Павел Степанович Назаров
Гонимый в даль из Кашгара в Кашмир
Верховым лошадям задали немного люцерны и ячменя, но вьючные животные получили только ячмень. Последние, долгое время не имевшие никакой зелёной пищи, начали жевать наши дрова, состоящие из буртаса, Eurotia ceratoides242. Это серо-зелёный кустарник, вырастающий всего до 15 см в высоту, но с толстыми корнями длиной около метра, который хорошо горит даже в сыром виде и источает ароматный запах. Милостивая природа снабдила высокогорные пустыни Каракорума и Памира этим поистине бесценным растением. Eurotia, Carex, Artemisia (полынь) и Ephedra составляют типичную флору возвышенных плато Центральной Азии, но только Carex имеет настоящую пищевую ценность.
Люди жаловались на затрудненное дыхание и головную боль. Я чувствовал себя так, будто только что оправился от изнурительной болезни, чувствовал неприятный привкус во рту, что-то вроде жжения внутри, ужасную головную боль, сильную усталость и жажду. Чай был на вкус ужасен, еда и того хуже. На обед была вареная баранина, но не было аппетита. Чтобы сохранить силы, я заставил себя съесть кусочек мяса, но на вкус оно было как вата, и я не смог его проглотить. Механизм моего тела отказывался работать, я стал подавленным и ко всему безразличным. Без сомнения, будучи предоставленным самому себе, я не приложил бы ни малейших усилий к тому, чтобы двигаться дальше, но сознание моё оставалось деятельным.
«Если бы у меня был баллон с кислородом, всё сразу стало бы хорошо, – такая мысль пронеслась в моей голове, и тут я вспомнил, что в моем багаже есть бутылка итальянского вермута. – Я приму его как лекарство; при изнурительных болезнях это помогает сохранить силы».
Стоило больших усилий открыть свой яхтан (багажную суму) и откупорить бутылку, но напиток сразу же восстановил мои силы, и аппетит вернулся, хотя я всё ещё толком не мог глотать. Тогда я подумал о другом «больничном утешении» и приготовил чашку бульона из концентрата «Bovril»243 – он подействовал мгновенно и окончательно оживил меня.
Один из караванщиков принес мне чирка, которого поймал у родника. Бедная птичка была столь же истощена, как и я, вероятно от голода. Я не пытался оживить её вермутом и бульоном, а просто согрел и накормил рисом, размягченным в воде, затем отнес обратно к источнику и положил на мох, рассыпав рядом немного риса.
Ближе к вечеру большой караван из ста лошадей прибыл из Индии. Большинство из путников были паломниками, возвращавшимися из Мекки, среди них несколько женщин. Одна, тщательно завуалированная, была богатая особа, если судить по одежде, – возможно, какая-нибудь вдова, которая совершила хадж. Я заметил, что все индийские мусульмане, встреченные на дороге, приветствовали нас дружелюбно со словами «Салам!», но кашгарцы проезжали мимо молча, с унылым выражением на лицах, каковое более подобает овцам, нежели людям. Паломники рассказывали, что в Ладакхе идут проливные дожди, и что они страдали там от сильного холода.
На следующий день, 27 сентября, в субботу, нам предстоял долгий и трудный этап до Брангсы. Теперь мы сильнее чувствовали тутек, то бишь горную болезнь, чем когда-либо, и наши лошади начали сдавать.
Утром, когда я осматривал лагерь, заяц, вероятно, Lepus tibetanus, выскочил из скал в нескольких метрах от меня, не проявляя никакого страха.
На этом высокогорном плато Каракорум нет ни лисиц, ни волков, ни стервятников, за исключением ламмергейера, Gypaetos himalayanusy sp.244, который, как известно, не питается падалью. Следствием является то, что туши убитых животных лежат нетронутыми. Кроме того, поскольку бактерии не переносят холода, трупы не гниют, а мумифицируются, высыхают и, в конце концов, рассыпаются в порошок. Таким же образом скелеты превращаются в известковую пыль. На водопоях часто можно видеть перемешенные с галькой и песком обкатанные фрагменты костей и некий белый песок – это останки несчастных животных, которые тысячами гибнут на этой дороге смерти.
