Саша Селяков
Цена прошлого
Мы одержали победу во всех играх, жюри и зритель высоко оценили качество нашего юмора и выдали нам путевку в финал. Особых проблем на пути к этому я не встретил, чувствовал себя легко и уверенно.
Разве что однажды чуть было не случился казус, когда перед игрой в зрительном зале я увидел Алису. Ту самую. Она нисколько не изменилась: та же прическа, стиль одежды, тот же взгляд – гордый, но в то же время невинный и бездонный, что, казалось, я вижу все скрытые в нем сокровища, оценивающий и как будто что–то ищущий. Может меня? Нет! Стоп! Р–р–р… Что же это такое? Забыть! Забыть! Зачем я ей нужен, наверное, пришла со своим парнем… или к своему… Да вообще пофиг!
Но пофиг не получалось. Я нервно ходил от кулисы к кулисе, а она… Вернее не она, а ее образ сверлил меня, прожигая насквозь. Черные волосы, идеально черные волосы, смуглая шелковая кожа, воздушные сладкие губы… А, черт, я помню каждую мелочь, каждую секунду!
Просто чудо, что я сумел выйти из этого состояния и отыграть выступление без ошибок. И, естественно, я к ней не подошел. Я даже специально прятался в гримерке, когда зрители поздравляли выступающих, чтобы не дай Бог не попасться ей на глаза. П***ц какой–то.
Мне помог праздничный банкет – алкоголь и безудержное веселье расставили все по своим местам, вернув ее образ обратно в глубины души.
Впереди ждал финал. Если я был в бодром расположении духа, настроенном исключительно на победу, то в глазах ребят особой уверенности не наблюдалось. Да, мы готовились, писали сценарий, обсуждали наши прошлые игры, но что–то в их поведении было не так. Во время одного из перекуров Ксюша, а курящих в нашей команде на удивление было только двое, наконец–то рассказала мне почему.
– Как бы мне этого не хотелось, но снять розовые очки мне с тебя придется. Я скажу прямо – мы проиграем.
– Что ты такое говоришь? Нет, так нельзя…
– Да, да, надо верить в победу и бороться до последнего, это понятно. Но наши соперники сильнее. Ты видел их выступления? Давай трезво оценивать свои шансы.
– Оценивать будет жюри. Еще даже сценарий не написан, все впереди! Еще ничего не решено, все в наших руках.
– Да понятное дело! – не выдержала Ксюша. Было видно, что ей нелегко все это дается. – Ну, пойдем тогда, решительный ты наш.
Она улыбнулась, и мы поспешили назад к ребятам, работы действительно было много. Писать качественный юмор не так–то просто, для этого необходимо сочетание нескольких факторов: талант (это первопричина, без него не стоит и пытаться), быть в тренде (то есть в курсе пристрастий, интересов и мыслей целевой аудитории), желание и внутренний настрой (это еще можно как–то контролировать) и вдохновение. Последнее относится, скорее, к обстоятельствам, потому что контролировать его появление или пробуждение человек пока не научился.
Мы старались. Ох, как мы старались. Изо всех сил и возможностей. Но то ли возможности были переоценены, то ли не хватило сил, а может его величество вдохновение не изволило снизойти к нам, и в результате у нас получился хороший смешной сценарий. Не более. Для победы этого было недостаточно, даже я это понимал. И сколько бы мы не пытались, ничего лучше придумать не смогли. Все идеи и предложения заводили нас в тупик, и мы глядели друг на друга, не зная, как найти из него выход.
Человеческая натура устроена таким образом, что иногда наши желания и амбиции сильнее самого здравого смысла. А может это только у меня так. Ну короче, уже стоя на сцене в ожидании оценок, я верил в нашу победу до самой последней таблички. Мы проиграли. Обоснованно и ожидаемо. Но только не для меня.
Да, мы были слабее, я это осознавал и если бы хоть на секунду отбросил все тщеславные амбиции и прислушался к холодному рассудку, то воспринял бы это более мягко. Но я до последнего верил в победу. Я не привык проигрывать и, принимая противные искренние поздравления с почетным вторым местом, чувствовал, как на мелкие осколки внутри разбиваются мечты, надежды, планы, царапая мою зазнавшуюся душонку острыми гранями реальности.
