Саша Селяков
Цена прошлого
Но крепиться духом уже вошло у меня в привычку, и первым подошедшим этапом, я отправился в это страшное лечебно–исправительное учреждение. Встретило оно меня самым негостеприимным образом, чего я собственно и ожидал. Не успел я пройти и десятка метров, как мне навстречу пронесли человека. Ногами вперед. Добро пожаловать. Нет, к этому точно невозможно привыкнуть.
А когда я вошел внутрь терапевтического барака, настроение испортилось окончательно. Там шел ремонт. Настоящая стройка: вскрывали полы, белили потолки и штукатурили стены. Пыль была до потолка, грохот до поздней ночи, и параллельно со всем этим здесь лечили людей. Куда ж нас деть. Сложно было подобрать слова к увиденному. Под вскрытыми полами стояла заплесневелая вода. Где–то бежали трубы. И судя по запаху очень давно. Там внизу ползали или, вернее, плавали жирные черные крысы, а кое–где валялись дохлые кошки. В метре от этих ям стояли шконки, на которых лежали больные люди. Пересыльный морг после бомбежки.
***
– Ты что, живой?
Супер. Именно так доктор должен начинать разговор со своим пациентом. Как же еще.
Неприятное лицо женщины стало еще неприятнее, как только я переступил порог ее кабинета, и весь прием не меняло свое выражение. Она листала мою карточку и то и дело поднимала на меня свои удивленные глаза, наверное, не могла поверить.
– Пройдешь все необходимые обследования, сдашь анализы… Группу тебе продлят, можешь не волноваться…
– Я и не волнуюсь.
Она осеклась на полуслове. Хотела что–то сказать, но у нее не получилось. Посмотрев мне в глаза еще секунду, она закрыла рот.
Все необходимые обследования я прошел за два дня, оставалось только ждать, пока заполнят все бумажки. Сколько эта процедура длится, было неизвестно, четких сроков в оформлении группы не было, поэтому, как бы мне не хотелось обратно, пожить здесь все–таки придется. Находиться в этом здании, смотреть на страдания и дышать строительной пылью не было никакого желания, поэтому весь день я старался проводить на улице, на свежем воздухе. Конечно, было тяжело. Со времени появления первых симптомов, мое состояние здоровья заметно ухудшилось – ноги ослабели еще больше, уставать я стал еще быстрее, появились заметные проблемы с мышцами спины. Еще правая рука. Ну это так, где–то вдалеке. А может просто кажется. Может, подогнавшись однажды, я добил ее самовнушением. Все может быть. Все болезни в голове.
Я много двигался, много гулял. Когда становилось тяжело, я присаживался отдохнуть, а когда чувствовал себя лучше, бросал трость и пробовал идти без нее. Иногда падал. Но всегда поднимался.
И вот во время одной из прогулок случилось то, чего я точно никак не ожидал.
– Здравствуйте, молодой человек.
Я был занят своими мыслями, и, если бы он не поздоровался, вряд ли бы я различил его в толпе гуляющих зэков. Славка Рубль. Вот это встреча.
– Ну что ты, замерз? Не рад меня видеть?
Я отмерз и улыбнулся. Он совсем не изменился, тот же открытый и по–доброму хитрый взгляд, разве что волосы поседели.
– А я сюда уже приезжал. Только в тот раз мы разминулись, ты уехал как раз передо мной.
– Когда?… А! Ну. Так это еще тем сроком.
– В смысле тем сроком?!
– Предыдущим. Я освободился, проведал волю и назад. А ты что, все сидишь?
– Как видишь.
– Так это сколько же… бл*, Игнат… Прости, слов других нет. Сколько тебе еще?
– Ну это смотря в каком смысле, – усмехнулся я.
– Ха–ха–ха! Красавчик! Пойдем, присядем, в ногах правды нет. Нам есть, о чем поговорить.
