Саша Селяков
Цена прошлого
– Здорово были.
– Привет, – ответил художник.
Машинка в его руках издавала тихое равномерное жужжание.
– Распятие набиваешь?
– Традиции, – непринужденным голосом ответил он. – Хотя в последнее время все модными стали, дракончиков им всяких подавай.
– А что означает татуировка дракона по этой жизни?
– Ой, Игнат, я тебя умоляю! Сейчас все настолько смешалось и перепуталось, что даже на педерасте можно увидеть воровские звезды. А дракон… Ну, что дракон? Тот же петух, только гребень во всю спину!
Мы дружно рассмеялись, а лежащий на животе парень захохотал так громко, что кольщик отдернул руку.
– Да лежи ты спокойно, не дергайся! Чуть не накосячил. А ты что это, Игнат, так заинтересовался, тоже поди хочешь портак набить?
– Вот если по чесноку, сначала хотел. Даже рисунок выбрал. А сейчас что–то как–то не знаю.
– Ну, дело твое. А что за рисунок?
– А? Да не помню уже… – я стал наблюдать за его работой. – Машинка у тебя самодельная, это я вижу. А где вы краску берете?
– Сами делаем.
– Как? Из чего?
– Берем резиновую подошву, плавим ее до черной копоти…
– Все, дальше не надо.
– Хе–хе, – он коротко хохотнул. – Короче, если надумаешь – к вашим услугам. А вообще наколки – это дело такое, стоит только начать. Первую сделаешь, а дальше все пойдет по накатанной – еще одну, и еще, и еще… Че, Васек, может подлечимся?
Лежащий перед ним парень быстро поднялся и, достав из кармана стеклянную пенициллинку, стал готовить в ней раствор. Так вот что у него с глазами. Это были наркоманы. Закончив свою темную процедуру, оба закурили. И без того маленький зрачок превратился в черную точку.
– Ты травишься, Игнат?
– Нет.
– Молодец. Даже не думай начинать. Не дай Бог тебе узнать, что это за кайф.
К вечеру после ужина, то есть после черствой корочки хлеба, я заскучал и вспомнил, что давно не звонил маме. Вариант был только один – обратится к Длинному, больше телефонов в отряде ни у кого не было.
Секция была почти пустой, под потолком тускло горел плафон, а Длинный лежал, закинув ногу на ногу, и тыкал кнопки, наверное, с кем–то переписывался.
– Андрюха, дай позвонить.
Он искоса посмотрел на меня:
– По сути? Горит что–то или по расчету?
– Нет.
– Ну, тогда нет. Потом может быть, если че.
***
Я не ищу себе оправданий, я просто пытаюсь найти причину. Но это сейчас. Сейчас я тоже совершаю ошибки, но прежде чем принять какое–либо решение и сделать шаг, я тщательнейшим образом пытаюсь просчитать, какие последствия он вызовет в моей жизни. И в жизни других людей.
А тогда я просто несся по течению, подхваченный наплывшей волной. Я не видел ее истока и не знал, что впереди водопад.
– Вот и все. Ничего сложного. Запомнил?
– Ну, так–то да, в общих чертах.
– Это нормально. Сейчас еще пару партий без интереса сыграем, последние тонкости освоишь, и можно начинать.
Длинный сидел напротив и раскладывал на стоящей между нами табуретке черные бумажные карты. Действительно, ничего сложного в игре в двадцать одно на первый взгляд не было – тяни, да тяни, только считай. А Длинный еще и показал мне пару простых, но действенных приемов, так что уже вечером я был готов ринуться в бой.
– О, какие люди! Игнат, ты ли это? Милости прошу к нашему шалашу! – встретил меня катран душевным гостеприимством, и я присел за маленький деревянный столик, за которым уже сидели пять человек.
Зашелестели карты, и игра началась. Не буду накидывать на себя пуха и скажу прямо – поначалу я мало понимал, что происходит. То есть суть–то происходящего была проста: двадцать два – перебор, а на десяти можно смело лезть еще за одной, но вот смысл их прибауток и веселого настроения был для мне пока неуловим.
