Павел Степанович Назаров
Гонимый в даль из Кашгара в Кашмир
В половине восьмого утра следующего дня мы вновь были в пути, пролегавшем вдоль плодородных полей, фруктовых садов и тенистых аллей. Верстах в двенадцати я остановился немного отдохнуть в маленькой деревне с важной на вид «базарной улицей» с необычным названием Якшамбе, что соответствует нашему понятию о воскресном дне – таковой являлся здесь, видимо, днём базарным. Проехав ещё немного, я с недоумением увидел широкую полосу красной материи, натянутой поперёк дороги меж тополями, а чуть дальше на обочине дороги – пёстрый и элегантный навес. Под ним стояли два китайца, из коих один ряженый по-европейски; поблизости обретались солдаты с оружием, в компании лошадей и местных жителей. Как выяснилось, встречали и провожали нового амбаня, высокопоставленного чина, следовавшего в Хотан. Немного дальше нагнал я кавалькаду самого небесного сановника и всей его багажной утвари с домашним персоналом: огромные повозки, забитые скарбом, двигались вереницею; на одной из них, на вершине огромной кучи мебели гордо восседала собачонка-мопс; в других я мельком видел лица детей и женщин, молодых и старых. Некоторые повозки были запряжены мулами, на их шеях висели большие медные колокольчики, звеневшие при движении. Медленно проезжая мимо вереницы повозок, с любопытством взирал я на столь дивную процессию. Вдруг раздался звук горна, и мгновенно вся процессия встала, сарты спешились, и явились пятеро мужчин-всадников. Двое были знаменосцами, один – горнистом, а позади них на маленькой чёрной лошадке сидел на корточках на огромной белой подушке хриплый, согбенный, одурманенный опиумом старый китаец – он-то и был новый амбань провинции Хотан. Подъехав ближе к своей повозке, он спешился, взобрался на неё и растянулся на постели.
Тем временем дорога вывела к болотистой долине и по длинному мосту перешла на другой берег реки Тизнаф. Здесь я нагнал передовую конную охрану амбаня.
Амбань в Яркенде. Рядом с ним слева направо: Ph.C. Виссер, амбань, Дженни Виссер-Хоофт, Дж. Силлем. (Ph.C. Visser, 1930)[11]
– Куда это вы, товарищ? – окликнул меня один из них на своём пиджин-русском193. Он провел некоторое время в стране Советов и немного поднабрался нашего языка, включая коммунистическую формулу приветствия.
На противоположном берегу реки характер местности стал меняться. Снова видны были высокие деревья и зеленеющие поля с различными культурами, но почва стала беднее, и сувои ползучего песка то и дело пересекали дорогу. Когда до села Каргалык194 оставалось с дюжину вёрст, я остановился в деревушке отдохнуть и выпить чаю. Дорога вела дальше по тенистым аллеям, средь полей и садов, и примерно на полпути я вновь увидел натянутую поперёк дороги широкую полосу красной материи с надписью на китайском языке. Вкруг стояли пёстрые шатры, солдаты, музыканты, префект Каргалыкского уезда со штатом и горожане, местная «знать», дабы почтить явление нового амбаня.
Название Каргалык происходит от слова карга – грач, ворона, но по сути – от названия дерева карагач (вяз гладкий – перев.). Вокруг города нет стен, зато есть ворота, где амбаня ждала ещё одна торжественная встреча. Здесь дорога раздваивается, южная ветвь уходит в Тибет и Индию, а восточная – в Хотан и далее в собственно Китай, вплоть до Пекина.
У ворот, в ожидании высокой процессии, выстроилась конная стража. Завидев меня, горнист исполнил в мою честь музыкальное приветствие, то ли распознав во мне европейца, то ли приняв за кого-то из свиты амбаня.
