Николай Агапов
Крх… крх
Тут мой взгляд зацепился за золото креста, венчавшего купол, и меня осенила одна идея: «Если оборотень – порождение зла, то… то, может, следует искать ответы с другой стороны? Со стороны добра! А что ближе всего к добру, как не церковь?»
Вроде мысль была здравая, и я, чтобы не откладывать в долгий ящик, решил зайти в храм, что своей белизной пытался спорить с покрывавшим город снегом. Холод уже не пытался сморозить мои разбредающиеся мысли в неподъемную, неповоротливую глыбу, он теперь толкал меня к дверям церкви, словно вдруг решил не препятствовать мне, а, наоборот, оказать посильную помощь в моих исканиях.
Я с каким-то смутным волнением взошел по ступеням и приблизился к дверям храма. Это были массивные деревянные двери с резными орнаментами, крестами и изображениями каких-то святых. Я зачем-то уставился на них, и мне на миг показалось, что они, эти вырезанные лики, будто швейцары в шикарном отеле, осматривают меня оценивающе, соображая, пустить меня или нет. Я усмехнулся бредовости такой мысли и, ухватившись за ручку двери, потянул ее. Створка не шелохнулась. Я невольно бросил взгляд на изображенного справа святого, мне вдруг показалось, что он ехидно улыбнулся, как бы подначивая меня: дерни, мол, еще раз, если ты такой дерзкий, – пока я не дам свое разрешение, она все равно не откроется. Ну я и дернул снова, с таким же нулевым эффектом. Тут сзади от меня раздался чей-то старческий голос:
– Милай, у них левая половинка открывается-то! Видать, первый раз идешь, а?
– Да, вот решил спонтанно заглянуть, – ответил я, обернувшись к подходившей к двери сгорбленной старушке с клюкой.
– Попридержи только дверку, милок, а то уж больно тяжела: не для нас, стариков, видать, делали. Ну да мы уж как-нибудь сдюжим, много ведь на своем веку повидали… Да… Ой, спасибо, внучек! – проговорила старушка, перековыливая через порог и проникая внутрь храма.
– Да не за что, – сказал я ей и, глянув еще раз на снег, укрывающий город, занырнул в сумеречное нутро церкви.
Зайдя внутрь, я сразу отошел вправо и прислонился спиной к двери. Я стал оглядываться. Отовсюду – со стен, колонн, потолка – на меня взирали незнакомые лица святых. Казалось, будто они, как и святые на дверях, оценивали и осуждали меня со своих высот. Мол, с какой глупостью ты пришел сюда, тебе здесь не место, шел бы ты куда-нибудь отсюда. Все эти мысли порождали какую-то неловкость, которая росла во мне. Я силой воли оторвал взгляд от святых ликов, обрамленных золотым сиянием, и стал искать глазами кого-то приземленного – обычных людей, которые зашли сюда пообщаться со всевышним. Слева я обнаружил женщину в платке, стоящую за прилавком в окружении множества икон. Мне показалось, что она для меня сейчас ближе любого святого, и к ней я направился со смутной надеждой, теплившейся в душе.
– Здравствуйте, а не подскажете, как бы мне поговорить с батюшкой?
– А что тут подсказывать, – отозвалась женщина, бросив краткий взгляд на меня, – вон он, там ходит, отец Дмитрий. Язык, чай, у тебя есть, вот им и разговаривай.
– Где, где он? – неуверенно переспросил я, оглядев бегло народ, присутствующий в храме, но все было как-то размыто, и я не мог толком сфокусироваться ни на одном человеке.
– Эх, до чего глупа пошла молодежь нынче, – фыркнула женщина. Нехотя кивнув в направлении правого дальнего угла храма, она продолжила: – Позабыли веру православную, а как что случись – бегут, ищут святых отцов, советов, прощения, искупления… А куда вам еще бежать-то, сироты неразумные?
Ее нравоучительный тон меня стал как-то сильно напрягать, поэтому, вежливо откланявшись, я поспешил ретироваться.
– Свечку-то, свечку-то хоть купи, нехристь! – хлестнула мне в спину женщина, отбив окончательно всякое желание общаться далее.
