полная версия

Павел Степанович Назаров
Гонимый в даль из Кашгара в Кашмир

Мужчины Каргила занимаются экспортной торговлей, а прочая работа ложится на плечи женщин. Интересно было наблюдать, как они спускаются с холмов со связками хвороста или дров, ибо размер связки всегда много больше размера несущего, своей ношею сокрытого, что создает видимость дров, ползущих по склонам самостоятельно.

Ночь была теплой. Летом, говорят, здесь жарко так же, как в Индии, но зимы холодны и многоснежны. Утром я поднялся до восхода солнца. Небо было ясным, воздух свеж и прозрачен. Солнце взошло точно напротив веранды, огромное, огненное, пылающее солнце Индии, совсем не похожее на солнце Тибета. Горы вокруг дикие, бесплодные и необитаемые, все деревни расположены на искусственных террасах. У нас в Семиречье суть множество подобных мест, но все они пребывают в небрежении как бесполезные.

Район Каргила считается сравнительно богатым, в отличие от высокогорных областей Ладакха, Тибета и Балтистана. Въезд в последние для всякого рода экспедиций и туристов, особенно с целью спортивной охоты, ограничен. Например, количество вьючных лошадей на один караван ограничено числом сорок. Причина состоит в недостатке продуктов питания, которая возникает, когда гостей наезжает туда слишком много. А вот в Каргил, где есть на кого поохотиться, частенько наведываются охотники из Индии. Они забираются даже в Ладакх и Балтистан, где преследуют винторогого козла, Capra falconeri²⁹¹, очень желанную добычу; таковой вид, могу заметить, у нас в Верхней Бухаре, в горах у реки Пяндж, далеко не редкость.

Погода стояла великолепная, тёплая, но, несмотря на это, местные жители советовали нам поторопиться, так как Зоджи-ла, перевал в долину Кашмира, мог внезапно закрыться: «Когда у нас станет облачно, – предупреждали они, – на перевале обязательно будет снег, и вы не пройдете».

Из бунгало было видно устье реки Вакка, левого притока реки Суру, впадающей в неё как раз напротив Каргила. Внизу вдоль реки вся область древней морены занята полями и деревнями, причём дома выстроены на склонах, дабы не занимать участки земли, назначенные для посева. Напротив устья Вакки расположился форт, а чуть ниже – живописный мост местной постройки. Надо отдать ему должное: он устойчивее, нежели подвесной мост британской конструкции, расположенный выше, и гораздо удобнее для перехода. На дальней, левой, стороне реки Суру кривились улочки базара и теснились дома местных жителей.

Деревня так плотно построена и так прижата горами к берегу реки, что невозможно было различить, где, собственно, лежит наш путь. Но так или иначе, пробираясь по узким улочкам, мы вышли на уступ речного берега и двинулись вниз по долине. Через несколько вёрст свернули в долину р. Даджибал, левого притока р. Суру. На прочных каменных арках висел над рекой мост, конструкции вполне современной, европейской, но с характером несносным, ибо начинал безжалостно раскачиваться из стороны в сторону, стоило только на него ступить. Как раз по нему идет дорога в Балтистан, но наш путь лежал вверх вдоль русла реки по высоким аллювиальным террасам. Здесь я впервые увидел дикую тую, Biota orientalis²⁹², великолепное украшение сельской местности, и многочисленные кусты особого вида смородины, Ribes leptostachium. Было приятно увидеть этих двух незнакомых мне представителей флоры, так как я устал от однообразия растительности за последние недели.

По дороге встретили группу пеших индусов, которые сопровождали какую-то местную знатную даму, восседавшую на лошади. Вся фигура загадочной всадницы была скрыта белой вуалью или покрывалом, и лишь крошечная яркая черта в ней была обозначена мельканием оранжевых бриджей и красных туфелек с носками, загнутыми вверх.

Дорога была очень каменистой, усыпанной валунами, и ехать можно было только шагом. Мы поднимались всё выше и выше над рекой, мимо каких-то каменных лачуг. Здесь встретили индийца в поразительной форме кашмирского офицера, верхом на первоклассной лошади с хвостом, коротко подстриженным на старомодный английский манер.

