Николай Агапов
Крх… крх
Глеб умолк и едва заметно крутил головой какое-то время: то ли отрицая свое прошлое, то ли пытаясь вытряхнуть из памяти все ужасы, произошедшие с ним. Спустя полминуты он, не отрывая взгляда от стола, тихо спросил:
– Ты, наверно, считаешь меня ужасным?
Похолодев от кошмарной истории, я лишь помотал головой, не зная, что ответить, и смотрел на Глеба как на гигантскую многоножку, какие обитают в пещерах. Не уверен, что парень это вообще заметил: так и не глядя на меня, он продолжал свою жуткую исповедь.
– Ты знаешь, я думал пойти и признаться во всем взрослым. Но тьма спросила: «А что ты им скажешь? Что твоих друзей съела трещина в пещере? И что ты помогал ей, удерживая своего товарища за ногу, пока она жевала другого?» У меня не было ответов на эти вопросы. Поэтому тьма научила меня. Я пришел домой через два дня и рассказал родителям, как мы с друзьями нашли пещеру и решили заночевать там, словно какие-нибудь первопроходцы. Ночью Димка с Колькой типа услышали снаружи шаги. Их долг был исследовать, что это такое, и они ушли, оставив меня смотреть за костром. Внезапно раздались крики моих товарищей и что-то похожее на рык собаки. Я подбежал к краю пещеры, звал их, но они не откликались. Я очень испугался и провел все это время в пещере, боясь, что выйду и меня тоже сожрут. Я проводил взрослых к тому самому месту, там все увидели золу от костра, осмотрели пещеру и окрестности, но не нашли следов Димы и Коли. Поиски длились долго, но потом у всех тех, кто тщетно искал их, опустились руки, и о них постепенно забыли, как забывают обо всем на свете. А я стал видеть сны… Такие страшные, темные сны, в которых я с большой черной собакой гуляю ночью по городам, деревням и выслеживаю людей на улицах, заманиваю их в какой-нибудь проулок, и там мой пес пожирает их. Только в тех снах собака будто и не собака вовсе, а что-то черное, как трещина в самой ткани пространства, и она чавкает.
Глеб отвлекся наконец от своего, наверно уже холодного, кофе и дерзко (как мне показалось) взглянул на меня и спросил:
– Представляешь, каково это – обладать этаким цербером на цепи?
Я помотал головой, а он, с какими-то теперь ностальгическими нотками в голосе, проговорил:
– Это дает такое чувство власти и всемогущества! Я шел, не только в снах, уверяю тебя, по улице и чувствовал себя выше, сильнее любого из этих жалких «человеков», что перебегали мне дорогу, копошились рядом. Я словно обладал безграничной силой, и она придавала мне безграничную уверенность.
Глеб снова погрустнел. В глазах за миг до того, как опустить их вниз, скрыв от меня, я успел прочесть невыразимую словами тоску и мольбу. Тяжко вздохнув, он продолжил:
– Но как-то раз уже здесь, в городе, я вдруг… потерял связь с ним, с этим… этой тьмой, или зверем, или чем бы оно ни было. Мне перестали сниться странные сны, и уверенность куда-то ушла. Я решил, что тьма утолила свой голод, набралась достаточно сил, чтобы существовать одной, и выбросила меня.
Мне показалось, что Глеб стал всхлипывать. Или это потому, что мы пришли с мороза?
– Мы так долго были вместе, и я, можно сказать, сросся с ним, с этим существом, оно, оно… давало то, чего не было у меня. А потом резко все оборвалось, как долбаная струна. И я оказался никому не нужен, – подвел печальный итог парень. Внезапно он посмотрел на меня умоляющим взором и спросил: – Максим, вы, то есть ты веришь мне, веришь? Что все это было со мной? Веришь, да?
– В твоей… м-м-м… истории много странного и страшного, – сбивчиво отвечал я, стараясь придать мягкости голосу: внезапно мне отчего-то стало жаль Глеба. – Но я тоже пережил нечто удивительное, и мне теперь легче поверить в то, что ты рассказал. Но ты… все эти люди из твоих снов… двое друзей… как ты с этим… я не знаю, мне противно и… и как-то не по себе.