На перевале Каракорум. (T.E. Gordon, 1876)[20]
Встречается здесь, однако, одно замечательное крупное животное, которое обитает только на этих высотах и в разреженном воздухе чувствует себя неплохо – это антилопа, называемая оронго или чиру245. По такому случаю проводник советовал держать мою винтовку наготове. Караванщики же старались ехать как можно медленнее, и внимательно следили за лошадьми. Мы приближались к самой трудной стадии всего путешествия, и высушенные мумии лошадей, ослов и верблюдов, целые скелеты, оскаленные черепа и груды костей красноречиво говорили о грозящей опасности.
Местность окончательно утратила свой горный характер. Теперь она представляла собой, скорее, огромную долину, отлого поднимавшуюся в южном направлении, и лишь далеко на востоке над грядой невысоких холмов была видна небольшая одинокая гора.
Перевал Каракорум, вид на запад. (F. De Filippi, 1924)[1]
Весь этот ландшафт, величественно-спокойный и неподвижный, напомнил мне приуральские степи, каковыми бывают они поздней осенью. И в то же время, воистину, это была дорога на Крышу Мира. «Если какая-нибудь дорога в мире и заслуживает названия Via Dolorosa246, то это караванный путь через Каракорумский перевал, соединяющий Восточный Туркестан с Индией, – пишет Свен Гедин.247 – Словно огромный Мост Вздохов248, перекинулся он своими воздушными арками через высочайшие горные пространства Азии и всего мира». Однако внешний облик сей дороги никак не соответствует её значению и эпитетам, к ней применяемым: она скорее прозаична, нежели поэтична. Через пару часов неторопливой езды мы добрались до известняковых скальных обнажений, где тропа свернула влево и вывела нас в песчаный дол, зажатый меж двух отвесных скал, куда стекали ручейки талой воды. Ещё дальше встретился небольшой водоём, правда, замерзший. Здесь было достаточно удобное место для лагеря. Кое-где в низинах виднелись жалкие клочки пожухлой травы. В одной из таких лощин, примерно в трехстах метрах паслась пара антилоп, которые ускакали, едва нас завидев. Удивительно, как они могут скакать резвым галопом в этом разреженном воздухе, где даже сильные лошади могут с трудом идти шагом. У них, должно быть, сердце и легкие отменно приспособлены к высоте.
Дальше мы заметили ещё одну пару, а затем двух одиночек, но все они были слишком далеко, а местность была открытой, так что не было возможности незаметно подойти к ним ближе. Пришлось, несолоно хлебавши, возвращаться к каравану. И тут мы увидели ещё трёх антилоп, скачущих галопом параллельным курсом на расстоянии около четырёхсот метров от нас. Очевидно, что в таком месте о преследовании не могло быть и речи, а потому от идеи поохотиться пришлось нам не без сожаления отказаться.
В тот день у нас был невероятно трудный переход. Даже медленное движение было чрезвычайно утомительным, а долина, как нарочно, казалась бесконечной. Впереди можно было различить нечто похожее на овраг или проход между скал, над которым, кружа и извиваясь, маячили какие-то песчаные вихри. Час за часом мы ехали, не достигая этого прохода, он как будто всё время удалялся от нас, словно мираж. А холодный, пронизывающий ветер становился всё напористее и сильнее, перехватывал и без того трудное дыхание. Он продувал мою меховую шапку, студил голову, отчего она отчаянно болела, он засыпал мои воспаленные глаза пылью. Мои губы, распухшие и синие, потрескались и кровоточили. Я пытался закутать свой рот, как это делают киргизы, но это было бесполезно, ветер пронизывал всё насквозь. Вся моя плоть болела, сердце бешено колотилось, а какой-то неприятный привкус во рту делался всё сильнее.
