ее глаза, она же, словно боясь чего-то, опустила их. Наверно из-за всей этой неожиданной нежности, улыбка на ее лице, сменилась какой-то потерянной грустью. Дождавшись ухода няни, девушка снова достала из тайника свое сокровище и со значимостью достойною жрецов Энлиля, провещала:
– Я хочу, чтобы мы поклялись в вечной любви друг другу, и пусть ничто не разделит нас, и наши сердца, бьющиеся в едином порыве, будут биться вместе до конца.
– Нет, мы не можем. Я не имею права… – Попытался было возразить испуганный послушник, но увидев нетерпимость решительных глаз, не посмел досказать, чтоб не увидеть оскорбленное самолюбие.
Совершив определенные действия, она, с той же важностью в голосе, закрепила их строгим наказом:
– Гляди же, теперь мы с тобой супруги перед небом и друг другом. Теперь, ничто не сможет разорвать эти узы, и никто не сможет заменить нас друг другу.
Счастливые от мнимого сочетания, будто свершенное ими таинство, действительно имело какую-то силу, они в благостном расположении попрощались до следующего свидания.
На другой день, в дверь абгала постучались с сообщением о разбушевавшейся в ближних деревнях болезни – одной из тех, что приходит вместе с распутицей, и они с учителем отправились на ее устранение. Три месяца они помогали людям излечиваться и снова вставать на ноги, три месяца ходили из деревни в деревню, разъясняя им, что нужно соблюдать себя и свой дом в чистоте и сухости, чтобы злые димы не коснулись их и даже не осмеливались постучаться в их двери. Наконец, как только они вернулись в город, Аш первым делом, под предлогом выполнения поручения своего учителя, направился в дом важного родителя Элилу. Но ни тогда, ни в последующие посещения после, он не заставал ее, а рабы на вопросы о ней, лишь грубо воротили носы и отмалчивались. Вскоре до его слуха стали доходить вести, открывающие причину ее исчезновения. Сплетники, приходящие к абгалу, болтали, что к ней сватается некий важный господин, и он любезно принимаем в ее доме. Встревоженный юноша, хоть и не верил пустословным байкам, в глубине души все же беспокоился за судьбу любимой девушки и решился на отчаянный поступок, за который, попадись он, вполне мог лишиться жизни. Перемахнув забор, он пробрался в то самое место, где они с ней клялись на древних письменах. Не застав ее на месте, Аш решил ждать, справедливо полагая, что она обязательно придет в свое «убежище». И вот она пришла, Аш благодарил богов, что одна. Она плавно поднималась по ступенькам, о чем-то мило улыбаясь. На ее груди, переливаясь лунным светом, сверкало ожерелье из морских жемчужин и лазурита. Увидев его, она на мгновенье встрепенулась, но тут, же сделала вид, что обрадовалась встрече. Обеспокоенный Аш, боясь прямо спросить, что послужило причиной ее перемены, спросил только о ее самочувствии. На что Элилу лишь пошутила, что так о ее здоровье беспокоится только мама, но она рада, что и кому-то из друзей тоже не безразлично ее состояние. «Друзей» – это слово словно ножом кольнуло сердце влюбленного юноши, возомнившего, что после данных клятв, он для нее значит нечто большее. Но все же, с дрожью волнения и обиды в голосе, спросил ее о сватовстве, в глубине души надеясь, что это неправда, или, по крайней мере, ожидая услышать, что она этому противиться или сожалеет. Но девушка оставаясь весела, признала слухи верными, ничуть не смущаясь и не жалея о предстоящем замужестве, намекая, что они как и прежде могли бы встречаться как друзья. При этих откровениях, сердце, еще сохранявшее каплю надежды, утянуло в какую-то бездонную падь, и ему казалось, что весь мир уходит у него из-под ног. Едва сдерживаясь от боли, Аш только и смог выдавить из себя:
– Ты слишком весела, чтобы просто дружить.