Я стал пристально вглядываться в слабо освещенное громадными люстрами (вот парадокс-то) помещение храма в том направлении, куда кивнула голова продавщицы. Там в массивной раме за стеклом висела икона какого-то святого. Перед ней был установлен подсвечник, и множество свечей теплились в его гнездах, люди стояли перед иконой, истово крестились, отбивали поклоны и что-то шептали. И тут я заметил-таки фигуру в черной одежде и с проседью в темной бороде, почти достающей до серебряного креста, покоящегося на груди. Святой отец разговаривал со старушкой, та что-то вещала, заискивающе глядя ему в глаза. А священник, полузакрыв веки, внимал ей, покачивая временами головой, произнося что-то короткое и осеняя пожилую женщину крестным знаменьем. Через несколько минут они распрощались, и я тут же направился на перехват.
– Батюшка, постойте, можете уделить мне минуту? – окликнул я его.
– Конечно, сын мой. С чем пришел ты в храм Божий? – повернувшись ко мне своей бородой, ответил священник.
Он добродушно, но как-то отстраненно посмотрел на меня, и его лицо приняло такое же выражение, которое я видел у него при общении со старушкой. Глаза отца Дмитрия полузакрылись, будто он впадал в некий транс и вызывал на связь Бога, чтобы быть в некотором роде почтальоном моих слов, а может, и рецензентом, кто его знает. Обширная грудь батюшки мерно вздымалась, приподнимая и опуская серебряный крест, в котором отражались мерцающие свечи храма.
– Я внимаю, что у тебя есть сказать Богу? – глухо, почти не раскрывая рта, вопросил он.
– Я э-э-э… м-м-м… У меня, как бы так выразиться, не очень стандартная ситуация… И даже не уверен, что у меня вопрос к Богу, может, скорее к вам…
– Ну-ну, сын мой, кстати, тебя как величать?
– Максим, – я было протянул руку для рукопожатия, но как-то вовремя спохватился и взял в узду свои обычные привычки, постаравшись скорректировать их с учетом места моего нахождения.
– А я – отец Димитрий. Ну вот мы и стали ближе друг к другу. Пойми, что я – уста Божьи на этой бренной земле, и что говорю тебе я – говорит Бог моими устами. Ибо все мы создания Божьи, и жизнь в нас вдохнул сам Творец.
– Да… наверное, Бог мне ответит вашими устами. Просто знаете, очень уж нестандартный вопрос у меня к вам…
– Максим, поверь, за столько лет службы в церкви ко мне обращались очень разные люди с такими разными вопросами и проблемами, что хватило бы не на один десяток книг. Но верь мне, все уходили со светом Божьим в своем сердце, ибо только Он, кто над нами и бдит за нами, может дать то утешение душе, которое ищет она.
– Ну хорошо, отец Дмитрий, подскажите верное средство убить оборотня.
Глаза священнослужителя открылись полностью. Затем они округлились, и (я готов поклясться на любой иконе из тех, что висели рядом) в них бегущей строкой замелькало: «Сбой системы… сбой системы… сбой… системы…#*%!»
– Прости, как бишь тебя звать-то? Ах да, Максим, стар я стал, слух иногда подводит, еще раз повтори свою просьбу слуге Господа нашего.
– Отец Дмитрий, средство, чтобы убить, – тут я пододвинулся ближе к его лицу и сказал, глядя на чей-то небесный лик, покоившийся на стене позади священника, – оборотня.