Это становилось невыносимым. Я решил немного поджать шенкелями лошадь, обогнать длинный караван и двигаться далее впереди. Найдя укрытие под большим камнем, я остановился на несколько минут, чтобы дать себе и лошади отдохнуть и восстановить дыхание, а затем мы двинулись дальше. Вскоре выехали на широкую и плоскую равнину, окруженную со всех сторон невысокими холмами; здесь было несколько лужиц воды и несколько участков альпийской травы, но настолько сухой и тощей, что её вряд ли смогли бы съесть даже овцы.
Здесь паслись антилопы, поодиночке и небольшими группами. Странное у меня было ощущение: казалось, что до них можно дотянуться рукой. Сколь удивительно, что на самой «Крыше Мира», в этой каменной пустыне, где мы едва способны дышать, какие-то жвачные создания способны жить и размножаться, ничуть не страдая от суровых атмосферных условий, питаясь лишь клочками сухой травы! О том, чтобы преследовать их, не могло быть и речи, ибо местность вокруг была ровная, ни выступа, ни кустика, ни даже камня, за которыми можно было бы спрятаться. Тогда я решил испробовать старый приём степняков, а именно: изобразить, будто едешь мимо, но в то же время незаметно приближаться на расстояние выстрела. Некоторые из антилоп, в основном самцы, сразу же бросились бежать, не давая мне шансов приблизиться, но я всё же подобрался на пару сотен метров к стаду, в котором было несколько прекрасных экземпляров с роскошными рогами. Укрывшись за Саламатом и его лошадью, я осторожно спешился, присел, взял свою винтовку и скомандовал: «Двигай вперёд!» Но только лишь успел я прицелиться в крупного самца, как вдруг лошади рванули с места, а вместе с ними и антилопы – они унеслись прочь и исчезли в один миг. Причиной неудачи явилось то, что сильный порыв ветра сдул моё пальто с седла, куда я поместил его, готовясь к своему манёвру.
Я мог бы приблизиться на сотню шагов к остальному стаду, но там были только самки и детёныши. Не было смысла убивать кого-либо из них ради добычи единственного трофея, тем более что у нас было и без того достаточно свежего мяса. Мне оставалось лишь рассказывать о своей неудачной охоте на редкого зверя, который и на глаза-то редко попадается спортивному охотнику. Но караванбаши пытался утешить меня, говоря, что завтра мы увидим ещё много всякой дичи. Той ночью я лежал, задыхаясь, без сна и всё размышлял о том, как бы восполнить досадную неудачу, но, увы, в будущем мне так и не суждено было удовлетворить свои охотничьи амбиции.
Мы расположились лагерем у Кызыл-Тага, Красной горы, у самого подножия холма, который защитил нас от страшного западного ветра. Всё делалось крайне медленно, мы двигались, словно больные, а лошади стояли с поникшими головами, тяжело дыша. Как только караванщики разбили лагерь, они сели в круг и стали медленно жевать сушеные абрикосы с косточками. Все жаловались на головную боль, у всех лица были черны и одутловаты, все имели какой-то «полузадушенный» вид.
Я чувствовал себя совершенно больным и слабым, до предела взвинченным и раздражительным, как будто все мои нервы были натянуты, как тетива; не шла в рот пища, не утолялась жажда, и я долгое время не мог выпить даже стакана чая. Ощущение нехватки воздуха было страшным, и меня угнетала мысль, что впереди предстоит пройти ещё много вёрст в течение нескольких дней, прежде чем достигнем уровня, где сможем дышать спокойно полной грудью. Таковое чувство совершенно неизвестно здоровым людям в нормальных условиях, когда они даже не осознают, что дышат.
Перевал Каракорум, вид на Ю.-В. (F. De Filippi, 1924)[1]
Эксельсиор! Борьба за достижение высот, как бы заманчиво она ни звучала в устах поэтов249, на самом деле имеет определенные пределы, за которыми только подавленность, страдания и безжизненность. Когда пребываешь на земле, чем ближе к небу, тем ближе к смерти!