– Два вальта и нет пальта! Петля петлю не бьет! Туз бубновый помоги, на кон ставлю сапоги! Лучше б Ленин в жопу е**я, чем к одиннадцати туз! – и все это сопровождалось просто безудержным весельем и хохотом.
Весь день я крутился около нуля. Немного выигрывал, спускал все и уходил в небольшой минус, отыгрывался и снова спускал. Время пролетело незаметно, я даже не пошел ужинать. Когда заболели глаза, и в голове зашумело, я понял, что оставаться на ночь – не лучшая затея, и, простившись со всеми, пошел спать.
Но быстро заснуть не получилось – стоило только закрыть глаза, как сразу передо мной возникали картины розданных карт и сложившихся комбинаций. Казалось, я помнил каждую сдачу, каждый расклад. В моей голове прокручивались все варианты развития игры, ошибки были на лицо – я видел, когда должен был остановиться, а когда брать еще. Меня просто переполняли полученные эмоции и впечатления. Ну, ничего, завтра у меня все получится.
Утром я вставал с одной мыслью. Эта мысль сопровождала меня повсюду: во время завтрака, обеда, всех милицейских проверок и, хоть вскользь, но непременно касалась темы каждого разговора. Она оставляла меня только тогда, когда я воплощал ее в жизнь. Игра. Я вкусил ее острую сладость.
Мне приятно льстило то внимание и уважение, с которым ко мне стали относиться другие арестанты, не заметить этого было нельзя. Моя жизнь начала обретать знакомые мне краски. И я уже бесцельно не шарахался по лагерю, все было направлено на предстоящий вечер. Появилось занятие, появилась цель.
А если заканчивались сигареты, мне уже не надо было ждать посылки из дома или идти стрелять у кого–то, я мог со спокойной душой взять из общака. Да, проблем с необходом вообще не возникало – стоило только на катране чему–то закончиться, как тут же нам приносили хороший чай и сигареты.
– Ну что ты, Игнат, замерз? Полез – ушел, встал – проиграл.
– Да погоди ты, я думаю.
У меня в наборе было семнадцать баллов. Немало, но и не сказать, что много – банкир наберет больше без особого труда. Я пробовал вспомнить по раскладу, какая примерно карта должна пойти следом, но ничего конкретного в мою голову не приходило. Меня будоражил азарт. Внутри все напряглось, а натянутые железными струнами нервы не давали спокойно мыслить.
Но надо было что–то решать и, быстро выдохнув, я взял еще одну карту и прижал ее к столу, боясь заглянуть под рубашку. Наклонив голову, я начал медленно поднимать ее за один угол, а когда увидел знакомый рисунок, радостно крикнул и вскрыл карты.
– И приходит к нам порой восемь, девять и король! Очко!
– Фи, – выдохнул банкир. – Ну ты фартовый! Последнего короля за бороду вытянул.
Колоду тасовал уже следующий игрок, когда в секцию зашел Длинный и загадочно улыбнулся.
– Привет, каталам! Ну, как, масть есть?
– Есть. Игнат уже всех в сумку собрал.
– Ха–ха! Это вам не лошара какой–нибудь, он вам еще покажет. Что, на воров сколько наиграли? – услышав сумму, он продолжил: – Красава! Молодцы мужики, сами знаете! Верное дело делаете! Вот держите, отдохните маленько.
Он положил на стол похожий на план черный круглый пятачок.
– О–о–о, Андрюха, от души! Ну, сам знаешь!
Вперемежку с азартом накрыло с головой. Мы накурились.
***
Интересно было бы посмотреть на того умника, решившего, что ежедневное прослушивание в шесть утра гимна Российской Федерации должно способствовать исправлению осужденного. Интересно, каким образом? Когда на протяжении многих лет тебе – голодному, замершему и не выспавшемуся – каждое утро в уши долбит «славься отечество наше свободное», ничего кроме затравленной ненависти это не вызывает. Неужели этот замызганный служака из управления исполнения наказания решил, что это должно пробудить любовь к Родине в сердцах оступившихся? Скорее наоборот. И кем после этого должен освободиться человек – добропорядочным гражданином? Озлобленным волком.