Возникла неловкая для меня пауза, во время которой отец Димитрий что-то, видимо, бормотал себе под нос, так как его губы находились в постоянном движении. И вот он изрек:
– А-а-а, понимаю, сын мой. Да, ты не первый, кто подходит ко мне с такими вопросами, не ты и последний. Максим, всех нас Бог создавал по образу и подобию своему. Но бывает, что человека обуревают желания, несвойственные творению рук Божьих. Когда ты чувствуешь, что ты волк среди мирно пасущейся паствы и… И ты видишь какую-нибудь нежную юную заблудшую овцу, и тебя одолевают чуждые твоему сердцу влечения…
Батюшка прижал ладонь к моей груди, то ли отстраняя меня, то ли пытаясь сдержать «одолевающие мое сердце влечения» внутри, посмотрел куда-то на своды храма, видимо, консультируясь с небесным советником. Затем, закрыв глаза и едва заметно покивав головой, продолжил:
– Ты как существо слабое поддаешься низким желаниям, недостойным венца творения Бога. Ты вдруг ощущаешь себя не на своем месте, отбившимся от стада. И вдруг ты подходишь к водоему, чтобы напиться, и видишь, что ты не смиренная овца, но волк в овечьей шкуре. И ты стоишь и не знаешь, что делать дальше. Так вот я скажу: необходимо убить оборотня в себе. Ты спросишь меня как, и я тебе отвечу: только молитвой и вопрошанием помощи у Бога будешь ты исцелен. И помни, каждый раз, как ты поддаешься своим недостойным желаниям, ты должен понести наказанье. Обращайся к Богу, и Он укажет тебе путь к очищенью. Ибо быть чистым и непорочным – наивысшее благо, к которому должен стремиться каждый раб Божий!
Начав в спокойном, увещевательном тоне, отец Димитрий в продолжение своей речи распалился и раскраснелся и даже повысил голос, задрожавший при последних изречениях. Серебряный крест неистово колыхался на волнующейся груди батюшки и то озарялся светом отраженных свечей, то тускнел, теряя их непостоянное мерцание, и блестел холодным лоском неживого металла. А священник продолжал, не сбавляя темпа:
– Если ты чувствуешь слабость плоти и неуверенность в своих силах, знай, что есть место, где ты найдешь сочувствующие души, это место – храм Божий. Ты уже сделал первый шаг к осознанию своей греховной сущности, поэтому, сын мой, часть пути уже пройдена. Но помни, что никто, кроме тебя, не может пройти дорогой искупления, мы все должны повторить страсти Христовы и преодолеть суровые испытания, которыми нас награждает Господь, чтобы привести свою паству ко вратам райским.
Отец Димитрий поднял глаза и раскрытые ладони к небу, я невольно тоже поднял голову. И мы некоторое время созерцали нежные изгибы купола. Не знаю, что пытался узреть там батюшка, а я силился услышать ответы на свои вопросы, ну или на крайний случай высмотреть врата рая. Святой отец, отведя взор от свода и положив руку на мое плечо, принялся наставлять дальше, пристально вглядываясь мне в лицо:
– Сын мой, как бы тяжело ни было тебе, обращайся с молитвой к Богу и прислушивайся, что Он тебе отвечает. Но будь бдителен, потому что часто свои речи за Божий глас выдает сам Сатана. И вот тут многим нужна помощь, чтобы распознать зло и не оступиться, а оступившись, искать искупления в исповеди. Для того Бог и поместил слуг своих в храм светлый, и эти слуги в лице святых отцов всегда готовы помочь своей пастве обрести свет в душе и убить то зло и даже того оборотня, что обитает в их нетленной душе, которая рвется вернуться в райские кущи и на пути которой так много соблазнов. Представь, что перед тобой уже высятся врата, ведущие в рай. Все, что нам нужно, – это сказать Петру: «Посмотри, мы жили, соблюдая святые заповеди, данные нам Богом». И Петр, взглянув на нас, не увидит лжи, а увидит лишь свет, льющийся из глубин нашей чистой души. И возликует сердце его, что такие светлые люди вернулись к Отцу своему и никакая скверна не очернила их вечной души.
Священник торжественно возвел очи, и мне показалось: батюшка даже слегка увеличился в размерах. Он замолк, вероятно, чтобы словам удалось проникнуть в мою грешную душу и укорениться там. Но эта пауза предоставила мне возможность объяснить-таки еще раз цель МОЕГО визита:
– Отец Дмитрий, я, конечно, понимаю всю важность жития по заповедям и что иначе я буду жариться в аду…
– Не просто жариться в аду! Твоя душа – единственное нетленное сокровище, дарованное нам Господом, будет страдать вечно.
– Да, это, безусловно, очень печальная перспектива, но мне бы хотелось вернуться на нашу грешную землю.
