Редьярд Джозеф Киплинг
Ким
Глава девятая
Сдокс был сын мудрого Дельта,
Главы воронов клана.
Он отдан был на попеченье
Медведь-Итсвуту, готовясь в лекаря.
Он сметлив был и на ученье скор.
Он смел был, на все смелое готов.
Он танцевать умел «Клу Куалли» танец
И забавлял им Итсвута-медведя.
Ким окунулся с радостью в новый поворот событий. На некоторое время он снова станет сахибом. Под влиянием этой идеи он, добравшись до Большой дороги у городской ратуши, оглянулся, ища кого-нибудь, чтобы испробовать впечатление, которое он производит. Мальчик-индус лет десяти сидел на корточках под фонарным столбом.
– Где дом мистера Лургана? – спросил Ким.
– Я не понимаю по-английски, – ответил мальчик, и Ким перешел на местный язык.
– Я покажу.
Они вместе отправились сквозь таинственный мрак, наводненный звуками города, доносившимися с подошвы горы, обвеянные дыханием прохладного ветра, проносившегося с увенчанной деодорами вершины Джико, который, казалось, подпирал звезды. Огоньки в домах, разбросанных повсюду, образовывали как бы другой небесный свод. Некоторые были неподвижны, другие красовались на экипажах беспечно болтавших англичан, отправлявшихся на обед.
– Здесь, – сказал проводник Кима и остановился на веранде, находившейся на уровне Большой дороги.
Вместо дверей была только штора из камыша, унизанного бусами, сквозь щели которой пробивался свет лампы.
– Он пришел, – сказал мальчик голосом, похожим на тихий вздох, и исчез.
Ким был уверен, что мальчик нарочно поджидал его по приказанию, чтобы указать ему путь, но решил не подать вида и приподнял штору. Чернобородый человек с зеленым зонтиком над глазами сидел за столом и короткими белыми руками брал со стоявшего перед ним подноса стеклянные шарики и нанизывал их на блестящий шелковый шнурок, все время напевая что-то сквозь зубы. Ким чувствовал, что позади освещенных мест комната полна предметов, по запаху напоминавших все храмы всего Востока. Дуновения мускуса, сандала и нездоровое дыхание жасминного масла доносились до его раскрытых ноздрей.
– Я здесь, – сказал Ким на местном наречии. Все эти запахи заставили его забыть о своем положении сахиба.
– Семьдесят девять, восемьдесят, восемьдесят одна, – говорил незнакомец, быстро нанизывая шарики один за другим. Ким еле мог следить за движениями его пальцев. Он поднял зеленый зонтик и с полминуты пристально смотрел на Кима. Зрачки его глаз расширялись, сужались, словно по его воле. У Таксалийских ворот был факир, обладавший таким же даром и добывавший деньги этим способом, в особенности когда он проклинал глупых женщин. Ким пристально, с интересом смотрел на незнакомца. Его прежний друг умел дергать ушами, почти как коза, и Ким испытывал разочарование при мысли, что незнакомец не может подражать ему.
– Не бойся, – внезапно проговорил мистер Лурган.
– Чего мне бояться?
– Ты будешь ночевать здесь сегодня и останешься со мной до тех пор, пока не настанет время отправиться в Нуклао. Таково приказание.
– Таково приказание, – повторил Ким. – Но где же я буду спать?
– Здесь, в этой комнате. – Лурган-сахиб махнул рукой во тьму позади себя.
– Пусть будет так, – спокойно сказал Ким. – Ложиться сейчас?
Сахиб кивнул головой и поднял лампу. По мере того как освещались стены, на них вырисовывалось целое собрание масок, употребляемых в Тибете при танце дьяволов, окруженных драпировками с вышитыми на них изображениями дьяволов, – обычные принадлежности этих ужасных церемоний. Тут были маски с рогами, маски с устрашающим выражением и другие, полные идиотского ужаса. В углу японский воин, в панцире, с перьями на голове, угрожал ему алебардой и десятком стрел. Но что более всего заинтересовало Кима – маски, употребляющиеся при танце дьяволов, он видел в музее в Лагоре – это был вид ребенка-индуса с кроткими глазами, с легкой улыбкой на красных губах, который покинул его у входа, а теперь сидел, скрестив ноги, под столом с жемчужинами.