В самом конце подъема открылся вид на глубокое ущелье с узкой тропинкой, извивавшейся по высокому откосу его левого борта. От одного вида предстоящего спуска у меня перехватило дыхание: поразили огромная глубина пропасти, узость тропы и длина пути до самого дна. К счастью, всё это отчасти оказалось оптическим обманом. Просто та сторона ущелья, где виднелась тропа, пребывала в тени и потому выглядела мрачной крутой пропастью, где река, казалось, уходит в бездонную яму. Но когда проезжаешь дальше, тропа как бы расширяется, склоны становятся не столь уж крутыми и притом оживляются растениями. Здесь росли кусты шиповника и тамариска, а также красивые туи, которые с того момента стали встречаться во всё большем количестве.

Обогнув гору, следуя извивам ущелья, мы круто спускались к реке. Слева потянулись террасированные поля, орошаемые водой из ручьёв, стекавших откуда-то сверху. Я ехал верхом шесть часов без остановки, всё время шагом, по каменистой дороге, устал, был голоден и удручен, поэтому было весьма приятно неожиданно встретить на берегу реки бунгало с караван-сараем.

Я подумал вот о чём. Дорога, по которой мы проехали, едва ли стоит благодарности инженерам, которые её проложили. Наверное, её строили киргизы. Чтобы обойти утёс, упирающийся в реку, путь проложили через верх, тогда как не было никаких трудностей обойти его вдоль основания или прорыть туннель. Русло реки широкое и, судя по следам на камнях, места для дороги достаточно даже в половодье. Совершенно излишне утомлять путников и тащить их куда-то наверх.

Из-за толщины осыпей и ледниковых отложений трудно распознать характер коренных пород, но в Каргиле я видел контакт диорита со сланцами, а по дороге встречал выходы гранита и гнейса. Пласты древних морен золотоносны, и кое-где на откосах встречались штольни, чьи устья напоминали звериные норы. Копатели, отслеживая золотоносную жилу под землёй, часто оставляют там, под обвалами, свои кости. Поскольку не видно было выходов жильного кварца, оставалось предположить, что золото приурочено к граниту. Я попробовал сделать промывки речного песка и в нём обнаружил хризоморфные частицы.

Местные жители обитают в каменных хижинах, одеты в серые лохмотья, и цвет лица у них, особенно у женщин, тёмный, как будто их коптили. Коренные жители Каргила также одеваются в серое, на них обычно просторный шерстяной халат с бахромой по низу, который они оборачивают вокруг себя словно тогу.

На дороге встречались группы местных жителей балти из Скарду, направлявшихся в Кашмир в поисках работы. На спинах они несли масло, завернутое в шкуры и другие товары на продажу. Останавливаясь на отдых, они вешают свою поклажу на особые опоры, состоящие из палки и Т-образной поперечины. Они магометане шиитского толка, носят длинные пряди волос; в их лицах нет ничего монгольского или тюркского. Я заметил, что среди них много больных разрастанием зоба; сия (базедова) болезнь весьма распространена в Балтистане, в то время как в долине Нубра, Ладакхе, Кашмире и Гилгите встречается редко.

Балти, равно и кашмирцы, останавливаются обычно в караван-сараях, в своих длинных куртках и тюрбанах они выглядят щёгольски. Идут пешком вместе с караваном вьючных лошадей и держат очень быстрый темп. Один такой следовал из Леха в Скарду и долго держался близ моей лошади, не отставая ни на шаг.