От бурления в нем крови, он не мог сказать это достаточно громко и внятно, и даже сам не услышал эти свои слова, но они достигли своей цели, испортив настроение и его жестокосердной обидчице. С ее лица тут же сошла вся веселость, а сама она, выпрямившись, молча сглотнула обиду. Он меж тем, распаляясь произведенным впечатлением, грустно просипел:
– Как же быстро к кому-то приходят чувства и как быстро проходят, как же легко даются клятвы и как легко нарушаются.
Эти слова укора, однако, сильно разозлили вмиг охладевшую к нему девушку и, нахмурив брови, она с гневом высказалась, о том, что как он – дикарь, грязный гала, посмел только помыслить, что может равняться с благородной девушкой черноголовых, да еще и столь знатного и уважаемого рода. И что он просчитался, думая, что правда не станет известной, а за его гнусную ложь, его следовало бы бить палками и отправить на самые тяжкие работы, как и следует, поступать с провинившимися рабами, что он должен понимать, что всякие клятвы данные обманщику не имеют силы. Засовестившись, что обошелся с ней слишком резко, юноша попытался пойти на примиренье, сознавая, что сам вовремя не рассказал ей всего. В свое оправданье он начал говорить о том, что она сама не дала рассказать ему о себе, и потому он думал, что это – оттого что ей все про него известно, и что он не раб, но приемный сын абгала – человека мудрого и всеми уважаемого. Но Элилу, в жестокой обиде лишь больше раззадорилась, и велела ему убираться, пока она не позвала слуг и не сдала городским стражам как вора проникшего в чужие владения. Зная, что она этого не сделает хотя бы потому, что не захочет лишней огласки, Аш с чувством несправедливо обвиненного, обещал дождаться их, раз она так этого хочет. Как вдруг вопреки ожиданию, девушка до того казавшаяся непреклонной, не успокоилась, чтоб выслушать и не затопала от злости, но присев задрожала и плача от бессилия гнала и умоляла его уйти. Растерянный от девичьих слез, Аш, смог лишь едва шевеля губами обещать, не беспокоить ее больше, если его присутствие досаждает ей.
С тех пор они не виделись. Говорили, что они с мужем уехали из Нибиру куда-то по местонахождению его службы на севере. Не виделись, до самого того дня, когда он унижаемый градскими придворными, вынужден был сносить оскорбления. И среди всей этой веселящейся толпы, пялящейся на него, он не мог не заметить взволнованных глаз, ибо хозяйка их, сидела подле градоначальника – жирное, обрюзгшее тело которого, восседало в самой среде. Он узнал ее, и от него не укрылось, то, что и она его узнала. Поэтому он не сглотнул обиды на мерзкие пожелания ее спутника, и не стал отмалчиваться на оскорбительные требования сановника-лизоблюда и выполнять их – как наверно должен был, но ответил дерзко, да так, что теперь наверняка поплатится за это, если не головой то свободой. Ну, уж нет, свободу им у него не отнять, уж лучше смерть.
Свет, ворвавшийся в темницу, своей яркостью ослеплявший привыкшие к темноте глаза, проливаясь сверху, отвлек от раздумий. «Ну вот, – подумал он с тоской – пришла пора умирать».
5. Милость и справедливость.
Повозка скрипя, нехотя поколесила вкруг города к посадам в сторону бедняцких пределов. Мрачный Пузур, покрикивая на заленившихся ослов, был зол от негодования. Что можно насобирать у этих оборванцев? Две лепешки и пригоршню зерен? Когда начальник стражи запросил у него вдвое больше серебряных ги, чем брал обычно, он не знал, как быть, все что они скопом смогли насобирать, едва хватало на покрытие сборов на прежних условиях. А все этот проклятый новый энси, назначенный единодержным лугалем, будь они неладны с их ненасытностью. Все это у них называлось борьбой с мздоимством.