Наверное, так умирает романтик и рождается циник. Красивая мысль. Я тешил себя ею весь праздничный банкет, под алкоголем она становилась еще краше. Хотя считать себя прагматиком, подогреваясь красивыми аллегориями, это, пожалуй, напускной цинизм. Та же романтика.
Но тогда я об этом не думал. Поскольку никогда раньше я не сталкивался с обманутыми надеждами такого масштаба, во мне происходила небольшая перестройка сознания. Мне реально было хреново. Рабом славы быть не так уж страшно. Гораздо страшнее, когда ты становишься рабом тщеславия.
***
Сессию, как и ожидалось, я сдал легко и непринужденно, особо не заморачиваясь. Даже как–то неинтересно. Другое дело Новый год, его я отметил чудненько. Сам праздник прошел как обычно: елки, куранты, шампанское, нарядные, но унылые девушки… Ничего нового. Скукота сплошная. Все самое интересное началось после. Вечером первого января мы с Лехой зашли в наше излюбленное место – уютный бар.
В тот вечер он был заполнен нашими товарищами по несчастью, то есть теми, кто за одну ночь приход нового года не ощутил и веселился на полную катушку, боясь окончательно упустить праздник. И вот где–то между вторым пивом и бесконечным караоке я снял женщину старше меня лет на девять. Или она меня сняла, не важно, но уже через несколько часов я был у нее дома. Или не у нее. Компания была большая, но это тоже не имело значение. Новогодние салаты, остывшее горячее, много бесплатной выпивки и стройная рыжеволосая спутница – вот повезло так повезло! Я провел там три дня и три ночи, лишь изредка выходя в магазин за выпивкой и презервативами. Да я бы и жить там остался, если бы она не сказала, что через час должен приехать муж.
Я потом долго хвалился перед друзьями, рассказывая во всех подробностях детали этого завидного подвига. Вообще, подвигов было много – хоть героем себя считай, и под эти бравые приключения я и не заметил, как наступила весна, а там и лето. Где–то между ними была очередная сессия, но это так, к слову.
Когда, глядя в окно, я обдумывал как бы поярче провести эти короткие каникулы, мне неожиданно позвонила Света:
– Привет, Сережа! Ну что же ты все не звонишь и не звонишь. Неужели ты по мне не скучаешь?
– Как ты только могла такое подумать? Скучал ежесекундно! – ответил я в тон ее заигрывающему голосу.
– А в чем тогда дело? Или стеснительным стал? В жизнь не поверю! Чем планируешь заниматься?
– Как раз сейчас об этом думал, пока ты не позвонила. Вот если бы не ты – может, глядишь, чего и придумал.
– Я тебе помогу. Ты не считаешь, что за столько лет знакомства мы должны, нет, мы просто обязаны сходить хотя бы на одно свидание.
– А–а… ну… мы… Ну, так–то да.
– То есть ты меня приглашаешь?
– Давай сходим, че… А куда?
– В зоопарк! Я тыщу лет не была в зоопарке.
– Ну, хорошо. Где встретимся?
– Как понять – где встретимся? Это же свидание! Парень сам должен зайти за девушкой. Ты что, ухаживать не умеешь или придуриваешься? Приходи через час, я буду ждать.
Черные джинсы, легкие туфли и стильная белая рубашка с коротким рукавом навыпуск. Скромненько, но со вкусом. Хотя вряд ли зоопарк подразумевал какой–то дресс–код. Света осталась верна своему образу – в голубеньком платье чуть выше колен она смотрелась очень мило и изящно. Несмотря на хорошую погоду, мы решили ехать на автобусе, до зоопарка путь неблизкий.
– Лето – прекрасная пора! Так хорошо! Чувствуешь?
Мы стояли на остановке и ели фисташковое мороженое. Народу было много.
– Но весну я люблю больше. Я как будто сама расцветаю! А твое какое любимое время года?
– Да все нормальные. Зима ничего так.
– О, наш!
Света схватила меня за руку и, вместе с накатывающей сзади толпой, ринулась к дверям подъезжающего автобуса. Мы уже почти сели в салон, когда я заметил, что маршрут следует в другом направлении и, еле остановив Свету, стал пробираться назад сквозь ошалелую толпу пассажиров.
