Редьярд Джозеф Киплинг
Ким
День скучно и медленно подходил к концу. Когда Ким захотел спать, его стали учить, как складывать платье и выставлять сапоги. Остальные мальчики издевались над ним. Трубы разбудили его на заре. Учитель поймал его после завтрака, сунул ему под нос страницу ничего не значащих букв, назвал их бессмысленными именами и без всякого основания избил его. Ким думал было отравить его опиумом, занятым у одного из слуг, но сообразил, что так как все едят публично, за одним столом (что особенно возмущало Кима, который предпочитал есть, отвернувшись от всех), то предприятие может быть опасным. Тогда он попробовал убежать в деревню, где жрец хотел опоить опиумом ламу, – деревню, где жил старый воин. Но всевидящие часовые, стоявшие у каждого выхода, заставили вернуться маленькую фигуру в красной одежде. Штаны и куртка одинаково калечили тело и душу. Поэтому он отказался от намерения бежать и решил по восточному обычаю положиться на время и случай. Три мучительных дня прошли в больших белых комнатах, в которых раздавалось эхо. Он выходил по вечерам под конвоем мальчика-барабанщика и все, что он слышал от своего спутника, были несколько бесполезных слов, составлявших, по-видимому, две трети всех ругательств белых людей. Ким знал давно эти слова и презирал их. Мальчик, вполне естественно, мстил ему за молчание и отсутствие интереса тем, что бил его. Мальчик нисколько не интересовался базарами в пределах лагеря. Он называл всех туземцев «неграми», но слуги называли его в лицо отвратительными именами и, обманутый их показной почтительностью, он ничего не понимал. Это несколько вознаграждало Кима за побои.
Наутро четвертого дня мальчика-барабанщика постигла кара. Они пошли вместе на бега в Кимбалле. Он вернулся один, в слезах, и рассказал, что О'Хара, которому он не сделал ничего особенного, подозвал какого-то краснобородого «негра» на лошади. Что этот «негр» напал на него, схватил молодого О'Хару и ускакал с ним полным галопом. Эти вести дошли до отца Виктора, и он опустил свою длинную нижнюю губу. Он был уже и так достаточно поражен, получив письмо из Бенареса, из храма, в котором останавливался лама. В письме лежал чек местного банкира на триста рупий и удивительная молитва к «Всемогущему Богу».
– Силы тьмы! – воскликнул отец Виктор, комкая письмо. – А он удрал с одним из своих прежних друзей. Не знаю, что легче для меня – вернуть ли его или потерять из виду? Он недоступен моему пониманию. Каким, черт возьми, образом уличный нищий может достать деньги на обучение бедных мальчиков?
В трех милях оттуда, на ипподроме в Умбалле, управляя серым кабульским жеребцом, Махбуб Али говорил сидевшему перед ним Киму:
– Но, Маленький Всеобщий Друг, следует же принять во внимание мою честь и репутацию. Все офицеры-сахибы во всех полках и весь город Умбалла знают Махбуба Али. Видели, как я схватил тебя и наказал мальчика. Нас видно далеко отсюда. Как я могу взять тебя или объяснить твое исчезновение, если я спущу тебя и позволю тебе убежать в поле? Меня посадили бы в тюрьму. Имей терпение. Раз ты сахиб – всегда будешь сахибом. Когда ты вырастешь – кто знает, – ты будешь благодарен Махбубу Али.
– Увези меня от их часовых туда, где я могу переменить эту красную одежду. Дай мне денег, а я пойду в Бенарес и снова буду с моим ламой. Я не хочу быть сахибом, вспомни, что я передал ту посылку.
Жеребец сделал бешеный прыжок. Махбуб Али неосторожно всадил в его бока стремена с острыми концами. Он был не из тех новомодных многоглаголивых барышников, которые носят английские сапоги и шпоры. Ким сделал из всего этого свои выводы.
– Это был пустяк. Тебе было по пути. Я и сахиб уже забыли это. Я посылаю столько писем людям, предлагающим вопросы о лошадях, что уже не различаю хорошенько одного от другого. Это Петерс-сахиб хотел узнать родословную гнедой кобылы, не так ли?
