Семар Сел-Азар
Аашмеди. Скрижали. Скрижаль 1. Бегство с Нибиру
– И кому-то по силам это сделать? – Повторил вопрос сурового жреца Мес-э.
– Мне.
Победоно оглядев собравшихся, Азуф улыбнулся и продолжил:
– Вы забыли, что жрецы Энки обладают знаниями ануннаков, а с нами мудрейший из них.
– Абгал?! – В один голос выпалили заговорщики.
– Это конечно хорошо, что ты каким-то чудом уговорил нам помочь служителя Энки, хоть всем известно, что они скорей допустят разрушение всех своих святынь, нежели вмешаются в распри. – Заговорил Мес-э. – Но где он?
– Да что ты говоришь такое?! – Подхватил недоверчивые речи градоначальника нимиец. – Твой старик совсем выбился из рук, он того и гляди выдаст нас всех священным стражам. Благо, если он этого еще не сделал. Я как раз хотел поднять вопрос о том: он стал опасен и я требую избавления от него.
– Об этом можешь, не беспокоиться. Он мне дал слово, и поверь, он хоть упрям и занудлив, но человек слова.
– Что мне его слово?! Он все равно вечно всем недоволен, и будет мешать нам, когда на кону успех нашего дела! Либо мы от него избавляемся, либо…!
Чувствуя, что все готово сорваться, Азуф поспешил заверить:
– Ладно-ладно, не горячись. Я за него не держусь. Мне он все равно уже не нужен. Все что от него было нужно, я получил. Так что делай, что хочешь.
***
Прием удался на славу, Элилу была сегодня на высоте. Все знатные женщины – вельможные жены и их высокородные дочери, – вынуждены были упрятать свою гордыню, и явиться на прием во дворец, чтобы выразить ей свое почтение. И это вопреки своим грязным домыслам, которые они смели распускать за ее спиной. Из-за них, у ее мужа возникли подозрения в отношении нее. Из-за них сгинула где-то на государевых повинностях ее любимая рабыня, которая была ей так близка и с которой она делилась столь многим. Из-за них пропал ее любимый, стражник которого она ласково называла пятником, и который наверно, искупает свою вину где-то на чужбине. Вспомнив близких людей, виновницей чьих участей оказалась, Элилу на какое-то мгновение помучилась совестью, но тут же взяла себя в руки. Она уже давно заставила себя думать, что если бы она не покровительствовала им, их все равно ждала бы такая же беспросветная участь, и пусть скажут спасибо, что она так милостиво обходилась с ними. Их наказание, не должно было быть слишком суровым. Во всяком, случае, так хотелось ей верить. Да и что, с ними худшего могло произойти? Они ведь ей ничего не успели сделать, и с того в чем она их обвинила, и никого не убивали, никого не грабили.
С вежливым высокомерием, улыбаясь и кивая головой в ответ на угодливые приветствия, госпожа Элилу, досточтимая супруга градоначальника Нибиру, с царским достоинством принимала благородных прихлебателей лицемерия и неблагодарности. Скольким они были обязаны ее почтенным родителям? А отец ее, далеко не последний человек в этом мерзостном, пропитанном кознями городе. И скольким уже обязаны ее достославному мужу? А скольким они обязаны ее сердечности?! Однако все это не мешало им, злобно за спиной обсуждать любые ее действия и невинные шалости. Когда-то именно из-за боязни перед такими кривотолками, она вынуждена была отказаться от своего счастья, о чем на душе до сих пор осталась незажившая от боли рана.
– Я надеюсь, здоровье досточтимой госпожи Нугаль поправилось? – Обратилась она к скрюченной то ли болезнью, то ли от усердия стражников гостье.