– Нет, ну это безобразие! По ногам – как по асфальту! Что за народ! – не могла успокоиться Света, когда мы, поправляя одежду, вновь стояли на остановке. – А номер автобуса для чего менять надо было, людей путать? Я с детства помню, что… ой! – Света широко раскрыла глаза и, не моргая, смотрела на свою висящую на плече сумочку.
– В чем дело?
– Боковой карманчик расстегнут. Там кошелек был… А сейчас его нет, – сказала она упавшим голосом. – Что делать, Сережа?
Я понятия не имел, что делать. Я стоял обездвиженный, пытаясь родить хоть какую–нибудь мысль. Перед глазами мелькали люди и проезжающий транспорт, собиралась новая толпа пассажиров. Состояние полной растерянности. И тут я заметил одну интересную деталь: невзрачный мужчина в серой заношенной футболке, с черным пакетом в руках оказывался у дверей каждого останавливающегося автобуса и, потолкавшись с ничего не видящими людьми, возвращался назад.
– Сереж…
– Подожди, – я положил руку ей на плечо.
А мужчина тем временем все продолжал ошибаться маршрутом и вот, сделав еще несколько подходов, он подошел к другому невзрачному мужчине и передал ему пакет. Тот сразу же испарился. Проще простого.
– Сережа, давай милицию вызовем, – Света была готова вот–вот расплакаться и смотрела на меня умоляющим взглядом. – Меня обокрали. Здесь же воры.
– Постой… сейчас, – надо было решиться, но коленки предательски подрагивали.
– Ну, поехали тогда… У меня мелочь осталась – на проезд хватит.
– Нет. Все. Пошли, – я вмиг перестал сомневаться, испугавшись возможности женского разочарования.
Он стоял уже с новым пакетом, высматривая очередную жертву, когда я подошел к нему и сказал:
– Пойдем поговорим.
– Пойдем, пойдем, – он говорил развязно и уверенно, как будто этого и ждал.
Мы отошли в сторонку и встали около киоска с мороженым, подальше от посторонних глаз. Света не отставала от меня ни на шаг.
– Короче, я знаю, чем вы тут занимаетесь…
– Кто? Чем? – перебил он.
– Ты и еще один человек. Вы карманники.
– Чего?! Ты чего, пацан, перегрелся? Ну на, если хочешь обшмонай! – он выставил вперед грудь и развел руки в стороны.
– Да не буду я тебя шмонать, – я с отвращением поморщился. – Вы работаете вдвоем, ты скинул ему всю добычу.
Мимо нас проехала милицейская машина, и мы проводили ее взглядом.
– Короче. Я не собираюсь поднимать тут кипиш, кричать «караул» или сдавать вас ментам. Верните моей девушке кошелек и расход. Все. Делайте, что хотите.
– Втроем.
– Что?
– Мы работаем втроем, – он улыбнулся и посмотрел на Свету. – Какой кошелек? Сколько денег было?
– Кожаный… коричневый такой… четыреста пятьдесят рублей, – пролепетала она дрожащим голосом.
– Стойте здесь.
Он развернулся и пошел через дорогу на ту сторону улицы. Света вцепилась в меня и начала с силой дергать за руку:
– Уйдет! Точно уйдет! Давай, пока не поздно…
– Стой спокойно.
Он подошел к припаркованной «девятке» и стал разговаривать с сидящими внутри крепкими лысыми ребятами, показывая головой в нашу сторону. Я чуть было сам уже не вцепился в Свету, но мужчина, закивав головой, быстро отошел от машины и, покопавшись в придорожных кустах, вернулся обратно к нам.
– Этот?
– Да! – Света с силой выхватила у него кошелек и начала пересчитывать деньги.
Я коротко кивнул и, взяв Свету под руку, повел ее к автобусу, как раз вовремя подъехавшему.
– Больше не попадайтесь, – улыбнулся он нам вслед.
– Ну, ага! – Света уже была готова взорваться всем накопившемся огнем, но я обнял ее за плечи и развернул в нужном направлении.
