полная версия

Сборник статей
Революции в России. Теория и практика социальных преобразований

Полная версия

Изменение художественной и литературной атмосферы после 1917 г. в России

Ефремов С.А.

Аннотация. В статье говорится об отношении высшего партийного руководства к литературе и ее роли в обществе. Также рассматриваются различные аспекты изменения художественной и литературной атмосферы в послереволюционной России. На примере А. Белого, его мемуарной и дневниковой прозы, показано изменение восприятия поэтами Серебряного века обстановки в СССР.

Ключевые слова: революция, большевики, Серебряный век, футуристы, символисты.

THE CHANGE IN ARTISTIC AND LITERARY ATMOSPHERE AFTER 1917 IN RUSSIA

Efremov S.A.

Abstract. The article talks about the attitude of the top party leadership in literature and its role in society. Also discusses various aspects of the change in art and literary atmosphere in post-revolutionary Russia. The example of A. Bely, his memoirs and diaries prose shows the change of perception of the poets of the Silver age situation in Russia.

Keywords: revolution, the Bolsheviks, the Silver age, the futurists, the symbolists.

Практически во всех работах, посвященных литературе «позднего» Серебряного века, поднимался вопрос об изменении условий жизни поэтов и писателей после революции, и – шире – изменении условий жизни в СССР. Конечно, в работах советского периода о многих причинах этих перемен умалчивалось – так, скажем, Э. Миндлин писал, что «то было время … нищих и вдохновенных людей»²⁴⁷ (в эссе о М. Цветаевой), в то время как следовало бы говорить о гибельных (и в буквальном смысле тоже) условиях жизни. Еще в большей мере внимание художественной атмосфере в послереволюционной России, динамике ее изменения уделяется в источниках личного характера.

Официальная позиция большевистской партии в отношении литературы, артикулированная в решениях съездов и публицистических статьях ее лидеров, была очевидной для оппонентов и сомневающихся.

Еще в 1905 г. в известной статье «Партийная организация и партийная литература» В.И. Ленин пишет, что «получить неклассовую литературу и искусство… будет возможно лишь в социалистическом внеклассовом обществе»²⁴⁸. Пока же не наступило это «прекрасное завтра», вождь мирового пролетариата намеревался «лицемерно-свободной… литературе противопоставить действительно свободную, открыто связанную с пролетариатом литературу»²⁴⁹. Позже, в 1920 г., уже после захвата власти, Ленин уточнял: «В советской рабоче-крестьянской республике вся постановка дела… должна быть полностью проникнута опытом классовой борьбы пролетариата за успешное осуществление целей его диктатуры… Только дальнейшая работа на этой основе … может быть признана развитием действительно пролетарской культуры»²⁵⁰.

В схожем духе (правда, не о литературе или культуре, а вообще о печати) высказывался Сталин: «Печать – самое сильное оружие, при помощи которого партия ежедневно, ежечасно говорит с рабочим классом»²⁵¹. И даже Луначарский, находившийся в приятельских отношениях со многими писателями и поэтами Серебряного века и покровительствующий им, вмешавшись в дискуссию 1922 г. о роли Пролеткульта и пролетарской культуры, заявил: «Пролетариат в высокой степени объективно заинтересован в создании для себя идеологического оружия»²⁵², оговорившись, правда, что «тут может быть только… медленная постройка нового здания»²⁵³.

Таким образом, дискуссии о роли культуры вообще и литературы в частности в партии не возникало, разногласия были только по вопросу насколько быстро и радикально новые власти должны ставить себе на службу прежнюю «служанку буржуазии», то есть литературу.

Надо сказать, что, несмотря на отсутствие дискуссий, новые власти вполне отдавали должное возможностям литературы, следствием чего явился тот факт, что новый «Декрет о печати» появился всего лишь через два дня после их прихода к власти. Столь оперативное издание нового Декрета диктовалось, конечно, необходимостью как можно более скорого закрытия явно оппозиционных изданий (скажем, либеральных вообще и кадетских в частности), но и важностью подведения под «революционные» меры некоей законодательной базы.