Вот конь Саламата, стоявший возле моей палатки, натянул повод, задергался, и покатился по земле в конвульсиях. Он то ложился на бок, подтягивая ноги к животу, то опрокидывался на спину с вывернутой набок шеей, ноги его судорожно дёргались. Коню сразу же пустили кровь через ноздревой разрез, но это не помогло, и бедный мучился всю ночь. На следующее утром я увидел его тушу, уже напрочь замёрзшую в неестественной, скрюченной позе.
А ранней ночью у проводника каравана случился приступ тутека. Я сразу же дал ему восемь капель настойки строфанта250, сильного сердечного средства. Это экстракт из особой лианы, растущей в Африке, туземцы используют его для приготовления своих ядовитых стрел. Ещё одна из лошадей, вьючная, умерла в эту ночь, а утром случился приступ у великолепного карабаира, коня караванбаши, но кровопускание принесло ему облегчение, он поправился и смог преодолеть следующий этап.
Я тоже принял на ночь немного настойки, но, несмотря на это, просыпался несколько раз от приступов удушья. Сон был возможен только, если подпереть голову высокой подушкой, чем выше, тем лучше. Под утро меня разбудили и сказали, что заболел повар; доза строфанта привела его в чувство.
Вот так проходила та страшная ночь, вторая на плато Каракорум.
Следующее утро было ужасно холодным. Вода в ведрах замерзла. Небо было ясным и безоблачным, тёмно-синего цвета. Справа возвышались холмы из красноватого известняка, слева – обнажения вулканических пород. Мы вышли на широкую, усыпанную гравием долину и медленно двинулись к холмистой гряде. Проехали мимо каменной глыбы на обочине дороги – это был памятник исследователю Далглишу251, когда-то вероломно убитому здесь неким афганцем. Убийца годами скитался по Восточному Туркестану, Индии и Афганистану, пытаясь замести свои следы, но Немезида настигла его в лице индусского детектива, который после долгих лет поисков обнаружил его на базаре в Самарканде; преступник был арестован российскими властями и выдан индийскому правительству.
Мы добрались до скалистой гряды, в которой было несколько расселин, оттуда вытекали два ручья, сливаясь в один, под названием Брангса – искаженное на тибетский манер тюркское название Баран-су, т.е. Овечья вода. Долго шли по сланцевым осыпям извилистого правого ущелья, и там встретили караван хаджей, мужчин и женщин, с маленькой девочкой лет десяти. Я подумал, какие страдания и лишения должно было претерпеть бедное дитя, прежде чем добраться до дома после бесконечного хаджа!
Солнце было закрыто пеленой тяжелых туч, и холодный, пронизывающий ветер дул прямо в лицо; мои щёки немели, глаза слезились, руки и ноги коченели. Вскоре вышли в широкую, холмистую долину, где усыпанный гравием глинозём был лишен малейших признаков растительности. Здесь мы потеряли ещё одну из наших вьючных лошадей, которая умерла от тутека, и пополнила собой коллекцию иссохших туш, к которым здесь не прикасается ни зверь, ни птица. Воистину, страшно место сие, «Куда и серый волк не забегал, куда и чёрный вран костей не заносил», как поет Сусанин в опере Глинки «Жизнь за царя». Остальные вьючные лошади продолжали идти, послушно следуя за вожаком, не нуждаясь в управлении, то ж и верблюды, но после Ак-Тага идти им становилось всё труднее и труднее. Ослов давно уже отправили назад в Куфеланг. Ни одной из наших пернатых попутчиц не было видно.
Здесь мы встретили новый для меня вид каравана вьючных лошадей из Тибета; у погонщиков были длинные волосы сзади, странные чёрные шапки и необычный костюм, на шеях висели амулеты наподобие креста.
В конце долины тропа свернула на запад и пошла средь невысоких холмов, погребенных под чёрными осыпями из глинистых сланцев – им обязан своим названием грозный Каракорум – «Чёрная осыпь». Мы достигли подножия перевала.