Всю дорогу мы ехали молча. Света выглядела какой–то опустошенной и разбитой, она сжимала в руках свою сумочку и не отводила глаз от окна. Я, наверное, выглядел не лучше. Когда играющий в моей крови адреналин кончился, я ощутил неподъемную усталость и безнадежно развалился в неудобном автобусном кресле. Но все–таки усталость была приятной, ведь я чувствовал, что совершил достойный, смелый поступок. Для подкрепления своего либидо мужчине необходимо время от времени давать себе повод для гордости.
Сходя с автобуса, я подал Свете руку, что было впервые для меня, а она, оценив мою галантность, начала потихоньку оттаивать и приходить в себя. Зоопарк я любил с детства, но жизнь складывалась таким образом, что и бывал я в нем только в детстве, поэтому ощущал приятное чувству ностальгии. Мы ходили по аккуратным тропинкам между вольеров и болтали обо всем подряд. Обсуждали любимую музыку, ей нравилась певица Максим, на что я корректно промолчал. Что в ней такого хорошего? Обсуждали институт, обсуждали чудесные школьные годы и наших одноклассников. Как ни странно, Света знала, как сложилась судьба каждого, и что не менее удивительно, у всех она сложилась в разной степени удачно. Хороший класс, золотые годы.
Вдоволь нагулявшись и зарядившись новой волной впечатлений, мы купили еще по мороженому и сели в тенек на резную деревянную скамейку.
– Ах… Какой сегодня денек! Так хорошо… И почему мы раньше с тобой не гуляли?
– Хм, не знаю, не знаю, – я задумчиво покрутил в руке вафельный стаканчик. – А погода действительно сегодня сказочная. Звери тоже это чувствуют – вон на солнышко повылазили.
– Ага, погреться решили.
Мы стали наблюдать за животными, и я заметил одну интересную деталь – волки, рыси, львы, медведь – в общем, все звери вели себя как–то странно. Они ходили вдоль решетки туда–сюда, то есть дойдя до одного угла, разворачивались и шли назад до другого, а потом опять по тому же маршруту.
– Свет, смотри, чего это они? С ума что ли сошли?
– Не знаю. Не думаю. Домой, наверное, хотят. На волю.
Я отогнал начинающую появляться непонятную грусть и повернулся к Свете:
– А помнишь, какая ты раньше зубрилка была? В очках и две косички! Строго на первой парте.
Света изобразила обиженное лицо и начала громко протестовать, но я видел, что это не всерьез. Было приятно вновь окунуться в школьную пору и вспоминать наше счастливое детство. Мы как будто заново проживали эти моменты, переглядывались и мечтательно вздыхали. Было волшебно хорошо. Мы помолчали. Наслаждаться тишиной с понимающим тебя человеком бесценно. В таком душевном диалоге чувствуешь друг друга откровенно ясно.
Я проводил ее до подъезда, а она пригласила меня к себе. На чашечку чая. Какой–то бело–зеленый улун, я даже не слышал о таком, но согласился. Беспрекословно и уверенно, как будто другого и быть не могло. Не подразумевалось в принципе.
Кухня. Горячий безвкусный напиток в кружке, маленькое пирожное и нежный взгляд. Долгий и успокаивающий. Тихий, размеренный разговор под мирный звон чайной ложечки. Мы начали целоваться. Магия. Близость тел, ее комната, ладони. Все без слов, помедленней, наше дыхание. Вместе…
– …какие–нибудь приятные слова.
– Что?
– Я говорю, почему ты молчишь? Обычно после секса парень говорит девушке какие–нибудь приятные слова.
Я не знал, что сказать. Да и говорить сейчас что–то после ее замечания было бы пошло. Мы лежали под одеялом, ее голова на моем плече, я смотрел в потолок.
– Сереж, мы вроде знакомы давно, но иногда… Иногда я не могу тебя понять, – Света рисовала ногтем узоры на моей груди. – Ты всегда такой уверенный, внимательный, чуткий. Настолько, что стоит мне только подумать, как ты уже знаешь, что я хочу. Но как только мы… Ты боишься переступить черту? Раскрыть душу? Сережа, я всегда была перед тобой открыта, но я же чувствую…
– У тебя здесь можно курить?