В первом же предложении Декрета было заявлено: «Временный Революционный Комитет вынужден был предпринять целый ряд мер против контрреволюционной печати разных оттенков»²⁵⁴, – этими словами оправдывались уже совершенные действия цензурного характера. А далее заявлялись уже с прицелом на будущее: «Закрытию подлежат лишь органы прессы… сеющие смуту путем явно клеветнического извращения фактов… призывающие к деяниям явно преступного характера»²⁵⁵.

Эту новую политику большевистских властей сами литераторы, безусловно, почувствовали: в стихах целого ряда поэтов, восторженно принявших февральскую революцию, в отношении революции октябрьской звучат нотки сомнения. В меньшей степени это коснулось футуристов, в массе своей принявших и октябрьскую революцию (хотя, скажем, Д. Бурлюк и И. Северянин оказались в эмиграции), в гораздо большей степени – тех, кого сами большевики относили к числу «попутчиков».

Скажем, в стихотворении О. Мандельштама «Кассандре» (опубликовано в последний день 1917 г.) рисуется достаточно неприглядная картина современных событий: «На площади с броневиками // Я вижу человека – он // Волков горящими пугает головнями: // Свобода, равенство, закон»²⁵⁶.

Еще одним знамением времени стало резкое размежевание среди писателей и поэтов. Конечно, Блок, заявлявший, что «у интеллигенции звучит та же музыка, что и у большевиков»²⁵⁷, никак не мог согласиться с З. Гиппиус, говорившей про «нелепость – длящееся владычество кучки партийных людей… над огромным народом вопреки его воле»²⁵⁸. Это был трагический феномен – разделение близких людей, единомышленников не по собственной воле, а волею обстоятельств, от людей этих не зависевших – в данном случае, по воле революции (напомним, что и Блок, и Гиппиус принадлежали к символистам, хотя Блок всегда, пожалуй, был много левее по политическим убеждениям).

После октября 1917 г. чрезвычайно распространились революционные агитки. Хотя они были адресованы широким слоям читателей, наряду с агитками безобидными (например, той же рекламы Маяковского), появился ряд поэтических произведений данного жанра, влияющих на поэтическую (да и общественную) атмосферу 1920-х гг. явно не лучшим образом.

В 1923 г. Маяковский написал целый цикл «Обряды», где присутствовали, скажем, такие слова: «чтоб // не обрывалась // доходов лента, // попы // установили // настоящую ренту»²⁵⁹, – подобных характеристик священников в данном цикле сколько угодно. Дело здесь не в критике церкви – ее было достаточно и до революции, а в намеренном, вполне сознательном объявлении о враждебности революции целой социальной группы. Число таких социальных групп можно было множить почти до бесконечности – буржуи, белогвардейцы, нэпманы, соглашатели, шпионы (под эту можно было, как известно, подвести почти все население) и так далее, и так далее.

Конечно, среди поэтов «попов», по выражению Маяковского, почти не было (пример Кузьминой-Караваевой – один из немногих, да и то она реализовалась как поэт в эмиграции). Однако подобные тексты влияли на российское поэтическое сообщество иначе, не напрямую: они создавали особую атмосферу творчества, в которой критике, мягко говоря, подвергались целые сообщества людей, куда включались не только те, кто был назван явно (в приведенном примере не только священнослужители, но и верующие вообще, да и люди, ассоциирующие себя с христианской культурой).

Для поэтов и писателей, как и для всей страны, резко ухудшились внешние условия существования. В. Шкловский, в частности, писал о жизни в Петрограде весной 1920 г: «Питер живет и мрет просто и не драматично… В будни лепешки жарились на человеческом кале, в праздники – на лошадином… Потом на город напала вошь: вошь нападает от тоски»²⁶⁰. В таких условиях в дело вступало еще одно обстоятельство, невиданное прежде – для получения особых пайков стала необходимой лояльность властям. Несогласные выезжали, но только с согласия Политбюро.