Мой ритм жизни установился так, что ложился я поздно, а вставал рано – катран расходился далеко за полночь, а с утра меня будила та самая «предками данная мудрость народная». Но иногда мне удавалось кимарнуть пару часиков после обеда, так что в принципе я чувствовал себя комфортно, в своей тарелке. Полученный во время игры адреналин придавал мне сил. Кроме того, игра помогала убить время, которого у меня было чересчур много. Стоило только на секунду об этом задуматься, как я сразу же начинал гнать, то есть погружаться в депрессию, а игра служила своего рода спасительной соломинкой, за которую я хватался, чтобы не утонуть в ней полностью.
За игровым столом мы знакомились друг с другом более близко, это был отдых и легкое живое общение, к этому располагала теплая дружеская атмосфера.
– Ой, мама, к вальту пришла дама! М–да… маловато будет. Ну ладно, играй себе, – говорливый, обросший трехдневной щетиной, мужичок постучал тонкими пальцами по столу и пристально посмотрел на соперника.
– Восемнадцать. Я встал.
– Маловато будет, говорю же! У меня бетон – двадцатка!
– Тьфу ты! Откуда ты их достаешь? Ну все, следующий срок по–любому играть не буду.
– Ха–ха–ха! Василич, какой тебе следующий срок? Ты сначала этот досиди! Сколько тебе еще? Пять? Шесть?
– Говорят, на шестидесятипятилетие победы будет большая амнистия.
– Уха–ха–ха! Что–что? Амнистия? Ха–ха–ха… Такой большой, а в сказки веришь!
– Просто так же не будут говорить, дыма без огня не бывает.
– Василич, веришь – нет, я вот сколько сижу, столько про эту амнистию и слышу. Стабильно каждую весну. Зэк домой хочет – это понятно, но до абсурда доводить не надо.
– Так по телевизору же говорят. Не врут ведь. Бывают же амнистии, освобождают людей.
– Знаешь кого освобождают? Беременных малолеток и ветеранов Куликовской битвы. Опомнитесь, братцы! В какой стране живем!?
– Нет, ну амнистия ладно, – включился я в разговор, – нас посадили не для того, чтобы освобождать, это понятно. Но выходят же какие–то поправки в законе, изменения статей… Вот недавно что–то там вроде приняли, может, скинут пару годков.
– О, еще один фантазер! Да они каждый год выходят поправки твои, только толку с них никакого. Ну, может месяц кому–нибудь скинут максимум и все! А по новостям как обычно раздуют, что правительство о нас заботится и всячески способствует нашему исправлению.
– Ладно, все, хорош! Убедил. Давай лучше покурим.
Мы покурили. Не сигареты. И разговор пошел на более интересные темы. Кто–то рассказывал про своих женщин и героические любовные похождения, а кто–то про не менее героические грабежи, кражи и разбои. Мы шумно и весело проводили время, успевая еще при этом играть в карты.
Через несколько часов мы услышали крик: «Контора! Шмон!», и через секунду к нам в секцию забежали трое легавых. Вообще, это было привычное мероприятие, обыскивали нас часто, так что мы были к этому готовы. В одну секунду со стола исчезли карты, зажигалки и курительная бутылка.
– Что расселись? Встаем – шмонаться будем!
– Да ладно тебе, командир! Какие шмоны? Сидим спокойно, чай пьем, че надо–то?
– Встаем, встаем!
Нас одного за другим, прощупывая каждый шовчик одежды, обыскали с ног до головы и, не найдя ничего, принялись за стол с табуретками.
– Старшой, тебе чего, сигарет надо? Ты так и скажи, нахер клоунаду эту устраивать?
– Все, уже ничего не надо, – он подмигнул нам и достал из вырезанной в торце столешницы ниши колоду карт.
Довольный добычей он окликнул своих архаровцев и, еще немного потоптавшись, они покинули барак.