Ким сразу увидел ловушку. Если бы он сказал «гнедая кобыла», Махбуб по одной его готовности согласиться с поправкой понял бы, что мальчик подозревает кое-что. Поэтому Ким ответил:
– Гнедая кобыла? Нет. Я не забываю поручений. Это был белый жеребец.
– Ах, да. Белый арабский жеребец. Но ты писал мне про гнедую кобылу?
– Зачем говорить правду писцу? – ответил Ким, почувствовав, как Махбуб коснулся его груди.
– Эй! Махбуб, старый негодяй, остановись! – крикнул чей-то голос, и англичанин на маленьком пони, годном для игры в поло, подъехал к нему. – Я изъездил за тобой почти полстраны. Твой кабульский жеребец умеет бегать. Вероятно, на продажу?..
– У меня скоро будет новый материал, как раз годный для изящной и трудной игры в поло. Ему нет равного. Он…
– Играет в поло и служит за столом. Да. Знаем мы все это. Черт побери, это что у тебя?
– Мальчик, – серьезно сказал Махбуб. – Его прибил другой мальчик. Его отец был некогда белым солдатом в большой войне. Мальчик жил в городе Лагоре. Он играл с моими лошадьми, когда был совсем маленьким. Теперь, я думаю, из него хотят сделать солдата. Он только что взят в полк его отца, в полк, который на той неделе отправился на войну. Но я не думаю, чтобы он хотел быть солдатом. Я взял его, чтобы прокатить. Скажи мне, где твои казармы, и я спущу тебя там.
– Пусти меня. Я один найду казармы.
– А если ты убежишь, всякий скажет, что это моя вина.
– Он добежит к обеду. Куда ему надо бежать? – спросил англичанин.
– Он родился здесь. У него есть друзья. Он ходит, куда желает. Он ловкий малый. Ему нужно только переменить одежду, и в одно мгновение он станет мальчиком-индусом низшей касты.
– Черт побери, пожалуй! – Англичанин критически оглядел мальчика. Махбуб направил лошадь к казармам. Ким заскрежетал зубами. Махбуб насмехался над ним, как свойственно неверным афганцам. Он продолжал говорить:
– Его пошлют в школу, наденут на него тяжелые сапоги и запеленают в платье. Тогда он забудет все, что знает. Ну, которая твоя казарма?
Ким указал – говорить он не мог – на белый флигель отца Виктора.
– Может быть, из него выйдет хороший солдат, – задумчиво проговорил Махбуб. – Во всяком случае, он будет хорошим ординарцем. Я однажды послал его с поручением в Лагор. Это касалось родословной одного белого жеребца.
То было смертельное оскорбление, нанесенное вслед за другим, еще более сильным, и сахиб, которому он так ловко передал письмо, вызвавшее войну, слышал все это. Ким уже видел Махбуба Али, жарящегося в пламени за измену, но перед ним самим вставал длинный ряд серых казарм, школ и снова казарм. Он умоляюще взглянул на резко очерченное лицо, по которому незаметно было, что англичанин узнал мальчика. Однако даже в эту трудную минуту Киму не пришло на ум просить сострадания у белого человека или выдать афганца. Махбуб с решительным видом смотрел на англичанина, который, в свою очередь, смотрел на Кима, дрожавшего и потерявшего способность говорить.
– Мой конь хорошо выдрессирован, – сказал торговец. – Другие стали бы лягаться, сахиб.
– А! – наконец проговорил англичанин, обивая концом хлыста пену с боков пони. – Кто хочет сделать солдата из этого мальчика?
– Он говорит, тот полк, который нашел его, и полковой патер.
– Вот этот патер! – Ким задыхался. Отец Виктор с непокрытой головой спускался к ним с веранды.
– Силы тьмы, О'Хара! Сколько же у тебя еще припрятано разнообразных друзей в Азии! – вскрикнул он, когда Ким спустился с лошади и беспомощно встал перед ним.
– Доброе утро, падре! – весело сказал полковник. – Я хорошо знаю вас по рассказам друзей. Намеревался еще раньше побывать у вас. Я – Крейтон.
– Из этнологического отдела межевого департамента? – сказал отец Виктор. Полковник утвердительно кивнул головой. – Очень рад познакомиться с вами и должен поблагодарить вас за то, что вы привезли мальчика.