– Да, да, мы все очень и очень грешны. Молитва, Максим, только молитва и вера смогут помочь всем нам. Нужно верить в любой ситуации. Надо, надо сохранять веру в Бога, знать, что за твоей спиной не пусто, там стоит Он один, который в великой жертве даровал нам возможность спасения, даже самым грешным из нас. И то, что ты увидел оборотня, так сказать, это тоже явление великой силы Бога, которое отверзло тебе очи, и ты узрел свою темную часть души.
– Батюшка, я хотел сказать, что я видел настоящего оборотня, того, который похож на волка, только в тысячу раз отвратительнее и страшнее. И это было не в зеркале, поверьте мне, это было ужасно.
Снова я прочел «сбой системы» в глазах слуги Господа, но потом в них появился огонь, батюшка отстранился, не порываясь еще раз коснуться меня. Он словно захлопнул пресловутые ворота рая, на этот раз разделявшие нас, и через зарешеченное окошко в этих вратах прозвучал, уже не в том благозвучном тоне, ответ:
– Вы, молодой человек, пришли поерничать в святое место, это не подобает христианину, да и любому порядочному человеку. Я настоятельно рекомендую вам вернуться, когда вы будете открыты для Бога. Знайте, что он одинаково любит всех своих детей.
– Но, отец Дмитрий, я правда видел оборотня! Поверьте мне, я в отчаянии, не знаю, что делать…
Он пожевал губами, поморгал зенками, скривился от натуги. Мне показалось, что я слышу скрип шестеренок у него в голове. И наконец батюшка молвил:
– Вы мне напомнили сейчас одного семинариста, с которым мне приходилось учиться. Он тоже, как вы, говорил об оборотнях, даже серьезно увлекался этим предметом, если мне не изменяет память. Кое-как учился, надо сказать, – это его «увлечение» точно не шло ему на пользу.
– Батюшка, а можете мне сказать, где найти этого вашего однокашника? – вдруг уцепился за соломинку я.
– Что ж, если вы такой же сумасшедший, как и он, – на лице отца Дмитрия явно отразилась презрительная гримаска, но он совладал с собой, и лицо вернуло себе благопристойный вид, – я могу посмотреть, что для вас сделать.
– Это было бы просто великолепно! – искренне сказал я.
– Подождите тут, я, как что-то узнаю, вам скажу, – с этими словами священник поспешно пошел к двери и скрылся.
После полутора часов ожидания наконец он показался.
– Вот, – сказал отец Димитрий, протягивая бумажку, – это место, где сейчас работает отец Афанасий. Бог завещал помогать ближнему своему, я вот выполнил его завет, хотя, молодой человек, я бы еще рекомендовал обратиться и к специалистам тоже.
Он приблизил правую руку к виску и поднял указательный палец вверх, сделав им легкое круговое движение.
– Ну, вы поняли меня, – сказал батюшка, опустив руку и серьезно посмотрев мне в глаза. – А то кто знает? Пойдет ли вам на пользу разговор с отцом Афанасием? Ну да пути Господни неисповедимы. Идите с Богом.
– Спасибо большое! – ответил я, а священнослужитель осенил меня крестом, но, мне показалось, не довел это дело до конца, как-то смазал и, отмахнувшись от меня, пошел прочь.
Вернувшись домой и внутренне ликуя, что у меня появилась какая-то новая возможность почерпнуть жизненно важную информацию, я направился к компьютеру глянуть, где обитает отец Афанасий. Открыв карту и вбив название, я увидел, что деревня Край находится за тысячу с хвостиком километров от меня. Я долго сидел перед картой и прикидывал, стоит ли овчинка выделки. Но после диспута с самим собой пришел к выводу, что других вариантов у меня все равно нет, и забронировал себе билет на поезд.
