Редьярд Джозеф Киплинг
Ким
– Дайте ей трубку. Ради всех богов, дайте ей трубку и заткните ее зловещий рот, – кричал один из урья, связывая в безобразные узлы свою постель. – Она и попугаи похожи друг на друга. Они кричат на заре.
– Передних волов! Эй! Передних волов! – Волы пятились и вертелись на месте, потому что зацепились рогами за ось повозки, нагруженной зерном.
– Сын совы, куда ты идешь? – Это обращение относилось к ухмылявшемуся возчику.
– Ай-ай-ай! Вон там внутри сидит королева Дели, отправляющаяся вымаливать себе сына! – крикнул он, сидя на своей нагруженной повозке. – Дорогу делийской королеве и ее первому министру, серой мартышке, взбирающейся вверх по своей собственной сабле!
Подъехала другая повозка с древесной корой для кожевенного завода, отправляемой на юг, и ее возница также прибавил несколько комплиментов, волы продолжали пятиться.
Из-за колебавшихся занавесок вылетел залп брани. Он был непродолжителен, но по количеству и качеству, по жгучим, едким, метким выражениям превосходил все, что доводилось слышать даже Киму. Он видел, как голая грудь возчика сжалась от изумления, как он с благоговением отдал поклон, соскочил с дышла и помог конвою направить вулкан на главную дорогу. Тут голос откровенно сообщил ему, какова была женщина, на которой он женился, и что она делает в его отсутствие.
– О, шабаш! – пробормотал Ким, не в силах сдерживаться, когда возчик поспешно ускользнул.
– Не правда ли, хорошо? Стыд и позор, что бедная женщина не может отправиться помолиться своим богам без того, чтобы ее не затолкали и не оскорбили все подонки Индостана, что она должна проглатывать гали (оскорбление), как мужчины проглатывают «ги». Однако язык у меня еще двигается. Одно-два хорошо сказанных слова всегда найдутся. Но я все еще без табаку! Кто тот одноглазый, несчастный сын позора, который еще не приготовил мне трубку?
Один из горцев поспешно просунул ей трубку, и струя густого дыма из-за занавесок показала, что воцарилось спокойствие.
Если накануне Ким шел гордо, с сознанием, что он ученик святого человека, то теперь он испытывал в десять раз большую гордость, принимая участие в почти королевской процессии, под признанным покровительством старой дамы с очаровательными манерами и бесконечной изобретательностью речи. Конвой, с головами, повязанными по туземной моде, шел по обеим сторонам повозки, подымая огромные облака пыли.
Лама и Ким шли несколько в стороне. Ким жевал свой сахарный тростник и не уступал дорогу никому ниже лица духовного звания. Они слышали, как трещал язык старухи, словно веялка. Она приказала конвою рассказывать ей все, что делается на дороге, и, как только выехали из «парао», отдернула занавески и выглянула, прикрыв покрывалом лишь треть лица. Ее люди не смотрели на нее, когда отвечали, и таким образом приличия были более или менее соблюдены.
Смуглый, желтоватый участковый полицейский надзиратель, одетый в безупречный английский мундир, проехал мимо на усталой лошади и, увидя по ее свите, какая эта особа, подразнил ее.
– О, матушка, – крикнул он, – разве так делают у вас в стране?! Представь себе, что какой-нибудь англичанин проедет мимо и увидит, что у тебя нет носа?
– Что такое! – пронзительно крикнула она. – У твоей матери нет носа? Ну, так зачем говорить об этом на Большой дороге?
Удар был отпарирован ловко. Англичанин поднял руку жестом человека, потерпевшего поражение в игре слов. Она рассмеялась и кивнула головой.
– Ну, разве это такое лицо, которое может совратить с пути добродетели? – Она откинула покрывало совсем и пристально взглянула на англичанина.
Лицо было далеко не прекрасно, но, подобрав поводья, он назвал его «Луной рая», «Нарушителем честности» и несколькими другими фантастическими эпитетами. Старуха корчилась от смеха.
– Что за плут! – сказала она. – Все полицейские констебли таковы, а уж их начальники всего хуже. Эй, сын мой, ты не мог научиться всему этому с тех пор, как приехал из Белайта (Европа)? Кто кормил тебя грудью?