Хотя подъем нельзя было назвать ни высоким, ни крутым, он был чрезвычайно трудным для животных, так как высота над уровнем моря превышала 5400 м. Мой конь плелся неуверенной поступью, поэтому я останавливал его через каждый десяток шагов, чтобы дать ему передохнуть. Я мог отчетливо слышать стук его измученного сердца, даже сквозь седло ощущались такты этого «двигателя» мощностью одну лошадиную силу. Каждый миг я ожидал, что мой верный товарищ споткнется и упадет. Мне бы слезть, облегчить бедное животное, но по такому месту смог бы пройти лишь тренированный альпинист, а я равнинный человек, родившийся и выросший в степи. Это было выше моих сил.
Перевал Каракорум, южный склон. (F. De Filippi, 1924)[1]
В мире нет другого столь же возвышенного места, где человек мог бы передвигаться верхом на лошади. Но всему есть предел, и я, будучи не в силах более терпеть такую езду, под самым перевалом сошел с коня и повел его в поводу на седловину.
Вот и высшая точка, однако, открывающаяся с неё панорама способна вызвать лишь разочарование, ибо нет здесь той величественности, которую можно было бы ожидать от такой высоты. И в то же время вы чувствуете, что на огромном расстоянии вокруг все горы, холмы, долины и огромное плато находятся под вами, что вы стоите как будто на вершине какого-то колоссального купола. Сей легендарный перевал, Каракорум, венчает собой границу двух империй, Британской и Китайской, здесь на гребне его стоят два пограничных знака: британский –каменная стела, и китайский – нагромождение камней. Несмотря на огромную высоту, снега не было ни на перевале, ни в долинах внизу.
В пять часов вечера мы остановились на ночлег. В тот день мы прошли девять с половиной часов без мало-мальски долгих остановок. Ближе к вечеру ветер усилился настолько, что буквально резал руки, шею и лицо, пронизывал бельё, шерстяную одежду и меха. Это было несносно, и я промерз до костей. Едва мы остановились, как вьюга окутала нас мелким сухим снегом, жёстким, как песок. Я почувствовал, что больше не могу терпеть всё это ни минуты. Не имея возможности ждать, пока мужчины поставят палатку, так как они работали отчаянно медленно, я взял тёплую лошадиную попону и, полностью накрывшись ею, сидел и ждал, пока всё будет готово, палатка поставлена, жизнеспасительная бутылка вермута и бульон-бовриль распакованы. На этой высоте вода закипает при температуре 86°С, поэтому в ней нельзя сварить яйцо, тем более мясо.
Ночью у моего коня случился приступ тутека. Его спасли, пустив кровь, он поправился, но был очень слаб и на следующий день едва мог идти, лишь к вечеру ему стало немного лучше. Утром заболели ещё три человека, и мне пришлось дать им строфант. Ночь была ужасно холодной и тревожной, я вынужден был вставать, чтобы ухаживать за лошадью и больными.
Что же это за тутек, эта горная болезнь? Врачи называют её apohastia, она вызывается высотой, но не только ею. На сей счёт были выдвинуты различные теории, но ни одна из них не является полностью удовлетворительной, ибо не объясняет всех особенностей недуга. В острых случаях наблюдается кровотечение из носа, ушей и горла, больной жалуется на сильную головную боль и одышку, сердце слабеет и, наконец, останавливается совсем. Так погиб известный геолог Фердинанд Столичка, переходя Депсанг252. Одно ясно, что людям со слабыми сердцем и легкими крайне опасно подвергать себя риску на Крыше Мира.