В 1921 г., имея в виду «неправильное» поведения части эмигрантов из Советской России (например, Бальмонта), Дзержинский направил в ЦК записку со словами: «Ссылки на отдых и лечение не являются убедительными… Высказываюсь решительно против подобных [об отъезде писателей, вообще художественной интеллигенции] ходатайств»²⁶¹. Эта записка сослужила дурную службу А. Блоку, когда в том же 1921 г. его здоровье резко ухудшилось и ему потребовалось квалифицированное лечение: никакие уверения Луначарского в лояльности Блока не сработали, Менжинский резюмировал спор так: «Блок натура поэтическая; произведет на него дурное впечатление какая-нибудь история, и он… будет писать стихи против нас»²⁶². Сомнения Менжинского понятны – в своей знаменитой «пушкинской» речи Блок так определил назначение поэта: «Три дела возложены на него: во-первых, освободить звуки из родной безначальной стихии, в которой они пребывают; во-вторых, – привести эти звуки в гармонию, дать им форму; в-третьих, – внести эту гармонию во внешний мир»²⁶³. Как видно, блоковские цели поэта никак не перекликаются с целями литературы как их видели вожди большевизма.

В фондах РГАЛИ находятся два документа, чрезвычайно ярко характеризующие эволюцию мировоззрения поэтов, не эмигрировавших, и, одновременно, активно не вставших на сторону большевиков. Это сочинения А. Белого мемуарного характера «Материалы к биографии: ракурс к дневнику» и «Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития». Итак, проследим по этим свидетельствам за эволюцией взглядов поэта.

В 1917 г. происходит размолвка с товарищами-символистами: «Встреча с Мережковскими; ясно, что меня проклянут: Керенский для них “левый предатель”»²⁶⁴. В декабре 1917 г. и январе 1918 г. радужное настроение все еще не покидает Белого: «Радостный период жизни, окрашенный… верой в революцию и Россию»²⁶⁵, и даже: «с января особенно расцветает во всех смыслах наша антропософская жизнь»²⁶⁶.

Перелом наступает через полгода после Октябрьской революции, в июле 1918 г.: «Впервые сериозный перелом от розовой романтики в отношении к революции к исканию чисто реалистического самоопределения в ней; террористические акты, ответный красный террор… пишу Рейснеру письмо с отказом от профессуры в Социалистической Академии; перестаю писать в газетах»²⁶⁷. И через несколько страниц: «начался год полного изнеможения, 1919-ый»²⁶⁸.

20 октября 1921 г. Белый уезжает за границу, в Германию – и возвращается ровно через два года. По возвращении Белый видит уже совсем другую Россию и осознает: «Здесь [в СССР] кончается моя лекционная и общественная эпопея… центр которой падает на революцию… я попал в иные условия, с литературой (общественностью), можно сказать, – счеты кончены»²⁶⁹. И в самом деле кончены – именно 1923 г. датируется последняя стихотворная книжка Белого; больше стихов писать он практически не будет.

Очень любопытный эпизод о нравах литературного общества СССР середины двадцатых годов приводится в другом документе: «…в день 25-летия со дня выхода первой книги [в 1927 г.] несколько друзей боялись собраться, чтобы собрание не носило оттенка общественного»²⁷⁰. И, как последний аккорд, слова: «я был “живой труп”»²⁷¹; в 1930 г. уже постоянно встречаются записи «усталость… ужасное настроение… ужасный день»²⁷². Это – практический конец существования Белого в советском государстве (он умер в 1934 г.), и, конечно, абсолютный конец его существования как творца.