– Не за что, падре. К тому же мальчик вовсе не собирался бежать. Вы не знаете старого Махбуба Али? – Барышник неподвижно сидел, освещенный солнцем. – Узнаете, если пробудете здесь месяц. Он поставляет нам всех лошадей. Этот мальчик довольно любопытное явление. Можете вы рассказать мне что-нибудь про него?
– Могу ли рассказать? – задыхаясь, проговорил отец Виктор. – Вы единственный человек, который может помочь мне в моих затруднениях. Рассказать вам! Силы тьмы, да я чуть не лопнул от желания рассказать все кому-нибудь из знающих лестные обычаи и нравы!
Из-за угла показался грум. Полковник повысил голос и сказал на местном наречии:
– Очень хорошо, Махбуб Али, но к чему рассказывать столько о пони! Я ни в каком случае не дам более трехсот пятидесяти рупий.
– Сахиб немного разгорячился от езды и рассердился, – ответил барышник, подмигивая с видом привилегированного шутника. – Он скоро лучше увидит качества моей лошади. Я подожду, пока он окончит разговор с падре. Я подожду под этим деревом.
– Черт побери! – со смехом сказал полковник. – Вот что значит посмотреть на одну из лошадей Махбуба. Это настоящая старая пиявка, падре. Ну, жди, если у тебя много лишнего времени, Махбуб. Я к вашим услугам, падре. Где мальчик? О, он отправился беседовать с Махбубом. Странный мальчик. Могу я попросить вас распорядиться, чтобы мою лошадь поставили куда-нибудь?
Он опустился на стул, с которого ему хорошо были видны Ким и Махбуб, разговаривавшие под деревом. Патер ушел в дом за трубками.
Крейтон слышал, как Ким говорил с горечью:
– Верь брамину больше змеи, змее больше распутной женщины, а распутной женщине больше, чем афганцу Махбубу Али.
– Это все равно. – Большая красная борода торжественно качалась из стороны в сторону. – Дети не могут видеть ковра на станке, пока не обозначится рисунок. Поверь мне, Всеобщий Друг, я оказываю тебе большую услугу. Солдата из тебя не сделают.
«Хитрый старый грешник, – подумал Крейтон. – Но ты не вполне не прав. Этого мальчика нельзя упустить, если он действительно таков, каким его описывают».
– Извините меня на минутку, – крикнул патер из окошка, – я собираю документы!
– Если благодаря мне ты попадешь в милость у этого смелого и мудрого полковника-сахиба и будешь пользоваться почетом, как отблагодаришь ты Махбуба Али, когда станешь взрослым?
– Ну, ну, я просил тебя, чтобы ты вывел меня на дорогу, где я был бы в безопасности, а ты продал меня англичанам. Какую цену крови получишь ты?
– Веселый молодой демон! – Полковник откусил кончик сигары и вежливо обернулся к отцу Виктору.
– Что это за письма, которыми толстый священник размахивает перед полковником? Встань сзади жеребца, будто рассматриваешь мою узду, – сказал Махбуб Али.
– Письмо от моего ламы, которое он написал с Джаладирской дороги, обещая платить по триста рупий в год за мое учение.
– Ого! Так вот каков Красная Шляпа? В какую школу отдадут тебя?
– Бог знает. Я думаю, в Нуклао (Лукнов).
– Да. Там есть большая школа для сыновей сахибов и полусахибов. Я видел эту школу, когда продавал лошадей. Итак, лама также любил Всеобщего Друга?
– Да, и он не говорил неправды и не возвращал меня в плен.
– Неудивительно, что падре не может найти нити. Как быстро он говорит что-то полковнику-сахибу. – Махбуб Али засмеялся прерывистым смехом. – Клянусь Аллахом! – его проницательный взгляд скользнул на мгновение по веранде. – Твой лама прислал что-то вроде чека. Мне пришлось иметь небольшие дела с этими хунди. [12] Полковник-сахиб рассматривает его.
– Что тут хорошего для меня? – устало проговорил Ким. – Ты уедешь, а меня вернут в пустые комнаты, где нет хорошего местечка для сна и где мальчики бьют меня.