– Максим, поймите… пойми – оно засосало меня, я ничего не мог с этим поделать! – чуть ли не вскричал Глеб, бросив истерзанную салфетку на пол. – Ну правда, – неожиданно, резко сменив тон, вопросил он меня молящим голосом, – что я должен был – идти в полицию? И объяснять, что у меня имеется воображаемый друг, который пожирает людей? Вы… ты сам-то почему не сказал им об этом, а? Я же вижу, по лицу вижу, – он сощурил глаза и уставился на мои дольше, чем мне хотелось бы, но потом опять переместил взор на стол, – ты видел что-то. И это что-то было страшное, жуткое и… и вместе с тем могущественное, дарующее силу. Как я мог отказаться, когда я уже был по уши в этой трясине, она захлестывала меня, я захлебывался и… был рад. Да, Максим, я был рад! Иногда я тешил себя мыслью о том, что тех, кого мы… то есть оно убивало, могли быть плохими людьми, как… – он осекся, бросил на меня тревожный взгляд, нахмурился и продолжил: – Сам справиться с ним я не мог, не знал… Да может, и (тихо) не хотел… Я думал, что это он у меня на поводке, но… Но, наверное, это я был на поводке у него. Максим, может, теперь вы, то есть ты расскажешь мне свою часть… истории, мне станет… легче.
Мне было неприятно сидеть за одним столом с Глебом, но… За что я мог его упрекнуть? За то, что там, в пещере, он спас себя? А как бы поступил я? Очень хотелось бы верить, что более смело и благородно, но тьма… тьма – она засасывает. И еще я был в определенном долгу перед этим человеком (хотя причислять его к этой категории было противно): он рассказал мне свою историю, и я, что было бы честно на мой взгляд, решил открыть собственную часть. Я начал с того, как возвращался однажды домой и в переходе наткнулся на женщину, она лежала в луже крови, и там, где должна была быть ее голова, ну… головы просто не было.
Долго продираясь сквозь жуткие лабиринты воспоминаний, я дошел-таки до конца своего рассказа и с облегчением выпил холодный кофе. Глеб все это время слушал меня, поддерживая голову за лоб указательными пальцами и прикрыв глаза.
– И ты думаешь, он мертв?.. – с противными нотками разочарования спросил он. Хотя мог ли Глеб относиться иначе к тому, что стало его второй кожей, сиамским близнецом, да еще и таким могущественным? Мне не хотелось размышлять на эту тему.
– Я, конечно, не могу быть уверен на все сто процентов, но мне показалось, да, мерзкая тварь покинула этот мир, и я очень, очень надеюсь, что мне никогда в жизни не придется больше встретиться ни с чем подобным. И мой тебе совет, Глеб. Не нарывайся и ты. Я думаю, того, что пережил ты, хватит с лихвой, чтобы гореть в аду не одну тысячу лет.
– Может, может, все может быть, – немного весело сказал он, – но не вам жал… не вам судить меня! Если бы Бог был – Он бы не допустил со мной такого, чтобы я стал… таким… Но спасибо вам, Максим, что не отказали мне. После моих излияний я могу догадаться, как вы ко мне относитесь, – Глеб встал из-за стола, уткнулся в пол и тихо добавил: – Но мне и только мне жить с этим… или без этого…
Он стал рыться в кармане в поисках бумажника, но я остановил его, сказав, что сам заплачу. Глеб развернулся, что-то промямлив (наверное, «Прощайте!»), и пошел к дверям.
– А что мне было делать в деревне с названием Край? – почти у выхода бросил он мне с каким-то вызовом и, нервно открыв дверь, ушел-таки прочь.
После этого мы уже не встречались.
***
Я стоял в пещере, выхватывая светом фонарика причудливые силуэты на стенах и своде. Луч смело нырял во тьму, а я медленно погружался в воспоминания о прошедших событиях.
После того утра, когда мы с Глебом рассказали наши части истории, которая сплела нас вместе, я еще много думал об этом человеке, о том, что с ним произошло, жалея и презирая его одновременно, но беспрестанно спрашивая себя: «А ты бы как поступил?» И спотыкался всегда об один и тот же ответ: «Пока сам не вляпаешься, не узнаешь, чем пахнет».