– Чем больше повышаешь мздоимцам плату, тем меньше они будут брать; чем меньше будут просить, тем меньше будут давать. Какой «мудрец» это придумал? Всем известно, что жадный, чем больше жрет, тем прожорливее становится. – Бурча под нос, ругался он, пытаясь разобраться в их мыслях. – А это «мудрое» решение, об изничтожении мздоимства вообще? Этой заразы, проедающей все земли благородных людей. Они решили с особой строгостью карать тех, кто вынужден взятку приносить, чем тех, кто эту взятку требует. Как?! Я спрашиваю: Как?! Как, это поможет покончить с ней?! – Кричал он уже взахлеб. – Неужели вдове погибшего воина – настоящего гира, вынужденной обивать пороги, неприятностей достанется больше, нежели борову, объедающемуся на доходном месте и требующему у нее мзду? Как это можно понять? Объясните мне, может быть, я старый, совсем выжил из ума, что не пойму всей мудрости наших властителей?!
– Алга, не стоит, так громко. – Только и мог сказать, озираясь по сторонам, обеспокоенный Гир, сидевший рядом с ним на передке.
Но, не угомоняясь, Пузур обратился к нему, ища поддержки, спрашивая, не боясь быть услышанным:
– Вот скажи Гир. Ты бывший воин каламских зштов, ты славно бился на чужбине за наше отечество. Согласился бы ты посидеть на колу, за то, что ты дал мзду, которую с тебя требовал мытарь – когда он, сдиравший с твоей семьи по три шкуры пока ты воевал, взял с тебя ее, чтобы по твоему возвращению не содрать четвертую – отделается испачканным набедренником, и дальше продолжит обдирать людей?
Помрачнев в лице, старый вояка сказал:
– Не надо про это Пузур, ты прекрасно знаешь, чем он отделался и что стало со мной.
– Прости, что я напомнил тебе про это. Но не показательно ли, что тот, кто вынужден был дать, чтобы тот кто должен, выполнял свои обязанности и не злоупотреблял ими, в итоге оказывается виноватым и скрывается как последний вор, а тот, кто брал, продолжает брать у других? Видишь, и тогда мздоимцам это сходило с рук. А представь, что будет теперь. И хоть с тебя сняли обвинения, когда община заплатила за тебя, никто не в силах вернуть тебе жену, ушедшую к другому пока ты скрывался.
– Не надо, прошу тебя. – Взмолился Гир, ели сдерживаясь от слез.
– Не жалей о том, кто не берег – не обращая внимание на горестное настроение товарища, продолжал вожак – если бы любила, дождалась бы.
– Не надо так про нее. Я сам виноват, что смалодушничал тогда и оставил поселение. Столько ждать мужа с войны и снова потерять, дожидаясь в неизвестности, не зная жив ли я. Что ей оставалось делать? – В отчаянии спросил Гир.
– Не вини себя. Если б ты не бежал, тебя уж наверняка, никто бы не увидел больше. А она, зная, что ты делаешь все, чтобы вернуться, все равно не стала ждать. Ну, ничего, – подбодрил старик, видя, что его собеседник совсем пал духом – пусть теперь ты не воюешь, не сеешь и не пашешь, но ты все равно остаешься свободным, даже свободней чем был. Так цени это. Вот накопим достаточно средств, станет маленькая Нин старше, и мы сосватаем ее тебе.
Расстроенный Гир, соскочив с передка, дальше сопровождал повозку рядом уже пешком. Нин между тем, мирно посапывала в возке, не подозревая о замыслах на ее судьбу Пузура.
***
– Нануум!! Отдай сам, это мракобесное творение! – Послышалось снизу. Ваятель узнал голос Силиг-Силига, своего заклятого соперника. – Отдай, и мы вместе разрушим его и разойдемся друзьями! Оно овладело тобой, но у тебя еще есть возможность вырваться из цепких объятий темных гулла!