Мы снова оказались на значительной высоте над уровнем моря, и когда в восемь часов следующего утра тронулись в путь, все лужи были замерзшими; пальцы мои от холода онемели. Дорога вплоть до самой деревни Драс пролегала по равнине, всё время плавно поднимавшейся. Не было ни крутых перепадов, ни карнизов, нависающих над обрывами, что так утомляли нас на всём пройденном пути. Казалось, что бесконечное движение каравана то вверх, то вниз теперь осталось позади. Вдоль дороги было много искусственно орошаемых полей, кустарниковых плантаций, маленьких домиков. Миновали две деревни, Тасгам и Данфальтан. Из-за высоты было холодно, и встретившийся по пути водопад был скован льдом. Затем пересекли подножие горы с небольшим ледником на вершине. Казалось, мы снова въезжаем в высокогорную зону. Но в конце дня дорога всё же вывела нас на равнину, широкую и травянистую.

Драс, современный вид. (Narender9)[27]

Горы отступали вдаль, и пейзаж производил впечатление степи, ибо тропа шла по мягкой траве, и пыль поднималась из-под ног лошадей, в точности как в наших степях в Туркестане. И вот с небольшого холма открылся восхитительный вид на долину Драс.

Она окружена высокими горами, но низ её ровный и плоский. Вдали у реки расположился собственно посёлок, группа домов в европейском стиле, в окружении садов, резко выделявшихся на серо-желтом фоне здания префектуры. Достигнув подножия склона, мы неожиданно наткнулись на здание оригинальной конструкции, одиноко стоявшее возле речки. Без веранды, под высокой конической крышей с рядом высоких дымовых труб в виде башенок с флюгарками, оно было очаровательно. Таковым зданием оказалось уютное бунгало, к нему же примыкал и караван-сарай. Здесь была масса удобств: несколько спален и большой холл в центре с камином в старомодном английском стиле, таким высоким, что в нём запросто можно было сварить хороший бульон в котле или зажарить целого барана. Вообще всё здесь напоминало средневековый европейский замок, волшебной силою перенесенный в гималайскую долину. Сходство усиливалось толстым слоем пыли на полу и на всей мебели, ветром, стонущим в дымоходе, сквозняками и немереным количеством нахальных крыс. Когда я сел обедать, они подползли к столу и стали ждать, что я приглашу их разделить со мною скромную трапезу, а некоторые даже забрались мне на плечи. Для полноты иллюзии не хватало лишь привидения, и, возможно, таковое позже явилось, но я спал слишком крепко, чтобы его улицезреть.

Не столь приятен был утренний подъём, когда жестокий ледяной ветер врывался через все окна и двери. Сей «замок», очевидно, был рассчитан только на летнее проживание, а теперь наступила зима, и на вершинах за рекой уже белел недавно выпавший снег.

Отсюда дорога идет прямо до Астора²⁹³ – семь дней езды по плохой дороге через местность с богатой растительностью. В стене, ограничивающей поле неподалеку, стоят несколько каменных столбов с фигурами индийских богов. Их обнаружила здесь миссия Форсайта, запечатлела на фотоснимках экспедиция де Филиппи²⁹⁴. Франке²⁹⁵ считал их буддистскими.

Каменные столбы в Драсе. (F. De Filippi, 1924)[1]

Долина Драс обильно орошается многочисленными ручьями и речушками, берущими начало из источников на склонах гор, и растительность здесь намного богаче и разнообразнее, нежели в долине Суру. Дорога шла мимо руин старого форта, через приток Драса по надёжному деревянному мосту, и спустилась в ущелье, где река текла, словно в глубоком канале, вырытом в оливине, но далее, небеса знают почему, опять стала подниматься над долиной по скалистому отрогу. Здесь встретил я знакомого миссионера, преподобного доктора Кунига. Оказалось, что он ехал на том самом каштановом лопере (рысаке), который свалился подо мной в Кашгаре и чуть не искалечил меня на весь остаток жизни. Наконец дорога обошла нижерасположенный и, видимо, труднопроходимый участок ущелья по довольно неприятному искусственному карнизу и снова спустилась на дно долины.

Появились кусты приземистого можжевельника, острова на реке покрылись кустарником. В боковых ущельях виднелись то старые морены, то ледники у подножий вершин, то склоны, покрытые свежевыпавшим снегом. В местах, где царила тень, дорога уже промерзла.

Глава XIII. Конец пути!