Я стал подыскивать новую работу и вскорости нашел подходящую. И до весны все было хорошо, пока однажды меня не клюнуло: «Как он сказал, когда уходил? „Что мне еще оставалось делать в деревне с названием Край?“ Не может же это быть совпадением! Я не верю в совпадения, особенно такие и в таких делах. Как я мог раньше этого не заметить? Наверно, был все еще потрясен его рассказом. А теперь, видимо, подсознание вытолкнуло это наружу – сколько оно еще могло это таить?»
Я полез в интернет и сверился с картой. Все так – рядом с деревней, куда я ездил повидать отца Афанасия, протекала речка Нежность. У меня живот свело от предчувствия чего-то: неспроста же такое совпадение! И начался зуд: мне нужно было попасть туда и найти эту чертову пещеру. Я уладил дела на работе и поехал снова в эту деревню, прямиком к отцу Афанасию.
Опять был долгий переезд на поезде, потом в автобусе, где я задремал.
Мне снилось, что я еду вот так же: в престарелом электробусе, списанном из какого-то крупного города доживать свою вторую жизнь на этом маршруте. В салоне стоит гомон пассажиров, многие из них с детьми, которые дерутся друг с другом и орут. Я думал, когда же мы наконец-таки доедем? А так как мы уже подъезжали, я стал пробираться заранее к выходу, чтобы хоть чуть-чуть дистанцироваться от орущих детей. «Я убил тебя. Нет, я! Я! Пф-пф, та-дах!» – раздавались визгливые голоса мальчишек и подражающие звуки выстрелов различного оружия. Я смотрел вперед, страстно желая конца, то есть остановки, и, наверно, готов был выйти и толкать этот чертов автобус. Мимо проносились машины: то встречные, то попутные. Я с тоской провожал глазами тех, что обгоняли нас, и думал: «Счастливчики!» Внезапно ехавший по встречке грузовик вырулил на нашу полосу и пошел на таран. Я тут же взглянул на водителя, который, развернувшись, о чем-то беседовал с сидящим сзади пассажиром. Я чувствовал, что мой язык прилип ко дну рта, поэтому стал неистово тыкать в сторону лобового стекла, но водила только махнул на меня рукой. А я тем временем заметил, как с каждым мгновением перед нами разбухал силуэт грузовика. И за секунду до столкновения я вдруг увидел, что за рулем сидит вовсе не человек, а что-то черное: это был оборотень, и по тому, как тряслась его морда, я понял, что он смеялся. В следующий миг грузовик врезался в автобус… И я проснулся в мирно урчащем электробусе и без гвалта орущих детей. Где-то через полчаса я вышел на остановке вместе с другими пассажирами, которым тоже нужен был Край.
По дороге, которая смутно, но всплывала в памяти, я пошел в сторону церкви. На одном из перекрестков замедлил шаг, невольно вспомнив собак и ту жуткую сцену, свидетелем которой я стал. Желудок сонно забрыкался, пытаясь выпихнуть этот неперевариваемый образ минувшего туда, откуда он и пришел: в жестокий внешний мир. Но мне удалось сдержать рвотные позывы. На всякий случай я осмотрелся вокруг, особое внимание уделяя поворотам, откуда, мне мнилось, вот-вот покажется оскалившаяся морда четвероногой бестии. Но, к моей великой радости, ни одной твари не показалось, и я без происшествий дошел до церкви, подставляя лицо теплым лучам клонящегося к закату солнца.
Я увидел отца Афанасия, удаляющегося от храма, и пришлось пробежаться, чтобы догнать его (не хотелось орать на всю улицу – само место располагало к тишине и безмятежности). Батюшка, видимо, услышав бегущие шаги, обернулся раньше, чем я настиг его. Он сначала смотрел на меня недоумевающе, но потом память, похоже, взяла вожжи в свои руки и покатила в нужном направлении, и священник меня признал.
Святой отец приветливо сказал:
– Я вас припоминаю, вы были у меня в том году, – и тут же с явным беспокойством в голосе добавил: – Зачем опять пожаловали? Я вам помог, чем мог, извините за тавтологию.