Взглянув с узкого проема вниз, Нанум среди беснующейся толпы, увидел блиставшую в свете огней, бритую голову Силиг-Силига.
– Убирайтесь! – закричал он – Здесь нет никаких гулла!
– Отдай нам то богомерзкое творение, которое ты делал под их гнусным наущением!
– Уйди по-хорошему Силиг-Силиг! Не то, я не ручаюсь за твою паршивую, полную зависти и скверны головешку!
Разбогатевшего за счет влиятельных заказчиков, прельщаемых изображением их в наилучшем виде, Силиг-Силига это задело за живое. Он тщательно скрывал свою зависть к умению Нанума в простых вещах находить значимое и с легкостью воплощать задуманное, и всем видом показывал презрение к сопернику, наоборот, рассказывая всем вокруг как Нанум ему завидует.
– Ты сам завидуешь моему успеху, мелкий завистник! – Крикнул он, выглядывая из-за спин.
Нанум наоборот считал несправедливым, что бездарь, лепящий свои творения так же быстро как пекарь стряпает лепешки, не задумываясь о возвышенном, пользуется большим спросом, чем тот, кто над каждым своим творением корпит, обливаясь потом, как повитуха над роженицей, помогающая появиться на свет божьему созданию.
– Успеху?! Да я предпочту умереть под забором, чем иметь успех продажной женщины!
Видно было, как внизу, раскрасневшись, его закадычный «собрат» по резцу, заметался от злобы. Заметив, что его слова возымели действие, ваятель торжествующе высунулся в окно.
– Уходите, пока я не обратился к стражам! – Прокричал он.
– Я сам вызову стражей, и они тебя вытащат, вместе с твоей богомерзостью, грязный поклонник Тиамат! – отвечал ему снизу Силиг-Силиг.
Возможно, все бы и закончилось перебранкой, но тут в сторону учеников Силиг-Силига, не решавшихся на приступ, полетели камни. Откуда они летят, никто разбираться не стал, вооруженные дубинками ученики бросились выламывать двери, в свою очередь рабы и немногочисленные ученики Нанума бросились их защищать. Не надеясь пробиться сквозь крепкую дубовую дверь, осаждающие начали кидать камни в сторону обиталища «богомерзости». Хозяин этого обиталища, победно высунувший голову, чтобы снова крикнуть что-то обидное, получив камнем в лоб, вынужден был спрятать ее обратно и больше не показываться; лишь обсыпающееся здание, глядело облупленными стенами на беснующихся людей. Сверху, защитники верные хозяину, также отвечали градом камней, гораздо удачней попадая в незащищенные тела осаждающих. Не выдерживая давления и работы орудий каменотесов, дверь все, же поддавшись, сорвалась с петель. Ликующие ученики Силиг-Силига, подначиваемые наставником, ворвались в помещение вооруженные тесаками и дубинками, однако внутри нападающих встретило достойное сопротивление. Не имея возможности размахнуться для удара в узком проходе, осаждающие получали ощутимые тумаки по телу и несносные удары по голове и лицу, больше всего доставалось непокрытым головам, разлетаясь в разные стороны, кровь забрызгивала стены прохода коптившегося от едкого дыма светильников. Сошедшимся лицом к лицу врагам, из-за тесноты не оставалось ничего другого, как ухватившись, за шеи друг друга, стараться придушить противника; либо тыкая достать их палками, или просто, в ожесточенном бессилии, пытаться ногтями исцарапать ненавистные лица, вырывая бороды и волосы с немногих косматых голов. И послышались в полутьме прохода, крики проклятий и хрипы удушаемых; полетели вырванные клочья волос и выбитые зубы. В теснине потасовки, уже нельзя было понять, кто свой кто чужой, противники знали только, что тот, кто впереди напротив, это враг. Явно проигрывая подготовленным к обороне защитникам, нападавшие служители прекрасного, думали теперь лишь о том, как бы выйти из этой заварушки живыми и невредимыми. Вынужденные отступить, под улюлюканье учеников Нанума, чья очередь теперь пришла ликовать, они вырвались из дома, с той же скоростью с какой ворвались в него. За ними тут же встала выломанная дверь, и послышались звуки заставляемой утвари. Видя их бесславное бегство и ожесточенное сопротивление защитников дома, расстроенные поборники добродетели, начали покидать место побоища. Побитые и израненные – отступившие, потирая ушибы и прикладывая к кровавым ранам, оторванные одежды, уходили злые, угрожая кулаками в сторону ненавистного дома и обещая еще вернутся. Вслед им неслись издевательские возгласы победителей их маленькой битвы.