– …ты не хочешь ни от кого зависеть. Ты боишься отношений.
Я присел на кровати и закурил.
– Ты просто не пробовал. У тебя их и не было никогда, это же видно. Попробуй, это не страшно, – она прижалась к моей спине и нежно обняла за шею. – Расслабься и будь собой. Отпусти себя, ты как струна…
Я закрыл глаза и ощутил ее тепло.
– С тобой хорошо, Свет… Спасибо.
– Ты тоже был хорош, – я слышал, как она улыбнулась. – Расскажи про свой первый секс. Расскажи, мне интересно.
– Ой… – недовольно отмахнулся я. – Там ничего интересного. Романтики ноль. В девятом классе выезжали на базу отдыха, помнишь? Ну так вот, мы там с одной и… пьяные. Вот так короче.
– Ничего страшного. У многих так бывает. Для современной молодежи это нормально, как бы страшно это ни звучало, – она гладила мои волосы. – Мы слишком рано взрослеем… А поцелуй? Расскажи про первый поцелуй.
– …
– Что с тобой? Почему ты дрожишь?
– Света, я… Я конченный человек.
– Не говори так. Ты хороший, добрый, искренний. Ты просто об этом не знаешь. Люди меняются.
– Но как?
– Я тебя научу. Вернее, ты сам научишься. Слушай свое сердце, оно не обманет. Я тебе помогу.
– Но…
– Тс–с–с… Я никогда тебя не оставлю. Слышишь? Никогда. Что бы ни случилось, знай, что я с тобой. Моя душа твоя. Поделишься своей?
7.
######
– Это что трупы?
– Ты боишься? Пойдем, смелее. Живых бояться надо.
Мы ехали всю ночь на уже знакомом мне столыпине. А все утро и полдня просидели в каком–то темном и сыром боксе с небольшим зарешеченным окошком. Через него мало что можно было разглядеть, разве что стоящий без колес вагон пассажирского поезда. Судя по шторам на окнах и расставленной посуде внутри жили люди. Если бы сам не увидел, никогда бы не поверил, что в таких условиях можно лечить людей. Двадцать первый век. Но это было только начало.
Мы шли долго и в основном в гору – зона был огромной, она располагалась в лесу и почему–то на склоне. Приехало нас немного – я и еще один дед. Подниматься в гору с тяжелой ношей мне помогал он. Он нес мою сумку и придерживал за руку, когда меня как пьяного начинало штормить. Зрение более–менее восстановилось, а с ногами становилось только хуже.
И вот зайдя в подъезд двухэтажного барака, который был больничным корпусом, я увидел, что на бетонном полу под белыми грязными простынями лежат люди. Мертвые люди. Конечно, мне стало страшно. Но страх отступил, когда мы вошли внутрь. Ему просто стало тесно рядом с новыми страхами. Еще бы! Такую картину невозможно было даже вообразить. То, что должно было быть терапевтическим стационаром, на деле оказалось кромешным адом.
Коридор был заставлен двухъярусными шконками так плотно, что невозможно было пройти, не задев чей–то матрац или свисающую ногу. Кто–то спал, кто–то ел, кто–то кричал. От боли. Все находившиеся здесь заключенные были чем–то больны, и лечить их похоже никто не спешил. В промежутках, которые изредка встречались между шконками, находились двери в палаты, в одну из которых я и зашел.
Надо отдать должное братской сплоченности, которая просыпается в людях в экстремальной ситуации. Лишенные свободы и здоровья люди особенно ценят человеческую жизнь. Нас встретили как старых знакомых и дорогих гостей: напоили горячим чаем с шоколадными конфетами и, узнав не голодны ли мы, принялись искать место, где бы нас уложить. Деда в знак почтения по возрасту разместили в одной из палат, переложив в коридор кого–то помоложе, а мне сказали, что свободных шконарей больше нет, и пока придется пожить в столовой.
Столовая из–за дикой перенаселенности уже давно не использовалась по назначению, там не было никаких столов, только одни матрацы. Прямо на полу. Вот это больничка. Кашляющие, гниющие, хромые и слепые люди жили на полу. Если это ад, то это был следующий его круг.