Несчастной женщине, только оставалось отблагодарить хозяйку за заботу, что она не без усилий для себя и сделала. Сказавшись больной на приглашение жены нового энси, Нугаль думала отсидеться, дабы не пришлось прогибаться перед соплячкой, только недавно с благоговением смотревшей ей в рот, к тому же успевшей замараться в слухах о любовных похождениях. Но не тут то было, мстительная градоначальша помнила, кто больше всех воспалялся ее невинным шалостям и распространял о ней грязные слухи, и решила примерно проучить зачинщиц, пригласив их к себе на прием, чтобы они как полагается придворным женам, прислуживали ей. Тех же кто не соглашался, велено было доставить во дворец в сопровождении городских стражей, и не оговаривалось, должны ли они быть доставлены по доброй воле или насильно. Вот и стояли среди гостей растрепанные, наскоро одетые посетительницы, которые вынуждены были принять почетные, но унизительные для себя обязанности.
Сама же виновница торжества, блистала во всем блеске, полагающемся лучшим кишским женам. Облаченная в желтое платье из тончайшей ткани, приятно облегающей тело, она позаботилась о том, чтобы и бахромистая накидка выигрышно смотрелась по цвету, не оттеняя, но и не теряясь в ее яркости. На голове, ее новой любимицей, была взгромождена копна накладных волос золотистого цвета, не хуже, чем у царской невестки, с особым старанием собранных из овечьей шерсти и чуть подкрашенной в пивной закваске. Губы выделяясь свежестью блеска, в то же время не были накрашены слишком густо как у порочных жен, подчеркивая благородство их обладательницы, и щеки алели на чуть смугловатой и набеленной коже лица, являя молодость и здоровье. Особенно старательно, сажей в одну были сведены не сроставшиеся брови, этот вечный повод стеснения. Если в детстве она не обращала на это внимания, то по мере взросления, стеснение и зависть к более счастливым их обладательницам, стали все больше одолевать ее. Разъединенные брови, это признак простолюдинок, она же самых благородных кровей. И хотя не многие могли похвастать сведенными бровями, Элилу как потомица благородного рода, должна была, как она считала, быть от природы безупречно красивой. Чего она только не делала, чтобы на голом месте пробились, наконец, густые, черные волоски: она натирала переносье луком, мяла и терла его обжигающими мазями, сбривала переносицу начисто, стараясь, таким образом вызвать рост волос, но все без толку, из зеркала на нее глядело все то же лицо с голой переносицей.
И вот, счастливая обладательница самых густых бровей, стояла перед ней, нагло выпячивая свою красоту. И хоть девушка, была, как и все учтива, Элилу видела сквозь нее – эту учтивость – высокомерное презрение. Придворная девица говорила, что-то хвалебное, она же видела издевательскую ухмылку.
– Известно ли вам, что распускать слухи о жене градоначальника священного града, это посягательство и на него самого, а стало быть и на нашего единодержца, так как мой достославный супруг здесь по велению самого государя? – Выдавила она из себя, едва сдерживаясь от гнева.
Недоуменно хлопая ресницами, такими же густыми и пушистыми как брови, девушка прошелестев нежной соловьиной трелью, попыталась развеять возникшие подозрения, еще сильнее раздражая Элилу бесхитростной невинностью:
– О, очевидно госпожу энси невольно ввели в заблуждение. Мы никогда, ни словом, ни делом не помышляли ничего против государя, ни против энси, ни против его всемилостивейшей супруги.
– Да как ты смеешь, перечить мне?! Нахалка! – Вскричала она, не выдерживая мельтешения перед своими глазами, ровных, пушистых и мягких бровей, правильно сросшихся над межглазьем. – Ты смеешь, смеяться мне прямо в лицо?!