Проехали по бесконечным узким улочкам, миновали убогий базар и выбрались на южную окраину города, где свернули в просторный и очень удобный караван-сарай. Таковой оказался на удивление чистым. Животные размещались на отдельном дворе, а жильё для путешественников находилось на другом, где имелись также помещения для поклажи и товаров. Здесь, как и в предыдущем караван-сарае, распоряжались женщины, свободные и независимые.
В караван-сарае можно было видеть местных христиан, одетых так же, как и их сородичи-мусульмане; были среди них и женщины, закрывавшие свои лица – хороший обычай, но вере христианской не свойственный.
Базар в Каргалыке. (F. De Filippi, 1924)[1]
Я пробыл там недолго, ибо явился Аксакал и пригласил меня остановиться у него. Я оставил вьючных животных и людей, взял лишь своего слугу и конюха и снова пересек город, где на северной его окраине в замечательном саду расположился дом местного старейшины. Сад небольшой, но полон фруктов и виноградных лоз. И вот что меня удивило и порадовало: виноградные гроздья были помещены в бумажные мешочки с целью уберечь ягоды от нападения ос, коих здесь великое множество. Приятно было видеть свой небольшой вклад в дело развития края: ведь именно я в 1921 году с большим успехом применил в садах британского консульства в Кашгаре таковой способ, а теперь он уже распространился вплоть до Каргалыка.
И вот ещё одно моё нововведение в области садоводства, которое как бы опередило моё появление в Кашгарии. В своём саду в Ташкенте я уделял большое внимание выращиванию фруктов, сливы в том числе. В русском Туркестане очень хорошо удавалось разведение практически всех сортов сливы, но из-за нападения моли Cydia funebrana195, пришло в упадок и было заброшено. После многочисленных и терпеливых экспериментов мне удалось найти устойчивый к моли японский сорт сливы, Primus simoni196. Она не особенно хороша в садах европейских, но на нашей земле, под солнцем Туркестана, приносит плоды отменные, большие, сочные с лёгким ароматом ананаса, и, что очень важно, лёжкие, годные для транспортировки. Мой опыт был настолько успешным, что его живо подхватили соседи. Сарты также приняли сорт, называя его ali pomidur, от ali, что на тюркском языке означает слива, и pomme d'amour, из-за сходства с помидором. Однажды на пикнике в саду Мир Ахмата, кашгарского аксакала, имел я удовольствие видеть знакомые красновато-золотистые плоды моей старой знакомой японской сливы. «Где раздобыл ты эти деревья?» – не удержался я полюбопытствовать у хозяина. «Из Андижана, тахир, – ответил он. – Мой друг дал мне их, они росли в его саду, – в голосе его звучали ноты гордости. – Очень редкий сорт, джида якши, очень хороший». Так вот вышло, что плод трудов моих в садоводстве явился как бы предтечею моей в стране далёкой и отсталой.
Каргалык своё название оправдывает сполна: высокие деревья окрест по вечерам облеплены грачами, воздух наполнен их истошным карканьем. Слышно, впрочем, и нежное воркование голубей в саду; их тут имеется два вида, наш туркестанский и кашгарский. Почва плодородна, стебли кукурузы вытягиваются до головы всадника, а бринджол, по-нашему баклажан, достигает метровой высоты; дыни вырастают размерами до 80 см длиной, хотя они не такие сладкие, как в Кашгаре; ветви персиковых деревьев буквально ломятся под тяжестью плодов.
Когда я прогуливался по саду, ко мне подошли два маленьких ослика, очень красивые и ухоженные, с явным желанием, чтобы с ними повозились, погладили по голове, они тыкались своими тёплыми мордочками мне в руки, надеясь на угощение, и следовали за мной до порога. С детства полюбил я этих умных и ласковых животных, очень привязчивых к человеку, верных и трудолюбивых, и мне непонятно, с какой стати неблагодарное человечество создало им репутацию животных глупых и упрямых, ведь то, что принимают за ослиное упрямство, часто является не чем иным, как лучшим пониманием текущих обстоятельств, которые хозяин осла понять не способен. Осёл умом не уступит лошади, но превосходит в преданности и трудолюбии, его главные недостатки – отчасти комичная внешность, длинные уши да несносный голос. Возможно, именно за это властелин земли отказывает ослу в дружбе и награждает палкой за трудолюбие.