Надо сказать, что Белый совсем не был контрреволюционером, ни в мыслях, ни уж тем более в поступках; он не остался за границей, когда мог, и не критиковал советскую власть, но он был всего лишь «попутчиком», и соответственно к нему относились. Конечно, мы привели свидетельства лишь одной судьбы, но она очень характерна именно как судьба «попутчика». У Гумилева и Маяковского «схема» судеб, так сказать, сложилась по другому «лекалу».

Если в первые семнадцать лет XX в. русская поэзия развивалась в условиях ослабления внешнего (в частности, цензурного) давления, то, начиная с октябрьской революции, тенденция сменилась на обратную, но любопытно отметить – если в первой тенденции роль поэтов и писателей Серебряного века была заметной (в первую очередь из-за интеллектуального влияния идей символистов), то во второй эта роль стала практически пассивной: можно было лишь выбирать линию частного поведения, но не активно влиять на события – в конце концов, это понял и Маяковский. Он «стал жертвой… всей авторитарной системы»²⁷³: в новой атмосфере совершенно ни к чему были личности независимые, хотя бы и полностью лояльные властям.

Сталин и Троцкий: истоки конфликта

Мастепанов И.В.

Аннотация. Статья посвящена исследованию отношений И.В. Сталина и Л.Д. Троцкого с момента знакомства и до ожесточенной внутрипартийной борьбы за власть в СССР. Неизбежное обращение в таких случаях к революционной биографии позволило изучить историю конфликта между Сталиным и Троцким, рассмотреть их революционный путь, проанализировать этапы противостояния вплоть до смерти В.И. Ленина. Автор приходит к выводу, что борьба между И.В. Сталиным и Л.Д. Троцким имела преимущественно односторонний характер и закончилась со смертью В.И. Ленина победой Сталина.

Ключевые слова: революция, большевизм, социализм, Гражданская война, НЭП.

STALIN AND TROTSKY: THE ORIGINS OF THE CONFLICT

Mastepanov I.V.

Abstract. The article is devoted to the study of relations of Stalin and Trotsky, from the moment of meeting until the bitter intra-party struggle for power in the USSR. The inevitable appeal in such cases to the revolutionary biographies allowed us to study the history of the conflict between Stalin and Trotsky, to consider them a revolutionary way to perform the stages of the confrontation until the death of Lenin. The main conclusion of the article is the assertion that the struggle between I.V. Stalin and L.D. Trotsky had mostly one-sided and ended with the death of Lenin Stalin's victory.

Keywords: revolution, Bolshevism, socialism, Civil war, NEP.

Проблема отношений двух ярчайших персонажей революционного движения – И.В. Сталина и Л.Д. Троцкого в России, как и за рубежом, в историографии изучена контекстно, в рамках исследования Русской революции, Гражданской войны и НЭПа. Одним из первых затронул эту проблему Э.Х. Карр в своем классическом труде «Русская революция: от Ленина до Сталина (1917–1929)». Автор исследует противостояние в контексте анализа хода Революции, Гражданской войны, политики НЭПа. По его мнению, «объяснение последующих событий в значительной степени кроется в понимании происходившего именно тогда»²⁷⁴, то есть в период с 1917 по 1929 гг.

В настоящей статье нас интересуют не перипетии борьбы за власть в СССР между Сталиным и Троцким, а истоки конфликта, его причинно-следственные связи. Общий анализ событий показывает, что суть борьбы заключалась в противостоянии за путь развития советского государства. Отсюда задача статьи – в контексте разговора о двух оппонентах объяснить, почему, несмотря на ожесточенное сопротивление, всеобщий авторитет в армии, Троцкий проиграл все основные этапы внутрипартийной борьбы.