– Отец Афанасий, я тут по зову сердца, можно сказать.
– Неужто к Богу пришел? – его лицо расслабилось, и вновь наметилась улыбка в уголках глаз и губ.
– Не совсем, вернее – совсем нет, – замялся я, немного дискомфортно чувствуя себя от того, что обломал ожидания священника.
– Я так понимаю, тебе опять негде остановиться, – я закивал в ответ на вопрос батюшки. – Ну, пойдем ко мне. Там и расскажешь.
Вечером, спровадив матушку Анастасию на кухню, мы сели со святым отцом поговорить. Я долго ходил вокруг да около, задавал священнику вопросы, чтобы понять, не примет ли он меня за сумасшедшего. Но потом, взяв с него обещание не вызывать «бригаду добрых врачей», я решился-таки на откровенный рассказ о том, что произошло с нашей прошлой встречи. «Я не буйный», – все же сказал я священнику и улыбнулся как можно приятнее. Отец Афанасий вроде бы согласился, но я заметил определенную настороженность в его позе и взгляде.
Я поведал продолжение своей истории, повторив на всякий случай первую ее часть, которую священник мог забыть за давностью времени. Но, видимо, он еще помнил, потому как, слушая, слегка кивал головой. Затем я перешел к истории Глеба, и по мере рассказа святой отец периодически менялся в лице: то глаза широко открывались и он слегка встряхивал головой, то брови хмурились и он все с большим недоверием поглядывал на меня.
– Да, Максим… – протянул батюшка после долгого молчания по завершении моего повествования.
– Я все понимаю, мне самому было тяжело в это поверить. Но после того, ЧТО со мной произошло, мне кажется, я могу поверить и в чертова серого человечка, – повысив голос под конец, ответил я и, тут же взяв себя в руки, извинился: – Простите меня, святой отец, но столько эмоций. И… и помните наш уговор, дайте мне уйти с миром, – я широко улыбнулся, показывая безобидность моих намерений.
– Ну пока ты не начал буйствовать, будь покоен, не стану звать санитаров. Но то, что ты… он…
– Глеб.
– …да, то, что Глеб поведал, вот этому сложно поверить. Твой рассказ… Ну, буду говорить открыто, и если что – у меня топорик под рукой, – батюшка похлопал по ручке топора, стоящего рядом с его стулом, – и я умею с ним обращаться, – он невольно усмехнулся, а я серьезно кивнул. – Так вот, твой рассказ смахивает на какой-нибудь бред, галлюцинацию там, не знаю. Но я знаю, что люди умерли страшной смертью и уже несколько месяцев о новых убийствах нет ни слова. Это заставляет задуматься, крепко задуматься. Но вот что я тебе скажу: эта история Глеба… Ты знаешь, у нас в деревне лет пять назад пропали два мальчика. И от этого становится жутко, вдруг эта история правдива? Вроде концы с концами начинают вязаться. Но как поверить в какую-то черную дрянь… Не знаю, не могу… – он вдруг взглянул на меня и спросил прищурившись: – А ты-то что хочешь, какой правды ищешь? Уж не трясти бедных родителей собрался?
– Что вы, святой отец, не за этим я приехал, чтобы родителей вгонять в горе по второму кругу. Нет, вы знаете, все как-то, – я сплел пальцы и покрутил в разные стороны ладонями, – как вы сказали, «концы с концами начинают вязаться», это вы очень хорошо сказали. Мне показалось, это очень неслучайно, что я вас тут нашел, того, кто в итоге направил меня на путь, который привел к победе над этим отродьем. И вдумайтесь – Глеб! Глеб оказался из того же самого места – я понял, что мне необходимо, просто жизненно необходимо найти эту пещеру долбаную.
– Что, самому хочется взглянуть в пасть тьме?
– Не знаю, я об этом как-то не задумывался.
– А может, хочется ощутить ту власть, что дает темная сторона? – суровым тоном спросил служитель церкви и пристально посмотрел на меня, словно пытаясь просветить рентгеновским взглядом мои помыслы.