Я разложил свой матрац и присел на пол. Тянуло сквозняком. И в таких условиях мне надо будет жить и лечиться. Причем неопределенное время. Да и от чего лечиться? На вопрос чем я болею, мне до сих пор так никто и не ответил. Вся надежда была на местных врачей.
Мой лечащий врач, неприятная женщина с короткой стрижкой, листала мою медицинскую карту.
– У вас там что, в зоне работают такие высококлассные специалисты?
– Меня осматривал только невролог и терапевт.
– И они что, на глаз определили, что у тебя рассеянный склероз?
– Какой еще склероз? Что за бред! О чем вы говорите?
Она брезгливо пододвинула ко мне мою медкарту и ткнула в нее пальцем.
– Читай.
Ничего не понимаю. Действительно в графе «диагноз» была криво накарябана эта непонятная надпись – рассеянный склероз.
– Она что–то перепутала, при чем тут склероз – на память не жалуюсь. Мои ноги… С ними что–то происходит. Начиналось–то все с глаза, потом вот и ходить хуже стал. Спина еще что–то не держит… поясница… – я бормотал еще много чего, в надежде поглядывая на доктора.
Но она смотрела на меня с полным безразличием и, устав слушать мою болтовню, оборвала ее раздраженным криком:
– Все, хватит! Для подтверждения диагноза необходима магнитно–резонансная томография. У нас такого оборудования нет.
– И что делать?
– Осмотр окончен, идите в палату.
– Но… Как… Вы же врач!
– Так, это что такое! Наглец! Я сейчас сотрудников вызову!
Я встал и, обреченно склонив голову, последовал на выход.
– У меня и палаты–то нет…
Во время ужина, который за неимением столов проходил у каждого на спальном месте, я думал о том, что же, собственно, мне делать дальше. Идей никаких. Эх, был бы кто–нибудь, кто бы мог подсказать.
Так ведь… Ха! И как я мог забыть? Он по–любому знает, что мне делать!
***
На следующий день меня, как и любого вновь прибывшего больного, отправили делать флюорографию легких. Причем это не зависело от того, насколько давно я проходил ее у себя на зоне, хоть вчера. Объем полученного мною вредного излучения мало кого волновал. Но, как и во всем плохом, а его в моей жизни последнее время происходило пугающе много, и здесь были свои плюсы. Обследование проводилось в одном из туберкулезных корпусов, а нужный мне человек должен был быть именно там.
Три этажа, десятки палат и много–много людей… В отличие от отделения, в котором находился я, здесь все были подвержены одной болезни. Разной степени тяжести. У кого–то она протекала относительно благостно, и внешне такой человек мог выглядеть даже лучше здорового, а некоторых она убивала. Они уже редко вставали и плевались кровью в стоящие под шконкой тазы. Интересно, какой это круг? От увиденных картин я сначала потерялся и даже забыл, что я здесь делаю, в себя пришел, когда, не нащупав в кармане спичек, попросил прикурить.
– На, держи. А ты че, пацан, ищешь кого?
– Да, Рубль погоняло. Знаешь такого?
– Славку? Кто ж его не знает, конечно! – его лицо расплылось в широкой улыбке.
– И где он, в какой палате?
– Так уехал вчера.
– Уехал?… – растерянно переспросил я.
– Ну да. На тюрягу. Он же не осужденный пока, вот и поехал за сроком. Да ты не переживай, пацан, вернется!
– Когда?
– Да хрен его знает. Срок большой – свидитесь.
Надо же было так разминуться. На встречу с ним я возлагал большие надежды. Услышав, что в коридоре громко выкрикивают мою фамилию, я побежал на первый этаж в кабинет флюорографии. После ставших уже привычными «вдохнуть и не дышать», я покинул это неприятное место.
Вернувшись домой… Хм, как ни печально, но это место стало моим домом… Вернувшись домой, я увидел, что приближается время обеда – большие бачки с баландой выставили в коридор, а вокруг, громыхая чашками, уже стали собираться голодные мужики. Интересно, что лучше – есть синюю сечку за столом или более–менее съедобную кашу, но на полу в больнице? Все познается в сравнении, но в данном случае задачка была не из легких, со многими неизвестными.