Современный исследователь О.В. Хлевнюк в монографии «Сталин. Жизнь одного вождя» прослеживает жизненный путь Иосифа Виссарионовича, значительное место в его биографии отведя Льву Давидовичу и их с Кобой взаимоотношениям. Активно использовались мемуары Троцкого «Моя жизнь». Несмотря на всю субъективность, они позволяют лучше понять характер противостояния в тех условиях. Также здесь следует привести незавершенную работу Льва Давидовича «Сталин» как одну из первых биографий Джугашвили. Как пишет сам автор, цель этой политической биографии – «показать, каким образом сформировалась такого рода личность, каким образом она завоевала и получила право на столь исключительную роль»²⁷⁵. Труд современного зарубежного исследователя С. Монтефиоре «Молодой Сталин» в основном акцентирует внимание на интимной, личной жизни Сталина, особенностях его характера, привычек, отношений с будущими коллегами-партийцами. Это, в свою очередь, способствует пониманию мотивировки тех или иных действий будущего «вождя народов». Фундаментальная трилогия И. Дойчера, посвященная Троцкому – «первому из соратников Ленина» – по сей день остающаяся по многим показателям (работа с источниками, аналитика, аргументация) непревзойденной, погружает нас теперь уже в личную вотчину Троцкого, показывая нам «Прометея революции» без привычных идеологизированных штампов и наслоений, присущих советской историографии.

События, произошедшие в ночь с 25 на 26 октября 1917 г., вне зависимости от трактовок, разнообразных мнений и взглядов, повлияли на формирование всей истории XX в., став своеобразным Рубиконом, перейдя который обратного пути у России не было. В свете данного обстоятельства с очевидной необходимостью вырисовывается проблематика отношений двух важнейших фигур большевистской партии – И.В. Сталина и Л.Д. Троцкого, чья борьба за власть после смерти лидера – В.И. Ленина – во многом определила пути развития новообразовавшегося государства – СССР, его внутри- и внешнеполитическую линии поведения на протяжении длительного времени. Биография обоих изобиловала взлетами и падениями, тюрьмами и ссылками, ярчайшими достижениями и сокрушительными провалами. Однако именно в соперничестве друг с другом, во взаимной неприязни, начавшейся заочно еще в 1907 г. на Лондонском съезде, и особенно достигая апогея в 10-летний период противостояния с 1917 по 1927 г., оба деятеля революционной России проявили свои качества лидеров, сначала в период установления власти большевиков, потом в процессе удержания этой власти, а позже – в годы строительства нового государства.

Когда впервые встретились Троцкий и Сталин лицом к лицу – вопрос, долгое время остававшийся дискуссионным. Связано это было с отсутствием источников и тщательной чисткой, проводившейся цензурным аппаратом в Советском Союзе. Многие материалы были засекречены и стали доступны лишь на волне перестроечной поры.

Но, как правило, исследователи выделяли две основополагающие даты: 1907 и 1913 г. Как считает Монтефиоре, в 1907 г. Сталин «познакомился (и, вероятно, обменялся рукопожатиями) с Троцким – впрочем, тот утверждал, что впервые встретился со своим заклятым врагом только в 1913 году в Вене»²⁷⁶. Известно, что Сталин, побывав делегатом на Лондонском съезде и прослушав выступление Троцкого, охарактеризовал его как «красивая ненужность»²⁷⁷. К тому времени звезда Троцкого, в отличие от Сталина (тогда – Коба, псевдоним «Сталин» Джугашвили впервые использует в своей главной теоретической работе – «Марксизм и национальный вопрос» 1913 г.), уже взошла благодаря солидной агитационной работе, проделанной последним во время революционных событий 1905 г., а также его незаурядному таланту публициста. Главное, что отличало Троцкого и являлось и тогда, и впоследствии его фирменным знаком, отличительным признаком – великолепное владение словом на публике. Как оратор Троцкий действительно велик не глубоким идейным содержанием, значение которому не придавал особенно никогда, а скорее экспрессивной манерой подачи, за счет чего и добивался успеха у слушателей. Достаточно привести выдержки из его речи, произнесенной на Лондонском съезде в 1907 г., чтобы в этом убедиться: «Во избежание недоразумений я должен заявить, что в политических вопросах, разделяющих партию, я отнюдь не стою на какой-то специальной точке зрения “центра”, как приписывают мне некоторые товарищи. Позиция центра, на мой взгляд, предполагает ясное и твердое сознание необходимости компромисса как предпосылки общеобязательной тактики. Но если я сознаю необходимость компромисса, то это не значит, что моя собственная точка зрения на данный политический вопрос составлена путем компромисса, путем выведения арифметического среднего из двух противоречивых мнений»²⁷⁸. Как видим, даже опытному теоретику не составит труда запутаться в речи Льва Давидовича. И даже не главный принцип успеха любого выступающего перед толпой здесь важен – отточенные ораторские приемы, – а чрезвычайное, доходящее порой до крайней точки эмоциональное напряжение. Стоило Льву Давидовичу в нужный момент продемонстрировать слушателям свою отличительную особенность, как аудитория была уже полностью подчинена ему. Забегая вперед, можно лишь констатировать, что в решающие дни политической борьбы талант яркого оратора не помог Троцкому. Он больше не зажигал сердца и не правил толпой, как раньше.