– Не смешите меня, отец Афанасий, какую власть: убивать несчастных людей и быть заложником какой-то черной дряни? – мое лицо исказила гримаса презрения. Я невольно вспомнил Глеба и в очередной раз сказал себе, что он не выбирал – это тьма сама настигла его.
– Кто знает, что скрывается в темных уголочках человеческой душонки… – многозначительно отвесил священник.
– Но я чувствую, что должен попытаться найти эту пещеру. Кстати, вы ничего о ней не слышали?
– Нет, не доводилось слышать о пещерах поблизости.
– Я тогда буду искать, по крайней мере, я попытаюсь. Я не знаю зачем, может, для того чтобы убедиться, что оттуда больше не вылезет никакая мерзость и не прикончит еще десятки мирных людей.
– Ты хочешь примерить на себя роль спасителя?
– Не знаю, может, и так, но я чувствую, что здесь что-то есть – я должен найти ее… или хотя бы попытаться… попытаться.
– Знаешь что, я буду искать с тобой. Если ты псих, то не помешает за тобой присмотреть (топорик я с собой возьму, не волнуйся). А если вдруг, в чем я, признаться, сильно сомневаюсь, но допустим, мы найдем ту пещеру. Может, помощь святого человека тебе и пригодится.
– Спасибо, отец Афанасий.
– Спасибо потом скажешь, а теперь идем почивать.
На следующее утро отец Афанасий пошел со мной искать пещеру. Битых три дня мы таскались впустую по берегам речки. Мне даже стало казаться, что батюшка как-то странно посматривает на свой топорик и на меня. Но я отгонял бредовые мысли, а священник не роптал, а только следовал за мной и помогал рассматривать берега речки Нежности.
Шел уже четвертый день, солнце начало клониться к закату. Я стал высчитывать, когда нам поворачивать, чтобы идти в обратный путь, как вдруг отец Афанасий окликнул меня, ушедшего вперед и задумавшегося о своем:
– Максим, что там?
Я приблизился к нему и взглянул в направлении, куда он указал. Там среди веток проглядывало что-то черное. Мы неспешно подошли и стали отодвигать ветки, складывалось такое впечатление, что кто-то специально когда-то давно укрыл вход, чтобы он был менее заметен.
Через некоторое время вход был очищен, и я спросил у святого отца:
– Ну что, как вы думаете – оно?
– Что-то как-то тревожно мне, все больше и больше концов вяжется во что-то… Сам не знаю во что, да, наверное, и не хотел бы знать, коли б не спутался с тобой.
– Тогда идем?
– Ну, давай, с богом! Только свети вперед фонариком.
Отец Афанасий поднял топор и опустился на колени, чтобы последовать за мной. Я уже полз вперед по мелким камушкам, устилающим проход в пещеру, раздвигая черную портьеру жалким световым мечом фонарика. Скоро свод начал подниматься, и мы зашли в просторное помещение. Я блуждал лучом фонарика по полу, и вдруг мое сердце замерло, приказав дыханию сделать то же самое, – я увидел остатки костра. Я посветил на лицо священника: оно было бледное, как плащаница (как наверняка и я сам), и приоткрытый рот скривился от ужаса. Бескровные губы его слабо зашептали:
– Нет, не может быть… Святый Боже… – топор безвольно висел в руке.
– Отец Афанасий, у вас святая вода с собой? – не своим, каким-то сухим голосом спросил я.
– Да, да, вот, вот она, – пробормотал священник и, уронив топор, вытащил дрожащими руками из рюкзака скляночку со святой водой.
– Ну что, идем дальше? Глеб говорил…
– Помню, помню, что он говорил, не напоминай, не сейчас… Давай так: глаза боятся, руки, ноги или что там – делают… Иди, Максим, свети – да пребудет с нами Бог Всемогущий.
Мы медленно пошли вперед маленькими шажками, я от волнения резко водил фонарем туда-сюда и старался унять дрожь в своей руке. Внезапно луч света выхватил что-то из тьмы, и в тот же миг я услышал, как разбилась упавшая склянка со святой водой. В голове невесть откуда черной муреной пронеслись слова: «Это конец…»
Мой фонарик метнулся в сторону священника и обнаружил того с бледным лицом и широко раскрытыми глазами, его губы полушепотом продребезжали:
– Ты видел это? Что это?