Проехав десяток вёрст, мы покинули долину реки Драс. Подъём по склону невысокого хребта привел нас к бунгало и караван-сараю, стоявших на холме в местечке под названием Машай. То, что предстало взору, я бы отнес к альпийскому поясу, каковой можно видеть где-нибудь возле вершин Монте Дженеросо или Монт Пилатус в Швейцарии²⁹⁶. На юге виднелся горный хребет, с которого питаемый снежником ледник сползал в ущелье реки, что протекала как раз неподалёку от нашей стоянки. На берегу, голом и пустынном, расположилась пара двухэтажных домов в стиле швейцарского châlet и одно здание пониже – таковые служили зимней резиденцией телеграфиста и лиц, ответственных за содержание дороги. На севере маячил крутой утёс, под ним шумела река Драс, а дальше на фоне вечернего неба темнел зубчатый гребень скалистой вершины.

Вероятно, в весеннюю пору, когда альпийские пастбища утопают в цветах и зелени трав, местность вокруг выглядела бы куда приятней. Однако до весны было далеко, а ледник находился рядом, к тому же темнело, и холодный ветер принялся завывать в дымоходе. Я слышал ворчание реки, дрожал от холода и держался поближе к пылающему огню камина. Мои мысли вращались вокруг завтрашней поездки.

Завтра мы покинем эти негостеприимные высоты, все эти плоскогорья, карнизы, пропасти и т.п. и спустимся в долину Кашмира, одолев перевал, известный с незапамятных времён под названиями Зой-ла, Зоджи-ла или Зой-джал²⁹⁷. Нам предстояло проехать всего пару десятков вёрст до селения Сонамарг, которое находится в лесном поясе Кашмира. Завтра, размышлял я, меня ждут разительные перемены в окружающей природе и климате.

Перевал Зоджи-ла. (F. De Filippi, 1924)[1]

Сколь сильными были во мне чувствования, когда я осознал, что почти достиг цели моих странствий – долины Кашмира, мечты моей юности! Спустя пять лет после той холодной январской ночи 1919 года, когда я покинул Ташкент, наконец-то стою ныне возле её порога²⁹⁸. Время, мною в пути затраченное, сравнимо с тем, что потребовалось некогда знаменитому Марко Поло, и средства, мной использованные, суть те же самые: пешком, на спинах лошадей и яков.

Забегая вперёд, скажу, что картина природы, развернувшаяся передо мною на следующий день после сравнительно короткого перехода, превзошла все мои ожидания.

Следуя вдоль берега реки по каменистой, плохо ухоженной дороге, мы вскоре достигли живописного холма, который был виден ещё из бунгало. Ущелье перед нами расширилось, и взору предстала обширная поляна с плотным травяным покровом. Здесь сливались три потока, образующих верховья реки Драс. Слева от дороги примостилось здание телеграфной станции, построенное из разноцветных сланцевых плит. День был ярким, солнечным, дуновение лёгкого ветерка действовало освежающе. Долина повернула направо, и картина стала выглядеть по-настоящему весенней: тут и там вдоль подножий холмов белели обширные поля таявшего снега. Лошади их осторожно обходили, зная по опыту, что под снежным настом могут быть ямы. На солнечной стороне зеленела свежая трава, золотились глянцевые чашечки лютиков, а на солнечной стороне этой маленькой котловины расположилась целая рощица чахлых березок Betula bhojputra, которые уже сбросили свои листья²⁹⁹. Слева небольшой, но живописный водопад вырывался из узкой теснины, образуя речушку. Ничто не указывало на то, что мы находимся на высоте 3440 м, что мы пересекаем гребень Гималаев. Таковую картину можно было бы видеть весной в любой горной долине Шотландии или в предгорьях Урала. Не было ровно ничего такого, что предваряло бы великолепную и впечатляющую панораму, ожидавшую нас впереди.

Мы стояли на вершине хребта «Заскар, который, огибая южный край возвышенной равнины Деосай в Балтистане, отделяет её от долины Кашмира и продолжается до массива Нанга Парбат (8117 м), и далее на север от Свата и Баджура»³⁰⁰.