Став свидетелями своевольного поведения градоначальши, знатные гости начали недовольно перешептываться. Хоть они и побаивались ее властительного супруга, но ее поведение не могло не вызывать перетолков. Сама Элилу это понимала, и потому хотела, ублажая, уничтожить их величавым спокойствием, так как это удавалось делать одному лишь великому единодержцу. От его тихих и спокойных слов, кровь стыла в жилах у провинившихся сановников, не знающих, что ожидать и что означают его ласковые речи – милость или гнев; а враги лишь радовались, что находятся далеко и не слышат уничтожающей мудрости змея. И многие пытались подражать ему. Но что пищание улитки, в сравнении с мерцанием зарниц? Как будто одинаково беззвучно: но яркость молнии видно всем на громадные расстояния, предвещая о грозовых раскатах, угрозы же слизня не заметит и ближний. И она не сдержалась, о чем, увидев эти осуждающие лица, она поняла, поняла слишком поздно. Но, что случилось, то случилось, теперь ей было все равно, зато теперь она уже может не сдерживать себя, можно все. А эта нахальная девица, к тому же смела ей, хотя и изображая смиренность, что-то перечить. Ей же виделась победная ухмылка, а в словах слышались издевки, и все кругом как будто смеялись ей в лицо. Все перед ее взором заволокло туманом, щеки горели пламенем, и сама она вся закипала будто котел в очаге; перед ней замелькали эти уродливые, смеющиеся рожи, слышался этот звериный гогот, который невыносимо было больше терпеть. И она сорвалась.
Очнувшись, она обнаружила себя вцепившейся в густую черную шевелюру надменной красотки, которые к тому же оказались не накладными, а родными волосами с луковичными корнями, говоря о здоровье и юном возрасте их обладательницы.
– Ааааа!!!! – Жалостливо вопила, она своим тоненьким голоском. Исполненные слезами очи девицы, кроме боли и страха, выражали еще, то самое недоумение, так не понравившееся Элилу, но только теперь от непонимания и обиды на несправедливое избиение.
Приходя в себя, молодая градоначальша видела перепуганные и взволнованные лица гостей и дворцовой стражи, не решавшейся остановить взбесившуюся госпожу. Понимая, что совершила непоправимую глупость, она посчитала – скорей бурлящей яростью, а не разумом – раз все равно ничего не исправить дать волю своему гневу, все же перестав таскать за волосы бедняжку. Оттолкнув девушку, с брезгливостью стряхивая оставшиеся в пальцах клоки волос, которые никак не хотели отлипаться от вспотевших ладоней, Элилу проорала:
– Выдрите ей брови!!! И пусть все знают: рука господа достанет всякого, кто посягнет на его устои!!
Перепуганные гости, понимая к кому, относятся эти угрозы, молчали, не зная как себя вести, чтобы не оказаться следующими жертвами гнева грозной правительницы. Молчание и мертвая тишина, наступили в дворцовых приемах, сразу сделав мрачными ярко освещенные убранства стен. Впадая в тоску, Элилу приказала музыкантам играть, а слугам подносить угощенья, и совершенно преобразившись в лице, сменила гнев на милость.
– Ну, что ж вы не веселы, гости дорогие? Или в ваших чашах мало пьянящего дина? Или музыканты играют слишком заунывно? Пейте! Веселитесь! – С благожелательной улыбкой, обратилась она к гостям.
И бледные от страха гости, чтобы не сердить хозяйку, вынуждены были изображать веселье.
2. Уттуку.
Чуткое сердечко юной скиталицы, еще исполненное надежд, все больше начинала одолевать тревога. Не находя среди стольких пленников, сколько нагнали люди пастуха, больше своих близких, Нин все больше мрачнела, начиная понимать, что сбываются ее худшие опасения. Даже обычно находившаяся рядом Эги, вдруг куда-то запропастилась, и не было больше слышно ее бесконечных всхлипов и жалоб. Чувствуя стеснение от незнакомых людей, она старалась не смотреть по сторонам, уперши взгляд в землю.
– Ну, что кишка, пропали твои земляки? – Услышала она за спиной сиплый насмешливый голос. – Получили свое нечистые. Будете знать, как захватывать чужие земли.
Нин повернула голову, чтобы увидеть говорившую и была поражена, что это была та самая пленница, которая своим видом и положением в котором находилась, вызывала у них жалость. Видно разбойники ее прихватили, только ради смеха. Былая красота, из-за которой к ней когда-то сосватался богатый жених, давно испарилась, а с красотой, под влиянием ежедневных возлияний, пропала и прежняя острота ума; она перестала следить за чистотой своего тела, и никто не хотел уже даже приближаться к ней. Скалясь щербатым ртом, лишь редкие желтые зубы которого, светлели на выгоревшем темно-коричневом лице, пленница раскачиваясь, продолжала поносить ее друзей. Нин лишь удивленно вытаращила глаза на злорадствующую пленницу, не понимая за что, та так ополчилась на нее, совершенно не зная. Между тем, женщина, выставив покрытые коростами и многолетней грязью ноги, продолжала говорить ей гадости, размахивая руками.