– Уроды! Сучье племя! Бегают, пакостят, как будто им за это доплачивают! Гайдамаки! Ради чего?
– Порода шакалья. Они еще хуже мародеров и падальщиков! В любой стране мира они не в почете. Тюремные надзиратели. Даже среди мусоров в ихней поганой мусорской иерархии это низшая каста! Ты видел хоть один фильм про дубаков? Читал хоть одну книгу? Нет! Их не любит народ!
Мы еще долго плевались негодованиями, но продолжать вечер без карт было невозможно, и, когда оскорбления дошли уже до советской власти, мы поняли, что пора расходиться.
На следующий день была готова новая колода карт, и жизнь потекла по привычному руслу, как будто ничего не происходило. Последнее время выигрывать у меня все никак не получалось, но я не опускал руки и, успокоив расшатанные нервы, снова бросался в бой, надеясь, что сегодня мне непременно повезет.
Но как–то утром меня не пустили в катран. Смотрящий хотел со мной поговорить.
– Ты в плюсе или минусе?
– Минусе.
– Сколько?
Я назвал сумму.
– Сначала заплати, а потом играй дальше. Если хочешь.
Как гром среди ясного неба. Хотя все так очевидно, как я мог не разглядеть тучи? Вариант у меня был только один.
Секунду я молча смотрел на экран мобильного телефона, прислушиваясь к себе. Тишина.
Я позвонил маме и попросил у нее денег. Она не спросила зачем. А у меня не хватило духу сказать.
***
Меня разбудил луч солнца, пробившийся сквозь задернутые шторы и мои закрытые веки. Я открыл глаза и быстро заморгал. Мало того, что ослепленный утренним солнцем, я словил «зайчиков», так еще и, проспав всю ночь в одном положении, отлежал себе правый глаз. Все двоилось, и от мерцающих бликов появлялась рябь.
Надо же было столько проспать. Вот сейчас расчифирюсь, выкурю сигаретку и тогда уже окончательно проснусь. Но кофеино–никотиновый коктейль мне не помог, только мерцать перестало. И, взяв все мыльно–рыльные принадлежности, я пошел умываться. Почистив зубы и взбодрив лицо холодной водой, я посмотрел на себя в зеркало. Ничего не понимаю. Картинка была четкой, но изображение двоилось как будто я смотрел три дэ без очков. Глядя себе прямо в глаза, я начал крутить головой из стороны в сторону и увидел то, отчего по спине у меня пробежал холодок.
Влево мои глазные яблоки поворачивались симметрично, и когда я доводил их до упора, картинка даже становилась четкой. Но стоило мне посмотреть направо… С левым глазом все было в порядке – он двигался в обе стороны, а вот правый не поворачивался вправо. Я схватился за зеркало и в ужасе уставился на себя с открытым ртом. У меня задрожали коленки.
Я еще долго стоял так, пытаясь понять, что же со мной происходит, да и вообще, не кажется ли мне это. Но сколько не пытался, понял я только одно – это мне не кажется.
Зайдя в секцию, я встретил десяток удивленных взглядов. Кто–то просто хмурил брови, а кто–то, так же, как и я, не верил своим глазам.
– Что это… Как… Игнат, ты чего с собой сделал?
Я пожал плечами и медленно опустился на шконку.
– Тебя че пилагра шибанула? Ты говорить–то хоть можешь или речь тоже отшибло?
– Не знаю.
– Ха. Шутишь так, да? Это уже хорошо. Ты, братан, главное не гони. Сходи в санчасть, может все образумится.
Я закивал головой и попытался сфокусировать перед собой взгляд.
– Игнат, слышишь че?
– Че?
– Ты на Крамарова похож.
В санчасть я отправился сразу после обеда и, стоя в длинной очереди, пытался выровнять дыхание и успокоить дрожь в коленях. Что это? От чего это? Я не видел никаких предпосылок, чтобы меня могло так заклинить.