– Не думаю. Имей терпенье, дитя. Не все патаны неверны – конечно, если дело не идет о лошади.
Прошло пять – десять минут или четверть часа. Отец Виктор продолжал энергично разговаривать и задавать вопросы полковнику, который отвечал на них.
– Ну, теперь я рассказал вам все, что знаю о мальчике, с начала до конца. И это большое облегчение для меня. Слышали вы что-нибудь подобное?
– Во всяком случае, старик прислал деньги. Чеки Гобинда Сакаи принимаются по всей стране до Китая, – сказал полковник. – Чем больше узнаешь туземцев, тем меньше можешь сказать, что они сделают или чего не сделают…
– Утешительно слышать от главы этнологического отдела. Это какая-то смесь Красных Быков и Рек Исцеления (бедный язычник, да поможет ему Господь!), чеков и масонских свидетельств! Может быть, вы – масон?
– Клянусь Юпитером, да, если хорошенько подумать. Это еще лишний повод, – рассеянно сказал полковник.
– Я рад, что в этом вы находите повод. Но, как я уже говорил, я не понимаю этого смешения понятий. А его предсказание нашему полковнику, когда он сидел у меня на постели в разорванной одежде, сквозь которую виднелась его белая кожа. И это предсказание оказалось ведь верным. В школе св. Ксаверия его излечат от всех этих глупостей, не правда ли?
– Окропите его святой водой, – со смехом сказал полковник.
– Даю слово, мне иногда кажется, что следовало бы это сделать. Но я надеюсь, что из него выйдет хороший католик. Меня беспокоит только, что будет, если старый нищий…
– Лама, лама, дорогой сэр, а в их стране некоторые из них джентльмены.
– Ну, лама так лама. Что, однако, если он не внесет денег в будущем году? Он человек, готовый строить прекрасные планы, и в данную минуту на него можно рассчитывать, но ведь он может умереть. И взять деньги язычника, чтобы дать ребенку христианское воспитание…
– Но он высказал чрезвычайно ясно, чего он хочет. Как только он узнал, что мальчик – белый, то, по-видимому, сделал соответственные распоряжения. Я отдал бы месячное жалованье, чтобы узнать, как он объяснил все это жрецам в храме в Бенаресе. Вот что, падре, я не претендую на большое знание туземцев, но если кто из них скажет, что заплатит, то заплатит – мертвый или живой. Я хочу сказать, что его наследники возьмут долг на себя. Мой совет вам, пошлите мальчика в Лукнов. Если ваш англиканский священник подумает, что вы опередили его…
– Тем хуже для Беннета! Он послан на фронт вместо меня. Даути дал медицинское свидетельство, что я не гожусь. Я отлучу Даути от церкви, если он вернется живым! Конечно, Беннет должен быть доволен.
– Славой, оставив заботу о религии вам. Совершенно верно. Я не думаю, чтобы Беннет обратил на это особое внимание. Свалите все на меня. Я очень рекомендую послать мальчика в школу св. Ксаверия. Он может поехать туда даром, как сын военного, так что не будет издержек на железную дорогу. Вы можете купить ему одежду из собранных по подписке денег. Ложа будет избавлена от расходов на его воспитание, что приведет в хорошее настроение членов Ложи. Все это очень легко. Мне нужно поехать в Лукнов на будущей неделе. По дороге я присмотрю за мальчиком, поручу его моим слугам и т. д.
– Вы добрый человек.
– Нисколько. Не делайте этой ошибки. Лама прислал нам деньги для определенной цели. Нам нельзя вернуть их. Приходится делать то, чего он хотел. Итак, решено? Скажем, что в следующий вторник вы передадите его мне на вечерний поезд, отправляющийся на юг. Через три дня. Он не может наделать много бед за три дня.
– Вы снимаете тяжесть с моей души. Я не знаю Гобинда Сахаи и его банка, который находится, может быть, в какой-нибудь трущобе. Как быть с этой вещью? – Он взмахнул чеком.
– Видно, что вы никогда не были нуждающимся офицером. Я могу, если хотите, получить по чеку и прислать вам квитанцию.