Интересен тот факт, что горная болезнь иногда проявляется сильнее на меньших высотах, нежели на больших. Например, на Сассер-ла дышать легче, чем на Ак-Таге, хотя последний на 300 метров ниже. Э. Реклю считает, что в этом случае оказывает некоторое влияние влажность земли, но это представляется маловероятным. Такое же явление наблюдалось в Андах, где в некоторых относительно низко расположенных местностях горная болезнь, сороче или пуна, проявляется быстрее, нежели в других, расположенных на большей высоте. В целом, в Андах горная болезнь наступает ранее: там на высотах от 3200 до 3500 метров появляются симптомы, которые в Азии начинаются только на высоте 4800. Я не могу этого объяснить253. Поднимаясь на аэропланах или воздушных шарах, люди меньше ощущают высоту, и появляются симптомы горной болезни на большей высоте, но, с другой стороны, люди быстрее теряют сознание. Давление крови снижается на большой высоте, и она быстро теряет кислород. Но организм человека или животного к этому приспосабливается, и в его кровотоке количество красных телец возрастает. Так, в департаменте Ла-Пас, в Боливии, на высоте 3750 м, кровь млекопитающих содержит в два раза больше гемоглобина, чем кровь таковых в Европе.
На определенной высоте алкоголь перестает действовать. Я читал, что в Кито пьянство неизвестно, и в тех благодатных областях Южной Америки царит непреходящая трезвость. Этот интересный аспект достоин внимания будущих исследователей Каракорума.
Глава IX. Через предел
Мы покинули бивуак довольно поздним утром, в половине девятого, уставшие от ночных тревог, и двинулись вниз по реке Депсанг. На стыке двух узких долин справа по ходу встретилась площадка, огороженная низкой каменной стенкой, она сплошь была покрыта костями и тушами животных. В этом месте расположился источник, называемый Даулат-Бег-Ольди254, что означает «Даулат-бек умер», для увековечивания памяти о Султане Саиде255, монгольском хане Кашгара, который в 1531 году совершил почти невероятный подвиг, вторгшись из Яркенда в Ладакх и Балтистан через эти высоты. Здесь тропа разделяется, одна ветка ведет на юг в долину реки Шайок256, через ровное, но очень опасное плато Депсанг. Последнее ниже, чем перевал Каракорум, но «тутек» там, говорят, ещё более суров. Другая ветка идет в обход по ущелью Кумданг и выходит к реке Шайок у источника Янгсанг.
Ещё будучи в Яркенде, мы решили выбрать второй вариант, поэтому покинули реку, повернули в западном направлении и начали подниматься на плато. Слева виднелся покрытый снегом хребет со сверкающим ледником, то была горная цепь Шайок, которую нужно было преодолеть через перевал Сассер-ла, а впереди простиралась живописная гряда зазубренных пиков рыжеватого оттенка. Вся долина Депсанга сложена из мощных ледниковых отложений, валунов, сланцевых плит, гравия и конгломератов. Мы поднялись по крутой ложбине, промытой в этих отложениях талыми водами некогда существовавших здесь ледников. Поднявшись над долиной, мы очутились на ровной местности, которая раскинулась перед нами словно степь без единой травинки. Здесь были самые верховья долины реки Шайок, по которой нам предстоял постепенный и продолжительный спуск. Небо было пасмурным, дул ледяной западный ветер.
Справа три огромных горных массива, увенчанных снизу доверху снегом и льдом, вырастали как будто прямо из равнины. Ближайший, что дает начало знаменитому леднику Шайок, был похож на огромный сломанный зуб257; второй, широкий, выглядел как массивный конус258, а третий, самый дальний, напомнил мне наш кавказский Эльбрус. Последний массив был не чем иным, как третьей по высоте горой мира, К2, или Годуин Остен, которая возвышается на 8619 м над уровнем моря259.
Из этой обители ледяных и снежных масс, заоблачных вершин и глубоких, мрачных ущелий, из этой земли, которая на картах называется Балтистан, берут начало две великие реки: Инд и Яркенд-дарья, неся жизнь и плодородие в пустыни. Отсюда же обрушиваются на долину Инда катастрофические наводнения, несущие множеству людей разорение и погибель.