– Женщина с гор из Дальхуси, матушка. Держи свою красоту в тени, о расточительница наслаждений. – И он проехал дальше.
– Вот именно такого сорта, – она приняла рассудительный вид и набила рот жвачкой, – такого сорта должны быть люди, наблюдающие за правосудием. Они знают страну и обычаи страны. Другие, только что приехавшие из Европы, выкормленные белыми женщинами и научившиеся нашим языкам из книги, хуже чумы. Они вредят правителям. – Потом она рассказала всем длинную-длинную историю про невежественного молодого полицейского, который обеспокоил одного маленького горного раджу, ее двоюродного брата в девятом колене, по какому-то пустячному делу, и закончила цитатой из какого-то произведения, ни в коем случае не благочестивого.
Потом ее настроение изменилось, и она послала конвойного спросить ламу, не подойдет ли он к повозке, чтобы поговорить о религиозных вопросах. Ким отошел в сторону и принялся за свой сахарный тростник. Более часа широкополая шляпа ламы казалась луной, проглядывающей сквозь дымку. Ким слышал только, что старуха плакала. Один из слуг почти извинился за свою грубость накануне, сказав, что он никогда не видел своей госпожи в таком кротком настроении, и приписал это присутствию незнакомого духовного лица. Лично он верил в браминов, хотя знал, как и все в стране, их хитрость и жадность. Но так как брамины только раздражали своим попрошайничеством мать жены его господина, то, когда она прогнала их, она рассердилась так, что прокляла весь конвой (вот главная причина, почему охромел задний вол и сломалось в прошлую ночь дышло), теперь он готов признать всякое другое духовное лицо в Индии или вне ее. Ким подтверждал его слова, кивая головой с глубокомысленным видом, причем обратил его внимание на то, что лама не берет денег, а стоимость пищи ламы и Кима окупится сторицей тем счастьем, которое будет с настоящего времени сопутствовать каравану. Он также рассказал о городе Лагоре и спел песенки, вызвавшие смех конвоя. Как городской житель, всегда хорошо знакомый с песенками модных туземных композиторов, Ким имел значительное преимущество перед людьми из маленького селения за Сахаруппором, но он предоставил им самим прийти к этому заключению.
В полдень они свернули на обочину, чтобы поесть. Еда была вкусная, обильная и хорошо поданная на чистых листьях, вдали от пыли. Остатки, соблюдая все правила, отдали нищим, и затем все уселись, чтобы насладиться продолжительным курением. Старая дама удалилась за свои занавески, но очень свободно вмешивалась в разговор своих слуг, причем те рассуждали и противоречили ей, как это делают все слуги на Востоке. Она сравнивала прохладу и сосны Кулу с пылью и манговыми деревьями юга, рассказывала о старых местных богах в краю, где были владения ее мужа, сильно бранила табак, который курила, ругала и браминов и, не стесняясь, рассчитывала на появление многочисленных внуков.
Глава пятая
Вот я вернулся в отчий дом,
Накормлен, узнан и прощен.
Любимым сыном признан вновь -
Отец мне возвратил любовь.
Телец заколот для меня…
Но корм свиней мне боле мил,
Мне свиньи – лучшие друзья,
И в хлев готов вернуться я.
Процессия снова лениво и медленно двинулась в путь, вытянувшись в струнку. Старуха спала, пока не добрались до следующей остановки. Переход был очень короткий, до заката оставался целый час, и Ким стал придумывать развлечения.
– Почему бы не присесть и не отдохнуть? – заметил один из конвойных. – Только дьяволы и англичане ходят взад и вперед без всякого толку.
– Никогда не дружи с дьяволом, обезьяной и мальчиком. Никому не известно, что они сделают, – сказал его товарищ.
Ким презрительно отвернулся – он не желал слышать старого рассказа о том, как дьявол играл с мальчиками и раскаялся в этом – и лениво побрел по дороге.