Мне повезло – окулист оказался на месте, что было редкостью, некоторые не могли попасть к нему на прием месяцами. Это был пожилой мужчина с небритым лицом и заплывшими, уставшими глазами.
– Ну что могу сказать, молодой человек, – заговорил он, когда окончил осмотр. – У вас стопроцентное зрение на оба глаза. Видите вы превосходно, как степной орел. Периферическое вроде тоже в норме… Зачем вы ко мне пришли?
– Зачем? Зачем?! Вы что, не видите?! У меня глаза в разные стороны! – вспылил я.
– Спокойно, спокойно! Без эмоций, прошу вас, а то не дай Бог еще где–нибудь замкнет, – он провел по лицу обеими ладонями, оттянув нижние веки так, что показались красные от сосудов белки. – Все я вижу. Но ты пойми, парень, это не моя компетенция. Тут не в глазах дело.
Я смотрел на него в упор. Ярости не было, внутри начало зарождаться что–то похожее на страх или отчаяние, и я тихо спросил:
– А в чем тогда?
– Не знаю. Через месяц должен приехать невролог, она вас посмотрит и будет видно. Все, до свидания.
В бараке я не мог найти себе места: мне не сиделось, не лежалось и уж тем более не спалось. Какой тут может быть сон, когда для того чтобы взять кружку, нужно несколько секунд прицеливаться. Мои друзья–арестанты поддерживали меня как могли, говорили, чтобы я не расстраивался и не переживал, что все пройдет и падать духом ни в коем случае нельзя. Ни в коем случае.
Как ни странно, но это подействовало. Обычная человеческая поддержка не дала мне загнаться окончательно. Я веселился и прикалывался вместе со всеми, и даже такая ирония как сходство с Крамаровым начала казаться мне очень забавной. Ну и раз ритм жизни вновь начал становиться привычным, мимо того злачного места я пройти никак не мог.
– …сто проиграл. Давай банкуй. О, здорово, Игнат! Че как здоровье?
– Пойдет.
Я стоял и с интересом наблюдал за игрой. Уже знакомое мне чувство азарта медленно зарождалось у меня внутри. Это острое щемящее чувство, раскидывая свои липкие щупальца, разрасталось по моему организму. Сила воли? Если она и была, то в тот момент она рассыпалась на мелкие кусочки.
– На меня раздавай.
– Ну да, щас! Не прикалывайся, иди поспи.
– Я сказал – раздавай.
Поняв, что я не шучу, все удивленно посмотрели на меня.
– Ты уверен? А как играть будешь, ты же не видишь нихера!
– С правого края сяду. Голову буду прямо держать и налево боковым зрением смотреть, тогда не двоится.
Они молча переглянулись и, пожав плечами, уступили мне место. Игра не складывалась. Карта не шла. Я нервничал. Нервничал сильно, до холодного пота и трясучки в коленях. И вследствие чего делал еще больше ошибок. Я медленно, но верно погружался в минус. И только легкие наркотики позволяли расслабиться и помогали успокоить воспаленный мозг.
***
Время уже не летело, оно плыло. Но тоже быстро. И в этом безумном заплыве меня било волнами и колотило об острые рифы, а я барахтался, чтобы не утонуть совсем. Водопады меня не пугали – уже не раз приходилось падать. Больно, но жить надо. Что ждало меня впереди, страшно было даже представить, поэтому я и не представлял.
В карточных играх я уже начал маленько соображать и пару раз даже видел, как меня пытаются обмануть, передернув колоду или зацепив карточку сверху. Я сразу это пресекал, и победу в этом кону отдавали мне, а вообще, обман в игре приветствовался и шулера здесь были в почете. Крутить вольты я еще, конечно, не решался, но успехи в игре делать начал и уже слепо не бросался на колоду, увидев в руке туза – знал, что выигрывает любая карта. Так же как и проигрывает.