Когда перешли на левый берег ручья, немного поднялись и спустились по снежнику, то оказались на седловине. А когда вернулись на правый берег, я заметил, что вода течет на запад, тогда как ранее она текла на восток. Значит, нечётко выраженный водораздел между бассейнами двух великих рек, Инд и Синдх³⁰¹, был нами пройден. Маленький ручей, который мы только что дважды пересекли, и был истоком реки Синдх.

По мере спуска с перевала, небольшой распадок, куда стремился набиравший силу ручей, стал быстро углубляться и превратился в ущелье; на правом берегу его появились заросли чахлой березы. Внезапно русло повернуло вправо, и характер местности резко изменился: лощина круто оборвалась в пропасть, а отвесные скалы устремились ввысь; взору предстал казавшийся бездонным каскад бесчисленных каньонов и пропастей. У меня от высоты и восторга захватило дух.

Караван осторожно двинулся вперёд. Глинистые борта ущелья сменились вертикальными пластами тёмных сланцев, а уступы, по которым шла тропа, превратились в овринги, нависавшие над пропастью, стены которой постепенно сближались друг с другом и становились всё более грозными. Далее тропа сузилась ещё больше и пошла по скалам зигзагами, потом нырнула под нависающую скалу, где с трудом протискивались всадник с лошадью. Внезапно неодолимый скальный обрыв перегородил путь по ущелью, и тропа стала забирать вверх по круче. А когда, наконец, достигла верхней точки, где должен бы начаться спуск обратно в пропасть, ущелье снова повернуло под прямым углом и… как бы оборвалось. Вот поразительная сцена: стоишь над пропастью, а справа, слева и впереди лишь пустое пространство; далеко внизу простерлась долина Кашмира с её реками, лесистыми холмами, скалистыми гребнями и снежными вершинами по окоёму. И вновь у меня от неописуемой панорамы захватило дух!

Однако путь всё же был: тропа просто свернула вправо на почти отвесный склон с едва различимым уступом. Какое-то болезненное чувство внушала она своей головокружительной высотой, узостью и бесконечной длиною. Стена утеса, мрачная и грозная, широкой выпуклостью уходила в пропасть. Таков был наш путь в приветливую долину Кашмира.

Я предпочел идти пешком по этой головокружительной тропе, отчасти потому, что не был достаточно уверен в своей лошади, которая могла шарахнуться в сторону из-за пустяка, например, выпорхнувшей птицы из-под ног, а это закончилось бы для нас «нырянием в бассейн Кашмира» на километровую глубину. Кроме того, я испытывал особый интерес наблюдать, как меняется характер природного ландшафта по мере спуска в цветущую долину с безжизненных высот.

Скалы вокруг постепенно утрачивали свой грозный вид, а зона растительности приближалась. Да, здесь была уже совсем иная, южная флора, здесь ещё было лето, и чем ниже мы спускались, тем больше наблюдалось пышности и разнообразия в окружающем растительном мире. Здесь были цветы и ягоды, травы всех видов и кустарники – они уже покрывали весь склон горы, являя взору картину, каковую я не видел уже в течение нескольких лет.

Среди скал рос шалфей, Geranium pratense, с большими крупными цветами, влажные луга устилал густой ковёр ярко-синих незабудок, тут и там выделялись цветы аквилегии (водосбор, Aquilegia vulgaris) и горечавки (G. Marginata), мягкая почва холмов была покрыта ковылём сибирским (Stipa sibirica). Но больше всего меня поразила росшая среди камней тёмно-красная земляника: то была не обычная дикая земляника наших европейских лесов, а настоящая садовая, сладкая, ароматная, наподобие сорта «мускатель» с предгорий Урала, восхитительная ягода, которую редко встретишь и в садах.