Лама пошел за ним. В течение всего дня, как только появлялась река, он подходил, чтобы поглядеть на нее, но ни разу не находил указаний на то, что нашел свою реку. К тому же удовольствие поговорить с человеком разумным и сознание, что благородно рожденная женщина относится к нему с почтением и уважением, как духовному советнику, несколько отвлекало его мысли от поисков реки. Он приготовился провести многие спокойные годы в искании. У него не было нетерпения белого человека, а только глубокая вера.
– Куда ты идешь? – крикнул он Киму.
– Никуда особенно, немного прогуляться. Все это, – Ким раскинул руки, – ново для меня.
– Она, без сомнения, умна… и проницательная женщина. Но трудно размышлять, когда…
– Все женщины таковы. – Ким говорил так, как мог бы сказать Соломон.
– Перед монастырем была большая площадка, – пробормотал лама, перебирая сильно потертые четки, – каменная. На ней я оставил след моих ног, расхаживая взад и вперед вот с ними.
Он стукнул четками и начал читать: «Ом мани падме ом», благодарный за прохладу, тишину и отсутствие пыли.
На равнине один предмет за другим привлекал праздный взгляд Кима. В его странствованиях не было никакой цели, просто архитектура хижин показалась ему новой и он хотел поглядеть на них поближе.
Они вышли на большое пастбище с группой манговых деревьев в центре, коричневое и пурпурное при послеполуденном свете. Киму показалось удивительным, что в таком удобном месте не было ни одного жертвенника: мальчик в этом отношении был наблюдателен, как жрец. Вдали, по долине, шло четверо людей, один за другим. Он приложил руки к глазам и заметил, как медь сверкала на солнце.
– Солдаты! Белые солдаты! – сказал он. – Посмотрим.
– Всегда встречаются солдаты, как только мы пойдем одни. Но я никогда не видел белых солдат.
– Они не делают вреда, когда не пьяны. Спрячься за этим деревом.
Они встали за толстыми стволами в тени громадного мангового дерева. Две маленькие фигуры остановились, другие две неуверенно пошли вперед. Это был авангард подходившего полка, высланный, по обычаю, чтобы найти место для лагеря. Они несли пятифутовые шесты с развевавшимися флагами и перекликались друг с другом, идя по равнине.
Наконец, они вошли, тяжело ступая, в рощу манговых деревьев.
– Здесь или где-нибудь вблизи я думаю поставить палатки для офицеров под деревьями, а остальные могут расположиться около. Нашли ли место для обоза?
Они крикнули вдаль товарищам, и грубый ответный крик тех дошел до них слабым и смягченным.
– Ну, так ставь значок тут, – сказал один из солдат.
– Что это они готовят? – сказал пораженный лама. – Это великий и страшный мир. Какой девиз на этом знамени?
Один из солдат воткнул шест в нескольких футах от них, проворчал что-то недовольным тоном, выдернул его, посоветовался с товарищем, оглядывавшим тенистый зеленый свод, и поставил шест на прежнее место.
Ким смотрел во все глаза. Дыхание быстро и прерывисто вылетало сквозь его сжатые губы.
– Служитель Божий! – задыхаясь, проговорил он. – Мой гороскоп! Рисунок на песке жреца в Умбалле! Вспомни, что он сказал. Сначала придут двое людей, чтобы приготовить все, в темное место, как это бывает при начале видения.
– Но это не видение, – сказал лама. – Это только иллюзия мира – ничего более.
– А за ними придет Бык, Красный Бык на зеленом поле. Взгляни. Вот он!
Он показал на флаг, развевавшийся от вечернего ветерка менее чем в десяти шагах от них. Это был простой флаг, предназначенный для обозначения места лагеря, но полк позаботился, чтобы на флаге было то же изображение, что на полковом знамени, – красный бык на фоне зеленого национального цвета Ирландии.
– Вижу и припоминаю теперь, – сказал лама. – Это, наверно, твой Бык. Верно также и то, что пришло двое людей, чтобы все приготовить.
– Это солдаты – белые солдаты. Что сказал жрец? Знамение быка – знак войны и вооруженных людей. Служитель Божий, это то, чего я ищу.
– Верно. Это верно. – Лама пристально смотрел на девиз, горевший во тьме, словно рубин. – Жрец в Умбалле сказал, что твое знамение – знамение войны.