Приятно припекало солнце. Люблю весну. Она напоминает мне, что я еще живой. Иногда забываю. Дул легкий ветерок, и мы сидели на резной деревянной скамейке, одной из тех, что делают местные умельцы. Я, конечно, не профессионал, но она мало чем уступала произведениям искусств восемнадцатого века. Ну или семнадцатого, когда там была эпоха Возрождения.
Мы обсуждали все. Мы обсуждали жизнь. Рубль хотел закурить, но, когда я отказался от предложенной сигареты, недолго думая, спрятал их назад в пачку. Я рассказал ему о Руслане, о его проблемах, и как я не отвернулся от него. Рубль, поругав Русика, поддержал меня и сказал, что я поступил правильно. По–человечески. Мы помянули Домика. Рубль был в курсе. Я рассказал ему о последних минутах его жизни.
– Я понимаю, почему он не стал вором.
– Неужели? – улыбнулся Рубль, – долго же до тебя доходило. Голова у тебя умная, большая, думал, на нее не налезут эти розовые очки.
– Но воровское…
– Воровское? Где оно? Ты хоть раз его видел?
– Когда я понял, мне стало страшно. Ведь там… Там все так продумано, каждая мелочь, каждая деталь. Все, чтобы только ты поверил. Манипуляция сознанием. Это как в любой религии. А когда ты поверишь, им уже не надо ничего делать – ты все сделаешь сам. Ты расходный материал на пути к их цели.
– Цель–то самая банальная.
– Да! Деньги. Деньги, деньги, деньги! – я перевел дух. – Что самое интересное, все это понимают, но никто ничего не делает, не борется с этим.
– О чем ты? – Рубль ухмыльнулся. – В работе этой идеи, этой системы, задействованы такие люди, что страшно даже подумать. Об этом вслух не говорят, какая может быть борьба.
Если бы я не бросил курить, я бы сейчас закурил. По крайне мере, мне этого очень хотелось.
– И что же теперь делать? Как жить здесь, зная все это?
– Живи по совести.
– Как… Хм. Ну да, по совести. Все просто.
– Все на поверхности, – Рубль снова достал сигарету из пачки и начал крутить ее между пальцев. – А ты и в катран залез.
– Залез.
– Для чего? Что тебе не хватало? Хотел денег выиграть?
– Не знаю. Отчасти, наверное, для того, чтобы убить время.
– Подумай над тем, что ты сказал и не говори так больше. Убить время. Во–первых, у тебя не получится. В лучшем случае ты будешь убивать себя, а в худшем кого–то другого. Со временем надо дружить и проводить его с пользой.
– Время… Странная штука. Когда я смотрю назад, понимаю, что провел здесь много лет, но мне кажется, что меня посадили вчера. Я его не чувствую, я такой же девятнадцатилетний пацан! И воспринимаю этот мир еще в том времени. Как будто оно остановилось. Звучит бредово, да? Но это так! Я даже выгляжу так же. Сколько лет на вид ты мне дашь? Двадцать максимум! Я как на консервации. У меня волосы дыбом встают, когда слышу, что мои знакомые поженились, развелись, нарожали детей, купили квартиры, машины, уехали за границу или занимают какие–то ответственные посты. Ведь я воспринимаю их в том возрасте, когда меня закрыли, они для меня все те же… Нестыковка. А потом понимаю, сколько я упустил. Сколько лет прожито зря. Страшно.
– Все так.
Сигарета в его руках сломалась, табак сыпался, но он продолжал крутить две смятые половинки, а когда заметил, бросил их в урну и сказал:
– Знаешь, почему тебе кажется, что время летит так быстро, что ты за ним не успеваешь?
– Я чокнулся?
– Ха! Нет, ты не сумасшедший, это нормальное явление. Просто, когда ты жил на свободе, каждый день у тебя происходили какие–то события, яркие и не очень, но тем не менее события. Что–то, конечно, и повторялось, но это мелочи, и они теряются на общем фоне. Каждый день был уникален и соответственно откладывался в твоей памяти. Поэтому десять лет на свободе – это целая жизнь. Как по сути, так и по восприятию. Тебе есть что вспомнить, чему порадоваться, о чем погрустить. А теперь представь десять лет в тюрьме… Дни летят как под копирку: ты встаешь с одной и той же ноги, пьешь один и тот же чай, видишь одни и те же лица, проверка, баланда, отбой, все! Событий нет!