– Я думаю, что Лурган-сахиб хочет напугать меня. И я уверен, что этот дьяволенок под столом желает, чтобы я испугался. Это место, – вслух проговорил он, – похоже на Дом Чудес. Где моя постель?
Лурган-сахиб указал на одеяло местного производства, лежавшее под страшными масками, унес лампу и оставил комнату во тьме.
– Это был Лурган-сахиб? – спросил Ким, ложась на ковре. Ответа не было. Но он слышал дыхание мальчика-индуса, пополз по полу в темноте, ориентируясь по этому звуку, и ударил. – Отвечай, дьявол, – сказал он. – Разве можно так лгать сахибу?
Во тьме ему послышались отзвуки смеха. Смеялся не неженка – товарищ его по комнате, потому что тот плакал. Ким возвысил голос и громко крикнул:
– Лурган-сахиб! О, Лурган-сахиб! Это по приказанию твой слуга не разговаривает со мной?
– Да, по приказанию, – ответил голос позади Кима. Он вздрогнул.
– Хорошо. Но помни, – пробормотал он, укладываясь на одеяло, – я отколочу тебя утром. Я не люблю индусов.
Ночь прошла невесело. Комната была полна голосов и музыки. Ким просыпался два раза, потому что кто-то назвал его по имени. Во второй раз он отправился на поиски и кончил тем, что разбил себе нос о какой-то ящик, который говорит на человеческом языке, но с нечеловеческим акцентом. Ящик этот, по-видимому, заканчивался жестяной трубой и соединялся проволоками с ящиком меньших размеров, стоявшим на полу, насколько мог судить Ким, ощупав этот странный предмет. А голос, очень грубый и громкий, вылетал из трубы. Ким почесал нос и пришел в ярость, думая, по обыкновению, на индусском языке.
«Это было бы хорошо для нищего с базара, но я сахиб и сын сахиба и – что еще более важно – ученик школы в Нуклао. Да, – тут он перешел на английский, – ученик школы св. Ксаверия. Пусть лопнут глаза мистера Лургана! Это какая-нибудь машина вроде швейной. О, это славная штука с его стороны – но нас, из Лукнова, не испугаешь. Нет! – Он снова перешел на индусский язык. – Однако что он выиграет от этого? Он только торговец, и я, наверно, в его лавке. А Крейтон-сахиб – полковник, и я думаю, он отдал приказание проделать все это. Как я отколочу утром этого индуса!.. Это что такое?»
Из ящика с трубой лился целый поток такой отборной ругани, какой не слыхивал и Ким. От этой ругани, произносимой высоким, равнодушным голосом, у Кима на мгновение встали дыбом короткие волосы на затылке. Когда замолк этот противный голос, Ким несколько успокоился, услышав тихий шум, похожий на шум швейной машины.
– Замолчи! – крикнул он на индусском языке и снова услышал прерывистый смех. Он принял решение. – Замолчи – или я разобью тебе голову.
Ящик не обратил внимания на его слова. Ким изо всех сил толкнул ящик, и что-то щелкнуло. Очевидно, то поднялась крышка. Если там внутри сидел дьявол, то теперь ему как раз время показаться. Ким чихнул, подумав, что так пахнут швейные машины на базаре. Он выгонит этого шайтана. Он скинул куртку и бросил ее в отверстие ящика. Что-то длинное и круглое подалось под давлением, раздался шум, и голос умолк, как обычно смолкают голоса, если бросить куртку на тройной подкладке на восковой цилиндр и валы, приводящие в действие дорогой фонограф.
Остальное время ночи Ким спал спокойно.
Утром он проснулся и почувствовал, что Лурган-сахиб смотрит на него.
– О-о! – сказал Ким, твердо решивший держать себя сахибом. – Тут ночью какой-то ящик говорил мне дерзости. Я остановил его. Это ваш ящик?
Лурган-сахиб протянул ему руку.
– Пожмите мне руку, О'Хара, – сказал он. – Да, это был мой ящик. Я держу такие вещи, потому что мои друзья раджи любят их. Этот сломан теперь, но он был относительно дешев. Да, мои друзья раджи любят игрушки, и я, иногда, люблю их.