Когда достигли реки Шайок, справа открылась ледяная громада, поверхность которой была похожа на огромную скребницу. То был печально известный ледник с тем же названием, который иногда перекрывает собою реку, так что выше образуется озеро. Накопление воды может продолжаться в течение нескольких лет, пока в один роковой день ледяной барьер не уступит постоянно растущему давлению скопившейся воды, и тогда яростный поток обрушивается вниз, уничтожая всё на своем пути, и опустошая плодородную долину Инда. Подобная катастрофа произошла всего несколько лет назад. Воистину, можно было сказать, что мы пребывали в таком месте, о котором писал Пушкин:
«Отселе я вижу потоков рожденье
И первое грозных обвалов движенье».260
Здесь река Шайок не очень глубокая, зато широкая; на её левом берегу, сложенном из обломков гранита и диорита, есть несколько старых, неглубоких выработок. Говорят, что тибетцы когда-то рыли тут золото, но из-за частых разливов реки пришлось им это дело бросить. Мы стремились разбить лагерь в безопасном месте и поэтому перешли на другой, более высокий берег и встали у подножия крутого откоса. Место называется Япчанг.
Любопытно, что здесь, несмотря на высоту, которая даже больше, чем в Ак-Таге, мы не ощущали пресловутого тутека. Вместе с тем кислорода в воздухе было так мало, что даже свеча в моей палатке едва горела, давая тусклый, убогий свет. Крылья палатки трепетали на ветру, а меня била дрожь. Я завернулся во все одежды, что смог найти, и попытался согреться вермутом. И тут в придачу в воздухе раздался заунывный, протяжный вой, проникающий в самую душу: то волки Тибета приветствовали нас в своих владениях.
Проснулся в пять и не без труда зажег свечу, её слабое пламя дрожало в окружении какого-то странного ореола. Выглянул из палатки: вся местность вокруг, включая наш лагерь, заметена снегом. Караванщики высказались за то, что нынче нельзя идти дальше и должно оставаться на месте, по крайней мере, на день. Приятная перспектива! Я из-за холода третий день не брился, второй – не мылся, и не знамо какой – не пил чаю. Моё лицо опухло, воспаленные губы кровоточили, глаза слезились. У нас не было дров (к счастью, было относительно тепло), а из-за снега мы не могли добыть их заменителя, буртсы261. Я попытался нагреть хоть каплю воды в чайнике над сухим спиртом, но тщетно. Когда рассвело, показался небольшой кусочек голубого неба, но его быстро затянуло, поднялся ветер, и нас вновь окутала метель.
Погонщики верблюдов, с глазами, исполненными слёз, стонали от невзгод. Немудрено, ведь мы жили в палатках в царстве штормов уже три недели! Оттого и я мыслями тянулся к своему дому, что остался там, далеко внизу, на равнинах Туркестана, где сейчас было самое лучшее время года: прозрачное голубое небо без единого облачка, чистый, бодрящий воздух, прекрасные фрукты, цветы… Ныне всё это казалось миром иным, таким бесконечно далеким от ужасных горных пустынь, где мы оказались погребенными под снегом, где каждый человек слаб и болен, где невозможно приготовить пищу, вскипятить воду, где организм не приемлет пищи, воздуха для дыхания не хватает, и пламя свечи едва горит! Какой разительный контраст даже по сравнению с мрачными горами Тянь-Шаня (хотя и там зимний холод не подарок), или с холодами русского Севера. Конечно, можно замерзнуть и там, но всё же есть и шансы жить во здравие своё, с удовольствием вкушать пищу, согреться в стужу стаканом горячего чая, но самое главное: сохранить тепло в своём жилище. А что здесь? – Лишь холодная палатка… А что вокруг? – Шум крыльев да несносное карканье, напоминающие нам, что чёрные птицы, предвестники несчастья, постоянные соседи наши почти на каждой стоянке, терпеливо ждут своего пиршества… Тысячи скрученных и искореженных туш лошадей, лежащих вдоль дороги – шкуры целые, а внутренности выедены: вороны начинают свою трапезу с глаз, волки – с живота.
В компании животных нашего каравана порхала маленькая бледная птичка, это была белая трясогузка, истощенная и доверчивая. Я надеялся, что птичка выживет и доберется вместе с нами вниз до тёплых долин Кашмира.