– Вы, грязные киурийцы, кто вас звал на нашу землю? Сидели в своем болоте, вот бы там всегда и оставались. Чего полезли в наши пойменные луга? Теперь познаете привкус чужой земли.
Слушая брань уримской женщины, Нин, переполненная горькой обидой на несправедливые и потому неожиданные обвинения полные смертельной злобы, готова была расплакаться. «За что?! За что?!» – крутилось в ее голове – «За что они с нами так?! Что, мы им сделали такого?! За что, так ненавидят нас?!». И слезы, вот-вот, готовы были вырваться из непослушных глаз.
– Что ты, накинулась на девочку? – Послышалось осуждающее ворчание, откуда-то из-за спины злорадной женщины.
Не юная, но довольно молодая еще женщина, захваченная в окрестностях как видно из-за чувственной красоты, ее заступница говорила увещевающим голосом, стараясь, не злить неистовую пленницу.
– Что ты за них заступаешься?! Забыла их своеволие у нас?! – Перекинула свою брань на нее злорадная пленница, распаляясь из-за неожиданного заступничества за бродяжку. – Как они распоряжались у нас будто у себя дома, собирая налоги для своего царька?! Забыла?!
Но заступница, словно не замечая оскорблений, продолжала столь же миролюбиво:
– В чем она-то виновата? В чем виноваты эти простые люди?
– Тебе наверно, понравилось быть их подстилкой! Радуйся же! Теперь тебя снова, будут ублажать толпы вонючих варваров!
– Не стыдно, тебе говорить такое? Ты же сама их привечала в своем дому.
– Я не раздвигала ног перед каждым дружинником, Шамхат!
– Как ты смеешь говорить такое?! Благодаря ей, нашу деревню не облагали лишними поборами! – Вступилась за подругу молодая пленница
– Да какое мне дело до вашей деревни! Я же не ложилась под каждого встречного!
Юная пленница, вновь собиралась что-то ответить, но добрая блудница, знаком дала понять, что здесь ей не стоит вмешиваться, сама же миролюбиво ответила:
– Знаю. У тебя был муж.
После этих слов, вздорная пленница готовившаяся, что-то еще проорать, пошлепала губами, но не найдя что ответить, вся как-то потухла и присмирела, боевой взор ее угас, плечи опустились, а взлохмаченная голова поникла.
– Все мы здесь одинаковые пленницы – продолжила красавица – и уримийки и киурийки, и должны, держаться друг за дружку. Пустынники, не без позволения чертова сына Загеса – бесчинствуют здесь, они его союзники в войне с Ур-Забабой. Вот ему и приходится терпеть их бесчинства на своей земле, он лугаль только на словах. Всем здесь заправляют иноземцы, а им нет дела до жителей Калама. Для них наверно, было б лучше, если бы мы и вовсе друг друга перебили.
Нин отметила для себя, как все остальные пленницы прислушиваются к ней, хотя до этого наверняка относились к таким как она, с презрением и осуждением.
Злорадная пленница меж тем, кажется осознавшая наконец, ужас своего положения, растерянно лепетала:
– Почему – был? Почему – был?
– Будем же держаться вместе и, увидев это, боги может быть поймут, что мы полны решимости бороться до конца, за то, чтобы вернуться домой к родным, что готовы противостоять любым их напастям, и они смилостивятся. Слабым духом не сопутствует удача.
Злая пленница же, глазами пытаясь задержать ее взгляд, хватая руками, все задавала свой вопрос, надеясь развеять свои опасения. И добрая блудница, совершенно уверенная в верности своих слов, ответила:
– Он еще будет. И все те кто нас любит и ждет, все будут, обязательно будут с нами, если мы сами будем помнить о них и ждать.