Ким искоса взглянул на него. Он был сахиб по одежде, но акцент, с которым он говорил на языке урду, интонация его английских фраз показывали, что он не имеет ничего общего с сахибами. Он, по-видимому, понял, что происходит в уме мальчика раньше, чем тот открыл рот, и не старался давать объяснений, как это делал отец Виктор и учителя в школе. Лучше всего было то, что он обращался с Кимом, как со своим братом-азиатом.
– Жалею, что вы не можете побить сегодня моего мальчишку. Он говорит, что заколет вас ножом или отравит. Он ревнует, и потому я поставил его в угол и не буду говорить с ним сегодня. Он только что пытался убить меня. Вы должны помочь мне приготовить завтрак. Он слишком ревнует, чтобы на него можно было положиться в данное время.
Настоящий сахиб, приехавший из Англии, поднял бы шум в таком случае. Лурган-сахиб говорил так же спокойно, как и Махбуб Али рассказывал о своих делишках на севере. Задняя веранда магазина была выстроена на склоне горы так, что с нее были видны колпаки над печными трубами у соседей, как это всегда бывает в Симле. Лавка очаровала Кима даже более, чем чисто персидские блюда, собственноручно приготовленные Лурганом-сахибом. Музей в Лагоре был больше, но тут было собрано больше чудес – заколдованные кинжалы и колеса с молитвами из Тибета, бирюзовые и янтарные ожерелья; браслеты из зеленого нефрита; палочки ладона в кувшинах, покрытых необработанными гранатами, знакомые уже Киму дьявольские маски и стена, убранная драпировками синего павлиньего цвета; золоченые фигуры Будды и маленькие переносные лакированные алтари; русские самовары с бирюзой на крышке; тонкие фарфоровые сервизы в оригинальных восьмиугольных камышовых ящиках; распятия из пожелтевшей слоновой кости («Кто мог бы подумать, что они из Японии?» – говорил Лурган-сахиб); пыльные тюки ковров, отвратительно пахнувшие, засунутые за разорванные, источенные червями ширмы, различные геометрические фигуры, персидские кувшины для омовения рук после еды; курильницы для благовоний из желтой меди не китайской и не персидской работы с изображениями бегающих дьяволов; потускневшие серебряные пояса, свертывавшиеся, как сырая кожа; головные булавки из нефрита, слоновой кости и халцедона; оружие различного сорта и вида и тысячи других редкостей – все это лежало в ящиках грудами или было просто брошено в комнате; пустое место оставалось только вокруг расшатанного деревянного стола, на котором работал Лурган-сахиб.
– Это все пустяки, – сказал хозяин, следя за направлением взгляда Кима. – Я покупаю их, потому что люблю красивые вещи, а иногда и продаю – если мне понравится покупатель. Моя работа на столе именно в таком роде.
Работа сверкала при утреннем свете красным, голубым, зеленым сиянием, среди которого вспыхивали то тут, то там бледно-голубые соблазнительные искорки бриллиантов. Ким смотрел широко раскрытыми глазами.
– О, эти камни вполне здоровы. Им не повредит побыть на солнце. К тому же они дешевы. Другое дело больные камни. – Он положил груду новых камней на тарелку Кима. – Только я могу вылечить больную жемчужину и возвратить бирюзе голубой цвет. Опалы иное дело – каждый дурак может вылечить опал. Но излечить больную жемчужину могу только я. Предположим, что я умер! Тогда никого не будет… О, нет! Ты ничего не можешь сделать с драгоценными камнями. Достаточно, если ты поймешь что-нибудь относительно бирюзы – со временем.
Он прошел на другой конец веранды, чтобы наполнить тяжелый, скважистый глиняный кувшин водой из фильтра.
– Хочешь пить?
Ким кивнул головой. Лурган-сахиб, стоя в пятнадцати футах от мальчика, положил одну руку на кувшин. В следующее мгновение кувшин стоял у локтя Кима, наполненный почти до краев – только маленькая складка на белой скатерти обозначала место, по которому он проскользнул.
– Уф! – сказал Ким в полном изумлении. – Это волшебство.