Личное знакомство между двумя будущими большевистскими вождями состоялось все же в 1913 г. Вот как сам Троцкий описывает ее: «В 1913 году в Вене, в старой габсбургской столице, я сидел в квартире Скобелева за самоваром. … Мы пили душистый русский чай и рассуждали, конечно, о низвержении царизма. Дверь внезапно раскрылась без предупредительного стука, и на пороге появилась незнакомая мне фигура, невысокого роста, худая, со смугло-серым отливом лица, на котором ясно видны были выбоины оспы. Пришедший держал в руке пустой стакан. Он не ожидал, очевидно, встретить меня, и во взгляде его не было ничего похожего на дружелюбие. Незнакомец издал гортанный звук, который можно было при желании принять за приветствие, подошел к самовару, молча налил себе стакан чаю и молча вышел. Я вопросительно взглянул на Скобелева.

– Это кавказец Джугашвили, земляк; он сейчас вошел в ЦК большевиков и начинает у них, видимо, играть роль»²⁷⁹.

Больше до Февральской революции им увидеться было не суждено. В 1913 г. Сталин по доносу провокатора и агента охранки Р. Малиновского вновь арестовывается и направляется в четырехлетнюю ссылку в Туруханский край. Троцкий же до событий 1917 г., как и большинство большевистских лидеров, находится за границей, где занимается в основном литературным трудом.

4 мая 1917 г. Троцкий вместе с семьей возвращается в революционно бушующий Петроград. Еще находясь в эмиграции, он критиковал статьи Сталина, вернувшегося на полтора месяца раньше Льва Давидовича. Стоит, впрочем, отметить, что до приезда революционных лидеров Сталин, как большевик с довольно большим стажем, сумел не только наладить выпуск агитационной и пропагандистской литературы на станке, но и сам создавал агитационно-пропагандистские статьи. Всего в этот год он написал более 60 статей²⁸⁰.

Именно в 1917 г. Сталин продемонстрировал свои самые сильные качества как будущий политический лидер. Присущие ему прагматизм и скрытность, упорство и стойкость в тяжелейшей ситуации, когда дело касается принятия ответственных решений внутри партии, годами выкристаллизовывавшийся оперативный опыт рядового революционера помогли ему в ситуации июльского кризиса, когда Коба фактически становится личным телохранителем Ленина, который по распоряжению А.Ф. Керенского должен был быть немедленно арестован по обвинению в шпионаже.