И в этих словах было столько уверенности, что все пленницы вдохновились ими, и огонек надежды разгорелся в них, перерастая в веру, что все ее слова исполнятся. Теперь даже и эта зловредная женщина, с надеждой смотрела в будущее, ожидая скорой встречи с супругом и домочадцами. И Нин, заражаясь общей радостью, наполнилась верой, что все еще будет. Заметив нежелательное оживление среди пленниц, надсмотрщики приставленные к ним, покрикивая, с ожесточением начали хлестать их плеткой, чувствительно, но легонько, стараясь не портить товар. Но пленницам, воодушевленным верой в скорое освобождение, эти удары показались шлепком младенца, и, подчиняясь требованиям охранников, они легли спать повеселевшие.
Нин, ворочаясь, никак не могла отогнать мысли, чтобы уснуть, гадая, куда могли деться ее друзья, но теперь, поддавшись общему воодушевлению, уже с верой, что они живы и скоро снова будут с ней. Сквозь ночные вои и трели, она слышала, что не одной ей не спиться в эту ночь, кто-то также ворочался, и было слышно, как стражник кого-то поругивает сонным, осипшим голосом. Вскоре она увидела, что это не спала ее защитница, сидя в раздумьях о чем-то гнетущем ее душу. Придвинувшись к доброй блуднице, Нин тихо, чтобы никого не будить, захотела поддержать свою защитницу в ее раздумьях, осторожно коснувшись ладони. Обернувшись, блудница лишь грустно улыбнулась в ответ, продолжая сидеть в раздумье, в беспокойных глазах, отблеском луны сверкнули слезы. Не решившись спросить о причинах столь разительной перемены, Нин утешающе погладив руку новой подруги, собралась отползти на свое место.
– Постой. – Прервал тишину, шепот блудницы.
«Не говори остальным про мои слезы». – Просила она взглядом. И Нин, так же взглядом ответила, чтоб она не беспокоилась о том.
***
Прошел еще один день. День ожиданий и надежд. Но, как и вчера и позавчера, и поза-позавчера, ничто не предвещало, того, что наступит обещанное освобождение, и отчаявшиеся пленницы, начали уже подозревать, что все уверения блудливой женщины были лишь пустыми словами. Уже начались случайные толчки и ворчания про себя, пока лишь про себя. Нин, которою саму полонянки перестали досаждать упреками и стали относится более дружелюбно, заметила это первой и, боясь, что девушки снова доведут дело до свар, была начеку. И вот с наступлением вечера, накануне прибытия предводителя с дружиной, опасения ее оправдались, терпение девушек, понимавших, что с возвращением главного душегуба все их надежды рухнут, лопнуло. Только присев, чтобы поужинать ячменной лепешкой, девушка краем глаза заметила, что полонянки усевшись поближе, незаметно окружали шамхат, все теснее сжимая круг вокруг нее, намереваясь, судя по всему, сообща совладать с отчаянной блудницей. Среди них была даже та, что еще третьего дня, столь рьяно свидетельствовала в защиту. Бродяжка понимала, что убить или сильно побить ее защитницу, пленницы все равно не посмеют, но унизить и слегка поколотить, чтобы сбить самолюбие, вполне могут. Меж тем осмелев, пленницы словно услышав Нин, начали выражать свои недовольства громче обычного.
– Шамхат! – Выступила вперед, присмиревшая было дня на два зловредная женщина, организовавшая этот своеобразный заговор против унизившей ее блудницы. – Теперь мы знаем, что своими льстивыми словами вселяя в нас ложные надежды, ты хотела усыпить наше целомудрие, чтобы и мы стали такими же грязными и порочными как ты сама! Но ты просчиталась, думая, что среди нас найдутся готовые продавать свое тело! Своей новой подружке рассказывай сказки; это у них на севере, все такие же потаскухи как ты, а мы не такие!
Шамхат, как все прозвали чувственную красавицу, как будто не обращая внимания на слова опустившейся женщины, ни на надвигающуюся опасность, продолжала жевать, запивая лепешку водой.
– Что молчишь! – Дернула ее за плечо замарашка, не сдерживая нетерпения.