По улыбке Лургана-сахиба видно было, что комплимент пришелся ему по сердцу.
– Брось его назад.
– Он разобьется.
– Я говорю, брось.
Ким толкнул кувшин как попало. Он упал и с треском разбился на пятьдесят кусков. Вода протекла в щели пола веранды.
– Я говорил, что он разобьется.
– Все равно. Взгляни на него. Взгляни на самый большой кусок.
Кусок этот лежал на полу; в изгибе его виднелась капля воды, придававшая ему вид звезды. Ким посмотрел внимательно; Лурган-сахиб слегка положил руку на затылок мальчика, погладил его раза два-три и шепнул:
– Смотри! Он оживет, кусок за куском. Сначала большой кусок соединится с двумя другими справа и слева… Смотри!
Ким не повернул бы головы, если бы даже от этого зависела его жизнь! Легкое прикосновение держало его словно в оковах, кровь приятно переливалась в его теле. На том месте, где были три куска, лежал один большой, а над ним виднелось смутное очертание всего сосуда. Через это очертание он мог видеть веранду, но с каждым ударом пульса оно становилось плотнее и темнее.
А между тем как медленно возвращалось сознание! Кувшин был разбит на его глазах. Другая волна, словно огонь, пробежала по затылку Кима, когда Лурган-сахиб двинул рукой.
– Взгляни. Он принимает прежний вид, – сказал Лурган-сахиб.
До сих пор Ким думал по-индусски, но его охватила дрожь и с усилием, похожим на то, которое делает пловец, преследуемый акулами, чтобы выпрыгнуть из воды, его ум вынырнул из поглощавшей его тьмы и нашел приют в таблице умножения на английском языке!
– Взгляни! Он принимает прежний вид, – шепнул Лурган-сахиб.
Кувшин разбился на пятьдесят кусков, а дважды три – шесть, трижды три – девять, четырежды три – двенадцать. Он с отчаянием держался за повторение таблицы. Смутное очертание кувшина рассеялось, как туман, после того, как он протер глаза. Перед ним были разбитые черепки. Пролитая вода высыхала на солнце, а сквозь щели веранды виднелась внизу белая стена дома, а трижды двенадцать – тридцать шесть!
– Взгляни! Принимает он свой прежний вид? – спросил Лурган-сахиб.
– Но он разбит, разбит, – задыхаясь, проговорил Ким. Лурган-сахиб тихонько бормотал что-то про себя. Ким отдернул голову. – Взгляни! Он лежит такой же разбитый, как был.
– Такой же, как был, – сказал Лурган, пристально наблюдая за Кимом. Мальчик тер себе затылок. – Но ты первый из многих, кому я показывал, увидел это. – Он отер свой широкий лоб.
– Что, это также было волшебство? – подозрительно спросил Ким. Кровь не шумела больше у него в висках. Он чувствовал себя необыкновенно бдительным.
– Нет, это не было волшебство. Это было только желание увидеть, нет ли недостатков в драгоценном камне. Иногда прекрасные драгоценности разлетаются на куски, если человек держит их в руке и не знает, как нужно обращаться с ними. Поэтому надо быть осторожным, прежде чем начинать отделывать их. Скажи мне, ты видел снова целый кувшин?
– Некоторое время. Он вырастал из земли, словно цветок.
– А что ты тогда сделал? Я хочу сказать, что ты подумал?
– О-а! Я знал, что он разбит, и потому, вероятно, и думал про это… И ведь он был разбит на самом деле!..
– Гм! Кто-нибудь проделывал над тобой раньше такое волшебство?
– Если бы проделывал, – сказал Ким, – неужели ты думаешь, что я позволил бы сделать это теперь? Я убежал бы.
– А теперь ты не боишься?
– Теперь не боюсь.
Лурган-сахиб посмотрел на него пристальнее, чем когда-либо.
– Я спрошу Махбуба Али – не теперь, позже, – пробормотал он. – Я доволен тобой – да, и я недоволен тобой – нет. Ты первый, который спасся. Хотел бы я знать, что это значит… Но ты прав, ты не должен был говорить этого – даже мне.