Было приятно ложиться спать, чувствуя себя победителем. У победы был свой вкус. Ну а если удача отворачивалась, и я лежал раздавленный проигрышем – тешил себя мыслью, что мы делаем общее дело, и благодаря нашей поддержке и сплоченности воровской мир, то есть мир, в котором нам по разным причинам пришлось жить, будет процветать и крепнуть. Когда живешь под одной крышей с людьми, объединенными одной идеей, чувствуешь, как эта идея подпитывает твой дух.
– Игнат, ты до скольки играть будешь? Что у тебя по общей записи?
– Нормально, не гони, я вчера рассчитался. Давай раздавай.
– Пятьсот на тебя. Называй сумму.
Я смотрел на свою семерку бубей и думал. Хотя, о чем я в тот момент думал? Как–то просчитать свои шансы на выигрыш я не мог – расклад забыл напрочь. На интуицию я тоже особо не надеялся – когда невроз зажимает тебя в свои железные тиски, прислушиваться к ней было проблематично. Я был в каком–то тупом вакууме.
Один подъем. Пришла восьмерка. Пятнадцать баллов. И что с ними теперь делать? Ни туда – ни сюда. Тиски сжимались сильнее. И вдруг я по неизвестно откуда взявшейся вспышке полез к колоде за еще одной карточкой. Все смотрели на меня как на идиота. Пиковый король. Ха! Вот это у меня чуйка! На девятнадцати баллах можно чувствовать себя спокойно.
– Себе играй! – я развалился на стуле и в предвкушении большого куша самодовольно поглядывал на соперника.
Он сделал всего один подъем. По спине вдоль позвоночника прошла до дрожи леденящая волна, и я увидел, как на стол падают брошенные им четыре туза. Вернее, падали–то два, но с моим чудо–зрением они превратились в четыре.
– Очко.
Мог бы и не говорить, как будто я не вижу. Да я в натуре вижу в два раза больше чем он! В натуре.
– А–а… уф–ф, – выдохнул я.
– Игнат, иди отдохни. Добром не кончится.
– Да я без вас знаю, чем кончится! – дрожащими пальцами я все никак не мог прикурить сигарету. – А давайте еще покурим! Василич, доставай.
– Так кончилось же. С утра последнее скурили.
– Как? Но… Надо Длинному сказать – он тусанет!
– Говорили. Нету пока.
Я резко поднялся и сжал кулаки. Невроз меня уже не сжимал. Я сам был невроз. Быстрыми шагами я полетел к смотрящему, на ходу запнувшись о пару табуреток и, хромая, добрался до нашей секции. У входа мне встретились спортивные ребята, которые, играя мышцами, стояли у меня на пути. Улыбнувшись, один из них склонил голову и жестом руки пригласил внутрь. Длинный разговаривал с кем–то по телефону. Я присел напротив и всем своим видом показывал, что надо поговорить.
– …да, да, катран сидит… Ну, в этом месяце похуже… Стараюсь… но я… но, – увидев меня, он показал на трубку и два раза ткнул пальцем куда–то выше своей головы. Он разговаривал с положенцем. – Да, конечно… Я понимаю… Сделаем… Жизнь ворам!
Он переключился на вторую линию и стал разговаривать с кем–то еще, а я, выставив вверх один мизинец, начал жестами показывать ему зачем пришел. Длинный смотрел на меня безразличным взглядом, а когда понял, что я хочу, медленно помотал головой.
Нет?! Что же это такое! Ну как же так? Я подскочил и выбежал в коридор. Куда идти? Что делать? Внутри все бурлило и переворачивалось, и я не знал, отчего больше. Меня закружило в потоке судорожных мыслей и таких паршивых ощущений, что я метался по бараку в порывах своего спутанного сознания.
Забежав в одну из секций, я оказался в проходе кольщика. Он крепко спал, закинув одну руку за голову. Я сел на соседнюю шконку и уставился на него в бессмысленном немом ожидание.
– Чего хотел? – спросил он, не открывая глаз.
– …дай героину.
– Чего?! – он подорвался и со всего маху влепил мне такую пощечину, что в голове у меня зазвенело. – Ты что еб***ся?