– Что делать теперь?
– Ждать. Будем ждать.
– Уже теперь тьма рассеивается, – сказал Ким.
Было вполне естественно, что лучи заходящего солнца пробились наконец сквозь стволы деревьев рощи, наполнив ее на несколько минут золотыми искрами света, но Киму это казалось завершением пророчества брамина.
– Слушай! – сказал лама. – Где-то вдали бьют в барабан.
Сначала звук, слабо раздавшийся в неподвижном воздухе, походил на биение артерии в висках. Вскоре он стал более резким.
– А, музыка, – объяснил Ким. Ему были знакомы звуки полкового оркестра, но они удивляли ламу.
В дальнем конце равнины показалась тяжелая, запыленная колонна. Потом ветер донес слова песни:
Мы просим снисхождения —
Про наши похождения
В рядах гвардейцев Миллигана
Мы рассказать хотим.
Тут вступили пронзительные дудки.
Вскинув ружья на плечо,
Марш-марш вперед мы шли,
От парка Феникса вперед
К замку Дублина пошли.
О, флейты сладко так звучали
И громко барабан гремел,
А мы вперед маршировали
В рядах гвардейцев Миллигана.
То был оркестр Меверикского полка, игравший впереди отправлявшихся в лагерь солдат. Солдаты маршировали, сопровождаемые обозом. Наконец, тянувшаяся колонна сомкнулась – повозки остались позади, – разделилась надвое, рассеялась, как муравейник, и…
– Но это колдовство! – проговорил лама.
Равнина покрывалась палатками, которые, казалось, вырастали готовыми из повозок. Другая толпа людей вторглась в рощу, молча воздвигла высокую палатку, раскинула еще восемь-девять палаток вокруг нее, словно выкопала из земли кухонные горшки, сковороды и узлы, которые приняли во владение туземные слуги. И наблюдавшие эту сцену лама и Ким увидели перед собой благоустроенный город.
– Уйдем, – сказал лама, в страхе отступая, когда загорелись огни и белые офицеры с звенящими саблями величественно вошли в палатку, где должны были обедать.
– Встань в тени. Ничего нельзя видеть при мерцающем свете, – сказал Ким. Глаза его были по-прежнему устремлены на флаг. Он никогда еще не видел, как быстро, за полчаса, привыкшие к своему делу солдаты раскидывают лагерь.
– Смотри, смотри, смотри! – воскликнул лама. – Вон идет священнослужитель.
То был Беннет, священник полка. Он шел, прихрамывая, одетый в запыленную черную одежду. Кто-то из его паствы сделал грубые замечания насчет недостатка бодрости и энергии священника; чтобы пристыдить его, Беннет промаршировал весь день рядом с солдатами. По его черной одежде, золотому кресту на цепочке, бритому лицу и мягкой войлочной шляпе с широкими полями повсюду в Индии его приняли бы за святого человека. Он опустился в кресло у двери палатки и снял сапоги. Несколько офицеров окружили его, смеясь и подшучивая над его подвигом.
– Разговор белых людей лишен всякого достоинства, – сказал лама, судя только по их тону. – Но я рассмотрел лицо этого священнослужителя и думаю, что он ученый. Может ли он понять нас? Мне хотелось бы поговорить с ним о предмете моих исканий.
– Никогда не разговаривай с белым человеком, пока он не насытится, – привел Ким хорошо известную пословицу. – Они собираются есть, и я не думаю, чтобы можно было просить у них. Пойдем назад к месту остановки. Когда мы поедим, то снова придем сюда. Это, наверно, Красный Бык – мой Красный Бык.
Оба были заметно рассеяны, когда свита старой дамы поставила перед ними кушанья, никто не решался нарушить их молчания, так как надоедать гостям – приносит несчастье.
– Ну, – сказал Ким, ковыряя в зубах, – мы вернемся туда, но ты, святой человек, должен подождать немного в стороне, потому что твои ноги слабее моих, а мне хочется еще раз посмотреть на Красного Быка.
– Но как ты поймешь их разговор? Иди медленно. Дорога темна, – беспокойно проговорил лама.