Он вернулся в мрачную темную лавку и сел у стола, тихонько потирая руки. Слабое, хриплое рыдание раздалось из-за груды ковров. То рыдал мальчик-индус, послушно стоявший лицом к стене, его худые плечи вздрагивали от рыданий.
– А! Он ревнив, так ревнив! Не знаю, не попробует ли он опять отравить мой завтрак и заставить меня приготовить другой.
– Никогда! Никогда, нет! – послышался прерываемый рыданиями ответ.
– И не убьет ли он того, другого мальчика?
– Никогда, никогда. Нет!
– А как ты думаешь, что он сделает? – внезапно спросил он Кима.
– О-о! Я не знаю. Может быть, прогонит меня? Почему он хотел отравить вас?
– Потому, что так любит меня. Представь себе, если бы ты любил кого-нибудь и увидел бы, что пришел кто-нибудь и понравился любимому тобой человеку больше тебя, что сделал бы ты?
Ким задумался. Лурган медленно повторил фразу на местном наречии.
– Я не отравил бы этого человека, – задумчиво проговорил Ким, – но отколотил бы этого мальчика, если бы этот мальчик полюбил любимого мною человека. Но прежде спросил бы мальчика, правда ли это.
– А! Он думает, что все должны любить меня.
– Ну, тогда он, по-моему, дурак.
– Слышишь? – сказал Лурган-сахиб, обращаясь к вздрагивавшим плечам. – Сын сахиба считает тебя дурачком. Выходи и в другой раз, когда у тебя будет тяжело на сердце, не употребляй белый мышьяк так открыто. Право, сегодня дьявол Дасим овладел нами. Я мог бы захворать, дитя, и тогда чужой стал бы хранителем этих драгоценностей. Иди.
Ребенок с опухшими от слез глазами вылез из-за груды ковров и бросился к ногам Лургана-сахиба с выражением такого страстного, безумного отчаяния, что произвел впечатление даже на Кима.
– Я буду смотреть в чернильные лужи, буду верно сторожить драгоценности! О мой отец, моя мать, отошли его! – Он указал на Кима движением голой пятки.
– Не теперь, не теперь. Он скоро уйдет. Но теперь он в школе – в новой «мадрисса», – и ты будешь его учителем. Поиграй вместе с ним в драгоценные каменья, я буду отмечать за тебя. Ребенок сразу вытер слезы, бросился в другой конец лавки и вернулся оттуда с медным подносом.
– Давай мне! – сказал он Лургану-сахибу. – Я буду получать их из твоих рук, иначе он может сказать, что я знал их раньше.
– Тише, тише, – сказал Лурган и выложил на поднос из ящика стола полпригоршни мелких камней.
– Ну, – сказал мальчик, размахивая старой газетой, – смотри на них, сколько хочешь, чужестранец. Пересчитай и, если нужно, потрогай. Для меня достаточно одного взгляда. – Он гордо отвернулся.
– Но в чем заключается игра?
– Когда ты пересчитаешь их, потрогаешь и убедишься, что помнишь все, я покрою их этой бумагой, и ты должен будешь сказать, сколько камней ты заметил, и описать их Лургану-сахибу. Я буду вести счет.
– О-а! – Инстинкт соревнования пробудился в душе Кима. Он наклонился над подносом. Там лежало только пятнадцать камней. – Это легко, – через минуту сказал он. Мальчик накинул бумагу на сверкавшие камни и написал что-то в записной книжке.
– Под этой бумагой пять синих камней – один большой, один поменьше и три маленьких, – поспешно проговорил Ким. – Четыре зеленых и один из них с дырой; один желтый, сквозь который можно все видеть, и один похожий на чубук трубки. Четыре красных камня и-и – я сказал пятнадцать, но забыл два… Нет! Дайте мне время. Один был из слоновой кости, маленький, коричневатый; и-и – дайте мне время…
– Один, два, – Лурган-сахиб сосчитал до десяти. Ким покачал головой.
– Слушай мой счет! – вмешался мальчик, заливаясь смехом. – Прежде всего два попорченных сапфира – один в две рутти, другой – в четыре, насколько я могу судить. Сапфир, в четыре рутти, зазубрен на конце. Есть тепкестанская бирюза, простая, с черными прожилками, и две с надписями; на одной имя Бога, сделанное позолотой; другая с трещиной поперек, потому что она из старого кольца, так что я не мог прочесть надписи. Вот все пять синих камней. Тут есть четыре изумруда с изъяном, один просверлен в двух местах, в другом выгравировано что-то.