От ближайшего райцентра пришлось еще час ехать на автобусе. Это была одна из первых моделей электробусов, и я, привыкший к комфорту транспорта мегаполиса, тут остро чувствовал себя вернувшимся в прошлый век. Доехав до остановки, я поплелся в сторону церкви, где, как я предполагал, и следовало бы находиться отцу Афанасию. Дома, мимо которых я шел, да и сам храм не внушали доверия. «И как здесь люди живут? Спокойно ли им спать под покосившимися стенами и прогнившим потолком?» – невольно спрашивал я себя, глядя по сторонам. Некоторое время я тоскливо рассматривал вывалившийся кусок церковной кирпичной стены, забитый фанерой. Моя уверенность в успешности предприятия здесь таяла на глазах. Подойдя к двери храма, я дернул за ручку. Дверь не открылась, и я испытал неприятно накрывшее меня чувство дежавю. Но, вспомнив бабку, решительно дернул другую половинку двери, однако и тут меня постигло разочарование: она все так же упорно не хотела открываться. Я стал стучаться и обдумывать пути отступления, благо ехал я на юг, и здесь было теплее, чем в моем родном городе. Так что околеть от холода на пороге церкви мне не грозило… по крайней мере, в ближайшем будущем. Я все сильнее и сильнее стучал и вдруг услышал голос изнутри. В тот же миг в моей душе снова пробились ростки надежды.
– Кого нечистая принесла? Служба уже закончилась, – раздалось из-за двери.
– Отец Афанасий? – громко спросил в свою очередь я.
– Ну, положим и так, – отозвался человек, уже открывающий створку. – Зачем пожаловали, юноша?
– Мне ваш адрес дал отец Дмитрий.
Батюшка недоуменно похлопал глазам в ответ на мои разъяснения.
– Э-э… он сказал, что учился с вами в семинарии… – дополнил я.
Взор священника просветлел, но брови тут же нахмурились:
– Ну да, наверное, был такой засранец, прости господи.
Отец Афанасий перекрестился, посмотрев в сумеречное небо.
– Даже не представляю, с чем он мог направить вас сюда, ко мне, на край света, хе-хе. Ну да что ж мы на пороге-то стоим? Чай, не май месяц, проходи-ка внутрь, я пока уберу свечки, а потом мы ко мне пойдем. Ты, кстати, где ночевать-то будешь?
– Э-э-э… Я как-то не продумал этот момент. Наверное, в гостинице какой-нибудь…
– Ха-ха, насмешил, в гостинице… У нас-то… В глуши? Волков, что ли, на постой принимать? Ну даешь… Из столицы, что ли?
– Да, – неуверенно ответил я, не зная, как отец Афанасий отреагирует на этот раз.
– Понятно, привыкли к комфорту, гостиницы, отели там всякие… Ну да не будем о грустном, если не побрезгуешь, можешь в доме у меня остановиться.
Святой отец закрыл за мной дверь церкви, и мы оказались в мрачноватом помещении, освещаемом кое-где потрескивающими свечами да лампадками перед ликами святых. Эта церковь была значительно скромнее как по размерам, так и по убранству в сравнении с храмом отца Димитрия.
– Ну, рассказывай, как тебя зовут и зачем пожаловал в нашу глушь? Ко мне-то, хе-хе? Любопытно, черт возьми! Ой, прости господи за язык мой! – и отец Афанасий перекрестился.
– Меня зовут Максим, вот… – я замолчал в какой-то вязкой нерешительности, вспомнив, что мне говорил отец Димитрий про «специалиста». Мои колебания, порожденные сомнениями, оплетали меня словно плющ. Отец Афанасий какое-то время старательно убирал огарки свечей с подставок возле икон, а потом, понаблюдав за моими терзаниями, произнес:
– Это хорошо, Максим, а какое дело у тебя до меня есть-то? Ты не скрывай, Бог-то, Он все видит! От Него, сын мой, ничего не утаишь, да и мы с тобой тут одни, так что стесняться нечего. Бог – Он уже и так все знает, с чем ты пришел, а я, глядишь, и пособлю чем. Если ты только не онемел вдруг, а? – и он повернулся проверить, так ли это, и подмигнул игривым глазом.
Эта игривость, словно разрубив какую-то скорлупу, сковывавшую меня, как-то расположила к моему собеседнику, и я решился:
– Меня направил к вам отец Дмитрий, потому что я обратился к нему с очень специфичной просьбой. Отец Афанасий, я столкнулся лицом к лицу с оборотнем, и я должен его убить.
Реакция батюшки на мои слова была предсказуема и мало чем отличалась от оной у отца Димитрия. Священник снова повернулся ко мне и уставился с непонимающим выражением на лице.