– Но у вас самих столько дел! Это для вас лишние хлопоты.
– Право, ни малейших хлопот. Видите, мне это интересно как этнографу. Мне хотелось бы сделать заметку для одной работы, которую я делаю для правительства. Превращение полкового значка, как ваш Красный Бык, в своего рода фетиш, за которым следует этот мальчик, очень интересно.
– Не могу должным образом отблагодарить вас.
– Есть одна вещь, которую вы можете сделать для меня. Все мы, этнографы, ревнивы и завистливы по отношению к нашим открытиям. Само собой разумеется, они представляют интерес только для нас, но вы знаете, каковы бывают коллекционеры книг. Ну, так не говорите ни слова об азиатской стороне характера мальчика – о его приключениях, предсказаниях и так далее. Я выпытаю все это впоследствии, вы понимаете?
– Понимаю. Вы напишете удивительный отчет. Я не скажу никому ни слова, пока не увижу отчета в печати.
– Благодарю вас от всего моего этнографического сердца. Ну, я должен вернуться к завтраку. Господи Боже мой! Старый Махбуб еще здесь? – Он повысил голос, и барышник вышел из-под тени дерева. – Ну, что такое?
– Что касается этой молодой лошади, – сказал Махбуб, – я говорю, что когда жеребчик рожден для игры в поло и, не будучи научен сам бежать за шаром, когда такой жеребчик, словно по волшебству, знает игру – тогда, говорю я, неправильно приучать его возить тяжелую повозку, сахиб.
– И я говорю то же, Махбуб. Жеребчик будет употреблен только для игры в поло. (Эти люди только и думают что о лошадях, падре.) Я буду у тебя завтра, Махбуб, если у тебя есть что-нибудь для продажи.
Барышник поклонился по обычаю всадников, сделав широкий жест рукой.
– Имей немного терпения, Всеобщий Друг, – шепнул он погруженному в отчаяние Киму. – Твоя судьба устроена. Скоро ты поедешь в Нуклао, а теперь – вот тебе кое-что для уплаты писцу. Я думаю, я еще много раз увижу тебя, – и он поехал рысью по дороге.
– Выслушай меня, – сказал с веранды полковник на местном наречии. – Через три дня ты поедешь со мной в Лукнов и все время будешь видеть и слышать новое. Поэтому посиди смирно три дня и не убегай. Ты поступишь в школу в Лукнове.
– Встречу я там моего Служителя Божия? – хныча, сказал Ким.
– Лукнов, во всяком случае, ближе к Бенаресу, чем Умбалла. Может быть, ты будешь под моим покровительством. Махбуб Али знает это и рассердится, если ты вернешься один на дорогу. Помни, мне сказано многое, что я не забуду.
– Я буду ждать, – сказал Ким, – но мальчики станут опять бить меня.
Послышался сигнал, призывавший к обеду.
Глава седьмая
О для кого же на небе светят горящие солнца,
И глупые луны, и звезды, далекие звезды!
Пытайся добраться до них – тебя не заметят -
В небе борьба непрестанно идет, как и здесь на земле.
Ты же, игрушка борящихся сил, связанный страхом,
Праотца нашего грех, грех Адама носящий,
Старайся судьбу угадать, гороскоп свой поставив,
Узнай ту планету, что жизнью правит твоей.
Сэр Джон Кристи.
После полудня краснолицый учитель сказал Киму, что «он вычеркнут из списков». Ким не понял значения этих слов, пока ему не велели уйти из класса и не позволили играть. Тогда он побежал на базар и отыскал молодого писца, которому остался должен.
– Вот я плачу, – сказал Ким с важным видом, – а теперь мне нужно написать другое письмо.
– Махбубу Али в Умбалле? – любезно сказал писец.
Благодаря своим обязанностям он представлял собой справочную контору.
– Не Махбубу, а духовному. Возьми перо и пиши скорей. «Тешу Ламе, Служителю Божию, из Бод-юла, ищущему Реку, который теперь в храме джайнских жрецов в Бенаресе». Возьми больше чернил! «Через три дня я должен ехать в Нуклао, в школу в Нуклао. Название школы Ксаверий. Я не знаю, где эта школа, но она в Нуклао».