Здесь собрал я несколько цветов и позже, засушив их, отправил как весточку с высот Гималаев своей семье в далекую Россию, но позже узнал, что они так и не дошли до адресата…

По пути вниз мы встретили караван кашгарских сартов, возвращавшихся домой после совершения хаджа в Мекку. Среди них была одна женщина, закутанная с головы до ног. После дорожных встреч с вежливыми, дружелюбными тибетцами и индусами, угрюмые кашгарцы производили не самое лучшее впечатление.

Был полдень, когда мы добрались до бунгало в местечке под названием Балтал, но мы проследовали дальше без остановки. Путь теперь пролегал по ровной местности, то по лесу из деревьев лиственных пород, уже сбросивших свой осенний наряд, то среди сосен с длинными, мягкими иглами, то вдоль реки и полян, поросших ковылём. На левом берегу преобладали сосны, а на правом – ели. В верховьях долины возвышалась массивная известняковая скала с гладкими, будто шлифованными гранями.

Всё окружающее – густой лес, сосны и ели, кустарники и густая трава, заросли смородина по берегам рек – красноречиво говорило о стране, чей климат разительно отличается от центрально-азиатского. Кое-что напоминало мне юг Урала, но никак не Туркестан. Хотя осень была уже глубокой, растительность становилась всё гуще и разнообразней по мере того, как мы теряли высоту.

Долина расширилась, и мы неожиданно вышли к небольшому селению с деревянными домами в ложбине на высоком берегу реки. Я изумился, ибо представившийся вид живо напомнил мне Россию. Только дома были странного вида, с крутыми скатами высоких деревянных крыш. Свернули направо и по прекрасному деревянному мосту пересекли реку Синдх, немного поднялись и вышли к бунгало у подножия холма, сплошь покрытого соснами, елями и густой травой. На дальнем берегу реки возвышался причудливо выветрившийся известняковый утёс, со щелями, каррами и гротами. Над ним летали черные вороны, не такие как наши среднеазиатские, а незнакомого мне вида.

В бунгало меня ждал ряд сюрпризов. Во дворе стояли лошади с английскими седлами, возле них суетилась пара местных слуг, один белокурый, другой черноволосый. Потом из комнаты вышли две дамы, в городских платьях и шляпках, и уселись обедать на веранде. Пока я приводил себя в цивилизованный вид, брился и мылся, индийский телеграфный служащий принес мне телеграмму от мистера Скрина из Гилгита. Тут же пояснил, что две особы – суть американские дамы, которые направляются в Балтал к перевалу Зоджи-ла. Перевал, заметил он, через две недели, как только выпадает снег, будет закрыт, и проехать к нему станет невозможно; надо будет дожидаться суровых зимних морозов, которые скуют воды рек и дадут возможность пройти сквозь ущелье понизу и подняться на перевал по замерзшим каскадам. Я тотчас живо представил, сколь многие удовольствия сулит таковое предприятие – подниматься по льду замерших рек к перевалу Зоджи-ла в середине зимы!

После обеда две дамы вышли на улицу. Повар, не знаю, с ведома или без ведома обаятельных туристок, преподнес мне подарок в виде нескольких огурцов и картофелин. Это было ценным дополнением к моему скудному рациону.

В летний сезон местность вокруг Сонамарга пользуется вниманием туристов из Сринагара. И она того стоит, ибо дорога от Балтала до Сринагара по долине реки Синд чрезвычайно живописна. А вот бунгало в долине не так хорошо содержатся, как в Тибете, и повсюду в здешних деревнях довольно мусора и грязи.

Долина р. Синд. (F.E. Younghasband)[3]

Утром, перед тем как мы покинули Сонамарг, что-то пошло не так с моим конём: он выглядел больным и изможденным. Неприятная ссадина, которую он получил ещё в Кашгаре, внезапно воспалилась, и пришлось наложить на рану горячий компресс. Я пересел на маленького каштанового тибетского пони. У него были сильные ноги, и он хорошо нес меня, несмотря на мои 80 кг веса. Кстати говоря, этих пони редко кормят зерном.