– Не успел рассмотреть: вы меня напугали. У вас есть еще святая вода? – священник мотнул головой в знак отрицания. Я неуверенно уточнил: – Думаете, нам следует продолжать? Ну, без нее?
– Давай посмотрим, что там, и потом уж решим.
Я повиновался и вновь направил луч фонарика в сторону успевшей сомкнуться тьмы. Снова свет выхватил что-то на полу пещеры. Я слышал частое, неровное дыхание отца Афанасия, оно резонировало с точно таким же прерывистым дыханием, вырывавшимся из моей груди. Луч фонарика высветил что-то голубое, из ткани, через мгновение я понял – это шорты, и рядом с ними, чуть позади, лежало что-то продолговатое коричнево-желтого цвета. Я направил свет на этот предмет и с ужасом разглядел труп ребенка, если судить по его размеру.
– Да что же это такое? – раздался позади меня голос святого отца, и в то же мгновение я почувствовал позывы рвоты и ринулся в сторону выхода из пещеры.
Но добежать и тем более выбраться наружу мне не удалось, и я оросил содержимым утреннего рациона стены пещеры. Вдруг я ощутил, как моего плеча что-то коснулось, и, отскочив от неожиданности, ожидая увидеть тот самый желтоватый труп, я, весь сжавшись, развернулся и уставился в бледное и скорбное лицо отца Афанасия.
– Надо полицию вызвать, Максим, что-то мне подсказывает, что это один из мальчиков, которые пропали тогда… – тихо проговорил батюшка.
– Я полностью согласен, – промолвил я, жадно глотая воздух, – нужно передать бразды в руки закона. Идем на воздух, а то как-то тошно здесь.
Мы выползли из пещеры и, отойдя подальше, посовещались и решили идти к участковому, которого отец Афанасий хорошо знал.
Худощавый участковый мгновенно посуровел, когда мы вошли с тревожными лицами в его кабинет.
– Отец Афанасий, что случилось? На вас, – он оценивающим взглядом прощупал меня, – на вас обоих лица нет. – Страж закона выскочил из-за своего стола и с озабоченным выражением вглядывался в лицо святого отца, положив свою руку тому на плечо.
– Михал Михалыч, ужасные новости! Помните, пять лет назад мальчики пропали?
– Ну, меня еще тут не было, но мне передал это дело мой предыдущий коллега. К чему вы клоните, святой отец?
– Нам кажется, да-да, мы почти уверены в этом. Мы нашли одного из них.
– Так, ничего не понимаю, кто – вы, когда нашли? – участковый насупился. И внезапно спросил, прищурившись: – А вы не приняли на грудь?
– Да нет, что вы! Там, в пещере, мы с Максимом, – отец Афанасий кивнул в мою сторону. – Труп… это было страшно, такой маленький… За что же Ты, Боже, так с ним?.. Ведь он еще нагрешить-то не успел…
– Стоп, отец Афанасий, какая пещера? Вы говорите об одном, а второй мальчик жив?
– Нет… не знаем… мы лишь увидели одного… там тьма…
– Эта пещера далеко? Место людное? Кто еще знает?
– Да нет, это вдоль речки, километра три вниз по течению, сами еле нашли, вокруг ни души.
– Так, вы с Максимом ступайте к себе, я соберу ребят и заеду за вами, отец Афанасий, и съездим туда, глянем, что там такое.
Мы толком не успели зайти в дом, как в дверь постучались – это был Михаил Михайлович. Он увел с собой отца Афанасия, а мне строго приказал никуда не уходить и тем более не уезжать из деревни.
Я лежал на выделенной мне кровати и невольно возвращался к этим голубым шортам и тому, что могло случиться в этой пещере, но сам не заметил, как потрясения этого дня измотали мой организм и спихнули его в омут сумбурных сновидений.
Поутру отец Афанасий поведал, как они вчера добрались до пещеры и что там, чуть поодаль, нашли тело еще одного мальчика.
– Я им не стал рассказывать про вашу историю с этим оборотнем и Глебом, надеюсь, вы сами им все поведаете, из первых уст, так сказать. Мне кажется, Глеб мог что-то знать. Эта история с пещерой, тьмой… мне она не нравилась с самого начала.