– А я знаю Нуклао, – перебил писец. – Я знаю школу.
– Скажи ему, где она, и я дам тебе пол-анны.
Тростниковое перо усердно выводило каракули.
– Он не может ошибиться.
Писец поднял голову.
– Кто это наблюдает за нами с той стороны улицы?
Ким быстро взглянул и увидел полковника Крейтона во фланелевом костюме для игры в теннис.
– О, это один сахиб, который знает толстого священника в казармах. Он зовет меня.
– Что ты делаешь? – спросил полковник, когда Ким подошел к нему.
– Я… я не убегаю. Я посылаю письмо моему святому человеку в Бенарес.
– Я не подумал об этом. Сказал ты ему, что я беру тебя с собой в Лукнов?
– Нет, не сказал. Прочти письмо, если сомневаешься.
– Почему же ты пропустил мое имя, когда писал этому святому человеку?
Полковник улыбнулся странной улыбкой. Ким собрал все свое мужество.
– Мне сказали раз, что не следует писать имен незнакомцев, замешанных в каком-нибудь деле, потому что при упоминании имен многие хорошие планы могут быть расстроены.
– Ты хорошо обучен, – заметил полковник, и Ким вспыхнул. – Я оставил футляр от своей трубки на веранде у падре. Принеси его мне сегодня вечером.
– Где ваш дом? – спросил Ким. Его быстрый ум подсказал ему, что готовится какое-то испытание, и он насторожился.
– Спроси первого встречного на большом базаре.
Полковник ушел.
– Он забыл футляр от своей трубки, – сказал Ким, возвращаясь. – Я должен принести его к нему сегодня вечером. Вот и все мое письмо, только прибавь три раза: «Приди ко мне! Приди ко мне! Приди ко мне!» Ну, теперь я заплачу за марку и отнесу письмо на почту. – Он встал и хотел было уйти, но потом вспомнил что-то и спросил: – Кто этот сахиб с сердитым лицом, который потерял футляр от трубки?
– О, это только Крейтон-сахиб – очень глупый сахиб, полковник-сахиб без полка.
– Какое у него дело?
– Бог знает. Он всегда покупает лошадей, на которых не может ездить, и задает вопросы о творениях Божиих – растениях, камнях – и об обычаях народа. Барышники зовут его отцом дураков, потому что его так легко можно обмануть насчет лошади. Махбуб Али говорит, что он безумнее всех других сахибов.
– О! – сказал Ким и ушел. Его воспитание дало ему возможность познакомиться с характерами людей, и он заключил, что дуракам не посылают сообщений, за которыми следует вызов восьми тысяч людей, кроме пушек. Главнокомандующий Индии не говорит с дураками так, как слышал Ким. Да и тон Махбуба Али не изменялся бы так всякий раз, как он произносил имя полковника, если бы полковник был дурак. Следовательно, тут Ким подпрыгнул, тут есть какая-то тайна, и Махбуб Али, вероятно, шпионит для полковника, как Ким шпионил для Махбуба Али. И так же, как барышник, полковник, очевидно, уважал людей, которые не показывали себя слишком умными.
Он радовался, что не проговорился, что дом полковника ему знаком, а когда, возвратясь домой, он узнал, что в казармах не было оставлено никакого футляра от трубки, он просиял от восторга. Вот этот человек по сердцу ему – изворотливый и хитрый, ведущий какую-то тайную игру. Ну, если он дурак, то и Ким будет дураком.
Он не выдал своих мыслей, когда отец Виктор в течение трех дней подолгу беседовал с ним о совершенно новых богах и божках – в особенности об одной богине, называвшейся Марией, которая, насколько понял Ким, была то же, что Биби Мириам в теологии Махбуба Али. Он не выразил никакого волнения, когда после лекции отец Виктор водил его из лавки в лавку, покупая ему все необходимое, и не жаловался, когда мальчики-барабанщики били его из зависти, что он поступает в лучшую школу, но с большим интересом ожидал перемены обстоятельств. Добрый отец Виктор отвел его на станцию, посадил в пустое купе второго класса рядом с купе первого класса, где сидел полковник Крейтон, и простился с ним с искренним чувством.