– Да, да, вы не ослышались. Оборотня, реального оборотня. Я понимаю, это звучит дико…
– Тихо, тихо ты, – приложил к моим губам огарок свечи батюшка, и я ощутил тепло, исходящее то ли от воска, то ли от его рук. – Ишь, затараторил! Дай-ка взглянуть тебе в глаза, Максим.
Отец Афанасий, убрав свечку от моих губ, подался почти вплотную и искоса, чуть наклонив голову, стал вглядываться в зеркало моей души. Я приложил все свои силы, чтобы не отвернуться в эти несколько секунд, прошедших в напряжении для нас обоих. Не знаю, что он увидел в моих глазах, может, сам Господь явился ему в них, но священник кивнул и продолжил:
– Смотрю я на тебя, Максим, и кажется мне: не врешь ты, да резона большого тебе не было ехать к нам в такие дали, чтоб поерничать над скромным служителем Господа. Так что рассказывай свою историю, я тебе, может, и помогу. Отец Димитрий был прав, у меня есть кое-какие знания по вопросу, с которым ты пришел ко мне, я долгое время изучал его, ну пока меня не сослали вот сюда, на Край. Черт бы их всех побрал! Ой, прости господи… – и вновь святой отец осенил себя крестом. – Ну вот я вроде закончил, пойдем ко мне домой, а по дороге и за обедом ты мне все и расскажешь.
Так я и начал повествовать о своих злоключениях. В отдельные моменты священнослужитель останавливался, снова пристально вглядывался в мое лицо, но тут же опять говорил: «Ты продолжай, продолжай, я так, ничего…» Когда мы подошли к его дому, сложенному из цельных бревен, я закончил рассказывать о своей первой встрече с оборотнем. Батюшка открыл дверь и крикнул:
– Настасья Степановна, я с гостем! Найдется, чем покормить нас?
Из кухни нам навстречу вышла приятного вида женщина и сказала:
– Думаю, найдется, отец Афанасий. Но лучше бы вы заранее предупредили. Я бы пирогов напекла. Кстати, у нас дрова закончились, а электричество все никак не починят, вы бы накололи на всякий случай.
– О, Максим, вот и повод нам еще пообщаться без посторонних ушей. Я сейчас, только переоденусь.
Отец Афанасий скрылся в комнате и через некоторое время вернулся в одежде, более подходящей для колки дров. Мы зашли за дом, к поленнице.
– Ты, Максим, продолжай, а мне тут заняться надо, – батюшка указал на поленницу. – Нет, нет, не предлагай помощь, я сам люблю это дело. Как-то, знаешь, чувствую себя настоящим мужчиной, занимаясь физическим трудом, балую, так сказать, себя периодически.
Тут я обратил внимание, что отец Афанасий не был склонен к полноте, чем грешат многие, избравшие такую же стезю, как у него. Под курткой явно угадывалась мускулистая фигура человека, знакомого с физической работой и способного держать не только крест или кадило. Он вынул топор из-под навеса, ловко подкинув и закрутив левой рукой из-за спины, подхватил правой и молниеносно направил в стену дома, куда тот благополучно воткнулся. Отец Афанасий улыбнулся мне лукаво и сказал:
– Сам понимаешь, развлечений тут немного, поэтому веселимся как можем.
– Это… это впечатляет, – искренне восхитился я ловкости батюшки.
Пока святой отец колол дрова, я продолжал рассказывать ему свою историю. Закончив работу, он попросил меня помочь – прихватить дров, и мы направились домой к ожидающей нас хозяйке.
Когда мы пришли и, раздевшись, сели за стол, священник сказал своей супруге:
– Ты, матушка, оставь нас одних и дверку прикрой, а сама займись своими делами, али в гости сходи.
– Хорошо, отец Афанасий, приятного вам аппетита, – с этими словами матушка Анастасия скрылась из комнаты, тихонько притворив за собой дверь.
– Ну, давай поедим, а потом уж и дорасскажешь свою историю, – предложил отец Афанасий и, перекрестив еду и прочитав молитву, принялся кушать, ну и я последовал его примеру.
После трапезы я закончил свой рассказ, и мы погрузились в мрачные раздумья.