– Типа как день сурка?
– Да называй как хочешь, все одинаково настолько, что раздражение может вызвать даже неправильно положенная ручка. Врубаешься?
– Еще как.
– Все сливается в один день. Неделя? Месяц? Год? День как день. Для нас и десять лет покажутся одним днем. Такое у нас восприятие, поэтому, оглядываясь назад, мы не можем понять, куда делось время. Молодые старики или старые дети. Вот кто мы.
– Подожди, подожди, – попытался я собраться с мыслями, – тогда, по твоим словам, выходит, что срок должен пролететь незаметно, но он тянется.
– Это отдельно взятый день. С ним в точности да наоборот – на свободе день, наполненный событиями, проходит быстро. Ты даже не успеваешь заметить, и тебе постоянно не хватает времени, одно, другое… А здесь не происходит ничего! И день превращается в вечность.
– Да уж… Нет, ты не прав. Я походу в натуре чокнулся.
– А–ха–ха, Игнат, не гони, родной, прорвемся! Вставай, потусуемся, кровь разгоним.
Мы встали и пошли гулять вдоль барака. Я шел, опираясь на трость, и сбивался с ритма, но Рубль не спешил и шел со мной рядом.
– Что с тобой произошло–то? Как угораздило так заболеть?
– Не знаю. Жизнь сыграла со мной злую шутку.
– В каждой доле есть шутка правды.
– Ты хотел сказать…
– Именно это.
Я задумался. Наверное, уже в сотый раз за сегодня.
– Я, конечно, все понимаю, жить по совести – это верно, но вот послушай. В прошлый раз, когда я был здесь, я очень сильно болел. Наверное, даже умирал. Никакие лекарства, препараты, ничего не помогало, и когда я уже почти отчаялся, решил, что буду творить добро. Да, поскольку все доступные средства были исчерпаны, я решил зайти с другого бока. Я верил, что за мои благие дела мне воздастся, и я исцелюсь, но… В результате меня вообще увезли отсюда недолеченным. И как понять эту жизнь?
– А ты бери в более глобальных масштабах.
– Как это?
– Где ты сейчас? Разве ты умер?
– Нет.
– Значит, тебе надо было отсюда уехать, здесь бы ты вряд ли вылечился. А кто помог тебе там?
– Мне…
– Нет, не говори. Ищи эту причинно–следственную связь сам. Это твоя жизнь. Только не забывай об исходном.
Мы остановились.
– Я помню. Но почему тогда меня не освободили? Я пересмотрел свою жизнь и никому не делал зла, но мне отказали, списав все на какую–то несуществующую причину.
– Значит причина в том, что ты еще нужен здесь. Для чего–то или для кого–то.
– Что я могу? Посмотри на меня. Ну какой с меня толк? Лежу, никого не трогаю, книжки читаю…
– А ты напиши.
– Что? Написать книгу? Скажешь тоже.
Мы гуляли до самой темноты, а когда прощались, я спросил:
– Слушай, а ты не знаешь такого Силуана? Столько лагерей проехал, может встречались где.
– В том то и дело, что я столько лагерей и тюрем проехал, что от лиц уже в глазах рябит. От имен и подавно. Как говоришь?
– Силуан.
– Что–то знакомое.
***
Через несколько дней я уехал. Я был рад, что, наконец, покидаю это мертвое место, но в то же время чувствовал, что это все не зря. И дело, конечно, не в этой пресловутой инвалидности.
Я тепло прощался со всеми и, можно сказать, был уже одной ногой в автозэке, как меня догнал один паренек. Это был трассовик, местный шевеляга, он передал мне маляву. Сказал, что она шла этапами из рук в руки и еле догнала меня. Я развернул аккуратно сложенную и замотанную в целлофан бумажку. Номер телефона. Без имени и подписи. Кто бы это мог быть? Ума не приложу. Есть только один способ это проверить.