– Их вес? – невозмутимо сказал Лурган-сахиб.
– Насколько могу судить, три, пять, пять и четыре рутти. Есть еще кусок зеленоватого янтаря, употребляемого на мундштуки, граненый топаз из Европы. Есть рубин из Бурмы в две рутти без изъяна и попорченный рубин в две рутти. Есть резная китайская безделушка из слоновой кости, изображающая крысу, которая катит яйцо, и, наконец, хрустальный шарик, величиной с боб, оправленный в золото. – Окончив, он захлопал в ладоши.
– Он твой учитель, – улыбаясь, сказал Лурган-сахиб.
– Ну! Он знает названия камней! – вспыхнув, проговорил Ким. – Попробуй еще раз, но с обыкновенными вещами, знакомыми нам обоим.
Они снова наполнили поднос различными мелочами, собранными в лавке и даже принесенными из кухни. Мальчик выигрывал каждый раз, так что Ким пришел в полное изумление.
– Завяжи мне глаза, дай мне ощупать только раз, и я обыграю тебя, хотя глаза у тебя будут открыты.
Ким топнул ногой от гнева, когда мальчик снова оказался прав.
– Если бы это были люди или лошади, – сказал он, – я мог бы сделать это лучше. Игра с щипчиками, ножами и ножницами слишком незначительна.
– Сначала научись, потом учи, – сказал Лурган-сахиб. – Разве он не мастер в сравнении с тобой?
– Действительно. Но как это делается?
– Надо проделывать это много раз, пока не сделаешь в совершенстве. Стоит того, чтобы добиваться.
Мальчик-индус в наилучшем настроении духа погладил Кима по спине.
– Не приходи в отчаяние, – сказал он, – я сам научу тебя.
– А я присмотрю, чтобы тебя хорошо учили, – сказал Лурган-сахиб, продолжая говорить на местном наречии. – За исключением моего мальчика – глупо было с его стороны покупать столько белого мышьяку, когда я мог бы дать ему, если бы он попросил, – за исключением моего мальчика, я давно не встречал человека, который так поддается ученью. Еще десять дней до твоего возвращения в Лукнов, где ничему не учат за дорогую цену. Я думаю, мы станем друзьями.
Это были сумасшедшие дни, но Ким слишком наслаждался, чтобы раздумывать. По утрам играли драгоценными камнями – настоящими камнями – иногда вместо них грудами сабель и кинжалов, иногда фотографическими снимками туземцев. После полудня он и мальчик-индус должны были сторожить в лавке. Они усаживались за тюком ковров или за ширмой, сидели молча и наблюдали за многочисленными и очень интересными посетителями мистера Лургана. Тут были мелкие раджи, свита которых кашляла на веранде. Они покупали редкости в виде фонографов и механических игрушек. Тут бывали дамы, искавшие ожерелья, и мужчины, как казалось Киму, – впрочем, может быть, ум его был развращен воспитанием, – искавшие дам; туземцы-придворные независимых и ленных государств, появление которых объяснялось необходимостью исправить сломанные или приготовить новые ожерелья, блестящие потоки которых падали на стол; но настоящей целью, по-видимому, было желание достать денег для разгневанных жен раджей или молодых раджей. Бывали бенгальцы. Лурган-сахиб разговаривал с ними с суровым, властным видом, но в конце каждого свидания давал им денег серебром или кредитными бумажками. Происходили иногда случайные собрания туземцев театрального вида в длинных одеждах, которые обсуждали метафизические вопросы на английском и бенгальском языках к великому назиданию мистера Лургана. Он очень интересовался различными религиями.