– Так что, нас допрашивать будут или что там?
– Я думаю, что да, мне Михал Михалыч сказал пока дома посидеть, мысли в порядок привести, чайку с мятой и ромашкой попить, – сказал священник. Через какое-то время он тяжело вздохнул и добавил: – Вызовут нас, в общем.
Под конец дня нас попросили-таки прийти к следователю. Мы с батюшкой перед этим договорились, что рассказывать про оборотня не будем, это крайне опрометчиво, поэтому сделали из всей нашей истории некий эрзац, приправленный правдоподобными ингредиентами.
Сопровождаемые лучами закатного солнца, мы вошли в здание ОВД.
В комнатке меня ожидали двое, причем, увидев одного, я остановился в замешательстве – его лицо мне было знакомо. И тот, взглянув на меня, сильно удивился и заговорил со мной:
– А я вас где-то видел. М-м-м… Точно, вы тот свидетель, что нашел первую жертву неуловимого маньяка! – воскликнул мужчина и как-то обличающе указал на меня пальцем.
– Да, а вы следователь… – я замялся, вспоминая его фамилию. С одной стороны, я был рад тому, что мое замешательство относительно личности этого человека разрешилось, с другой – немного встревожен его обличительным жестом.
– Матросов, – напомнил он. – Немудрено, что забыли, память – она коротка, как известно, – и хитро так прищурился.
– Так, старые знакомые, мы сейчас по другому делу собрались, – вмешался другой следователь. – Я капитан Смуров. Присаживайтесь.
Он достал диктофон, включил его и открыл блокнот. Сделав какие-то пометки в нем, следователь обратился ко мне:
– Ну-с, начнем…
И я поведал, как мы с отцом Афанасием отыскали пещеру и обнаружили там останки мальчика. Потом я перешел к рассказу о Глебе, сообщил, что тот был курьером, который отвозил как-то мой заказ. Вот пока оформляли бумажки, он и обмолвился о том, что однажды в детстве нашел пещеру, и упомянул название деревни. Меня это поразило, ведь относительно недавно я был там и искал просветления у местного священника – отца Афанасия. Будучи отчасти мистиком и полагая, что это совпадение не случайно, я отправился сюда, как только выдалось время, и уговорил священника помочь найти эту пещеру. Намекнув, что, возможно, это было пристанище какого-нибудь пустынника.
В общем, следователь проглотил историю, и ничего в ней у него не вызвало подозрений. Поблагодарив меня, он попросил еще задержаться в деревне на пару дней, чтобы в случае необходимости меня можно было быстро найти.
Затем они вызвали для дачи показаний отца Афанасия, а я тем временем на улице вдыхал сочный воздух весны и деревни, не отягощенный городскими запахами. Где-то через полчаса вышел и священник. И мы пошли домой.
***
После ужина раздался стук. Мы переглянулись со святым отцом, и у каждого во взгляде читался немой вопрос: неужели опять по «делу»? На пороге появился следователь Матросов.
– Не кипишуйте, я не по делу пришел, – начал он, проходя к месту, на которое указал отец Афанасий, – ну, вернее, не совсем не по делу.
– Матушка, можешь пока заняться своими делами, – ненавязчиво выпроводил из комнаты супругу священник и закрыл за ней дверь.
– Что вас привело сюда? – обратился отец Афанасий к нежданному гостю.
– Да вот, господа, – следователь окинул нас прищуренным взглядом, который, казалось, мог вскрыть черепушку и вытащить оттуда все скелеты, которые не успели спрятаться в шкафу, – мне вся ваша история показалась неправдивой или, вернее сказать, не до конца правдивой. Я ума не приложу, зачем вам врать, но нюхом чую, – тут он поднял перст к кончику носа: то ли указывая на него, то ли намекая, что нам надлежит быть потише, – что-то вы утаили от моего, – он немного самодовольно усмехнулся, – не очень дальновидного коллеги. Предупреждаю: я на отдыхе, у меня отпуск, я приехал старушку-мать навестить, так что все сказанное здесь уйдет со мной в могилу, в остальном – пусть разбирается Смуров, я ему дела передал… давно уж.