Итак, наш караван снова отправился в путь по живописным местам. На юге был виден высокий хребет со снежниками и ледниками, сверкавшими на скалистых вершинах, с густыми сосновыми лесами в среднем ярусе и лиственными в нижнем. На северной стороне преобладали деревья лиственных пород: береза, грецкий орех (Juglans regia), клён, яблони и испанский каштан (Castanea vesca), высокое растение с ярко-оранжевыми плодами. На протяжении десятка вёрст дорога шла вдоль берега реки Синдх, чьи воды пенились среди камней, потом по лесу, иногда поднималась высоко, в обход нависавших обрывов, сквозь густые заросли, где многие виды растений были мне незнакомы. Всё изобиловало жизнью как в лесах влажных субтропиков. Я поневоле сравнивал окружающее с жалкими зарослями туграка³⁰² на равнине Кашгара, где буквально всё – почва, древесина и даже листья – было пропитано солью.

Здесь подпочвенный слой состоял из сланцев, и в местах обнажения слоя близ дороги острые края сланцевых плит представляли опасность для ног лошадей. Там, где ущелье расширялось, образуя долину, хвойных деревьев становилось меньше, и чаще встречались огромные отдельно растущие деревья грецкого ореха, пространство между ними занимали заросли степной акации, караганы. Я заметил кашмирского нырка, Cinclus cashmiriensis³⁰³, порхавшего средь речных камней, это тот самый вид, который водится в Туркестане и в горных реках южного Урала.

Постепенно появлялись признаки сельского хозяйства. Поля, окаймленные каменными стенками, становились всё более обычным окружением. На них паслись чёрные буйволы и большие белые зебу³⁰⁴, столь характерные для сельского ландшафта Индии, что по одному их наличию я смог бы догадаться, в какой стране нахожусь.

Индийцы имеют обыкновение укладывать меж ветвей деревьев копны сена, зимний корм для скота, оттого здешняя сельская местность являла своеобразный вид. Берега реки утопали в зарослях орешника, дикой смородины и крыжовника. Были здесь раскидистые ивы, мощные вязы, а также айлант (Ailanthus)³⁰⁵, который, вероятно, был сюда завезен.

Миновали деревню, где дома выстроены из дерева и камня, но все они выглядели ужасно грязными и закопченными. Видимо, в них печи топят по-чёрному, так как даже у местных детей физиономии были в копоти. Вокруг самих домов также полно грязи и нечистот, которые сделали бы честь даже русской деревне. Перешли через реку по мосту и двинулись вдоль подножия холмов, мимо полей, которые занимали всю мало-мальски пригодную для возделывания площадь долины. Основная сельскохозяйственная культура здесь – маис, сиречь кукуруза. Затем проехали другую деревню, утопавшую в тени огромных деревьев. Привлекли моё внимание любопытные сооружения, напоминавшие «избушку на курьих ножках» из русских сказок, что-то вроде зданий на сваях. На самом деле это были амбары или сараи. В одном дворе местные жители молотили зерно цепами, по-старомодному, по-русски. Я был немало удивлен, когда обнаружил, что обмолачиваемое зерно было не чем иным, как гречихой, Fagopyrum esculentum, столь распространенной и любимой в России, где из неё готовят кашу, а также пекут блины, незаменимое блюдо во время Масленицы перед Великим постом.

Как странно, что здесь, в долине Синдха, на пороге Кашмира, я наткнулся на три вещи, известные в нашем русском фольклоре. Две из них суть «избушка на курьих ножках» да наша любимая гречка; осталось добавить третью. И таковая есть знаменитая Жар-птица, с которой я смело сопоставлю монала Lophophorus, точнее – один из видов его, импеянского фазана, L. impeyanus, роскошную птицу родом из Кашмира³⁰⁶. Вряд ли в мире найдется другая, для коей название «Жар-птица» было бы основательнее. Ибо оперение лофофоруса отливает блеском металла, а шея и грудь светятся, как раскаленный уголь. Фольклористы склоняются к тому же мнению. Сказка же состоит в том, что после страшных опасностей смелый Иван-царевич на богатырском коне или простоватый Иванушка-дурачок на Коньке-горбунке проезжают через тридевять земель в тридесятое царство, чтобы добыть там чудесную Жар-птицу. Историку не трудно разобраться, в какой мере сказки и мифы отражают реальность, нужно лишь владеть ключом к разгадке их тайного смысла. Не свидетельствуют ли они в данном случае о том, что народная память сохранила нечто от походов, совершенных на заре истории жителями равнин Восточной Европы в долину Кашмира через Бухару, Бадахшан и Гиндукуш? Ежели так, то Конёк-горбунок должен быть верблюдом, а Жар-птица – моналом!