В конце дня Ким и мальчик-индус, имя которого Лурган постоянно менял, должны были давать подробный отчет обо всем виденном и слышанном, о характере данного человека, выражавшемся на его лице, в разговоре и манерах, и излагать свои мысли о настоящей причине посещений того или другого лица. После обеда Лурган занимался, можно сказать, переодеванием мальчиков. Эта игра, по-видимому, чрезвычайно занимала его. Он мог чудесно гримировать лица. Одним взмахом кисти, одной черточкой он изменял лицо до неузнаваемости. Лавка была полна различными одеждами и тюрбанами, и Ким одевался то молодым магометанином из хорошей семьи, то торговцем москательными товарами, а однажды – что это был за веселый вечер! – сыном удепурского помещика в самом нарядном платье.
Соколиный взгляд Лургана-сахиба подмечал малейший недостаток. Лежа на старой кушетке из тикового дерева, он пространно объяснял, как говорит, ходит, кашляет, плюет, чихает данная каста. Он не ограничивался при этом одними внешними признаками, но выяснял и причину и происхождение привычек разных каст. Мальчик-индус играл плохо. Его ограниченный ум, замечательно острый, когда дело касалось драгоценностей, не мог приноровиться к тому, чтобы войти в душу другого человека. Но в Киме пробуждался и радостно пел какой-то демон, когда он менял одежду и вместе с тем изменял речь и жесты.
Увлеченный этим делом, он предложил однажды вечером представить Лургану-сахибу, как ученики одной касты факиров просят милостыню на дороге; как он стал бы разговаривать с англичанином, с пенджабским фермером, отправляющимся на ярмарку, и с женщиной без покрывала. Лурган-сахиб страшно хохотал и попросил Кима остаться на полчаса в задней комнате, так, как он сидел, – со скрещенными ногами, перепачканным золою лицом, с блуждающимися глазами. В конце этого времени в комнату вошел старый толстый бабу; его одетые в чулки ноги тряслись от жира. Ким встретил его градом насмешек. Лурган-сахиб – это рассердило Кима – наблюдал не за его игрой, а за бабу.
– Я думаю, – медленно, на плохом, вычурном английском языке сказал бабу, зажигая папиросу, – я того мнения, что это необыкновенно удачное представление. Если бы вы не сказали мне, я подумал бы, что… что вы насмехаетесь надо мной. Как скоро он может поступить на службу? Тогда я возьму его.
– Он должен сначала учиться в Лукнове.
– Так велите ему поторопиться. Спокойной ночи, Лурган. – Бабу удалился походкой спотыкающейся коровы.
Когда вечером перечисляли посетителей, Лурган-сахиб спросил Кима, как он думает, что это за человек?
– Бог знает! – весело сказал Ким. – Его тон мог бы, пожалуй, обмануть Махбуба Али, но с «врачевателем жемчуга» он не достиг этого результата.
– Правда, Бог знает, но я хотел бы знать, что думаешь ты.
Ким искоса взглянул на собеседника, взгляд которого умел заставить говорить правду.
– Я, я думаю, что я буду нужен ему, когда выйду из школы, но, – доверчиво проговорил он, видя, что Лурган-сахиб качает одобрительно головой, – я не понимаю, как он может носить разные одежды и говорить на разных языках?
– Позже узнаешь многое. Он пишет рассказы для некоего полковника. Он пользуется большим почетом только в Симле, и замечательно, что у него нет имени, а только число и буквы – таков обычай у нас.
– И голова его оценена так же, как голова Мах… всех других?
– Нет еще, но если бы сидящий здесь мальчик дошел – взгляни, дверь открыта! – до некоего дома с выкрашенной в красный цвет верандой, стоящего позади бывшего театра на нижнем базаре, и шепнул бы через ставни: «Хурри Чендер Мукерджи в прошлом месяце принес неверные известия» – этот мальчик мог бы набить свой пояс рупиями.
– Как много? – быстро спросил Ким.
– Пятьсот, тысячу – сколько запросить.
– Хорошо. А как долго мог бы прожить этот мальчик после того, как сообщит эти вести? – Он весело улыбнулся прямо в лицо Лургану-сахибу.
– А! Об этом нужно хорошенько подумать. Может быть, если бы он был очень умен, то прожил бы день, но не ночь. Ни в каком случае не прожил бы ночи.
– Так какое же жалованье получает этот человек, если голова его ценится так дорого?