Это была не первая попытка завистливых врагов Нанума, отобрать у него это его творение, но в первый раз случилось, что кто-то попытался сделать это силой.
6. Отрешенность.
Где-то близко, яростно залаяла собака, но для обитателя большого, пустующего, некогда богатого дома, этот лай не значил ничего. Сидя в полутьме, укрывшись с головой грубым рубищем в знак вечного траура, его хозяин не обращал внимания на посторонние шумы, зная, что никто уже не вбежит с радостным криком, встречая его из далекого похода, никто не обнимет, и никто в нем не будет любить как прежде. То, что он еще не умер с голоду, и в доме сохранялся кое-какой порядок, несмотря на заплеванный пол и нечистоты, говорило о том, что кто-то еще заботится об этом. Глядя пустыми бесстрастными глазами вперед, он раскачивался из стороны в сторону. Глубокие рваные рубцы, нанесенные когда-то в знак глубокой скорби, рассекали его заросшие медные щеки. Он мучительно о чем-то думал, напрягая мышцы на морщинистом лбу, неслышно поминая кого-то вновь и вновь. Но за дверью, а затем и в проходе, действительно послышался шум и стук приближающихся шагов. Насторожившийся хозяин притих, не узнавая в шаркающих тяжелых звуках, походки приходящей рабыни, иногда убирающейся в доме и ухаживающей за ним в те редкие дни, когда он позволял это делать. Он хотел иногда еще, с надеждой услышать – легкое дуновение и родное шуршание платьев, и радостный топот быстрых маленьких ножек. Пусть бы они пришли к нему даже в образе посмертных духов, но были бы рядом. Многое бы он отдал, чтобы вновь увидеть ушедших. Сам он не пытался воспользоваться возможностью уйти вслед за ними, лишь оттого, что боялся не удостоиться пропуска туда, где сейчас они обитают. Но это были чужие шаги, может когда-то знакомые, хоть и изменившиеся со временем, но не ожидаемые.
– Здравствуй сагду! – Прорезал тишину пустого дома, чей-то уверенный в собственной значимости голос.
– Зачем, неприятное прошлое, снова врывается в мой дом? – Глухо ответил, из-под своих грязных накидок, не поворачиваясь, хозяин.
– К чему такие мрачные мысли сагду? – Дружески, решил расположить к себе, бывшего боевого товарища незваный гость, морщась от запаха. – Разве не может воин навестить своего старого соратника просто так, чтобы за дружеской чашей вспомнить старые добрые времена и прошлые победы?
– Для кого добрые, для кого злые, а для кого и такие о которых и вспоминать не хочется.
– Полно. Зачем же заперших в четырех стенах, ты продолжаешь жить этим прошлым? Не пора ли проснутся и начать жить новой жизнью?
– Жизнь, которую отняли? – Потянул хозяин.