– В школе св. Ксаверия из тебя сделают человека, О'Хара, – белого и, надеюсь, хорошего человека! Там всем известно о твоем приезде, а полковник позаботится о том, чтобы ты не пропал или не отстал где-нибудь в пути. Я дал тебе некоторое понятие о религиозных вопросах, по крайней мере, надеюсь, и ты будешь помнить, что на вопрос о твоей религии ты должен ответить, что ты католик. Скажи лучше римско-католик, хотя я не люблю этого слова.
Ким закурил крепкую сигаретку, он позаботился купить запас их на базаре, и лег подумать. Путешествие в одиночку сильно отличалось от веселой поездки на юг с ламой в третьем классе. «Путешествие доставляет мало удовольствия сахибам, – размышлял он. – Эх! Я перехожу с места на место, словно мяч, который подбрасывают ногами. Это мой кисмет. Ни один человек не может избегнуть своего кисмета. Но я должен молиться Биби Мириам, и я – сахиб. – Он печально взглянул на свои сапоги. – Нет, я – Ким. Это великий мир, а я только Ким. Кто такой Ким?» Он так долго думал о своей личности, чего никогда не делал прежде, что голова у него начала кружиться. Он был лишь незначительным существом, подхваченным вихрем Индии и несущимся на юг, где его ожидала неизвестная судьба.
Полковник прислал за ним и долго разговаривал с ним. Насколько мог понять Ким, он должен был быть прилежным и поступить на службу.
Если он будет очень хорошо вести себя и сдаст нужные экзамены, он может в семнадцать лет зарабатывать до тридцати рупий в год, а полковник Крейтон позаботится найти ему подходящее место.
Сначала Ким делал вид, что он понимает только одно из трех слов разговора. Тогда полковник заметил свою ошибку и перешел на красноречивый живописный язык урду. Ким был доволен. Человек, так хорошо знавший этот язык, двигавшийся так тихо и безмолвно, глаза которого так отличались от тусклых, невыразительных глаз других сахибов, не мог быть дураком.
– Да, и ты должен научиться делать карты дорог, гор и рек, представлять их себе в уме, прежде чем придет время для передачи их на бумаге. Может быть, когда-нибудь ты будешь на службе, и я могу сказать тебе, когда мы будем вместе работать: «Пойди в эти горы и посмотри, что лежит за ними». Тогда кто-нибудь скажет: «На этих горах живут дурные люди, которые убьют чиновника, если он будет походить на сахиба». Что тогда?
Ким задумался. Отвечать ли в тон полковнику или не отвечать?
– Я передал бы Махбубу то, что сказал этот человек.
– Но если бы я ответил: «Я дам тебе сто рупий, чтобы знать то, что делается за этими горами, – за чертеж реки и за известия о том, что говорят люди, живущие в тамошних селениях». Что сказал бы ты?
– Как я могу сказать? Ведь я еще мальчик. Подождите, пока стану взрослым. – Потом, видя, что полковник нахмурился, он прибавил: – Но я думаю, что через несколько дней я получил бы эти сто рупий.
– Каким образом?
Ким решительно покачал головой.
– Если бы я сказал, как я рассчитываю заслужить их, другой человек подслушал бы и опередил меня. Нехорошо продавать знание даром.
– Скажи теперь.
Полковник протянул рупию. Рука Кима потянулась было за нею, но остановилась на полпути.
– Нет, сахиб, нет. Я знаю цену ответа, но не знаю, ради чего предлагается вопрос.
– Ну так возьми эти деньги в подарок, – сказал Крейтон, бросая Киму рупию. – В тебе есть отвага. Смотри, не дай ей пропасть в школе. Там много мальчиков, презирающих черных людей.
– Их матери были базарными торговками, – сказал Ким. Он хорошо знал, что ничто не сравнится с ненавистью людей смешанного происхождения к их братьям по крови.
– Правда, но ты сахиб и сын сахиба. Поэтому не позволяй, чтобы тебя научили презирать черных людей. Я знавал мальчиков, только что поступивших на службу правительству. Они притворялись, что не понимают языка и обычаев черных людей. За такое невежество у них отняли жалованье. Нет греха больше невежества. Запомни это.