Благодаря вермуту, я немного оживился, но мне было трудно двигаться, и сердце колотилось при малейшей нагрузке. Полное отсутствие аппетита, только неприятнейший привкус во рту, как будто после большой дозы хинина. Я жаждал чего-нибудь солёного, острого, например, ветчины или соленых огурцов, и я отдал бы всё за маринованную селедку! А вот лошадей кормили люцерной, которую мы везли с собой, но караванбаши предупредил погонщиков, чтобы не давали им слишком много.
Наш дальнейший путь лежал вдоль русла реки Шайок в окружении величественных гор, которые имели здесь какой-то особенно суровый вид, их посеребренные снегами гребни окрашены в красновато-серые тона. Широкая долина сузилась и превратилась в узкое ущелье, над ним справа десятиметровой стеною навис ледник, круто ниспадавший из зубчатого цирка. A за ним второй, весь ощетинившийся сераками, сползал по своему ложу бесконечными рядами серых и белых торосов.
На левом берегу, напротив ледников, на вершине скалистого гребня, возвышался огромный скальный массив причудливых очертаний, похожий на какой-то древний храм. Снег, скопившийся в расщелинах и углублениях, образовал рельеф, напоминавший двери и окна. Сколь великолепное место, подумал я, для какого-нибудь романтически настроенного сочинителя, чтобы именно в нём поместить дом таинственного тибетского «Махатмы»!262
Ущелье здесь узкое, всё дно занято речным потоком и его отложениями. Справа огромные ледники, сползающие откуда-то с невидимых высот, словно специально встроены в окрестную панораму на удивление любопытных путешественников. Был и с виду небольшой ледник, около десятка метров в ширину и в глубину, но в нём скопилась огромная масса льда, сползающего вниз к руслу реки. Все ледники в долине подвижны; они порождают типичные ледниковые отложения галечника и валунов, формируют террасы из гравия; ледниковая пыль носится ветрами по ущелью, засоряет глаза.
В этом месте долина как таковая закончилась, как будто уперлась в мощную стену из красного известняка. В полукольце зубчатого цирка предстал огромный ледник, над ним навис иссеченный фантастическими снежными бороздами массив горы Ак-Таг (7525 м). Река, проложив путь под ледником и выйдя наружу, прижалась к скале, так что для каравана остался лишь крайне неудобный проход. Лошадям пришлось тут нелегко: они скользили по отполированным скалам и с трудом пробирались между огромными валунами. В одном месте я видел камни, забрызганные кровью животных.
Наконец ущелье расширилось, и красный известняк уступил место жёлтым и серовато-зелёным известковым сланцам, которые, в свою очередь, перешли в тёмно-коричневую известковую породу. Местность обрела вид унылый и мрачный.
Предстала необходимость перейти вброд на правый берег реки, русло которой изобиловало большими скрытыми камнями; на это потребовалось время. Затем пришлось обходить ряд скальных каньонов по высоким склонам берега и снова Пересекать русло, где поток пенился и бурлил среди камней. Одну из вьючных лошадей опрокинуло течением, понесло вниз, но, к счастью, прибило к выступающей скале, так что погонщики сумели вовремя придти на помощь и с помощью верёвок вытащить бедное животное на берег. Насквозь промокшие после купания в ледяной воде, они, конечно, не могли ни переодеться, ни высушить одежду. Дабы согреть их, я дал им по чашке чистого спирта, которым предусмотрительно запасся в Кашгаре. Несмотря на запрет Пророка, они выпили огненную воду без вреда для здоровья, и ничуть не пострадали после ледяного купания.
И вновь, в который раз нам пришлось перейти реку вброд. Тропа вошла в узкий проход между огромными чёрно-коричневыми скалами, над которыми справа навис большой разорванный ледник. Всё вокруг выглядело каким-то странным и фантастическим, казалось неестественным и действовало на меня угнетающе. Обстановка вполне могла бы послужить отличной декорацией к постановке Дантова ада. Сумерки сгущались, небо было мутным и пасмурным, и вся сцена напоминала картину преддверия в загробный мир, написанную меланхолично настроенным, безумным художником.