В Кашгарии осел – главная тягловая сила, без коей страна пала бы жертвой разорения и голода. Но бывало ли, чтоб человек являл признательность своему благодетелю? Поэты и баснописцы воспевают муравья как образец трудолюбия, хотя на самом деле таковой является хищным грабителем. Термит, к примеру, служит символом разрушения и уничтожения, хотя справедливости ради придется добавить, что в тропиках термит является терпеливым строителем целых замков в виде гнёзд-термитников, дает полезный строительный и связующий материал, откладывает запасы железной руды и сообщает почве плодородие197. Но такова уж природа человеческая, что шута, толпу веселящего, усыпят золотом, а благодетельного труженика оставят умирать в нищете и забвении.
Вечером второго дня зашел ко мне интересный афганец по имени Абду Гани Ходжа. Он родился в Яркенде, его мать была сарткой. Будучи ещё ребёнком, он приглянулся одному русскому врачу, тот взял его к себе на службу и увез в Москву. Мальчик вырос и в совершенстве овладел русским языком. Позже оказался в Афганистане, служил афганским консулом в Яркенде, в ту пору официально китайским правительством не признанным198. Теперь возвращался из Хотана, где выполнял какое-то ответственное задание. Абду Гани поведал много интересного о своих путешествиях и об условиях жизни в Афганистане. В 1919 году в составе кабинета афганского министра Вали Хана199 он по пути в Ташкент оказался в Бухаре. Политическая обстановка в Туркестанской автономной республике была в тот момент сложной – всяческие «фронты» повсюду – и он дал совет бухарскому эмиру отправить свои ценности и сокровища через Афганистан в европейские банки с целью закупки оружия и боеприпасов. Но бухарцы считали себя в полной безопасности, полагая, что такое священное место, как Бухара-и-Шериф – Благородная обитель мусульманской святости, уж никак не может стать объектом посягательств со стороны каких-то псов неверных. Разве не под покровом она святынь ислама, и не святой ли Бахауддин200, чья могила на окраине города, её защитник? Ведь истинно, в прошлом году, когда большевики обстреливали снарядами город со стороны железной дороги, св. Бахауддин уничтожил все летевшие снаряды, и они не причинили городу никакого вреда! Но, увы: партия младобухарцев при помощи большевиков свергла эмира, власть перешла к бухарским евреям и русским. Эмир бежал в Афганистан, а все его сокровища в золоте и драгоценных камнях, ценой в десятки миллионов фунтов стерлингов, попали в руки большевиков.
Вали Хан был первым афганским послом, совершившим официальное турне по Европе и Америке. Из Ташкента его посольство отправилось на железнодорожную станцию Аральское море, надеясь пересечь плато Устюрт и добраться на автотранспорте до Каспия, а затем через Астрахань в Москву. В сопровождении конвоя из десяти красноармейцев группа достигла Устюрта, но была остановлена известием о пребывании на акватории Каспия «британского флота». Пришлось вернуться на станцию Аральское море и просить разрешения у генерала Дутова, командовавшего антибольшевистским отрядом казаков, о безопасном проезде посольства до ст. Актюбинск Оренбургской железнодорожной линии. Посольство достигло Москвы, затем через Латвию отправилось в Берлин, посетило Швейцарию, Рим, Париж, Брюссель; переправилось в Америку и через Шанхай, Калькутту и Карачи достигло Персии, совершив т.о. настоящее кругосветное турне. Теперь Абду Гани возвращался в Кабул, где его ждала невеста. К большевиками он относился с презрением.
«У нас в Афганистане сейчас одноженство, так же как у вас в Европе», – объяснял он с нескрываемой гордостью. – «Почему вы, афганцы, отказались от многоженства, – спросил я его, – неужто из чисто этических побуждений?». – «Так и есть, – ответил он. – Но, кроме того, в нашей стране не хватает женщин: на тысячу мужчин их приходится всего восемьсот, и поскольку богатые мужчины брали по несколько жён, бедным часто не доставалось ни одной». – «Но ведь Коран и шариат разрешают многоженство для истинно верующих, кто же может изменить закон, установленный самим Пророком?» – любопытствовал я. Собеседник отвечал охотно: «Да, Закон Магомета, да святится Имя Его, разрешает нам иметь четырех жен одновременно. Эмир не отменял закона, но требует ныне, чтоб муж имел средства содержать всех жён своих достойно и любил их всех в равной мере. На сей счёт имеется у нас специальная женская комиссия, что инспектирует домашние хозяйства и опрашивает жен: в случае неудовлетворенности любой из них комиссия немедленно выносит решение о разводе, – пояснил Абду Гани. – Мы также упразднили старый обычай раннего обручения девушек шести или восьми лет со взрослыми мужчинами, ведь после уплаты калыма, девушка не могла выйти замуж за кого-либо ещё, и часто, когда вырастала, становилась невестой старика. Сейчас им дан свободный выбор, и брачный возраст для девочек установлен равным 14 лет». – «Прекрасно!», – воскликнул я, придя в восторг от новых афганских законах о браке.
В Кашгаре девушка, которая в четырнадцать лет всё ещё не замужем, считается старой девой. Иногда в этом возрасте они выходят замуж и разводятся раза по три, ведь здесь принято женится на десятилетках и даже более юных. Впрочем, кашгарские девочки вырастают внезапно, без видимого переходного подросткового этапа.
Не мог я не полюбопытствовать о минеральных богатствах его страны: «У вас ведь единственное в мире месторождение ляпис-лазури201, и говорят, есть золото и нефть в Кандагаре?»
«Да, – согласился он, – полезных ископаемых у нас много, но правительство решительно настроено не отдавать их иностранцам для разработки. Будем ждать, когда наша молодёжь вернется из Европы, куда отправилась на учёбу; будем разрабатывать и эксплуатировать наши полезные ископаемые с помощью наших собственных инженеров». – «Боюсь, Абду, вам понадобится нечто большее – заметил я, – организация горнодобывающей промышленности требует много чего ещё, помимо молодых инженеров, только что окончивших горное училище».
В одиннадцать часов утра 10 сентября я покинул Каргалык – «Воронью обитель». Абду Гани пришел проводить меня и пожелать доброго пути. Проехав несколько вёрст по возделанным полям, мы попали в каменистую долину, лишенную растительности, почти горизонтально-плоскую, постепенно переходящую в отлогий подъём. Вот и настала пора проститься с широким и плодородным оазисом Яркенда: здесь было начало горной пустыни, где редко можно видеть зелёные пятна растительности, здесь же был и конец равнины Кашгара. По обе стороны дороги сквозь пыльное марево явились контуры двух горных кряжей: то было подножие массивной цепи Кунь-Лунь, первые валы великой горной стены, что отделяет равнины Центральной Азии от ущелий и долин Пенджаба.
Всюду поверхность земли здесь покрыта гравием, крупным и мелким. Таковые покрытия характерны для предгорий Центральной Азии, и с ними связаны два интересных явления.
Первое касается цвета галечника: снизу он естественный, как у породы, из которой возник, но сверху чёрный, часто с металлическим блеском. Это явление получило название «пустынного загара»: камни покрываются тёмной плёнкой из окислов железа и марганца. Профессор Московского университета П.К. Алексат202 в ряде случаев обнаружил в плёнке кремнезём203. Поскольку материал покрытия не зависит от химического состава камня, то полагают, что явление связано с отложением малых количеств железа и марганца, которые всегда имеются в почве, воде, растениях, воздухе и пыли. Процесс этот медленный и может тянуться на протяжении столетий. В нём важную роль, очевидно, играет химическое воздействие солнечных лучей, но не столь важна пустыня как таковая: я наблюдал «пустынный загар» на камнях южного Урала на широте 51о северной широты, в местности, которую никак нельзя назвать пустынной, и на Тянь-Шане. В то же время, в настоящих пустынных районах южной и центральной Африки он встречается редко.
А вот другое любопытное явление: многие валуны и камни расколоты надвое, как будто разрезаны острым ножом. Поверхность среза гладкая, так что явление не может быть объяснено действием заморозков. Но разгадку удается отыскать здесь же, неподалёку: вот ряд других камней, которые выглядят так, будто склеены из двух половинок слоем белой массы – прожилкой кальцита. Когда скальные породы затвердевали в недрах Земли на протяжении долгих геологических эпох, бесчисленные трещины в них заполнились массами кальцита, действовавшими как связующий материал. Tout passe, tout casse – ничто не вечно в этом мире, и с течением времени скальные породы обнажались и разрушались; валуны и галька трескались по плоскости цемента, так что лишь самые небольшие из них сохранили фрагмент кальцитовой жилы. Путешественник, увидев гладкие и ровные грани расколотой гальки, не может не задаться вопросом, что за гигантская сила расколола твёрдые камни на две части. Если спросить туземца, он непременно ответит: «Абдан, шайтан, тахир! – Проделки дьявола, не иначе!»
Там, где ряды песчаных дюн громоздятся друг на друга, дорога пересекает барханы с одинокими серовато-зелёными побегами селитрянки и тёмными кустиками тамариска и входит в небольшой оазис Биш-Терек, Пять тополей. Здесь из небольшого родника вытекает ручей, который, пробежав по поверхности две-три вёрсты, вновь исчезает в песках. Но и этого скромного источника влаги достаточно, чтобы вдохнуть жизнь в затерянный клочок пустыни, где группы высоких деревьев отмечают ряд усадеб, курганчи, с крошечными садами, яркими от цветущих астр и индийской розы. А где есть вода и зелень, там кипит и птичья жизнь. Пустынные сойки проносятся вдоль дороги, чеканы разных видов порхают над кустарниками, коршуны парят над головой, а в вышине тянется клин журавлей, приветствующих наш караван трубными криками. Они – наши добрые попутчики, ведь теперь, в сентябрьскую пору, птицы тянутся к тёплому югу, как и мы, в Индию. Странное чувство, радостное и грустное одновременно, объяло меня: шесть лет назад, сидя в одиночной камере советской тюрьмы в ожидании расстрела, я мог слышать эти же трубные крики журавлиных стай, прокладывавших свой далёкий путь на юг. Тогда, повинуясь воображению, я мысленно уносился с ними в далекий Хиндустан. И вот теперь я на его пороге, у подножия Кунь-Луня. Сбывались мои самые дерзкие мечты. Но какою ценой!..
Поздним вечером прибыли в Лянгар и остановились на местном постоялом дворе, на окраине оазиса. Здесь впервые пришлось поставить палатку – атрибут настоящей лагерной жизни.
«Как насчет того, чтоб чего-нибудь поесть?» – спросил я слугу. «Сарт в этой чайхане хорошо готовит и как раз печет для нас хорошие пироги», – ответствовал парень, явно преисполненный лени готовить ужин из моих запасов. Я был чертовски голоден, так как весь день ничего не ел, и пошел взглянуть на вожделенные пироги: в дурно пахнущем деревянном блюде, чёрном от старости и грязи, лежала куча рубленого лука и мяса, причем лука изрядно больше, нежели мяса. Немытый сарт, раскатывая несколько комьев теста на доске, брал горсть рубленого мяса, погружал свои грязные пальцы в это месиво, старательно раскатывал его в лепешку, которую прилеплял к стенке тандыра, печки. Пирог, по готовности, сам отделялся и падал на дно. Картина была столь отвратительна, что я раз и навсегда запретил своему слуге когда-либо ещё предлагать мне подобные продукты местной кухни и велел приготовить какой-нибудь ужин из консервов, которыми мы запаслись в Кашгаре. К сожалению, его кулинарные способности были ничтожны; он даже не знал, как правильно варить рис, и считал, что немыслимое количество лука является главным достоинством любого кушанья. В течение первых дней я был нещадно травим его пищей, и трепетал от перспектив путешествия, которое, и без сей напасти, обещало быть трудным. Однако обошлось: он оказался толковым и способным учиться, так что вскоре мог приготовить приличный карри, хороший плов и жаркое из баранины.
На следующий день, миновав песчаные и каменистые пустоши, мы прибыли ранним полднем в урочище Кёк Яр (Зелёный холм). Это был последний населённый пункт на нашем пути из Кашгарии, иных не ожидалось вплоть до самой долины Нубра в Малом Тибете. Но от неё нас отделяли пять высоких горных перевалов, пустынное плато Каракорум, почти непроходимые ледяные высоты Сассер-ла и мрачная Ледниковая долина.
В Кёк Яре провели три дня, разбив лагерь в маленьком саду при доме и подворье друга нашего караванбаши. В его саду было много цветов, но все посаженные как-то бестолково. Росло несколько высоких тополей с огромными листьями, Populus platanoides, на которых по вечерам собирались птицы и усаживались в своих гнездах с суетой и гвалтом. Красивая рыжеватая тибетская собака с длинной мягкой шерстью подошла ко мне приласкаться и стала охранять мою палатку по ночам.
Ручей, орошающий сады и поля усадьбы, – слабенький, с водой солоноватой и на вкус неприятной. Но лишь он в этой узкой долинке дает жизнь хоть какой-то растительности. Крохотный оазис, зажатый с обеих сторон высокими стенами из мёртвого песчаника и конгломерата, прячется средь горных пустынь, распростертых окрест. Поля засеяны коноплей, Cannabis indica, с целью приготовления анаши, или банги, как называют её сарты, строго запрещенной, но важной статьи экспорта в Индию.
Погода, пасмурная в последние два дня, теперь стала прохладной: мы медленно, но верно набирали высоту. На второй день после нашего прибытия в Кёк Яр все вокруг покрылось пеленой, состоящей из чрезвычайно мелкой известково-глинистой пыли, столь характерной для азиатских пустынь. В течение тысяч лет она формировала массивные залежи богатой плодородной почвы, известной как лёсс.
Между тем жизнь на маленьком дворике нашего хозяина бурлила как на сцене. Мы закупали клевер, муку и ячмень для людей, лошадей, верблюдов и овец. А народ сновал туда-сюда в сопровождении груженых ослов и верблюдов, особо движимый любопытством видеть, как снаряжают караван в путь дальний и нелёгкий. Явился незваным гостем некий музыкант со своей домрой, своего рода примитивной гитарой, на коей не переставал усердно бренчать. Караванбаши занял место на ковре, расстеленном на видном месте, и неторопливо отдавал свои указания. Местные мужчины являли собой любопытную картину: каждый был с веретеном в руках и запасом шерсти на груди халата: наблюдая всеобщее треволнение, они беспрерывно пряли, дабы не терять даром своего драгоценного времени. Сей обычай мужчин никогда не расставаться с веретенами и постоянно что-нибудь прясть, пришел сюда из Тибета.
Организация каравана требует самого пристального внимания к множеству деталей, и полагаться в этом деле на опыт и предусмотрительность местных жителей не следует. К примеру, после того, как я собрал все возможные сведения о необходимом количестве корма для лошадей, я усомнился в обоснованности цифры, которую они мне выдали: её, видимо, нужно было удвоить. Это вызвало бурю протеста со стороны керекеши, который считал, что для транспорта такого количества нужно больше верблюдов. Позже я обнаружил, что также совершил ошибку: цифру следовало утроить.