В течение длинного суточного путешествия на юг полковник часто посылал за Кимом и постоянно развивал эту последнюю мысль.
«Ну, значит, мы все будем на одной веревке, – решил, наконец, Ким, – полковник, Махбуб Али и я – когда я поступлю на службу. Я думаю, он будет пользоваться мною, как пользовался Махбуб Али. Это хорошо, если только мне можно будет вернуться на Большую дорогу. Эта одежда не становится легче оттого, что дольше носишь ее».
Ламы не оказалось, когда поезд остановился у набитой народом станции в Лукнове. Ким скрыл свое разочарование. Полковник посадил его со всеми его новыми вещами в местный экипаж и отправил одного в школу св. Ксаверия.
– Я не прощаюсь, потому что мы еще встретимся! – крикнул он. – И много раз, если ты отважный мальчик. Но ты даже не подвергся испытанию.
– Даже тогда, когда принес тебе, – Ким даже осмелился употребить слово «tum», которое говорят друг другу равные, – вечером родословную белого жеребца?
– Многое можно выиграть, когда забываешь, что нужно забыть, братец, – сказал полковник и бросил на него взгляд, который даже сквозь спину пронзил Кима, поспешно устраивавшегося в экипаже.
Прошло почти пять минут, прежде чем Ким пришел в себя. Потом он с видом знатока втянул в себя воздух.
– Богатый город, – сказал он. – Богаче Лагора. Какие, должно быть, хорошие базары! Кучер, повози-ка меня по базарам.
– Мне приказано отвезти тебя в школу. – Возница сказал «ты», что считается оскорблением для белого человека. На самом ясном и красноречивом местном наречии Ким указал ему на его ошибку, влез на козлы и, после того как между ними установилось полное понимание, в продолжение двух часов разъезжал взад и вперед, оценивая, сравнивая и наслаждаясь. За исключением Бомбея – царицы всех городов – нет города прекраснее, в своем ярком стиле, чем Лукнов, смотреть ли на него с моста на реке или с вершины Имамбара на золотые купола величественного здания «Чуттер-Мунзил» и на деревья, среди которых лежит город. Государи украсили его фантастическими зданиями, осыпали милостями, заполнили своими слугами, выслужившими пенсию, оросили кровью. Он – центр лени, интриг и роскоши и разделяет с Дели привилегию единственно чистого языка урду.
– Красивый город, прекрасный город. – Возница, как житель Лукнова, остался доволен комплиментом и рассказал Киму много удивительных вещей, тогда как английский проводник рассказал бы только о мятеже.
– Теперь мы поедем в школу, – наконец сказал Ким. Большая старая школа св. Ксаверия «in Partibus» – ряд низких белых зданий – стоит на просторной площади у реки Гумти, на некотором расстоянии от города.
– Что там за люди? – спросил Ким.
– Молодые сахибы – все настоящие дьяволы. Но, по правде сказать, а я постоянно вожу их на станцию железной дороги и оттуда, я никогда не видел такого, из которого вышел бы лучший дьявол, чем ты – тот молодой сахиб, которого я везу теперь.
Естественно, что Ким, которому никто не говорил, что это неприлично, провел некоторое время дня с одной-двумя легкомысленными дамами, выглядывавшими из верхних окон известной в городе улицы, и, понятно, отличился в обмене комплиментами. Он только что намеревался ответить должным образом на дерзость возницы, как вдруг его взгляд – уже темнело – упал на фигуру, сидевшую у подножия одной из белых гипсовых колонн ворот в конце городской стены.
– Стой! – крикнул он. – Стой! Я не поеду сейчас в школу.
– Но кто заплатит мне за эту езду взад и вперед, за все остановки? – вспыльчиво сказал возница. – Что, мальчик с ума сошел, что ли? То была танцовщица, а теперь жрец.
Ким опрометью бросился по дороге, подымая пыль, ложившуюся на его грязный желтый костюм.
– Я ждал здесь полтора дня, – начал лама ровным голосом. – Со мной был ученик. Мой друг в храме в Бенаресе дал мне проводника. Я приехал по железной дороге в Бенарес, когда мне дали твое письмо. Да, меня хорошо кормят. Мне ничего не надо.