Внезапно Матросов достал из-за пазухи бутылочку водки и, выставив ее на стол, продолжил:
– Мы люди тут простые, к тому ж не на работе, отдыхаем. Давайте немножечко выпьем и расставим все по своим местам. Оно ведь, знаете, как бывает: после рюмочки легче выговориться становится. Меня, кстати, Владимиром зовут.
Лично я был ошеломлен таким напором и с недоумением смотрел на отца Афанасия, который, на мой взгляд, немного нервически поглаживал бороду.
– Владимир, извините, но с чего вы взяли, что мы что-то утаили? – начал священник, косясь в сторону иконы, висевшей на стене, возможно, ища сил оставаться верным нашей «истории».
– Кто сказал, что утаили? Я сказал, что приврали. Но если вы уж сами признали, что утаили, наверняка какую-нибудь мелочь, что-то несущественное, то… Вы поймите, я вас не виню, я лишь хочу… выпить, – Матросов приподнял бутылку и, вздохнув, продолжил: – Это дело с бедными мальчуганами было рыбьей костью, от которой я и сбежал отсюда, может быть. Сделайте доброе дело, святой отец, достаньте три рюмочки. И мы с вами выпьем и расскажем, что у каждого на сердце накипело.
– Господи, прости, – сказал святой отец и вышел на кухню.
Вернулся назад он уже с тремя рюмками, а через минуту зашла матушка и занесла закусочки.
– Владимир, пути Господни неисповедимы, а за последнее время слишком уж много совпадений случилось, чтобы продолжать что-то скрывать, – нахмурившись, пробасил батюшка. – Видно, сам Всевышний подталкивает нас к тому, что мы должны быть до конца открыты, по крайне мере в этом тесном кругу.
– Верно, это лучше всего, – хлопнув себя по колену, обрадовался такому повороту Матросов, поднял рюмку и провозгласил тост: – За наш тесный круг!
Мы чокнулись и выпили.
– Ну, кто первый? Могу и я начать, – предложил Владимир, и мы с отцом Афанасием молча согласились с ним. – Как я уже и сказал, это дело выбило меня из колеи. Тогда, пять лет назад, мы потеряли мальчиков. «Мы» я говорю, потому что всегда чувствовал ответственность за то, что не смог найти их. Так вот, Петя и Леша…
– Как Петя и Леша?! – невольно перебил я.
– В смысле – как? Звали их так, Петр и Алексей, мать с отцом дали имена при рождении, – следователь снова сощурил глаз. – Ну мы после это обсудим, а пока… Тогда родители были безутешны, и мы работали в авральном режиме, но поиски так ничего и не дали. Следы мальчиков вели к речке и там исчезали – собаки были в недоумении, мы тоже. Удочки, надо сказать, были на месте, парни пошли на утреннюю рыбалку и… Мы продолжали искать, искать и искать. До последнего надеялись, что они вот-вот выйдут-таки из долбаного леса, или с остановки, или еще откуда. Но нет. Потом уже оставалось лишь верить, что найдутся хоть тела. Но и тела не обнаружились. Через какое-то время поиски сошли на нет. А я не смог вынести груз ответственности и стал проситься, чтобы меня направили куда подальше от здешних мест, думал, так удастся отвязаться от мучивших мою душу угрызений. Понимаете… – Владимир на мгновение прервался и посмотрел сначала на священника, потом на меня, и, черт побери, мне показалось, его взгляд наполнился выражением полной безысходности. Затем он взял себя в руки и, перекатывая рюмку между пальцами, продолжил: – В голове словно блокнот, в котором красными буквами вырезано: «Петр и Алексей. Дело ОТКРЫТО». Я, может, еще юн тогда был, хотел, чтобы у меня все получалось, и тут такой удар по х… то есть самолюбию. Больно, больно зацепило и до сих пор не отпускает. Вы, господа, моя последняя надежда.
– Но что вы хотите? – спросил я в некотором недоумении. – Ведь детей обнаружили. Вернее, их трупы… Разве вы не можете зачеркнуть в своем блокноте «открыто» и написать «закрыто»?