– Да маленько… Я по ноздре…
– Ты что е***лся? Слышь ты, осел, тебя что, ваще накрыло!? – он пучил глаза и уже не говорил, а кричал. – Ты понимаешь, что ты творишь? Тебе в песочнице в игрульки играть, какой тебе героин?! Даже думать об этом не смей!
– Но я…
– Пошел вон.
Судорожный поток сознания обрушился куда–то в пятки, и я, словно зомби, встал и медленно поплелся домой. Добравшись до своей шконки, я упал на подушку и смотрел в бездонную пустоту потолка. Даже закрыть глаза у меня не хватало сил.
На вечерней проверке я стоял, опираясь на правую ногу. Стоять на левой я не мог – подвернул или ушиб, когда носился по бараку, и стоило мне перенести на нее вес, как она тут же проваливалась в колене. Дохромав до шконки, я сразу завалился спать. Надо попробовать уснуть. Сквозь накатывающий сон, я почувствовал в левой стопе какую–то дрожь или пульсацию, похожую на мурашки. Странное ощущение.
***
Я проснулся с чугунной головой. Настроение было сродни траурному, в глазах двоилось, а ногу тянуло. Доброе утро.
Я не ел, а скорее просто набивал желудок, вкусовые качества куда–то подевались, и даже чифир мне казался сырой водой. Куря одну за одной, я смотрел на экран телевизора и видел просто мигающие картинки, смысл которых от меня ускользал. Как и смысл всего происходящего.
«…прости меня, мама, прости, что вырос рано, прости, что боль причинял за раной рану. Прости меня, мама, я во многом виноват, прости, что не стал таким как старший брат…» – где–то запела знакомая мелодия. Или она запела в моей голове?
Поздно я вспомнил о маме. Ох как поздно… О чем я думал раньше? Как я, вообще, жил раньше? Вот если бы вернуть все назад, я бы… Банально. Но это в книжках, а когда эта мысль приходит тебе самому, она не кажется тебе банальной. Она становится заветной.
– Игнат, ты че?
– А?
Придя в себя, я увидел, что ко мне в гости пришел Руслан.
– Как ты, братан?
У Руси был маленький словарный запас, и он не умел красиво говорить, поэтому его попытки меня поддержать были весьма неуклюжими. Но это было искренне – читалось по глазам.
– А че у тебя с ногой? – спросил он, увидев, что моя нога как–то странно дернулась, когда я попытался закинуть ее на другую.
– Да вчера о табуретку запнулся.
– А–а… Понятно… – протянул Руся.
– Ты–то как сам?
– Я? Вообще ништяк! Катаю сутками!
– Ты? – удивился я, зная, что у Руслана за душой ни гроша. – А как ты платишь?
– Я не плачу. Я получаю. Всегда в плюсе, еще ни разу не проигрывал.
Мы еще долго сидели и обсуждали последние лагерные новости, а я все никак не мог понять, когда это он научился так играть. Видать талант или просто фартовый до не могу. Мне было приятно его внимание и, пусть словесная, но помощь. Поддержка и взаимовыручка. Эти и другие человеческие качества пробуждаются в людях, когда они, повязанные одной бедой, находятся под одной крышей. Старики рассказывали, что раньше, «когда был голод, холод и разруха», эти чувства обострялись особенно, и зэки делили одну пайку на двоих, выручали последней папиросой.
Нашу беседу и мои размышления прервал пришедший по обходу легавый, и Русик, быстро попрощавшись, окольными путями, чтобы не попасться ему на глаза, покинул барак.
Мое состояние более–менее нормализовалось, вот только нога все не проходила, а на двоение в глазах я уже внимания не обращал – привык. О причинах возникновения задумываться было бессмысленно. Можно много себе нафантазировать, поэтому мне оставалось только ждать врачебного осмотра.
Я пытался разработать ногу упражнениями и растяжками, но проку от этого было мало – я только уставал. А если перенапрягался и делал, как говорится до упора, то становилось только хуже. Долго тусоваться я тоже не мог – нога проваливалась, и ходить так было неудобно. Да еще и эта пульсация – особых проблем она, конечно, не доставляла, но, когда по ноге или в ноге пробегали странные мурашки, становилось как–то не по себе. Становилось страшно.