Мои надежды стали осыпаться словно перезрелые яблоки с дерева моих ожиданий. И с каждой секундой меня все больше начинало окутывать туманом отчаяния. Я закрыл лицо руками и попытался собраться с мыслями. Что же мне дальше делать, если и тут мне не помогут?
– Максим, так ты говоришь, что и серебро, и святую воду использовал?
– Да, – упадническим голосом отозвался я.
– И говоришь, он даже ухом не повел, когда ты прыснул на него святой водой?
– Да.
– И от серебра был тот же нулевой эффект?
– К сожалению, да. Никакого эффекта.
– Хм… – отец Афанасий задумался, поглаживая правой рукой бороду и разглядывая мрак за окном, затем озадаченно произнес: – Эти два средства описывались во всех тех книгах, которые мне удалось собрать по данной тематике.
Мрачная складка залегла на лбу священника, и он снова углубился в размышления.
– Знаешь что? Утро вечера мудренее, как говорят у нас в деревне. Как я и сказал, Максим, можешь заночевать у нас. А я тем временем посмотрю, что есть в моих книгах, может, чего полезного и найду.
– Спасибо, отец Афанасий, я постараюсь завтра как можно раньше уехать, чтобы не стеснять вас с матушкой. Видимо, не судьба мне найти способ убить этого монстра.
Промаявшись тяжелыми думами до самой ночи, я все-таки провалился под хрупкий лед сновидений, несмотря на пристальное наблюдение всех святых, что сурово взирали на меня буквально со всех сторон. На каждой стене комнаты висела икона, а зачастую и не одна.
Мне приснилось, что я лежу в каком-то помещении, выложенном плиткой черного цвета. Царит пронзительная тишина, готовая разорваться лопнувшей струной. Я начинаю осматриваться. Комнату заливает свет, идущий от потолка. Весь потолок – это одна большущая лампа, рассыпающая солью едкий свет по помещению. Я понимаю, что мне надоело лежать, и я хочу встать. Пытаюсь, но чувствую, что мои руки и ноги связаны. Приподняв голову, я вижу, что пристегнут к койке и руки расставлены в стороны, будто я распят. Я думаю: «Это больница. Мне хотят помочь». Мне почему-то очень жарко, я верчу головой в надежде увидеть окно. Но замечаю только ровные бесконечные клетки черной плитки.
Вдруг часть стены отъезжает в сторону, из света начинают появляться тени, на этот свет, льющийся из двери, больно смотреть. Входят несколько фигур, и дверь закрывается, отсекая жгучий свет. Я вглядываюсь в эти силуэты и вижу, что их пять. Они одеты в белые балахоны, их лица скрывают медицинские маски. Но тут до меня доходит, что эти маски обтягивают не человеческие лица, а вытянутые собачьи (а может… может быть, волчьи) морды, и над масками горят три красных глаза. Эти существа встают двое у моих ног, двое у рук и один у головы. Я пытаюсь спросить: «Что происходит? Где я?» Но ватная тишина наполняет помещение, а возможно, и мои легкие, так как мой открывающийся рот не издает ни звука.
Через некоторое время существа все как один обнажают свои конечности. Но что это за конечности? Это подобие человеческой руки, оканчивающейся толстой иглой, больше напоминающей гвоздь. И глаза фигур вдруг становятся ярче и начинают пульсировать, свет постепенно затухает, а они поднимают свои мерзкие конечности-иглы, я буквально физически чувствую, как сокращается расстояние между моим телом и жуткими инструментами. Еще мгновение, и пять молний пронзают мне руки, ноги и голову. Я чувствую, как мои связки разрываются от немого крика, затоптанного ненасытной тишиной. Места, где в меня входят иглы, заполняет холод – жгучий, безнадежный холод. И глаза… эти глаза пульсируют в такт этому пожирающему холоду и хохочущей тишине.
Я не сразу просыпаюсь от этого тяжелого сна, он будто не хочет отпускать меня. Но серое утро за окном – какой-никакой помощник мне, и я таки выныриваю из своего кошмара. Чтобы встретиться глазами с полным скорби взглядом взирающего на меня с иконы святого. Я спешно поднимаюсь с кровати, сажусь, зажав переносицу между пальцами рук, и в очередной раз возвращаюсь к мысли о безрезультатности моей поездки сюда.