И заглядывая ей в глаза, с радостью для себя заключила:
– Боишьсяя??
Но добрая блудница, не меняя положения, в котором сидела, резко вытянула руку и ухватила обнаглевшую горе-заговорщицу за нечесаную шевелюру, накручивая волосы на кулак, показав, что она может быть не только доброй, но и весьма жестокой, и так же как та ей, заглядывая в ее перепуганные глазки, проговорила сквозь зубы:
– Не тебе, продавшей себя слюнявому богачу словно бараний окорок, говорить о целомудрии; не той, кого из-за множества измен, прозвали гулящей гашан и выгнали из дома, обвинять меня в потаскушестве.
Как видишь, я тоже кое-что о тебе знаю. Так, что лучше тебе не задирать меня, и также настоятельно тебе отсоветываю трогать эту сиротку. И не тебе пытаться совладать со мной: мне не раз приходилось отваживать чересчур заносчивых мужчин, которые думали, что со мной можно обращаться как со скотиной.
С этими словами она с силой оттолкнула от себя бывшую купчиху, отпустив грязные лохмы.
– А вам, – обратилась она к обступавшим ее девушкам, опешившим от страха, – прежде чем слушать сквернословия пропойки, следовало бы узнать ее как следует.
– Она врет, врет!– Пыталась было оправдываться замарашка, но колкие словечки в ее сторону, брошенные разбойниками наводившими порядок, подтвердили, что она не такая уж святая.
– Так вот – прошептала блудница, когда все успокоилось, – пока вы слушали бредни этой замарашки, я присматривала за охраной, и думала о том, как нам вырваться. Я успела заприметить все их слабости и рассчитала время для удачного побега. И это не покров ночи, как вы наверно подумали. В это время, они наоборот бывают сильнее всего настороже, ибо не понаслышке знают, что темнота лучший друг вора и беглеца. Раннее утро, когда блистательный Уту только запрягает свою колесницу, – вот время, когда даже самую бдительную стражу одолевает сон, а остальных еще не пробуждают теплые прикосновенья…
– Ты собираешься бежать??? – Спрашивали ее испуганные девушки.
– Не я, а мы. Я же вам говорила, чтобы мы держались вместе. Вот и настало время, когда нам это поможет. Конечно, то, что сон одолевает стражей, это не значит, что они все поголовно спят. Но главное-то они будут сонными, а значит, их можно будет разоружить, оглушив или крепко связав, накинувшись разом…
– Бежааать? Сейчаас? – Нин с беспокойством посмотрела в сторону, где содержались пленные мужчины.
Заметив это, блудница поспешила успокоить ее:
– Послушай милая, пока мы в плену мы все равно не в силах им помочь, мы только сдерживаем их от побега, так как они тоже не решаются бежать без нас, оставляя в лапах этих злодеев. Что пустынникам побег каких-то женщин, они нас за людей-то не держат, вон какую куцую охрану приставили. Будут злы но не встревожены, а значит и пленников почем зря трогать не будут. Этот их главный, судя по всему бережет товар, то есть нас – пленников, зато крут со своими людьми. Видали, как он жбан своему человеку снес? Нашу доблестную охрану, за наш побег он и казнит. Зато наши мужчины, не смогут не заметить, что их женщинам удалось бежать, что придаст им сил и надежды на скорое спасение. И оно обязательно придет. Нам останется только, найти стражей или военных. Эти самоуверенные ослы, думали разделив нас сделать покладистее, но не подумали, что это делает слабее их.
– Я поддерживаю. – Воодушевленная словами защитницы, выразила решительность Нин. – Надо подготовиться, к хорошей взбучке этих красавцев.
– Ну-ну, вояка, успеешь еще повоевать – рассмеялась блудница. – Сегодня еще рано, мы слишком далеко от селений. Ну а завтра, судя по следованию которым нас ведут эти шакалы, мы будем как раз недалеко от Ларсы. Все согласны, девушки…? Может кто-нибудь против…? – Дождавшись одобрения поддержавших побег полонянок, или молчаливого согласия перепуганных недоброжелательниц, задиристая блудница заключила. – Завтра и подготовимся. А сегодня, наберемся-ка сил. Давайте спать.