Ким не ответил на вопрос.
– Я заметил место вблизи деревьев, где ты можешь сидеть, пока я не позову тебя, – сказал он. – Нет, – продолжал он, когда лама выразил нечто вроде протеста, – помни, что это предмет моих исканий – Красный Бык. Знамение в звездах было не для тебя. Я знаю кое-что об обычаях белых солдат, и мне всегда хочется видеть новое.
– Что ты не знаешь об этом мире? – Лама послушно присел на корточки в маленькой впадине, менее чем в ста шагах от группы манговых деревьев, темные силуэты которых вырисовывались на усеянном звездами небе.
– Оставайся здесь, пока я не позову.
Ким нырнул во тьму. Он знал, что, по всей вероятности, вокруг лагеря расставлены часовые, и улыбнулся, услышав тяжелые шаги солдат. Мальчика, который может пробираться по крышам города Лагора, пользуясь каждым уголком и каждою тенью, чтобы сбить с толку преследующего его человека, вряд ли могут задержать несколько хорошо обученных солдат. Он все же оказал им внимание, прополз между двумя из них я побежал, останавливаясь, пробираясь ползком и плотно прижимаясь к земле, пока не добрался до освещенной палатки – столовой, стоявшей позади мангового дерева. Тут он стал ждать, не услышит ли какого-нибудь случайного слова, которое дало бы ему нужную нить.
Единственно, что занимало теперь его ум, – это было желание узнать побольше о Красном Быке. Как знать (в некоторых отношениях познания Кима были так же ограничены, как обширны в других), эти люди, эти девятьсот дьяволов, упоминавшиеся в предсказании его отца, может быть, будут молиться после заката солнца быку, как индусы молятся священной корове.
Это, по крайней мере, было бы вполне правильно и логично, и об этом деле следовало бы посоветоваться с патером с золотым крестом. С другой стороны, ему припоминались патеры с постными лицами, которых он избегал в Лагоре. Патер мог оказаться слишком любознательным и надоедливым и стал бы советовать ему учиться. Но разве не было доказано, что знамение отчасти говорило о войне и вооруженных людях? Разве он сам не Друг Звезд и всего света, посвященный в страшные тайны? Наконец, – и сильнее всего, как непознанное течение его быстро менявшихся мыслей – это приключение было чудеснейшим развлечением, восхитительным продолжением его былых прогулок по крышам и в то же время исполнением чудного предсказания. Лежа на животе, он подвигался, извиваясь, к двери палатки, придерживая рукой амулет на шее.
Все было, как он предполагал. Сахибы молились своему Богу, потому что посредине стола стояло единственное украшение, которое они брали в поход, – золотой бык, отлитый в давние времена из добычи, взятой в Летнем дворце Пекина – бык из червонного золота с опущенной головой, прыгающий на зеленом поле. К нему протягивали сахибы стаканы с громкими криками.
Достопочтенный Артур Беннет всегда уходил из столовой после этого тоста, а так как он несколько устал, то движения его были более резки, чем обыкновенно. Ким слегка поднял голову, продолжая смотреть на свой талисман на столе, как вдруг капеллан наступил на его правое плечо.
Ким увернулся из-под кожаного сапога и, откатившись в сторону, опрокинул священника. Тот, всегда готовый действовать, схватил его за горло и чуть было не задушил. Ким отчаянно ударил его в живот. Мистер Беннет задохнулся, скорчился, но, не выпуская добычи, набросился на нее опять и молча отнес Кима в свою палатку. Члены Меверикского полка были неисправимые шутники не на словах, а на деле, и англичанин подумал, что лучше помолчать, пока хорошенько не узнаешь, в чем дело.
– Да это мальчик! – сказал он, увидя свою добычу при свете фонаря, висевшего на шесте у палатки. Потом он сильно потряс его и крикнул: – Что ты делал там? Ты вор? Choor Malluum?
Его знания индийских языков были очень ограничены, и взволнованный, приведенный в ярость Ким решил держаться приписанной ему роли. Придя в себя, он начал придумывать чрезвычайно правдоподобный рассказ о своих отношениях с одним из поварят, в то же время зорко поглядывая на руку капеллана. Улучив удобную минуту, он нырнул к двери, но длинная рука схватила его за горло и, не разорвав шнуров амулета, зажала сам амулет.