После возвращения в Россию в мае 1917 г. Троцкий устремляется в гущу революционных событий, продолжая регулярно выступать на митингах. В это время он также продолжает развивать свои взгляды на теорию «перманентной революции». Данная историческая концепция, впервые разработанная еще Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом, провозглашала «сделать революцию непрерывной до тех пор, пока все более или менее имущие классы не будут отстранены от господства, пока пролетариат не завоюет государственный власти»²⁸¹. Троцкий же добавил к основной теории важнейшее положение, получившее название теория комбинированного развития. Согласно Троцкому, в относительно развитых странах, к которым автор относил Россию, было возможным провести социалистическую революцию ввиду исторической необходимости осуществить буржуазно-демократические требования. Далее автор отрицал завершенный социалистический характер Октябрьской революции, рассматривая Россию лишь как плацдарм для проведения мировой революции²⁸². Последнее положение в теории, отстаиваемой Троцким, значительно повредило автору в период борьбы за власть.

«Сталин был тогда для меня лишь одним из членов большевистского штаба, менее заметным, чем ряд других»²⁸³. К 1917 г. существовала уже довольно сильная личная неприязнь между ними. «Он отталкивал меня теми чертами, которые составляли впоследствии его силу на волне упадка: узостью интересов, эмпиризмом, психологической грубостью и особым цинизмом провинциала, которого марксизм освободил от многих предрассудков, не заменив их, однако, насквозь продуманным и перешедшим в психологию миросозерцанием»²⁸⁴.

Событие, послужившее поводом для развязывания конфликта между лидерами, случилось на Царицынском фронте летом – осенью 1918 г. Сталин, занимавший пост Наркомнаца, отправленный курировать данный участок, категорически протестовал против присутствия в Красной армии военспецов преимущественно из белого офицерства, имея в виду высокий риск перехода последних в стан белых. Действительно, подавляющее большинство (95%) офицеров к моменту Октябрьского переворота были не кадровыми. «Это были офицеры военного времени – интеллигенты, закончившие школы прапорщиков. С другой стороны, белые не выступали за монархию, они выступали за Учредительное собрание. Так что офицерам они были куда ближе большевиков»²⁸⁵. Однако Троцкий полагал, что необученная, плохо подготовленная к боям с превосходно выученным соперником масса людей вряд ли способна оказать должное сопротивление противнику без привлечения служащих вооруженных сил Российской империи. Конфликт пришлось улаживать лично Ленину, который отозвал Сталина в Москву с Южного фронта и даже повысил в звании. Сталин стал членом Реввоенсовета РСФСР. Вот как сам Троцкий оценивал этот жест Ленина: «Сталин был отозван. Ленин слишком хорошо понимал, что мною руководят исключительно деловые соображения. В то же время он, естественно, был озабочен конфликтом и старался выровнять отношения»²⁸⁶.

Годы Гражданской войны можно считать венцом политической карьеры Льва Давидовича, временем его наивысшего расцвета. Перемещаясь с одного участка фронта на другой на ставшем впоследствии легендарном бронепоезде, в вагоне № 432, Троцкий в период с 1918 по 1920 гг. был, безусловно, самым популярным человеком в партии после Ленина. В отличие от последнего, управлявшего страной преимущественно из столицы (Москва, сменив Петроград, стала столицей 12 марта 1918 г.), Троцкий на своем личном ежедневном опыте общения с «кадрами» видел обстановку на местах. К его безусловным заслугам во взятии, например, Казани, относятся такие «нововведения» как заградительные отряды и расстрел каждого десятого за невыполнение приказов. Однако за столь суровыми мерами скрывалась та неоценимая услуга, оказанная партии и аппарату: Гражданская война была выиграна. Троцкий как создатель Красной армии внес весомый вклад в эту победу.