В комнате, где я спал, царила та особая уютная атмосфера, знакомая каждому, кто проводил когда-либо лето в деревне, навевающая множество воспоминаний из детства… Затертый коврик над кроватью, натянутый на гвоздики, с наивным изображением лебедей, собак, прудика. Громко тикающие часы на стене с благодарственной надписью «Участнику ВОВ…». Интересно, откуда они здесь? Неужели отца Афанасия? Большая печь, аккуратно побеленная и облицованная нежно-голубой плиткой, а в каждом квадратике приклеена трогательная бабочка. Кто-то из детей или внуков постарался, а может, жена Афанасия? В центре комнаты, на почетном месте стоит трехстворчатое трюмо, в котором множество раз отражается большая ваза с огромным букетом искусственных цветов. Цветы все непростые: нежные тканевые розы, лилии из папье-маше и совсем загадочные из разукрашенных перьев… Видимо, хозяева не были подвержены предрассудку, мол, место искусственных цветов только на кладбище. Кружевные салфеточки на всех горизонтальных поверхностях, в точности как у моей бабушки. И стеклянные статуэтки на самые неожиданные темы: здесь были и олени в разных позах, и семья волков, и девочка, надевающая коньки, и, конечно же, бюст Ленина, куда же без него? Даже запах, тот особенный запах фиалок, лаванды и варенья, казалось, был знаком мне с самого детства.
Обстановка умиротворяла, неприятные впечатления после отвратительного сна сглаживались и уже казались не столь ужасными, как при пробуждении. В окно заглядывали ветви яблони, сплошь усыпанные мелкими зелеными, наверняка кислыми яблоками. Такие вот яблоки в детстве поедались с огромным энтузиазмом в большом количестве, даже язык начинало щипать… Да что ж меня так и тянет сегодня поностальгировать? Услышав, что на кухне гремит хозяйка, я оделся и пошел по естественной нужде. Проходя мимо кухни, увидел, что хозяева уже встали. Я поприветствовал их:
– Доброе утро, отец Афанасий, матушка Анастасия.
– И вам доброе утро, – оторвался от книжки святой отец, а ему вторила супруга.
Матушка Анастасия была пухленькой пожилой женщиной с копной седых волос, небрежно собранных в пучок. Она не особенно суетилась по хозяйству, как можно было бы ожидать от жены священника. Тихо беседуя о чем-то с мужем, матушка Анастасия улыбалась, хитро и снисходительно поглядывала на него, пухленькие, как и она вся, ручки были сложены перед ней на столе и находились в совершенном покое. Было видно, что женщина так может просидеть очень и очень долго и при этом будет чувствовать себя абсолютно комфортно.
– Что, плохой сон? – осведомился священник.
– С чего вы взяли? – сказал я, остановившись на полдороги.
– Да вы, Максим, так стонали, что мы с матушкой уж подумывали вас разбудить. Но я прочитал молитву, и вы вроде затихли.
– Да… спасибо… за молитву… она, может, и вправду помогла… сон был… да ну его, вспоминать не хочется, – хмуро отмахнулся я и продолжил свой путь, а затем вернулся на кухню к хозяевам.
Отец Афанасий был с красными глазами и синяками под глазами, что заставило меня насторожиться. Священник, видимо, прочитав мое волнение на лице, усмехнулся и сказал:
– Да, я сегодня маловато спал, все думал, чем вам помочь, перебирал в памяти книги, перечитал кое-что. Но давайте об этом после завтрака.
– Хорошо, как скажете, – ответил я, силясь понять по его лицу – есть ли надежда, но святой отец начал читать молитву, и после мы сели завтракать.
Откушав, батюшка предложил пойти подышать свежим воздухом. И уже на улице сказал мне:
– Максим, обнадежить вас особо нечем. Вот единственное, что мне удалось найти нового. Один монах во времена, когда по округе свирепствовала чума, написал эту вещь. Не знаю, поможет ли она вам и насколько точно мне удалось перевести с латыни, но вот, держите. – и он передал мне свернутый лист.