За деревней долина стала сужаться, теснимая скалистыми бортами, а дорога пошла вверх по береговому откосу, пока не достигла скалы, круто обрывавшейся обратно в долину. Но путь вниз не представился ни трудным, ни опасным, ибо дорога была вырублена прямо в скале, имела достаточную ширину и снабжена парапетом. Ах, если бы все карнизы на тропах от Кёк Яра до Сринагара были таковы!

Итак, мы спустились по легкому уклону обратно в долину. Здесь в Синдх впадал ручей, правый берег которого занимали орошаемые поля и плантации деревни Гунд-Гаганджир, скрытой под огромными деревьями грецкого ореха. Остановились во дворе маленького бунгало, населенного мышами и миллионами мух. Между бунгало и рекой росли три огромных ореховых дерева, а вдали возвышался холм, полностью покрытый лесом, сосновым вверху и лиственным внизу; золотистые осенние тона последнего очень эффектно выделялись на мрачном фоне сосен и елей. Ещё вчера я видел деревья, сбросившие листву, но здесь, ниже по долине, их едва затронули первые заморозки осени. Местные жители уверяли, что в здешних лесах водится много оленей и кабанов.

Наш тибетский караван разбил свой лагерь в тени огромного дерева грецкого ореха. Получилась живописная сцена: маленькие лошадки, тибетцы, тихо готовящие чай у лагерного костра, вьюки, уложенные в ряд, и два огромных тибетских пса, спокойно стерегущих имущество своих хозяев от посягательств посторонних зевак в этой чужой для них стране.

По дороге проехали два живописных кашмирца на красивых рослых лошадях. Затем прибыл караван паломников из Мекки, среди них я распознал нескольких сартов, знакомых мне ещё по Кашгару. Они были рады встрече и остановились рассказать обо всех чудесах, что впервые увидели в Индии.

Всё было бы хорошо, но мой злополучный конь чувствовал себя плохо. Он едва мог передвигаться и, в конце концов, завалился на бок, голова его беспомощно свисла на землю. Я подложил ему под голову охапку соломы и накрыл попоной. Всю ночь я провел в сильной тревоге, так как животное отказывалось от корма и всё время лежало на боку, и можно было ожидать его смерти в любой момент. Несколько раз я выходил посмотреть на своего несчастного коня и находил его всё в том же лежачем положении, однако ранним утром он немного пришел в себя, встал на ноги и даже поприветствовал меня негромким ржанием. Я распорядился дать ему немного воды и сена, и это помогло, ибо после еды он уже мог передвигаться уверенно. Похоже, что животное съело какую-то траву, что росла в Сонамарге и попала в сено; возможно, она не ядовита, но обладает временным опьяняющим действием. Говорят, что местные лошади каким-то образом распознают её, а потому избегают. Так или иначе, это был последний неприятный опыт для моих несчастных лошадей на ужасной дороге от Яркенда до Сринагара.

Я решил не садиться пока на своего едва поправившегося коня и взял тибетскую лошадку. Мне пришлось попробовать двух или трёх, прежде чем я нашел ту, которая могла вынести мой вес. Утро было ярким и свежим, мы ехали всё время через поля, мимо многочисленных деревень, больших деревьев грецкого ореха, на которых довольно часто встречались большие клубки омелы³⁰⁷. Здесь увидел я два дерева, очень хорошо знакомые по Туркестану, – белую шелковицу, Morus albus, и железное дерево, Celtis australis³⁰⁸.