Убаюкиваемая тишиной темной ночи, одолевшей волнительные мысли о скором освобождении, постепенно погружаясь в пелену тумана, Нин впервые за много бессонных ночей могла отоспаться, и даже видела какое-то сновидение, будто она снова выступала на площади и люди радовались ее появлению. Выступление было веселым и красочным, а все вокруг были добрыми и счастливыми, и от этого казалось, впереди будет только хорошее. Так снилось ей, пока вдруг в их круг не ворвался ветер и не устроил среди них беспорядок и переполох, лица людей тут же перекосило и превратило в звериные оскалы…. и она проснулась от доносившегося откуда-то крика и шума.
– Что?! Бежать вздумала?! – Слышала она сквозь сон, и узнала голос начальника их надзирателей.
Вскочив в ужасе, девушка продирала глаза, надеясь, что это страшный сон, но происходившее никуда не уходило, голос же главного надзирателя, и крики переполошенных девушек слышались явственно, давая понять, что все, что она видит и слышит, происходит наяву.
– Ну?! Кто еще бежать хочет?! – Схватив за волосы мятежную блудницу, поставленную на колени и удерживаемую двумя амбалами, вопрошал надзиратель, дико вращая белками глаз. – Я покажу вам волю! От Аскара еще никто не убегал!
По кровавым припухлостям на лице блудницы и сжатому кулаку Аскара, было видно, что он успел вволю отыграться на ней своему гневу. Но смелую женщину это не сломило и не уронило ее духа, и она дерзко и насмешливо смотрела в глаза своему обидчику. Это еще больше злило надсмотрщика, и он начинал отыгрываться за ее дерзость на других девушках, стегая их ремнем и приговаривая: «Я научу вас быть послушными безмозглые твари!» И снова переключался на шамхат, пока не намучившись, не приказал ее крепко связать и отвести под усиленную охрану, туда где содержались мужчины. При этом успел крикнуть вдогонку, жестко тащившим и избивавшим пленницу подчиненным:
– Шкурку не попортьте! Когда Аш-Шу вернется, он сам решит ее участь. А я попрошу, чтоб в наказание, он отдал ее вам на забаву. Все равно, если верить Гулящей гашан, она блудница, и много навара от порченой он не получит.
Несмотря на успокоение девушек, Нин не могла уснуть, тревожась за судьбу своей заступницы и боясь, что под покровом ночи, кто-то из недоброжелательниц набросится на нее, за то, что она киурийка, и особенно обозленных за дружбу и заступничество за нее мятежной блудницы, из-за которой они все пострадали. Было слышно, как пленницы перешептываются, а зловредная замарашка, хоть и два раза униженная, но судя по всему привыкшая к этому, продолжала подговаривать остальных. Кто-то с раздражением от нее отмахивался, но многие внимательно слушали. Нин готовилась уже поднять шум, если они все же соберутся сделать задуманное, но душераздирающий крик прорезавший темноту ночи, заставил всех встрепенуться.
***
Ночь в пустыне, пугающа своей холодной и беспросветной темнотой и непонятными и оттого еще более пугающими звуками, и люди невольно начинают прижиматься друг к другу и к единственному источнику тепла и света – разожженному костру, с его успокаивающими и убаюкивающими потрескиваниями. Но даже если рядом нет врагов и хищных и ядовитых животных, и единственное существо в пустыне, могущее нести тебе смертельную опасность, это твой товарищ, костер не дает забыть о суеверных страхах, пугающих, но таких притягательных. И люди рассказывают друг другу жуткие случаи, произошедшие с ними, или не с ними, или не произошедшие, но до дрожи страшные. Вот и сейчас, после веселых и непристойных шуток под горячительные напитки, пришло время страшных басен от стариков. И вот кто-то начинает вспоминать страшные случаи и поверья, услышанные когда-то в детстве от деда, бабушки или просто от незнакомого прохожего, появившегося на один миг, в одно это мгновение в их жизни, и бесследно исчезнувшего в море многообразия и разноцветья огромного мира. Искатели удачи, открыв рот, внимательно слушали откровения дядюшки Одашо.