После окончания основной фазы Гражданской войны и вынужденного перехода к НЭПу, Ленин писал: «Задача перехода к новой экономической политике в том и состоит, что после опыта непосредственного социалистического строительства в условиях, неслыханно трудных, в условиях гражданской войны, в условиях, когда нам буржуазия навязывала формы ожесточенной борьбы, – перед нами весной 1921 года стало ясное положение: не непосредственное социалистическое строительство, а отступление в целом ряде областей экономики к государственному капитализму, не штурмовая атака, а очень тяжелая, трудная и неприятная задача длительной осады, связанной с целым рядом отступлений»²⁸⁷. К этому времени Сталин, всецело следовавший в русле политики, определяемой Лениным, становится ближайшим помощником Ильича²⁸⁸.

С середины 1922 г. начался новый виток противостояния двух на том момент самых влиятельных людей в партии после Ленина. Связан он, разумеется, с болезнью Ленина и вынужденным отходом последнего от власти. Положение Троцкого на тот момент было неустойчивое. «К этому периоду Троцкий был единственным из высших советских вождей, кто имел право не называть себя учеником и соратником Ленина. Он был скорее политическим партнером, союзником по революции. Это привлекало к Троцкому как самостоятельной политической фигуре многих большевиков»²⁸⁹.

Лев Давидович не поддерживал многие предложения Ленина. Это было и в ходе дискуссии о профсоюзах, и вновь повторилось в период подготовки важнейшего X съезда, на котором решался вопрос, каким путем пойдет страна в ближайшем будущем. Стоял вопрос о выживании советского режима. Однако сторонники Ленина все же получили большинство на съезде, что, в свою очередь, предопределило выбор нового состава руководящих органов, из которых вывели многих приверженцев Троцкого.

Назначение Сталина на пост генерального секретаря ЦК РКП(б) в апреле 1922 г. изменило соотношение сил в противостоянии между Джугашвили и Троцким. «В целом, в задачу Кобы входило общее руководство аппаратом ЦК»²⁹⁰. Но две функции, на наш взгляд, заслуживают особого внимания. «Первая – формирование повесток заседаний Политбюро. Вторая – решение кадровых вопросов. От Сталина зависели карьеры многих функционеров среднего уровня»²⁹¹.

На тот момент он сосредоточил в руках одновременно Секретариат и Оргбюро ЦК, возглавляя параллельно также Рабкрин и Наркомнац. В то же время Троцкий полностью контролировал руководство Красной армией, занимая ключевые должности Наркомвоенмора и Предреввоенсовета. Однако восприятие Троцкого бюрократией как возможного узурпатора власти было очевидно и, в значительной степени, неизбежно. Им гораздо ближе был практик Сталин, производивший впечатление уверенного в себе чиновника, со спокойной рассудительностью решающего важнейшие вопросы государственного строительства, чем видный теоретик и яркий, но не вызывающий к себе доверия Троцкий. Проведение спустя неделю после смерти В.И. Ленина набора в партию «рабочих от станка», получившего название «ленинский призыв», укрепило власть Сталина над бюрократией и сделало его, выражаясь словами Роберта Такера, «первым и единственным ленинцем»²⁹².

Можно согласиться с мнением О. Хлевнюка, что «жизнеспособность коллективного руководства в конечном счете зависела от готовности советских вождей придерживаться правил, своеобразной конституции олигархического устройства власти»²⁹³.

Таким образом, завоевание власти большевиками в результате Октябрьского переворота ознаменовало собой выдвижение на руководящие посты двух выдающихся личностей: Сталина и Троцкого, ставших вскоре непримиримыми соперниками сначала за влияние на Ленина, а затем за власть в молодом государстве. У Сталина были причины ненавидеть Троцкого. Многолетняя работа в подполье, партийный стаж, аресты, побеги и снова аресты и ссылки – все это оказывалось невостребованным в сравнении с заслугами Троцкого, блестящего теоретика, тонкого и чрезвычайного одаренного литературным талантом деятеля, поражающего всех своим ораторскими способностями. События на Царицынском фронте послужили лишь предлогом для развязывания конфликта между этими политическими фигурами. Относительно периодов сама борьба делится на следующие временные отрезки: