Павел Степанович Назаров
Гонимый в даль из Кашгара в Кашмир
Маленькая девочка подошла ко мне и сделала изящный реверанс, опустила ручки и погремела браслетам из белых ракушек на своих запястьях. Потом странный звук, будто из серебряной трубы, донесся со стороны холмов, повторился и угас в неподвижном воздухе. Сколь был он мелодичен, как соответствовал странной долине и голубому небу, нежной пелене облаков и чудесному её воздуху, свободному от пыльной дымки Центральной Азии! – то была музыка лам, призывающая к молитве. В верховьях ущелий либо на вершинах скал можно видеть довольно высокие здания своеобразной архитектуры, с балконами на верхнем этаже, и лам, там стоящих, облаченных в желтые или красные одежды, сообразно принадлежности к своей касте, с очень длинными медными трубами, подобными той, что считается непременным атрибутом архангела Гавриила.
Средь полей можно видеть маленькие молитвенные домики, украшенные длинными полотнищами с молитвами, на таковых начертанными; буддисты верят: колеблемые ветром флаги возносят мантры к небесам. Равно с таковой же целью вдоль каналов и ручьёв сооружены маленькие водяные колеса, вращающие молитвенные барабаны: непрестанно вращаясь, они шлют молитвы во благо создателя.
По узкой тропинке, петляющей между каменными стенами и колючими изгородями из вьющихся растений, мы въехали в деревню Панамик, группу домов с маленькими садами и двориками.
Жилища бхоти миниатюрны, как, впрочем, и всё остальное в их заколдованной стране – лошади, скот, овцы, даже поля. Дома у них маленькие, но высокие, в несколько этажей, с необычно высокими крышами, построены аккуратно из хорошо обработанного камня, стены гладкие и ровные. Маленькие окна не имеют стёкол, вместо них ставни с причудливой деревянной резьбой, потому внутри дома темно, мрачновато; среди голых каменных стен и скудной мебели не особенно уютно – вот простая жизнь, не изменившаяся за тысячу лет.
В маленьких чистых двориках молотят ячмень, их главный продукт питания. Гумно настолько гладко и утрамбовано, что на нём не может потеряться ни единого зерна. Молотит, собственно, животное посредством своих копыт, а бхоти лишь водит его туда-сюда и поет особую «молотильную» песню. Кстати, в этой мирной трудолюбивой стране не услышишь диких или резких звуков, суть только мелодичные и музыкальные, и таковые вместе с молитвенными трубами слышны на протяжении всего дня. На лоне здешней природы они действуют успокоительно, принося отдых телу и покой в душу путника после трудного пути.
Неудивительно, что селение Панамик используется в качестве лагеря для отдыха караванов, идущих из Лхасы или Яркенда. Но я ещё не исчерпал всего очарования сего маленького местечка: благосклонная природа или, быть может, какая-то добрая фея наделила восхитительную долину горячими минеральными источниками для лечебных ванн, а что может быть более подходящим для измученного путешественника?
На въезде в деревню нас встретил вежливый молодой человек в красной шапке и провел к месту, предоставленному для разбивки лагеря – на поляну, огороженную каменной стеной; чтобы впустить туда наш караван, он просто разобрал часть ограды. Плотная невысокая трава, словно английский газон покрывала уютную поляну, в углу её, под огромной ивой, стоял белый чортен. Здесь росла перовския272, которая во время цветения похожа на лаванду, её русское название обратило мои мысли к родине.
Группа чортенов. Ладакх. (F. De Filippi, 1924)[1]
Лошади стояли под деревьями, явно довольные окружающим миром и, вероятно, ощущением того, что наконец-то завершилось их изнурительное путешествие. Моя палатка расположилась возле каменной стены, а полевая кухня – под сенью огромного абрикосового дерева. Сразу же был приготовлен обед, мною, понятное дело, ожидаемый с особым нетерпением, ведь мы оказались в чудесной стране, где страждущие обретают вкус к жизни, а больные исцеляются.
Мне, кстати говоря, стоило немного подлечиться, ибо мою нижнюю губу покрывали язвы, верхнюю – наросты и волдыри, кожу рук – глубокие трещины; вся правая сторона лица отчаянно болела. Некоторые караванщики были в столь же плачевном состоянии, иные жаловались на сильные головные боли.
Большой орел кружил над нами; полузабытый звук – трещание сорок смешивался с хрипловатым свистом галок; по ту сторону стены журчала Нубра. Вдалеке увенчанные снегами горные вершины тонули в нежно-голубой дымке. За рекой, высоко-высоко на склоне бесплодной горы, из крошечного сада рядом с родником приютился маленький белый домик. Как люди туда забираются? Должно быть, карабкаются как насекомые. Впрочем, у тибетцев это в крови: любят взбираться на высокие скалы, стремятся ближе к небесам. Монастыри у них всегда расположены высоко, на трудно доступных скалах, даже их жилые дома, по непонятным причинам, часто строятся на краю обрыва.
К четырем часам пополудни солнце скрылось за высоким хребтом, и долина оказалась в тени. В наш лагерь заглянул лама, в странной рогатой шапке, тёмно-красном халате, с неизменным веретеном и пряжей в руках, потрепанный и грязный. Вся одежда тибетцев сделана из шерсти, и мужчины никогда не прекращают прясть. Но одежда никогда не стирается, а люди никогда не моются, вернее, моются только два раза в жизни – после рождения и после смерти. Бхоти всегда с удивлением взирали на мой туалет, когда я мылся горячей водой с мылом. Остается лишь удивляться тому, как в них примиряется пренебрежение к личной гигиене с чистотою их домов, дворов и садов, с тем несомненным эстетическим вкусом, с коим они выбирают места расположения и внешний вид своих жилищ.
Вечером прибыл караван из Индии и расположился лагерем неподалёку. Его владелец нанес мне визит. Вид его был колоритен: высокая шапка из овчины, большие золотые кольца в ушах; ноги, тонкие, как жердочки, в обмотках и тапочках. Он шел сюда из Леха со своим караваном три дня, а здесь намеревался отдыхать всего один день и идти дальше, так как через десять дней холод на Каракоруме должен был сделаться невыносимым. Он сказал мне, что перевал Кардонг со стороны Леха в хорошем состоянии, и преподнес отличный подарок в виде свежей капусты – ценное дополнение к провизии для тех, кто давно не ел свежих овощей. Вообще, все индийцы, коих мы встречали по дороге, были очень вежливы и добры.
Настала ночь. Луна осветила снег на вершинах, небо осталось тёмно-синим, и всё вокруг, старые деревья в садах, скалистые склоны неподалеку, серебристая полоса реки, погрузилось в загадочный полусвет. Белый чортен, яркий в лунном свете, выделялся на темно-зелёном фоне.
О, как изменился мир, меня окружающий! После диких пустынь Туркестана, ледяных высот Каракорума всё вокруг стало новым, незнакомым, непохожим ни на что виденное мною ранее. Путешественник, идущий со стороны Индии, приближается к долине Нубра постепенно, проходя через Ладакх и Тибет, и не так бывает поражен её очарованием, нежели тот, кто приходит к ней из пустынь севера.
Вся эта долина, её природное великолепие и красота, её живописная и своеобразная природа, вежливость и простота её жителей, их достойная бедность, поразительное трудолюбие, способность радоваться жизни произвели на меня неизгладимое впечатление. Казалось, я грежу наяву какой-то сказочной страной, где все бедны, добры и праведны. Возжелай какой-нибудь поэт воспеть страну идеальных добродетелей, или художник иллюстрировать сказку о доброй фее и бедном, но трудолюбивом народе, не смогли бы сделать ничего лучшего, чем посетить долину Нубры, дабы найти свою модель в реальной жизни.
Бхоти ухаживают за своими полями как на образцовой ферме, камни тщательно выбирают и используют для возведения стен, землю выравнивают, как стол, и каждый клочок её бывает возделан. Мне понравилось их трудолюбие, любовь к природе и животным, заботливость о каждом дереве, кустике, даже о траве. Не могу удержаться от сравнения их с нашим русским мужиком, который имеет бескрайние просторы самой плодородной земли в мире и при этом умудряется на ней голодать. В долине Нубра, где бхоти процветают, поют и смеются всю жизнь, притом, что треть населения ничего не делает, только молится, русский мужик умер бы от голода. А на обильно унавоженных угодьях какого-нибудь захудалого семиреченского крестьянина семья бхоти прожила бы и сытно и счастливо.
Трудно, наверное, сыскать более жестокого истребителя природы, нежели русский крестьянин. Поговорка, которую приписывают Аттиле, киргизу по национальности, гласит, что трава не вырастет там, где прошел его конь – таковую ныне киргизы применяют к русскому крестьянину, гораздому сводить леса, иссушать и портить водоёмы, истреблять птиц, зверей и рыбу, превращать цветущий край в пустыню. Я знаю дела рук его не понаслышке, ибо видел их не только в Семиречье. Как далёк от него народ бхоти, который бережет за оградой даже простой кустик шиповника или несколько квадратных метров травы возле маленького родника!
Шум в лагере разбудил меня до рассвета. Я взял фонарь и вышел из палатки, вижу: несколько погонщиков собрались возле издыхающей лошади караванбаши. То был красивый жеребец из Ферганы, покладистый и отлично выезженный. Он тяжело и прерывисто дышал, лежа на боку, с пеной на губах; видимо, съел немного аконита в том самом коварном месте, где мы спустились с ледников в долину. Воистину, какой-то злой дух делает всё возможное, дабы огородить сказочный край Нубры от внешнего мира, какое-то проклятие лежит, как напасть, на этой ужасной via dolorosa караванных животных.
Утро выдалось пасмурным, и легкий туман простирался вниз по долине, вершины тонули в облаках, воздух был неподвижен и мягок. Пока я завтракал, выглянуло солнце. Огромный тибетский пёс почтил меня своим визитом. Здесь много собак, они спокойны и дружелюбны, у них длинная шелковистая шерсть, они хорошие сторожа, но на незнакомцев не нападают, в отличие от своих киргизских сородичей, и не лают без толку всю ночь напролёт. Тибетцы своих собак любят и хорошо к ним относятся.
Появились белые трясогузки, наши верные спутники в дороге; где-то в кущах щебетали синицы, большая стая воробьев расположилась на ветвях – но то были не индийские Passer indicus, распространенные в Туркестане, но скорее европейские полевые P. montanus. На полянах паслись коровы размерами не более телёнка и козы, похожие на игрушечных.
Когда рассеялся туман, я отправился взглянуть на горячие источники. Дорогу мне показал местный старожил, весь в лохмотьях, в рубашке с дырами, но с серебряными кольцами в ушах и золотыми браслетами на правом запястье. Горячие источники бьют из гранита, имеют высокую температуру и содержат изрядное количество растворенного карбоната натрия, который тут же выпадает в осадок. Скальное ложе, богатое содой, размыто водой, и потому имеет рыхлую, губчатую структуру. Ниже по течению Нубры имеются большие залежи соды, которую местные жители собирают и продают, сами же используют её для приготовления чая. Трудно сказать, берут ли своё начало эти источники в самом граните или в какой-то другой, глубоко залегающей карбонатной породе.
Вдоль ручья растет зелёная трава, а в нём самом – водоросль, вызывающая осаждение железа; в итоге русло минеральных вод выделяется ярко-жёлтым, красным и зеленым цветами; в некоторых местах из расщелин в скалах струится пар. Вода одного из источников поступает в примитивную ванну, выложенную из камней. Рядом расположился двухэтажный домик, также каменный и столь же примитивной конструкции, предназначенный для тех, кто желает принять ванну. И я не преминул насладиться таковой сполна, благословляя добрую фею заколдованной долины за то, что она предоставила усталому путнику столь благодатную роскошь. Множество симпатичных маленьких ящериц, серых с ярко-оранжевыми шейками, бегали по камням, будто живые цветы.
Вечер того дня выдался особенно приятным. После ванны я долго сидел в саду возле палатки, пил чай и любовался пейзажем. Солнце спряталось за горой, и абрикосовые деревья приобрели золотые и пурпурные оттенки осени, составляя поразительный контраст с тёмно-зеленым кустарником и яркой зеленью ив. Опушенные цветы клематиса покрывали большие деревья и живые изгороди. Пришел забавный белый козлёнок и встал на задние ноги, дабы полакомиться ароматными и нежно кислыми ягодами боярышника. Белые чортены, немые свидетели какого-то странного, неземного культа таинственно светились в полумраке. Всё дышало спокойствием и миром.
И тогда вдруг поднялся переполох, послышался звон бубенцов, ржание лошадей и крики на незнакомом языке: то прибыл караван из Кашмира и начал становиться лагерем на соседнем поле. Тяжело груженые лошади, в предчувствии предстоящего отдыха, шли довольно бодро; верхом на широких вьючных седлах ехали индийцы в жёлтых чалмах. Мой жеребец заволновался, задрал шею и хвост и заржал, приветствуя вновь прибывших гостей из далёкой страны. Замелькали смуглые молодые лица в обрамлении черных кудрей. Тут же явились молодые девушки из племени бхоти и принялись с любопытством разглядывать незнакомцев.
На следующее утро мы покинули гостеприимный Панамик. Небо было пасмурным, облака сгустились над долиной и разразились холодным дождём, но позже прояснилось и потеплело. Дорога шла по песку и гравию долины, где росла лишь селитрянка; последняя выглядит здесь несколько иначе, нежели в северных долинах: листья укорочены, как у солянки, ветви также короче, но само растение выше. На небольшом водоёме спугнули стаю чирков.
Во второй половине дня прибыли в Тагар, самую большую деревню в долине. Её название на кашгарском диалекте означает мешок или сумку. Мне показалось странным, что некоторые бхоти здесь говорят на тюркском языке, разумеется, на кашгарский манер. Вскоре проехали еще одну большую деревню, где не встретили ни души на улицах, затем поднялись по склону горы высоко над долиной, пересекли ручей и прошли сквозь обширные и густые, как лес, заросли облепихи. Лагерь разбили на уютной травянистой поляне, огороженной, как обычно, стеною из камней. Стаи кекликов совершенно беззаботно бродили вокруг, даже по улочкам деревни, словно домашняя птица. Бхоти не трогают их, а птицам, похоже, нравится соседство с человеком. Кто поднимет руку или ружье на столь доверчивую дичь?
Деревня расположилась на холме восточного берега долины. Поток, её орошающий, вытекает из бокового ущелья, при этом часть воды отбирается арыком и направляется в монастырь, что расположен высоко над деревней и выстроен в обычном тибетском стиле в виде высокого параллелепипеда с причудливыми балконами. Освещенное лучами заходящего солнца, белое здание монастыря на фоне гранита выглядело внушительно. По обе стороны от него на склоне холма разбросаны белые пятна – жилища отшельников.
У подножия холма, в тенистом саду, окруженном высокими деревьями, расположился небольшой по площади, но высокий каменный дом с маленькими окнами и кровлей из плотных жгутов соломы – в нём жил хозяин территории, на которой мы разбили свой лагерь. В прилегающем саду, под сенью высоких ив приютился традиционный белый чортен – таковых, равно как и священных мест мани, здесь в садах и по склонам гор множество.
Во дворе молотили пшеницу, её не жнут, а вырывают с корнем; она вызревает на высоте до 4000 м, а ячмень – до 5000 м. Жареная ячменная мука, называемая сату, с мясом и чаем составляет основную пищу бхоти; не скажу, что таковая плоха.
Здесь можно было видеть изрядное количество женщин, всех возрастов и сословий. Представительницы прекрасного пола у народа бхоти не отличаются ни красотой, ни чистоплотностью, и они, конечно же, не моются. Но вот что любопытно: молодые и старые, богатые и бедные, все без исключения, по крайней мере, в этом районе, носят головной убор в виде капюшона кобры, украшенный бирюзою либо иными камнями. Когда и каким путем сей уединенный уголок, затерянный средь горных массивов Азии, унаследовал обычай фараонов носить в виде головного убора священную эмблему кобры?
На фоне пренебрежительного отношения бхоти к личной гигиене чистота их домов выглядит особенно удивительной; то же касается их дворов, садов и улиц, где нет мусора, грязи, навозных куч, столь характерных для Кашгарии. Вообще в Ладакхе нет той антисанитарии, пресловутой «грязи Востока», которая особенно бросается в глаза в Китае и Средней Азии. Я уже не раз использовал эпитеты «сказочная, волшебная» в отношении Нубры, потому что долина, действительно, более напоминает сценическую декорацию, нежели реальность. Утешительно сознавать, что в двадцатом веке есть ещё возможность проехать верхом на лошади через малоизвестные земли и страны, сохранившие наследие веков и самобытность культуры, избежавшие безликого однообразия европейской цивилизации.
Долина р. Шайок. (Mahuasarkar25, 2007)[23]
Неподалёку от деревни Тагар Нубра впадает в реку Шайок, которую мы видели ранее с перевала Сассер-ла. Шайок огибает массив Сассер и течет с востока на запад, в направлении гор Балтистана. Зимой, в межень, она замерзает, и по ней можно проехать, минуя Сассер-ла, Караул-Даван и Нубру. Долина реки широкая, выложена гравием и песком, который местами образует дюны и барханы, в иных местах утопает в зарослях шиповника и тамариска, достигающего здесь размеров больших деревьев; есть болотистые участки и деревни, где поля орошаются арыками. Одну из таких деревень мы проехали в полдень, её живописные улицы пролегали в тени огромных мелколистных ив. Здесь же появились первые деревья карагача (разновидность вяза), каковые я видел ещё в поселке Кёк Яр. Белые чортены высились как сторожевые башни.
За деревней долина стала каменистой и бесплодной, но вновь оживилась, когда мы подъехали к подвесному мосту вполне современной конструкции – первому признаку цивилизации. Мост подвешен высоко над потоком на двух каменных опорах и шести стальных тросах. Как только наш караванбаши ступил на мост, явился охранник в лице весьма энергичной женщины-бхоти, одетой в традиционно тибетском стиле, т.е. в шапке-кобре с бирюзой, в тёмно-красном плаще и овчине.
Странное дело, но мой конь, который ни мало не колебался на самых головокружительных обрывах и неровных мостах местной конструкции, дрогнул перед этим творением современной инженерии. А причина была в том, что мосты, строящиеся местными жителями, качаются только в вертикальной плоскости, без бокового движения, в то время как искусно построенные европейские имеют склонность раскачиваться ещё и в горизонтальной плоскости. Ступив на мост и, обычно, достигнув его середины, лошадь начинает спотыкаться и шататься, будто пьяная, что способствует дальнейшему росту колебаний, тем большему, чем тяжелее груз на её спине. По сему я счел разумным заранее слезть с коня и провести его в поводу.
За мостом дорога пошла вдоль берега реки под крутым обрывом из гранита и моренных отложений. В целом дорога была в хорошем состоянии, но местами усыпана обломками камней и пролегала под опасными карнизами; встречались песчаные участки, трудные для лошадей. Справа открылся огромный амфитеатр у подножия гор, весь поросший деревьями, с ручьем посередине; на заднем плане расположился внушительных размеров монастырь. Сие место, называемое Картса, было выбрано нами для ночлега. Все низинные участки его, более или менее ровные, заняты под террасированные поля, всюду зелень, кустарники, деревья. Лагерь разбили на берегу ручья, на поляне возле древних развалин какого-то дома с многочисленными комнатами. Рядом росли несколько старых яблонь, некоторые с огромными дуплами и множеством ветвей, идущих от одного корня. То явно был старый фруктовый сад, и возрасту ему было, вероятно, не менее сотни лет. Но кто мог посадить его в столь отдаленном горном оазисе? Кто и когда жил в огромном старом доме?
Установилась отменная погода, день был тихий, небо безоблачное, даже стало жарко, и начали донимать мухи. Здесь, в долине р. Шайок появились белокрылые горихвостки, которые нам не попадались ни в Долине ледников, ни в Нубре; значит, эти красивые маленькие птички мигрируют по долине Шайока, избегая ледяных высот Сассер-ла. Местный бхоти принес несколько очень вкусных яблок, это были первые фрукты, которые встретились нам по южную сторону гор. Природа здесь богаче, чем в Нубре. Высокие тополя с золотистой листвой окружали луговину с нашими палатками, река журчала среди зарослей старых ив и розового тамариска.
Повсюду можно было различить морены древних ледников. Высоко вдали красно-белый монастырь выглядел как старинное сельское поместье, на заднем плане громоздилась заснеженная вершина. Солнце только что зашло за неё, и наша долина погрузилась в тень, только пики на дальней стороне Шайока купались красно-золотых лучах заката. В ложе долины понемногу темнело. Луна показалась из-за хребта и осветила здание монастыря загадочным светом; Венера, Марс и Юпитер засверкали на небе, выстроившись в линию. Наступила восхитительная ночь, тёплая и тихая, какой я не видел на протяжении нашего долгого пути. Заискрились огни наших лагерных костров. Столь приятная обстановка среди скалистых гор располагала к сладкому сну. Это была наша последняя ночёвка в тёплой зелёной долине. Впереди нас снова ожидали бесплодные горы и среди них очередной ледник – Кардонг.
С утра наш путь лежал вниз по долине реки Шайок, большей частью по уступам, высоко над её руслом. На протяжении нескольких километров протянулись участки, где дорога шла по камням, искусно уложенным и прочно связанным с крутой поверхностью скальной стены. В таких местах только одна сторона кладки, обращенная вниз по склону, была отвесной, т.е. опасной. Но там, где на пути встречалась в скале какая-либо расщелина, приходилось ехать как бы по верху стены, иногда довольно высокой, ибо отвесными становились уже обе стороны, и появлялся двоякий выбор, в какую из сторон, если что, падать вместе с лошадью. Такой путь вызывает головокружение, но, к счастью, не у лошади, а потому всаднику надлежит следовать золотому правилу кавалериста – смотреть промеж её ушей. Ещё хуже дело обстоит, когда путь идет под нависающей скалой, так что высокий человек на высокой лошади просто не может там проехать. В таких случаях следует придерживаться другого правила: если не уверен в своём животном, лучше иди пешком.
При впадении Нубры в Шайок, мы взяли вправо, и здесь сразу же началось наше восхождение на перевал Кардонг-ла, то есть через первый хребет Гималаев на пути в долину Инда. Внизу ущелье сплошь заросло деревьями и кустарниками, средь коих я смог различить несколько огромных тамарисков со стволами толщиной до ⅓ метра. Езда верхом по этому совершенно дикому лесу доставила мне истинное наслаждение. Но чем выше мы поднимались, тем более редел лес, деревья тончали и становились ниже, речной поток свелся к простому ручейку, и там, где дорога свернула в боковое ущелье, мы снова оказались в альпийской зоне. Миновали руины какого-то старого здания вроде караван-сарая, ряд старых чортенов и вышли на плоскую возвышенность, где расположилась деревня Кардонг. Под ней простиралась глубокая долина с террасами полей ячменя и трав. Ниже паслись яки, сверху похожие на чёрных муравьев. Вдалеке приютился монастырь.
Тамариск-гребенщик. (F.N. Meyer, 1911-1915)[18]
Деревня Кардонг состоит из нескольких жалких каменных домов, чортенов, каких то круглых строений и окруженного высокой каменной стеной большого караван-сарая, куда мы и въехали. Обширный двор был завален товарами, комнаты для путников темны, грязны и холодны, и потому я распорядился, чтобы мою палатку поставили во дворе, с чем шестеро бхоти под руководством седьмого ловко справились. Посередине двора произрастала группа ив, полностью окруженная каменной стеной без проёмов. Тут же валялась куча старых гирь и ярмо, напомнившие мне о базарах наших деревень. Для полноты сходства возле гирь стоял сарайман, то есть управляющий караван-сарая, бхоти, но светлокожий, с лицом, как у татарского казака.
Взвешивание товаров на безмене. (К.Г.Э.Маннергейм, 1907)[7]
Мы прибыли около полудня, поэтому времени у меня было довольно, чтобы взглянуть на окрестности. Погода тому благоприятствовала: небо синее, безоблачное, на солнце жарко, лишь к вечеру со стороны снежных гор налетел ветер, и стало холодно. Рядом с рабатом (караван-сараем) расположились три круглых каменных строения, крыши выложены из сланцевых плит, на них выбиты сакральные надписи; вдоль стен устроены молитвенные барабаны. Повсюду каменные изгороди; они обрамляют посевы ячменя и трав для сена, поддерживают террасы на склонах гор. У ручья я заметил зелёного кулика (Totanus ochropus), жаворонка (Tringa temmminckii); по дворам порхали несколько горихвосток и вездесущие воробьи.
Женщины, которые и здесь носили бирюзовые украшения на головном уборе, руководили обмолотом ячменя; зерно его, отличного качества, очень крупное, без оболочки, известно как гималайский ячмень. Все здешние поля искусственно орошаемые, что кажется странным для такого высоко расположенного места (ок. 4000 м), однако в этой части Гималаев осадков выпадает мало, и снежная линия поднимается до 6000 м.
Вдали виднелись бескрайние горные просторы, большей частью бесплодные, пустынные и заснеженные. Гранит и гнейсы суть преобладающие в окрестностях породы, но мне встречались и фрагменты крупнокристаллического диорита.
Незаметно подкрался вечер, из-за хребта вышла луна; из монастыря донеслось приятное пение ламы – вечерний призыв к молитве. Пора настала вернуться в лагерь. Завтра предстоял последний трудный переход через заснеженный ледник Кардонг и перевал на высоте 5350 м.
Однако на следующий день нам не суждено было сходу преодолеть Кардонг-ла. Мы лишь поднялись на высоко расположенные древние морены и заболоченные участки с несколькими источниками, откуда берет свое начало река. Внезапно поднялся сильный ветер, стало очень холодно, и перевал скрылся в вихрях метели. Бхоти заявили, что дальше идти невозможно, и что надо переждать до следующего дня. Пришлось стать лагерем у подножия перевала, возле маленькой каменной хижины, приюта для запоздалых путников. Я не возражал, ибо як, бывший подо мною, оказался довольно слаб и шел так медленно, что я начал сомневаться, сможет ли он вообще перевезти меня через перевал. На самом деле, это был не настоящий як, а дзо273– помесь яка и коровы; таковой гибрид обычно предпочитают для верховой езды из-за его спокойного нрава, хотя он, конечно, не обладает силой и выносливостью настоящих яков. Одомашненный як, когда хорошо выведен и выкормлен, бывает очень крупным животным, с маленькими рогами, массивной головой и тёмно-коричневой шерстью. Идя по снегу, он низко опускает голову, часто набирает его в рот и производит характерное хрюканье, за что и получил свое научное название Bos grunniens (хрюкающий бык). Гибрид снега не ест, не хрюкает, зато своеобразно скрежещет зубами.
Мы уже находились на изрядной высоте, выше 4800 м, что было довольно ощутимо, ибо симптомы горной болезни проявились вновь: усталость, неприятный привкус во рту, потеря аппетита; чай снова стал как неприятное лекарство, как было то на Каракоруме. Ночь была очень холодной. Я проснулся с ощущением удушья, но подсунув подушку под голову так, чтоб была как можно выше, я сподобился заснуть.
Встали рано, до рассвета. Я принял восемь капель строфанта и, может быть, потому подъём показался мне не особенно трудным. Перевал Кардонг-ла274 представляет собой огромный цирк, заполненный ледником, подобный кальдере вулкана с полуразвалившейся стеной. Ледник спускается прямо в разлом, и чтобы добраться до него, необходимо сначала подняться к цирку, пройти по его краю и затем пересечь боковую морену. Путь оказался труден как для яков, так и для лошадей. Дорога шла вниз по крутому левому склону, по обледенелым камням и скалам, по ледовым ступеням. Животные постоянно скользили и падали. В тот раз я ехал на другом яке, животном крупном и сильном, но даже он падал несколько раз. Однажды, когда он всерьёз сорвался и покатился вниз, я едва успел вовремя отскочить в сторону. К счастью, укатился он не далеко и быстро встал на ноги, но продлись его падение ещё немного, неминуемо сорвался бы дальше вниз по крутому снежнику и свалился бы в пропасть, прямо на язык ледника.
В зимнее время, когда ледник покрыт толстым слоем снега, движение по нему не представляет особой опасности, но я не могу представить себе, как это возможно летом, когда камни не скованы льдом, по поверхности ледника стремятся потоки воды, и сам он являет собой лабиринт обрывов и трещин.
Мы достигли гребня морены, дальше предстояло пересечь ледник по глубокому снегу и подняться по его краю до седловины перевала. Животные тонули и барахтались в глубоком снегу, выпавшем за ночь. Навстречу пробивалась следовавшая в Кардонг группа бхоти с ослами, гружеными товарами из Леха. Жаль было видеть несчастного ослика, который опрокинулся на спину и беспомощно дрыгал ножками; на шее у него трагикомично позвякивал колокольчик; тяжелый груз не давал ему никаких шансов самостоятельно встать на ноги, и он, видимо, понимая свои обстоятельства, с покорностью ожидал помощи от людей. Опасное место: вся масса снега, покрывающая ледник, в любой момент могла обрушиться в виде огромной лавины, сметая людей и животных.
Наконец мы достигли вершины трудоёмкого подъема и вздохнули с облегчением, ибо благополучно миновали последний из опасных перевалов на пути в Кашмир. Будто в награду за пережитое засветило солнце, небо стало безоблачным, но бездонная его синева казалась угрожающей. Спуск с седловины перевала был свободен от снега, но оказался длинным и крутым, шел всё время вниз по морене, серпантинам среди скал и нагромождения камней. На боковом гребне ущелья, на самом верху, скальные жандармы напоминали развалины друидских памятников. Добрались до места, где были устроены несколько приземистых укрытий, частично вырытых в земле, частично сложенных из камней; кое-где появились пятачки зелёной травы. Остановились на обед, потом тронулись дальше вниз.
Дорога вниз по ущелью, всё ещё очень каменистая, позволила мне пересесть с яка на лошадь. Вскоре долина сделала крутой поворот влево, и взору предстал живописный вид на террасированные склоны холмов, фруктовые сады, огороды, монастыри на холмах и группы чортенов, один из которых на переднем плане размерами и формой напомнил мне церковь. Горы вокруг оставались каменистыми и бесплодными.
Проехали ещё дальше вниз по ущелью и вышли к лесистому участку в его устье – месту слияния с широкой долиной Инда, текущего с востока на запад. Слева от дороги возвышалась крутая скалистая гора с группой чортенов у её подножия и множеством странных высоких, узких тибетских домов. Вдоль гребня горы расположились древние укрепления, ламаистские монастыри, и в конце его, на возвышении – огромное, высокое и мрачное здание с узкими оконными проемами, в котором нетрудно было узнать то, что я так часто видел на иллюстрациях и фотографиях – древний замок или дворец бывшего правителя Малого Тибета. У подножия холма примостился городок.