– Вы знаете, что стало с отцом покойного Марука? – Подслеповато прищурившись, спросил внимающих старик.
– Это тот, который удавился?
– Не, то был дядя Нарама, а отец Марука был врыт по шею.
– Верно. – Подтвердил старик. – По приказу Аш-Шу, его оставили так на ночь, в наказание за непристойную шутку. Его так подержали целую ночь, а наутро откопали и отпустили с миром. И с тех пор, он стал более сдержан в своих непристойностях. Это было тогда, когда наш вождь был еще молод и только вступал на великую тропу, и как все молодые, любил хорошенько разгуляться.
Так же Аш-Шу, задумал перевоспитать и своего непутевого шурина, сына прежнего владетеля, ибо тот славился едким язычком и скверной шуткой. Все знают, как Аш-Шу по-доброму относился к любым выходкам и шуткам непутевого Расада, единокровного брата его жены. Но у всех шуток есть предел. И однажды, и насмешка Расада перешла все границы дозволенного, так как это было в день великой жертвы, и Аш-Шу как вождь не мог не наказать его. Что он и сделал, выбрав эьл шутливое наказание, сообразно нраву наказуемого. Но судьба бывает настолько жестокой, что порой выбирает людям самые нелепые смерти. И случай с глупым Расадом, лучшее тому доказание. Ибо смешное наказание, привело его к случайной гибели, превратившись в настоящую мучительную казнь.
– И из-за этого, – озираясь с опаской, перешел на шепот старик – злые языки утверждают, что Аш-Шу сделал это как будто бы намеренно, чтобы избавится от соперника, и нарочно не приказал охранять его там, а вместо этого всех напоил.
– Но только – он снова повысил голос, – все это злые наговоры наших врагов, и не стоит вам их слушать. Все знают, как душевно, по-отечески Аш-Шу относился к Расаду, и с тяжелым сердцем велел наказать его. Но блюдя справедливость, он не мог бы не наказать даже и своего брата, случись его брату совершить такое. Но заботясь о его безопасности, он строго настрого приказал, чтобы рядом с ним все это время был кто-то. И не его вина, что он вынужденный покинуть становище, чтобы навестить матушку, доверился беспечным товарищам, которые, не удержавшись от хорошей попойки, не только не охраняли его, но и проспали время, когда его нужно было освободить. Когда же проснувшись, протрезвевшие друзья вспомнили про него, и конечно, тут же бросились туда где его оставили. Но, то ли место то занесло ветром, то ли выпито было слишком много, но долго, говорят, они не могли еще найти то место, куда его закопали. И неспроста. Ведь когда, наконец, они его нашли, из земли едва виднелся торчащий огрызок шеи бедняги. Его глупую голову, искали по пустыне весь последующий день, но так и не нашли. Так и отправили его в последний путь без головы. Аш-Шу был так сильно опечален, что не стал наказывать повинившихся товарищей, так тяжело у него было на сердце, и во всем случившемся он винил только себя – ибо сам отдал приказ наказать Расада – и хотел даже снять с себя звание владетеля, но люди отговорили его. А тут еще мать покойного, от горя настолько обезумила, что стала обвинять его и прокляла семью смертельными проклятиями и одной самой страшной – потерять свое имя, похитившись славой ни живого, ни мертвого, не раба но презренного. Ибо, что может быть страшнее для грядущего гремящей славой, чем лишиться имени, быть преданным забвению, исчезнуть, стереться с памяти, развеяться веками, когда не будут помнить и потомки. А что его обвинять? Не он же проспал, и не он виноват, что ее падчерица избрала его своим мужем. Он пожертвовал богам целую десятину овец, чтобы они смилостивились над Расадом, и чтоб он не мучился сильно в том краю и не мстил живым, и нашел покой. А, знаете ли вы, что несчастный, претерпевший великие муки и не полностью захороненный, не находит покоя и на том свете?