– Я понимаю, тебе сложно смириться с тем, что теперь ты не в чести и не занимаешь как прежде высоких чинов. Но у тебя есть еще достаточно средств, чтобы заняться хозяйством. Да и гнев государя не вечен. Конечно, тебе пока не вернуть прежнего могущества, но ты еще можешь, как прежде послужить своей стране простым кингалем, начальником городской стражи, или, заняв достойное место в рядах чиновничества, удостоишься доверия, по счету мер и весов. А после, может быть, женишься на молодой красавице, и это пристанище мрака оживет. А со средствами я тебе помогу, можешь даже не думать об этом. – Говоря это, он с неприязнью озирал помещение.
– Не исправить, то, что свершено. – Раскачиваясь, глядя в пустоту, бормотал тот в ответ.
– Я знаю, ты зол на меня, но ты как старый служака должен понять. – Продолжал вельможа, начиная уже жалеть что пришел. – Я тогда сделал то, что должен был сделать ради правоты, как верный слуга своего государя.
– Что? – Подняв в его сторону, мутные, непонимающие глаза, спросил хозяин дома, будто только проснувшись.
– Поставь себя на мое место. – В отчаянии, от того, что не удается найти понимания, сказал гость. – Что я должен был сделать? Не прикажи ты тогда, движимый страхом перед мнимым преследованием, бросить сборку плотов и пуститься в путь под палящим солнцем с поклажей и ранеными, не имея даже в достатке вьючных и тягловых, не навлек бы на свою голову гнев государя за гибель половины войска.
Все таким же тусклым, но уже проясняющимся взглядом, скорбящий осознав сказанное гостем, громко расхохотался. Его гость, в испуге отпрянув, сидел не шелохнувшись. Вспоминая тот день, когда, оставив замысел о сплаве по реке, он вынужден был дать приказ дуть сбор к переходу по пеклу пешком, хозяин горько улыбаясь, сказал:
– Мои несчастные воины, понесли заслуженное наказание за неразумно проявленное рвение в жестокосердии, в прилежном исполнении мнимой воли Ана. И мы все теперь, находимся под пятой небесного судьи Сатараны как клятвопреступники нарушившие законы Ме, ибо выполняя поручения великого единодержца во имя небесного вседержителя, нарушили все законы мироздания.
На возражения его влиятельного гостя, о том, что даже бывшим воинам не пристало обсуждать волю правителя, избранного всевышним и названного им исполнителем своей воли. Бывший воин ответил, что и сам единодержец понесет должную кару, а с ним и весь народ его, если вовремя не остановить этого шута возомнившего себя богом.
Надуваясь от возмущения, вельможа, гневно зашевелив своими складками, пригрозил, что он как человек наделенный полномочиями единодержца, примет всю полноту власти, чтобы не допустить охаивания государя и дел его высокого предназначения. Скорбящий усмехаясь, ответил:
– Умерь свое рвение Мес-э. Ты уже достаточно натворил бед, а хуже, чем я себе сделал сам, ты мне не сделаешь. Ты думаешь напугать меня? Посмотри на меня, посмотри вокруг меня. Скажи, что ты видишь здесь такого, что могло бы удержать меня?
Озадаченный гость, не зная, что ответить, с сожалением подметил для себя, что не добьется того за чем пришел. Медленно отшаркивая к выходу, он все же спросил наудачу, не ожидая получить ответ:
– Я здесь недавно и мало кого знаю, хоть и бывал здесь проездом, но уже слышу краем уха слухи о том, что заслуги, за которые государь возвысил меня, совершены, дескать, не мною, но будто я присвоил чужие деяния и подвиги. Будто это я оклеветал тебя из зависти, а в действительности вся заслуга в победе над варварами принадлежит тебе. Скажи, зачем ты это делаешь? Зачем распространяешь эти грязные слухи обо мне? Чего ты добиваешься?
– Мес-э, ты слышал о нем?
– О ком?
– О том, что уже явился по наши души и творит свои злодеяния, чтоб добраться до нас и отдать под суд Сатараны.
– Ничего я такого не слышал. – С досадой выдохнул Мес-э, не услышав имени виновника своего поношения. – Ты лучше передай шепчущим по углам, пусть не считают, что им все сойдет с рук за их грязные домыслы, возмездие неминуче и оно близко.