Через несколько дней, когда я осваивал приемы лежания на тонком горбатом матраце, мне сказали, что лечащий врач хочет срочно меня видеть. Бросив это бесполезное занятие, я поспешил в кабинет в надежде на то, что в моей судьбе наконец–то что–то прояснится, ведь просто так здесь доктор вызывать не будет. Может быть что–то определили с диагнозом или вызвали какого–то специалиста, а может…
– У тебя туберкулез.
– Что?! – мои надежды не просто рассыпались, они взорвались, оглушив мою и без того плохо соображавшую голову.
– На обоих легких… спонтанно перенесенный… остаточные изменения в виде фиброза… – читала она вслух какие–то непонятные слова, – таблетки выпишу, пропьешь.
– Туберкулез? У меня?
– Был. Ты перенес его на ногах, причем два раза. Удивительно стойкий организм, сильный иммунитет, – она посмотрела на меня поверх очков. – На свободе сколько весил?
– Где–то семьдесят пять… восемьдесят.
– А сейчас шестьдесят. Потрепала тебя чахотка, что тут скажешь. Таблетки в любом случае пропить надо, вдруг еще подхватишь.
– А что с моей основной проблемой?
– Чисто теоретически тебя могут вывезти в вольную клинику по государственной квоте, но… как бы тебе объяснить… Ты зэк. Кому это надо?
– Но нельзя же просто…
– Вас никто сюда не звал. До свидания.
Она говорила жестко, но в ее глазах я увидел что–то похожее на сострадание. Или мне показалось.
***
Вообще, по идее я должен был впасть в депрессию, истерику, ну или хотя бы катастрофически расстроиться, что было бы логично при таких ударах судьбы. Но головой о стенку я не бился, в подушку не плакал и вены резать не собирался. Короче, духом не падал. Конечно, вредные мысли типа: «За что мне все это?», «Почему я?» и «Кто же, черт возьми, меня проклял?» посещали меня часто, но я их отгонял.
Я жил дальше. Много гулял, много ел (сосед по кровати, вернее по матрацу, сказал, что чахотка возникает в том числе из–за плохого питания, поэтому иногда я в буквальном смысле впихивал в себя баланду), ну и конечно, знакомился с моими товарищами по несчастью. Их было много. Как товарищей, так и несчастий.
Терапевтическое отделение с учетом спальных мест и обслуживающего персонала было рассчитано человек на пятьдесят максимум, однако на деле здесь «лечилось» сто пятьдесят заключенных. Двухъярусные шконари в палатах и коридоре были набиты с такой плотностью, что вдвоем между ними было не разойтись.
А болезни… Ну, тут п***ц, просто слов нет. Тут было все: инсульты, параличи, плевриты, анемия, белокровие, диабет, глаукома, катаракта, полная слепота, психические заболевания, цирроз, ВИЧ, рак… И все это лечили три терапевта, два из которых были в отпуске, а одному было похер. Были еще окулист, невролог и другие узкопрофильные специалисты, но они работали по одному им ведомому графику. Им тоже было похер.
Мы были предоставлены сами себе. Врача ты видел один раз, по приезду, он выписывал тебе какие–то таблетки, ну максимум уколы, а когда курс заканчивался, тебя отправляли назад на зону, откуда ты спустя некоторое время вновь возвращался в больницу, потому что там больной никому не был нужен. Замкнутый круг.
Санитары тоже были осужденные. Из касты обиженных. Но это неудивительно – они работали на ставке, да и кто бы из вольных согласился убирать говно за зэками. Удивительным было другое – та невероятная безвозмездная взаимовыручка, которой я не уставал восхищаться.
– На данный момент у нас пятнадцать тяжеликов, – рассказывал мне Зуб, человек, который занимался общими делами и просил, чтобы его не называли смотрящим. Сороколетний мужик с железными зубами и нервами, он просидел полжизни и помогал таким же, как он, зэкам. Людям! Попавшим в беду. – Мы ведем специальную запись – домовую, чтобы никого не обойти и не забыть. Кто приезжает, уезжает, освобождается или умирает – мы знаем все.
– И много умирает?
– Много. Сам все увидишь.
– Я уже видел. Почему они лежат в подъезде на полу?