А пока этап… Трясущаяся машина, неудобный поезд… Сколько километров уже пройдено? Итак, расстояние от суда до СИЗО, от СИЗО до вокзала… Так я и ехал, складывая этап за этапом, как будто считал свою жизнь. Ведь она тоже поделена на определенные этапы. И этот когда–нибудь кончится.
Так в размышлениях я и добрался до дому. Ну, в смысле, до лагеря. Просто ощущение было такое, что еду домой, а ведь и правда, за столько лет я привык к этому месту, обжился настолько, насколько позволяли возможности и фантазия. Короче, чувствовал себя как дома.
И даже менты встречали меня как родного. В хорошем смысле. Фразы типа: «О, Игнат, вернулся!», «С возвращением!», «Вот тот, о ком писали все газеты!» начали раздаваться, как только я спрыгнул с воронка. Судя по глазам, они действительно были рады. Шмонали посредственно, как говорится «для галочки», ничего не забрали. Хотя и забирать–то особо было нечего, но при желании они нашли бы.
Как любого приехавшего, пусть и возвратом, меня поместили в карантинный адаптационный барак на десять дней. Не знаю, к чему еще меня можно было адаптировать, но порядок был порядком. Проснулись – пообщались – поели – поспали. Лагерная жизнь мало в чем изменилась. В этом состоянии размеренного покоя я, наконец, смог получше рассмотреть этапников – людей, приехавших со мной и первый раз оказавшихся на зоне. Они ходили по бараку, с интересом разглядывая новое место, и знакомились друг с другом. Со всех сторон доносились громкие голоса:
– …и вот я говорю ему: «Есть позвонить?»…
– Ха–ха–ха! Прикинь! Эта толстуха хотела мне…
– Я был лучшим! Никто никогда не смел меня…
– Чем на свободе жил?…
– …адвокату столько денег отвалил, а он козел…
– За что сидишь? С братвой общался?…
– Шкаблили?… понятно все с тобой.
– Определяться надо сейчас…
Новые лица. Интересно наблюдать. Люди разные, каждый со своим характером и причудами, но одно у них было общее. То, что сразу бросалось в глаза старому зэку, а именно к таким я уже себя причислял. Они были другие. На их лицах читалась воля. Но это ненадолго, уже скоро они вольются в коллектив.
– Тебе сколько лет?
– Девятнадцать. А че?
– Ничего. Я с тобой знакомлюсь.
– А тебе сколько?
– Почти столько же.
Я смотрел на этого молодого, в меру дерзкого парня и, казалось, видел его насквозь – что он думает, хочет, чего боится и о чем мечтает.
– Как зовут?
– Ванька Рыжий.
– Давно сидишь, Вань?
– Да нет. Полгода всего.
Он заметно расслабился, оборонительная колкость пропала, и его голубые глаза засветились ничем не омраченным светом. Как у ребенка.
– А ты… Ну это… Давно сидишь?
– Давненько. Почти полжизни. Вернее сказать, целую жизнь.
– Как это?
– Жить я начал здесь.
– А–а, – кивнул он, делая вид, что понял.
– Сколько у тебя срока?
– Одиннадцать с половиной.
– Ух…
Меня аж передернуло. Одиннадцать с половиной… Как это много.
– Родные есть? Близкие, кто за тебя беспокоится?
– Да, мама, папа.
– Дорожи этим.
– Девушка еще ждет. Ну говорит, что ждет. Типа невеста. А у тебя девушка есть?
– Нет.
– Была?
– Были.
Не знаю почему, но я как–то сразу проникся к этому пацану всей той человеческой добротой, на которую еще было способно мое сердце. Мы разговаривали почти до утра. Он рассказывал мне о воле. Как изменился город, как изменились люди, а я сидел и слушал. С открытым ртом. Во многое я не мог поверить, многое переспрашивал, но все равно не верил. Рассказал ему о себе, о том, чем занимался, о тех местах, в которых побывал. Я чувствовал себя естественно. Я был самим собой. Не помню, когда был им в последний раз…
– Ну а так, вообще, в зоне же надо чем–то заниматься, да?