Караванный верблюд. (F. De Filippi, 1924)[1]
Китайцы очень заботливо относятся к своим домашним животным, хорошо их кормят и ухаживают за ними, но сарты в данном отношении невероятно скупы. Лишний фунт кукурузы для лошадей считают они затраченным впустую, и твёрдо убеждены в том, что на горной тропе лошадей нужно кормить как можно меньше. Ибо, считают они, при тяжелом подъёме на высокий перевал в разреженном воздухе нельзя перегружать желудок лошади кукурузой или клевером. К тому же для перевозки корма для лошадей требуются вьючные верблюды, которых тоже нужно кормить, и так далее по замкнутому кругу.
Мы намеревались брать верблюдов только до ледников Сассер-ла. Корм для их обратного пути должны были доставить другие верблюды, которых следовало разгружать в определенных местах вдоль дороги и сразу же возвращать обратно. Вот такая слаженная работа нужна, чтобы обеспечить движение каравана в бесплодной горной местности.
Верблюд – животное необычное. Его выносливость и способность переносить голод в течение долгого времени поразительны. Когда корм в пути заканчивается, погонщики готовят тесто из небольшого количества муки и насильно запихивают верблюду в рот эту непривычную для него пищу. Говорят, что при таком насильственном кормление верблюд может долгое время сохранять работоспособность.
Чтобы обеспечить себя в пути мясом мы взяли овец, причём в большем количестве, нежели нам требовалось; кашгарская овца крупнее тибетской, и караванбаши рассчитывал выгодно продать излишки в Тибете. Для нашей маленькой отары, которая должна была уменьшаться с каждым днем, был нанят пастух. Он трогался со стадом в путь на рассвете, двигался независимо от каравана, избегая бродов, преимущественно вдоль склонов гор, где овцы могли найти скудную траву, и останавливался на ночлег в заранее оговоренном месте. Там, где не было вообще никакой растительности, овцам давали немного ячменя, на котором они могут долгое время обходиться без зелени. Разреженный воздух овцы переносят лучше, нежели другие животные равнин.
Лучшее животное для перевозки грузов на больших высотах, средь ледников и горных круч, где не пройдет лошадь, да и человек пробьется с трудом, это, несомненно, кутас, то есть як. Но он не ест злаков и быстро теряет силу при отсутствии зелёной пищи.
Нам также нужны были инструменты, такие как кирки и лопаты, чтобы очищать снег и прорубать ступени во льду, и понадобился целый мешок живописного вида сапог из красной кожи с мягкой подошвой, шнуруемых у лодыжек лентами разных цветов. Туземцы находят таковую обувь одинаково удобной на равнине и в горах, поскольку она мягка, не утомляет стопу, но, к сожалению, быстро изнашивается, так что нужно иметь при себе её достаточный запас. Сапоги интересны и в историческом плане, ибо совпадают по фасону с обувью скифов, что изображены древнегреческим художником на древних серебряных вазах из Куль-Оба204 и Никополя; таковые экспонаты хранились в Петроградском Эрмитаже, или, по крайней мере, были там до той поры, пока прежняя столица не стала именоваться Ленинградом.
Пришлось взять с собой несколько комплектов лошадиных подков, и включить в состав отряда кузнеца, ведь лошадь, которая теряет подкову, без перековки быстро выходит из строя.
Наконец, когда всё было практически готово, в деревенской мечети была проведена служба, на которой присутствовали все члены каравана, их друзья и родственники, а затем во дворе дома была принесена жертва Аллаху, по-местному – худай. По сути, это род развлечения, пирушка с жареной бараниной, бараньим бульоном и неограниченным количеством чая для всех присутствующих, званых и незваных. Для столь важного священнодействия пришлось зарезать самого большого и жирного барана.