– Врач фиксирует смерть, фотограф запечатлевает последний кадр, медсестры оформляют документы, и только потом вызывают санитаров морга. Процесс может затянуться ни на одни сутки.
– Но сейчас же жара. Запах…
– А ты бы предпочел, чтобы он лежал на соседней шконке?
Я ничего не ответил и отвел глаза. Мы сидели в котловой палате, то есть там, где помимо того, что болели, старались всеми возможными способами улучшить жизнь других больных.
– Это, – он показал на разложенные на тумбочке сигареты и чай, – общак. Нам его присылают каждый день, чтобы мы разгоняли его по тяжелобольным.
– Зуб, че, за продуктивом идти? – молодой щупленький пацан, лет восемнадцати, не больше, как вихрь залетел в палату.
– Давай, шагай.
Вихрь умчался дальше, а Зуб, опередив мои вопросы, сказал:
– Тяжеликов кормим тоже мы.
– …?
– Да, да. На одной баланде долго не протянешь. Братва порешала, чтобы мы сами готовили для них еду.
– Но как? Где?
– Прямо здесь. У нас все есть: кастрюли, сковородки, самодельная плитка. Нельзя, конечно, но мусора на это закрывают глаза. Да и помимо этого дел тут куча! У тебя кстати, что со здоровьем?
– Да черт его знает. С ногами что–то. Но это не беда – ходить я могу, даже бегать почти!
– Вот и я про то же, – улыбнулся Зуб, – ты понял, о чем я.
– Конечно, понял, можешь на меня рассчитывать.
– На днях малой уедет, ну ты видел, он только что заходил, шконарь освободится – перебирайся к нам.
– Куда уедет?
– К себе на малолетку.
– Малолетку?
– Ему пятнадцать.
***
Было ли «малой» погоняло, или Зуб называл его так просто из–за разницы в росте и возрасте, узнать я так и не успел – он уехал первым этапом. Мне нравилось на новом месте. Конечно, в палате было тесновато: шестнадцать человек на двадцати пяти квадратных метрах, но всяко лучше, чем в столовой на холодном полу.
Дел здесь действительно была куча, движуха шла день и ночь. С утра в строго определенное время мне надо было подойти к локалке – высокому забору, ограждающему нас от других больничных корпусов, – и ждать прихода другого трассовика – человека, передающего грузы. От нас требовались пунктуальность и надежность. Это был общак, за эти грузы мы отвечали головой. Проверив содержимое, я приходил домой, еще раз все пересчитывал и делал пометки в специальной записи – тачковке, за которую я тоже отвечал головой. Звучит героически, но на деле никто бы из мусоров, а тем более зэков, на общее не покусился, так что все зависело исключительно от нашей внимательности.
Удостоверившись, что все ровно – сигаретка к сигаретке, чаинка к чаинке, я брал с собой пакет и шел радовать больных. Радовать в прямом смысле. Ситуация с необходом, как и все в этом бараке, была нестабильной, и когда я давал одну пачку дешевых сигарет на троих мужиков, они радовались как дети. Да, они были больны, тяжело больны, и по–хорошему их бы лучше вообще было оградить от никотина, но они же все равно найдут. Тем более многим из них он вряд ли успеет навредить. Впервые я так близко познакомился со смертью. Лицом к лицу. Но об этом позже.
Помимо сигарет и чая больным дорого обычное людское внимание. Многие из них были лежачими, то есть не имели возможности ходить в другие палаты или просто на улицу, поэтому встречать гостей для них было как глоток свежего воздуха. Они были рады любому, кто заходил их проведывать, и уходить, не посидев с ними хотя бы пары минут, было очень жестоко. Зачастую на месте, где вчера лежал один человек, сегодня был уже другой, и на мой вопросительный взгляд отвечали: «Вчера вечером. Помяните».
Ну вот, опять смерть. Эту тему обойти невозможно. Смертей было много. Если сначала, как бы я ни сопротивлялся, у меня в голове отщелкивались страшные цифры, и я думал, что привыкнуть к этому невозможно, то где–то на втором десятке я сбился со счета. Конечно, говорить, что я привык, было бы кощунством, да и не правдой. Но шокового состояния вид мертвых тел и утерянных душ уже не вызывал.