– Ну, наверное, да, – нахмурившись ответил я.
– Чем бы ты мне посоветовал?
– Я?… Не знаю. К чему душа лежит. Это твоя жизнь, твоя судьба. Что ты хочешь от жизни?
– Я на тюрьме за хатой смотрел, – с гордым видом сказал Рыжий. – Все по жизни ровно. Предыдущий смотрящий, когда уезжал, общак мне доверил, хотя там мужики и постарше были.
– Понятно, – попытался ответить я как можно более равнодушно. – Думаешь дальше блатовать?
– Да не знаю… – его глаза растерянно забегали, – может быть. Вообще–то, я хотел работать.
– Решай. Тебе надо сделать выбор. Выбор важен, он есть всегда, поверь мне, я знаю. Впереди целая жизнь. Она в твоих руках.
Меня, как единственного возвратчика, распределили в отряд через десять дней, а остальные остались сидеть и ждать пока знакомые не заберут их к себе. Зона была переполнена.
***
В бараке ровным счетом не изменилось ничего, разве что на тумбочке стало больше пыли. Наведя чистоту и расставив все по своим местам, я присел на шконку и огляделся. Нет, ну я по–любому никуда и не уезжал.
День. Обед. Вечер. Ужин. Обсудив что–то с кем–то в тысячный раз, я начал укладываться спать, как вдруг, уже чувствуя подкрадывающийся сон, вспомнил о той странной маляве.
Дождавшись пока выключат свет, я достал телефон и набрал одиннадцатизначный номер. Гудок, второй, третий… Я уже начал думать, что никто не возьмет, как вдруг услышал короткое «алло». Я узнал его голос не сразу. Наверное, потому что забыл. Как голос, так и его самого. А вот он помнил. Степа. Он сидел на другой зоне и, узнав, что я в больнице, отправил мне туда маляву.
– Но как? Кто тебе сказал?
– Тюрьма – это же сарафанное радио – один видел другого, другой сказал третьему, у третьего спросил я. Вот и все. Слышал, ты болеешь.
– Есть не много.
– Ясно.
Молчание. Я не знал, о чем говорить, а он все хотел что–то сказать, но не решался. Ведь не просто же так он меня нашел.
– Степа.
– Да.
– Говори уже.
Секунду он молчал. Собирался духом или просто подбирал слова.
– Это я тебя сдал.
– Я знаю.
– …знаешь?
– Да, знаю. И дальше что?
– Прости, – он выдохнул, – если сможешь.
– Я много думал об этом и понял, что я, наверное, уже давно тебя простил.
– Правда? В смысле… Спасибо.
Можно ли было говорить о чем–то после всего сказанного? После всего пережитого. Мы попрощались. Я скомкал и выбросил его номер в урну.
***
Лето было в самом разгаре. Некоторые даже пробовали загорать. Смешно наблюдать – худые, все в синих наколках, они крутились под солнцем, ища правильный угол и подставляя ему свои незагорелые места, а когда приходил мент, гурьбой бежали в барак, ведь находиться на улице в одних трусах, было запрещено.
В один из июльских вечеров меня позвал к себе Длинный, наш смотрящий. Интересно, что это ему надо? Наше с ним общение уже давно прекратилось и сводилось лишь к примитивному «привет – пока». Он как всегда копался в своем телефоне, а по обоим сторонам стояли крепкие ребята в цветастых спортивных костюмах. Я сел напротив.
– Здоров, Игнат.
– Привет.
– Че как сам?
– Как поломанный «Ниссан».
Он что–то хмыкнул в ответ и поднял глаза. Маска. Я научился различать лицемерие.
– Здоровье как? Не лучше?
– Пойдет.
Я все ждал, когда же закончится эта официальная часть. Ему это неинтересно, это понятно, когда это он стал беспокоиться о моем здоровье.