– Восемьдесят, может быть, сто, может быть, сто пятьдесят рупий. Но жалованье играет тут самую маленькую роль. Время от времени Господь дозволяет родиться людям – ты один из них, – которые любят ходить повсюду, рискуя жизнью, и узнавать новости. Сегодня это делается ради отдаленной цели, завтра касается какой-нибудь неизвестной горы, а на следующий день – живущих близко людей, сделавших какую-нибудь глупость против государства. Таких душ очень мало, из них самых хороших наберется штук десять. Среди этих десяти я считаю Хурри, и это удивительно. Как велико и увлекательно должно быть дело, если оно может придать смелость даже сердцу бенгальца!
– Верно. Но дни проходят для меня медленно. Я еще мальчик и только два месяца тому назад научился писать по-английски. А читаю и теперь еще плохо. И пройдет много-много лет, прежде чем я поступлю на службу.
– Имей терпение, Всеобщий Друг. – Ким вздрогнул при этом обращении. – Как бы я хотел иметь твою молодость, так огорчающую тебя! Я испытывал тебя в разных мелочах. Это не будет забыто в моем донесении полковнику Крейтону. – Вдруг с глухим смехом он перешел на английский язык: – Клянусь Юпитером! О'Хара, я вижу в тебе много хороших задатков, но смотри, не возгордись и не болтай! Ты должен возвратиться в Лукнов, быть хорошим мальчиком, прилежно учиться. На следующие каникулы можешь, если захочешь, вернуться ко мне. – У Кима вытянулось лицо. – Ведь я же говорю, если захочешь. Я знаю, куда тебе хочется идти.
Через четыре дня для Кима с его маленьким чемоданом было куплено заднее место в общественном экипаже, отправлявшемся в Калку. Спутником его оказался китообразный бенгалец. Укутав голову большой шалью с бахромой и подогнув толстую левую ногу в ажурном чулке, он сидел, дрожа и ворча на утреннем холоде.
«Как мог этот человек стать одним из нас?» – думал Ким, смотря на жирную спину своего спутника, когда они тряслись по дороге. И это размышление вызвало в нем целый ряд приятных мечтаний. Лурган-сахиб дал ему пять рупий – щедрый дар – и обещал свое покровительство, если Ким будет стараться. В противоположность Махбубу Лурган-сахиб говорил очень определенно о награде за послушание, и Ким был доволен. Если бы он мог, как Хурри, иметь свою букву и номер и если бы голова его была оценена! Со временем он будет таким же, а может быть, и больше того. Со временем он может быть так же велик, как Махбуб Али! Областью его странствований будет половина Индии. Он будет следить за королями и министрами, как следили в былое время за агентами и комиссионерами Махбуба Али.
А теперь предстояло возвращение в школу св. Ксаверия, и нельзя сказать, чтобы это было неприятно ему. Там будут новички, к которым можно относиться снисходительно, будут рассказы о приключениях во время каникул. Молодой Мартин, сын владельца чайной плантации в Манипуре, хвастался, что пойдет на войну с настоящим ружьем. Может быть, но, наверное, он не перелетел через половину двора перед дворцом в Патиале от взрыва фейерверка, и, наверно, он… Ким начал рассказывать себе историю всех своих приключений за последние три месяца. Он поразил бы учеников школы св. Ксаверия – даже самых взрослых, тех, что уже брились – своими рассказами, если бы это было дозволено. Но, понятно, об этом не могло быть и речи. В свое время голова его будет оценена, как уверял Лурган-сахиб, а если он будет глупо болтать, то никогда этого не случится. Полковник Крейтон отвергнет его, и ему придется подвергнуться гневу Лургана-сахиба и Махбуба Али на то короткое время жизни, что останется ему.
– Итак, я потерял бы Дели ради рыбы, – убеждал он себя философской пословицей. Оставалось только забыть свои каникулы (всегда можно выдумать какие-нибудь приключения) и – как сказал Лурган-сахиб – работать.
Из всех мальчиков, торопившихся в школу св. Ксаверия, не было ни одного, более исполненного добродетельных намерений, чем Кимбалль О'Хара, трясшийся по дороге в Умбаллу позади Хурри Чендера Мукерджи, который значился по книгам одной из секций этнологического отдела межевого департамента под буквой R.17.