– Дай его мне! О, дай мне! Сломался он? Отдай мне бумаги!
Эти слова были сказаны на английском языке тем металлическим, скрипучим говором, которым говорят туземцы. Священник подскочил к Киму.
– Ладанка! – сказал он, открывая руку. – Какой-нибудь языческий талисман. Но ты говоришь по-английски? Мальчиков, которые крадут, бьют. Ты знаешь это?
– Не знаю, я не крал. – Ким скакал в отчаянии, как собака при виде поднятой палки. – О, дай мне! Это мой талисман! Не кради его у меня!
Капеллан, не обращая внимания на его слова, подошел к двери палатки и громко крикнул. Появился довольно толстый, наголо бритый человек.
– Мне нужен ваш совет, отец Виктор, – сказал Беннет. – Я нашел этого мальчика в потемках у палатки столовой. Я наказал бы его и отпустил, так как считаю его вором. Но, оказывается, он говорит по-английски и дорожит каким-то талисманом, висящим у него на шее. Я подумал, что вы можете помочь мне.
Между Беннетом и римско-католическим капелланом ирландской части полка лежала, как он думал, непроходимая пропасть, но замечательно, что когда англиканской церкви приходилось иметь дело с проблемами человеческих отношений, она очень часто призывала римскую. Официальное отвращение Беннета к «Красной женщине» [10] и ее обычаям могло сравниться только с его личным уважением к отцу Виктору.
– Вор, говорящий по-английски? Посмотрим его талисман. Нет, это не ладонка, Беннет. – Он протянул руку.
– Но имеем ли мы право открыть его? Вздуть его…
– Я не крал! – возразил Ким. – Вы меня совсем избили. Отдайте мой талисман, и я уйду.
– Не спеши, сначала мы посмотрим, – сказал отец Виктор. Он развернул не торопясь пергамент с надписью «ne varietur» бледного Кимбалля О'Хары, его свидетельство об отставке и свидетельство о крещении Кима. На последнем О'Хара – воображая, что он страшно много делает для мальчика, множество раз нацарапал: «Присмотрите за мальчиком. Пожалуйста, присмотрите за мальчиком» – и написал свою фамилию и номер полка.
– О, силы тьмы! – сказал отец Виктор, передавая все бумаги мистеру Беннету. – Ты знаешь, что это такое?
– Да, – сказал Ким. – Это мое, и я хочу уйти.
– Я не вполне понимаю, – сказал мистер Беннет. – Вероятно, он принес эти бумаги с какой-нибудь целью. Может быть, это ловкая проделка, чтобы получить побольше подаяния?
– Ну, я никогда не видел нищего, который имел бы так мало желания остаться среди предполагаемых милостивцев. Тут есть какая-то странная тайна. Вы верите в Провидение, Беннет?
– Надеюсь!
– Ну а я верю в чудеса, так что это выходит одно и то же. Силы тьмы! Кимбалль О'Хара! И его сын! Но мальчик туземец, а я сам венчал Кимбалля с Анной Шотт. Как давно у тебя эти бумаги, мальчик?
– С тех пор как я был еще совсем маленьким.
Отец Виктор быстро подошел и отвернул край его верхней одежды.
– Видите, Беннет, он не очень черен. Как твое имя?
– Ким.
– А может быть, Кимбалль?
– Может быть. Отпустите вы меня?
– А дальше?
– Меня называют Ким Ришти-ке, т. е. Ким из Ришти.
– Что значит Ришти?
– Айришти – это был полк моего отца.
– О, понимаю – ирландский.
– Да. Так говорил мне мой отец. Мой отец, он жил…
– Жил где?
– Жил. Конечно, он умер – убрался от нас.
– О! Вот как вы относитесь к смерти!
Беннет перебил его:
– Возможно, что я был несправедлив к мальчику. Он, конечно, белый, хотя, очевидно, заброшенный. Я думаю, я сильно помял его. Дать разве ему виски…
– Дайте ему стакан хереса, и пусть он присядет на корточки. Ну, Ким, – продолжал отец Виктор, – никто не обидит тебя. Выпей-ка вот это и расскажи о себе правду, если ничего не имеешь против.