– Ну и славно. А в отряде голь–моль, шаром покати. В карты играют мало, на общее я вообще забыл, когда последний раз кто–то от души уделял…
Ну давай уже. Ближе к делу.
– Я чего тебя позвал–то – с тобой этапом приехали одни новенькие, свеженькие, так сказать. Ты сидел с ними в карантине, общался, ведь так? – он достал сигарету парламента и закурил. – Сиделец ты старый, глаз у тебя острый, скажи, среди них есть толковая молодежь? Каталы, стремяги, может смотрящие, кто за чем–то в ответе был, ну или хотя бы те, кто мог бы ими стать, кто мог бы помочь в нашем общем деле. А, братан?
Волна тех самых мурашек, похожая на странную пульсацию, прошла по моим ногам и задрожала в стопах. Я посмотрел ему в глаза и сказал:
– Нет. Таких там нет.
Он закивал башкой и снова уставился в свой телефон. Можешь даже не прощаться. Я встал и, хромая, пошел к себе. Больше он меня не звал. Ни по какому поводу.
А я продолжал жить. Свой привычный образ жизни я решил разнообразить чем–то приятным и полезным. Спорт. Что же еще. Конечно, здоровье не позволяло мне как в былые годы заниматься им по полной программе с полной отдачей. Все постепенно и аккуратно, слушая свое тело.
И я услышал. Практически в прямом смысле. Как–то, проснувшись с утра, я пошел на уже ставшую привычной прогулку и почувствовал себя здоровым. Да–да! Именно так! Не было никакой скованности, слабости или усталости. И пусть всего лишь десять шагов. Главное, что я почувствовал себя здоровым. Почувствовал, что могу. И пусть потом я чуть не упал, и пусть ослабевшие мышцы не были готовы к такому повороту, но! Но есть к чему стремиться. Теперь я знаю, что я МОГУ.
***
Наступила осень. А это значит, подошел срок подачи ходатайства об условно–досрочном освобождении. И я подал. А почему бы и нет, что я теряю? И меня освободили. Да, вот так. Просто взяли и освободили. Сначала я ничего не понял. Я не понял ни–че–го. Я просто стоял, слушая это постановление, и не мог поверить, что это говорят мне. Это не укладывалось в моей голове, в моей картине мира, да во всем! Я реально не мог поверить.
Все поздравляли меня, хлопали по плечу, говорили, что я счастливчик и искренне радовались за меня. А я… Нет, это было нереально.
А когда понял, мне стало страшно. Как бы абсурдно это не звучало, но мне стало страшно. Я жил здесь в тюрьме и знал здесь все: куда пойти, с кем поговорить, кого обойти, кого попросить, за какие ниточки дернуть, я знал, как устроен ЭТОТ мир. За столько лет я стал его частью, а там… Что ждет меня на свободе? Что ждет меня в ТОМ мире? Я забыл. А многое и не знал, ведь жизнь не стоит на месте. Смогу ли я… Страшно.
В тот день я проснулся рано, ночь спал как убитый. Мыслей не было, наверное, я еще не до конца поверил. Меня провожали, желали удачи, а я, как обычно, боясь опоздать, вышел раньше, чем нужно и стоял у КПП, ожидая пока придет сотрудник и выведет меня за забор. А он еще как назло опаздывал.
Глупо описывать то, что я почувствовал, когда увидел волю. Это не передать. Ни на словах, ни на бумаге. Это воля, это… Жизнь. Меня встретили все: мать, отец, брат. Дай бог им здоровья. Они посвятили мне свои жизни.
– Долго ждали? – спросил я, имея ввиду получившуюся утреннюю задержку, но когда понял, что спросил, рассмеялся этой неосознанной иронии.
Мы ехали в машине, и я не мог оторвать глаз от окна, параллельно отвечая на их вопросы, а потом внезапно заплакал. Мне не стыдно это признать, я плакал, честно.
– Сынок, – я почувствовал, как мама взяла меня за руку, – верь в себя, Сережа! И у тебя все обязательно получится, ведь если не у тебя, то тогда у кого?