Утром 14 сентября мы приступили к окончательному сбору и упаковке клади. Но, как это часто бывает в начале всякого предприятия, дело, казалось, шло слишком медленно и не так, как надо. Впрочем, я не стал понукать своих спутников, зная по опыту, что поначалу всё идет у них не шатко, не валко, но, так или иначе, со временем утрясается. Восток не приемлет спешки: она лишь для европейца – идол, а для более мудрого сына Востока – спутник Шайтана. Магометанские правила этикета полагают суетливость дурным тоном: «Почто мечешься ты из угла в угол, как Шайтан?» – осадил однажды при мне сарт человека, который в треволнении вышагивал по комнате.
В полдень всё было готово. Церемонным шагом верблюды потянулись вереницей, ослы засеменили рысцою, а лошади, одна за другой в надлежащем порядке – все дружно тронулись в дальний путь, ставший для них привычным. Всё местное население собралось, дабы благословить путешественников добрым напутствием: «Бисмилляхи рахмани рахим – с именем Аллаха Милостивого и Милосердного!»
На протяжении четырёх-пяти вёрст дорога вела нас через поля в тени деревьев, затем вдоль ручья и крутых обрывов средь песчаников и конгломератов. Небольшие стайки мелких пеночек, наши спутники по пути на юг, сновали туда-сюда средь кустарников, яркие маленькие синицы порхали вокруг, а писк клушицы (альпийской галки) говорил нам, что мы вступили в альпийскую зону. Целые стаи этих красивых птиц летали над бесплодными склонами песчаных холмов, оглашая воздух эхом своего звонкого пения.
В самой узкой части дороги, где отвесные скалы едва дают проход по берегу ручья, поставлены деревянные ворота и хижина. То была китайская таможенная контора, где взимается пошлина с проезжающих караванов. Я показал солдатам-привратникам документ от амбаня с какими-то китайскими иероглифами, прочесть который, они были не в состоянии. Ворота открылись, и караван медленно проследовал дальше. Так покинули мы последнюю территорию, управляемую китайскими властями. За её пределами, вплоть до владений махараджи Кашмира, мы более не видели ни солдат, ни чиновников.
Под сенью белого тополя. (F.N. Meyer, 1911-1915)[18]
Затем перешли вброд песчаное русло реки, и вышли к высокому хребту, в котором зияла зловещего вида теснина. Над нашими головами постепенно сгущались свинцовые тучи. У подножия холма в роще раскидистых корявых деревьев остановились на ночлег. Мы находились в пути всего пару часов, но есть такой хороший приём в начале долгого и утомительного путешествия: первый переход делать лёгким, чтобы люди и животные освоились и втянулись в работу. Лагерь расположился в живописном месте у ручья под названием Псар. Верховых лошадей привязали к деревьям. Вьючных лошадей привязали друг к другу длинной веревкой и водили по кругу, в центре которого сидел один из погонщиков и держал повод, привязанный к ведущей лошади. Такой выгул лошадей в течение нескольких часов без еды нужен для поддержания их в должной форме, ибо уставшая лошадь не способна хорошо переваривать корм, и это приводит к ревматическому воспалению копыт. А чтобы вьючных лошадей не простудить, большие седла с попонами с них не снимают на протяжении всего пути.
Пока устанавливались палатки, я сидел на коврике и с наслаждением пил чай. Вода в ручье, чиста и прозрачна, служила к облегчению после соленых вод оазисов последних дней. На севере небо было ясным, а на юге, над мрачной тесниною, где пролегать долженствовал наш путь, над вершинами гор сгущалась угрожающе тёмная облачность. Стая коршунов долго кружила в воздухе, а затем с криками расселась на высоких деревьях, птицы тоже стремились в Индию и, как и мы, выбрали это живописное место для своего ночного отдыха.
Внезапно налетевший бешеный порыв ветра засыпал нас песком и сорванной листвою. Я бросился в палатку, которая как раз вовремя была установлена. Ледяной ветер подул с высот Кунь-Луня, и разразился дождь.