– О, как же ты ошибаешься Мес-Э. Возмездие неминуче и близко, но не к ним. Ты слышал о сыне?
– О каком еще сыне?!
– Что ты слышал о сыне, что старик ведающий водами приготовил для нас?
– Ты про абгала? По прибытии я видел его, он подходил ко мне. Хлопотал о судьбе дерзкого недомужа, посмевшего своим длинным языком, поносить единодержца и его верных подданных. Я отказал ему, конечно. Так он обманом нашел способ выхлопотать спасение для него. Неужели…?
Да, я помню, когда мы покончили с племенем черного колдуна, до моего слуха доходило, что этот ведун вод приютил какого-то их змееныша. Говорили, что только благодаря твоему заступничеству ему было позволено остаться при нем, и никто не смел тогда тронуть дикаренка. Разве он не сгинул вместе со многими, тогда при переходе? Он ведь был очень слаб и даже при смерти я слышал. Я бы попытал самого старика, но он недоступен мне теперь.
– Маалчиик?!! – Торжествующе, вскрикнув, вскочил с тростникового сиденья хозяин, и в его беснующихся глазах, впервые вспыхнул огонь жизни. Гость, итак чувствовавший себя в полутьме заброшенного холодного дома неуютно, невольно поежился от суеверного страха. – Маальчиик?!! Да-да, мальчик. Скажи, что он жив теперь, и я приползу к нему на коленях, чтобы умоляя, просить у него прощения за все то зло, что мы причинили ему – лишив семьи и родного очага. Быть может его прощение и им даст знак, чтобы смилостивиться…
Но остыв, от вспыхнувшей было надежды, медленно опустился обратно.
– Нееет. – Затрясся он губами. – Не исправить то, что свершено.
– Так что – мальчик? – Спросил Мес-э, борясь с неприятным чувством, обнадеженный тем, что удалось пробудить потерянного в скорби.
– Мальчик? А зачем тебе этот мальчик? Аааа, верно до тебя дошли слухи, что в нем теплится неупокоившаяся душа Далла-Дина, замученного и оклеветанного тобой. – Прищурившись, гадал Шешу, будто не он только что говорил об этом. – Не думаешь ли ты, что избавившись от него, все совершенное нами уже нам не отольется? Ты думаешь, я не замышлял погубить этого мальчика, отправить его вслед за его нечестивыми сородичами, несмотря на то, что обязан был абгалу жизнью? Ты решил, что жескосердный Шешу стал мягкосердечным? Неет, нельзя оставить даже одного плевела, что собрался искорнять, пусть это будет только всход. И я бы сделал это, не случись худого. Сами высшие у него на подхвате. Ты так и не понял? – Снова вскочил он торжествующе, и накидка, сползя с головы, скользнула по плечам, обнажив морщинистое и истощенное тело. – Не понял, что это не мальчик был вовсе, не дитя, не человек, вовсе не смертный? Нельзя уничтожить, то, что давно мертво или бессмертно. И не тебе смертному, пытаться сделать это. Это месть проклятия черного колдуна; страж возмездия; это сама смерть поджидающая нас на каждом шагу. Придет время, и скоро и ты и я – уже трижды проклятый, но все еще со страхом ожидающий его безжалостного рока, и даже сам всемогущий государь – вцепившийся как клещ в землю благородных: подвергнемся его лишенному милости судилищу, и получим должное наказание. Но что мы – заслужившие это. Я боюсь, что и город объединявший языки, будет уничтожен и срыт, за то клятвопреступление, которое мы совершили. И народ наш, от имени которого мы клялись, поневоле примет общую кару и, развеявшись по миру, сгинет в веках, и не останется ни семени его, ни памяти о нем. Это не человек. Это сам Суд Мироздания! Посланник Сатараны! Божья кара!