Я присел передохнуть на скамейку, греясь под теплым летним солнцем, когда увидел, что в мою сторону идет кольщик.
– Погодка сегодня сказка, – он опустился на корточки и закурил, достав сигарету из–за уха.
– Да, хорошая, тепло…
Он смотрел на меня и хитро улыбался, а я прятал глаза. Было стыдно за вчерашнюю слабость.
– Когда я первый раз попробовал и ощутил этот кайф, – заговорил он тихим голосом уже безо всякой улыбки, – я понял, что раньше я не кайфовал. Даже не жил! И с этого момента все изменилось. Вот уже двадцать лет я не мыслю свою жизнь без этого кайфа.
Он щелчком отшвырнул недокуренный бычок вверх, проводив его долгим, грустным взглядом.
– Но есть кое–что получше. Хочешь скажу?
Я поднял на него глаза.
– Самый лучший кайф – это не кайфовать.
– Но почему тогда ты…
– Будь проклят тот человек, который дал мне уколоться.
Мы помолчали. Оказывается, я пробежал по самому краю.
– На твоем месте я бы и не курил, раз ты слабенький на это дело. Что у тебя с ногой–то? Вон опять судорога пошла.
– Подвернул вчера.
– Что–то непохоже. Не болит же? А с глазом что? Не думаешь, что это все из одной песни?
– Да, конечно, думал, – я тяжело вздохнул. – Что я только не думал: и микроинсульт, и опухоль мозга, и рак…
– Так–так, ну все, хорош! Не гони тоску, сейчас наговоришь, – кольщик поднялся и расправил плечи. – Тем сроком со мной сидел один парень, Селя звали. Хороший человек, так вот у него ни с того ни с сего заклинило спину и начались проблемы с ногами. Врачи лишь разводили руками и не могли установить причину. Но он не падал духом. Он делал всевозможные разминки, зарядки, перепробовал кучу разных процедур – обертывал ноги в холодные простыни, делал себе массаж… Местные мусульмане даже проводили ему хиджаму – это такое кровопускание с банками. Жуть. И в результате, – кольщик поднял палец вверх, – встал на ноги. Конечно, не сразу, расхаживался постепенно, не все получалось, но он не опускал руки. Ушел на свободу, слегка опираясь на тонкую трость, а сейчас, говорят, и без нее ходит. Так–то.
***
Невролог приехал к нам в зону через три месяца. За это время количество желающих попасть к нему на прием возросло порядком – то ли действительно зэк так много болеет, то ли ему просто нечем заняться.
Кое–как достояв эту длинную шумящую очередь, я зашел в кабинет и уселся на стул, пространство вокруг которого было отгорожено решеткой. За длинным столом сидели две женщины: одну я знал, это был наш местный терапевт, а вот вторую – средних лет, коротко стриженную, в очках, видел впервые. Это и был невролог.
– Рассказывайте, – коротко сказала она, посмотрев на меня сквозь железную решетку.
И я начал рассказывать. Не упуская ни одной мелочи, я рассказал ей все, начав с двоения в глазах и закончив тем, что есть сейчас – постоянной слабостью, усталость, мелкими судорогами и странными ощущениями в ногах. Чем больше я говорил, тем больше расширялись ее глаза, а когда я закончил, она молча переглянулась с терапевтом и начала что–то писать.
– Такой молодой, – сказала терапевт, сочувственно глядя на меня.
Агония ужаса начала зарождаться в моей груди и, не выдержав эти долгие минуты тишины, я нарушил молчание:
– Вы хоть что–нибудь скажите. Что со мной происходит?
Женщина положила ручку на стол и посмотрела мне прямо в глаза.
– Сейчас ничего нельзя сказать определенно. Без дополнительного обследования я не решусь…
– Ну, хотя бы примерно!
Секундная пауза, и она прикрыла глаза ладонями.
– Нет. Поедешь в больницу.