Ким закашлялся немного, ставя пустой стакан, и задумался. Нужно было быть осторожным. Мальчиков, бродящих вокруг лагеря, обыкновенно секут и прогоняют. Но его не высекли. Амулет, видимо, служит на пользу ему. Оказалось, что гороскоп в Умбалле и немногие слова, которые он запомнил из несвязной болтовни отца, совпадали между собой самым чудесным образом. Иначе почему бы толстый патер был так поражен, а худой дал ему стакан горячего желтого вина?
– Мой отец, он умер в городе Лагоре, когда я был еще маленький. Женщина, – она держала лавку «Кабарри», близ того места, где наемные экипажи. – Ким начал говорить, словно нырнув в воду, неуверенный, насколько правда может быть полезной.
– Твоя мать?
– Нет, – с жестом отвращения. – Она убралась, когда я родился. Мой отец, он достал эти бумаги из Джаду-Гер… Как вы называете это? – (Беннет утвердительно кивнул головой.) – Потому что он был на хорошем месте. Так, что ли, вы это называете? – (Беннет снова кивнул головой.) – Мой отец рассказывал мне это. Он говорил, а также и брамин, который сделал рисунок на песке в Умбалле два дня тому назад, он сказал, что я найду Красного Быка на зеленом поле, и что бык поможет мне.
– Феноменальный лгунишка, – пробормотал Беннет.
– Силы тьмы, что за страна! – пробормотал отец Виктор. – Продолжай, Ким.
– Я не крал. К тому же теперь я ученик очень святого человека. Он сидит вблизи. Мы увидели двух людей с флагами, которые готовили все. Так всегда бывает во сне или при пророчестве. Поэтому я узнал, что все вышло, как предсказано. Я видел Красного Быка на зеленом поле, а мой отец, он говорил: «Девятьсот дьяволов и полковник на коне будут смотреть за тобой после того, как ты найдешь Красного Быка!» Я не знал, что делать, когда увидел Быка, но я ушел и пришел снова, когда стало темно. Мне хотелось еще раз повидать Быка, и я увидел Быка опять с сахибами, молящимися ему. Я думаю, Бык поможет мне. Святой человек также сказал это. Он сидит вблизи. Вы не обидите его, если я кликну его? Он очень святой. Он может засвидетельствовать все, что я говорю, и он знает, что я не вор.
– «Офицеры, молящиеся быку»! Как вы думаете, что это значит? – сказал Беннет. – «Ученик святого человека»! Уж не сумасшедший ли этот мальчик?
– Наверно, это сын О'Хары. Сын О'Хары в союзе со всеми силами тьмы. Его отец мог бы проделать то же самое, когда бывал пьян. Лучше пригласим этого святого человека. Он может знать что-нибудь.
– Он ничего не знает, – сказал Ким. – Я покажу его вам, если вы пойдете со мною. Он мой учитель. После этого мы можем уйти.
– Силы тьмы! – только и мог проговорить отец Виктор, когда Беннет пошел с Кимом, крепко держа мальчика за плечо.
Они нашли ламу на том месте, где он сел, когда ушел Ким.
– Мои поиски кончились, – крикнул Ким на местном наречии. – Я нашел Быка, но Бог знает, что будет дальше. Они не обидят тебя. Иди в палатку толстого священника вместе с этим худым и увидишь конец. Все так необыкновенно. Но они не умеют говорить по-индусски. Они просто небитые ослы.
– Тогда нехорошо смеяться над их невежеством, – возразил лама. – Я доволен, если ты рад, ученик мой.
Величественно, без тени подозрения, он вошел в маленькую палатку, приветствовал священников, как человек духовного звания, и сел у открытой жаровни с углями. От желтой материи палатки, отражавшей свет лампы, лицо его казалось красно-золотым.
Беннет взглянул на него с полным безучастием человека, исповедующего религию, которая подводит девять десятых обитателей мира под общее название «язычник».
– А каков конец твоих поисков? Какой дар принес тебе Красный Бык? – обратился лама к Киму.
– Он говорит: «Что будете вы делать?» – (Ким, в своих видах, принял на себя обязанность переводчика.)
Беннет со смущением смотрел на отца Виктора.
– Не понимаю, какое отношение имеет к мальчику этот факир, который или обманут им, или его сообщник, – начал Беннет. – Мы не можем позволить, чтобы английский мальчик… Если предположим, что он сын масона, то чем скорее он отправится в масонский сиротский приют, тем лучше.
– А! Таково ваше мнение, как секретаря полковой Ложи, – сказал отец Виктор, – но мы можем сказать старику, что мы собираемся делать. Он не похож на негодяя.
– Мой опыт говорит мне, что никогда нельзя понять душу обитателей Востока. Ну, Кимбалль, я хочу, чтобы ты передал этому человеку то, что я буду говорить, – слово в слово.
Ким, уловив значение нескольких фраз, начал так:
– Служитель Божий, тощий дуралей, похожий на верблюда, говорит, что я сын сахиба.
– Каким образом?
– Это правда. Я знал это с самого рождения, но он открыл это только тогда, когда снял амулет с моей шеи и прочел все бумаги. Он думает, что сахиб всегда остается сахибом, и оба они намереваются оставить меня в этом полку или послать в «мадрисса» (школу). Это пробовали сделать и прежде, но я всегда избегал этого. Толстый дурак одного мнения, а похожий на верблюда – другого. Но это ничего на значит. Я могу провести здесь одну-другую ночь. Это случалось и прежде. Потом я убегу и вернусь к тебе.
– Но скажи им, что ты мой ученик. Скажи им, как ты явился мне, когда я ослабел и смутился. Расскажи им о наших поисках, и они, наверно, отпустят тебя.
– Я уже сказал им. Они смеются и говорят о полиции.
– Что ты говоришь? – спросил мистер Беннет.
– Он говорит только, что, если вы не пустите меня, это помешает его делу – его безотлагательным делам. – Последние слова были воспоминанием о разговоре с одним клерком, но вызвали только улыбку, что смутило Кима. – А если бы вы знали, в чем состоит его дело, то не вмешивались бы с такой дурацкой поспешностью.
– Что же это за дело? – не без чувства сказал отец Виктор, наблюдая за лицом ламы.
– Есть река в этой стране, которую он очень хочет найти. Она появилась там, где упала стрела. – Ким нетерпеливо топнул, с трудом переводя в уме местное наречие на свой неуклюжий английский язык. – О, знаете, она была сотворена нашим Господом Богом Буддой, и если омыться в ее водах, то отмоешься от всех грехов и станешь бел, как хлопковая бумага (Ким в свое время слышал речи миссионеров). Я его ученик, и мы должны найти эту реку. Она так драгоценна для нас.
– Скажи еще раз, – сказал Беннет.
Ким повиновался, повторив рассказ с большими преувеличениями.
– Но это грубое кощунство! – вскрикнул представитель англиканской церкви.
– Тс! Тс! – сочувственно проговорил отец Виктор. – Много бы я дал, чтобы уметь говорить на местном наречии. Река, омывающая грехи! А как давно вы ищете ее?
– О, много дней. Теперь мы хотим идти опять искать ее. Ее здесь нет, как видите.
– Я вижу, – серьезно сказал отец Виктор. – Но ты не можешь идти с этим старым человеком. Другое дело, если бы ты не был сыном воина, Ким. Скажи ему, что полк будет заботиться о тебе и сделает из тебя такого же хорошего человека, как твой… лучшего, какой только может быть. Скажи ему, что если он верит в чудеса, то должен поверить, что…
– Не следует играть на его суеверии, – перебил Беннет.
– Я и не делаю этого. Он должен поверить, что, если мальчик добрался сюда, до своего полка, в поисках Красного Быка, что это есть своего рода чудо. Подумайте, что можно сказать против этого, Беннет. Бродя по всей Индии, этот мальчик встречается с нашим полком. Именно с ним одним из всех отправившихся в поход. Это было предопределено. Скажи ему, что это Кисмет. Понимаешь, Кисмет?
