Николай Агапов
Крх… крх
А птица тем временем взмыла вверх и, камнем упав вниз, растворилась в черном месиве. А я даже не обратил особого внимания на то, что она исчезла в этой черноте так же внезапно, как и появилась. Я смотрел на эту смолянистую, перетекающую жижу и думал о том, как я несчастен и как бы было хорошо стать вот таким же черным, вязким и мерзким, да, пусть мерзким, но мне было бы все равно. Лишь бы перетекать, и никаких других забот. Течь, течь, течь… Я отрешенно смотрел, как пятна перемешиваются с пятнами, и не заметил, как зародился и вспух еще один большой пузырь. Очертаниями он стал напоминать богомола. И вот он шевельнул своими отвратительными лапками и прострекотал, отчего меня пробрал невыразимый ужас. Будто я заглянул в задницу самому дьяволу. А богомол ударил лапками по черной субстанции, и еще, и еще. Я подумал: «Что он делает?» И тут я понял, что с каждым ударом лапок я погружаюсь все глубже в мерзкую черную жижу. Вглубь, вглубь и вглубь. Мое отчаянье сменилось страхом. Что произойдет со мной, когда я погружусь полностью? И если минуту (а минуту ли?) назад я мечтал умереть, то сейчас мной владел только животный страх, и я чувствовал себя загнанным в ловушку.
Я дернулся, но чернота только смачно чавкнула, не поддавшись моим усилиям. Я дернулся сильнее, но с тем же печальным безрезультатом. А богомол радостно застрекотал и еще проворнее заработал лапками, чем ускорил мое погружение. Половину моего тела уже затянуло, ногами пошевелить было невозможно из-за вязкости субстанции, только руки судорожно колотили по поверхности. Страх снова сменился ужасом, я стал представлять, как начну задыхаться и эта черная дрянь потечет в самое дорогое, что у меня есть, в мое тело, заполнит его и я стану частью этой мерзости. Я закричал во весь голос, я кричал, кричал и кричал, пока черная гадость не дошла мне до подбородка, и тогда, вдохнув поглубже, я задержал дыхание. Вытаращив глаза, я продолжал безмолвно вопить. Вопил, глядя на богомола, который в триумфе поднял лапки, засучил ими в воздухе и стал таять, словно кусок отвратительного черного мороженого.
Меж тем тьма поглотила меня. Я закрыл глаза и почувствовал, как жижа покрыла меня с головой. Скоро мои запасы кислорода подошли к концу. Я, открыв глаза перед тем, как сделать последний вдох и впустить в свое нутро эту мерзкую черноту, увидел, что ситуация изменилась, и я медленно, но верно поднимаюсь вверх. Жижа, как натянутый батут, выталкивает меня из себя. Я сделал-таки вдох, и он был полон настоящего блаженства. Отчаянье и страх отступили перед необходимостью просто дышать, и, пока я дышал, я не заметил, как рядом сформировалась воронка. Она росла, и росла, и росла, превращаясь в смерчик. Постепенно увеличиваясь в размерах, она обратилась в настоящее торнадо, и меня стало засасывать внутрь. Я повернулся, и на меня с новой силой навалился страх. Я бросился было бежать, но жидкое месиво мешало, ехидно хлюпая у меня под ногами. Я упал, меня потянуло к торнадо, я стал цепляться за эту черную субстанцию в тщетной надежде удержаться, но от ее былой упругости не осталось и следа, она ускользала из моих рук, словно песок сквозь пальцы. И тут меня снова накрыло отчаянье, я сдался, плюхнувшись в жижу, отдался воле потока, уносившего меня в бушующий смерч.
Абсурдная мысль посетила меня: «А что думает мотылек, летящий к горящей свече, влекомый лишь врожденным инстинктом? Может, он, как и я, отчаянно пытается придумать, как преодолеть эту силу, понимая, какой конец ждет его?» Меж тем меня засосало мощными потоками воздуха внутрь воронки, меня кружило и бросало, словно космонавта в терпящем бедствие космическом корабле. Внезапно мой полет выровнялся, я начал вращаться по одной «орбите». Мой взор сконцентрировался на центре воронки, где из черного теста нарождался какой-то очередной кошмар. Я сжал веки в тщетной надежде, что, может, это все-таки окажется галлюцинацией или сном, стоит зажмуриться посильнее, вот-вот случится чудо, да, вот оно. Сейчас я открою глаза – и там никого нет.
Я расцепил веки: в центре воронки стоял или, вернее, парил «мой старый приятель» – оборотень. «Лучше б я не открывал глаза, может, и не почувствовал бы, как умру», – мелькнула серебристой рыбешкой мысль и скрылась в темной пучине.
– Мой упертый убогий знакомый, добро пожаловать в мой мир – мои владения! Здесь мне не нужно прятаться в тени, здесь я – царь и бог! – изрек оборотень и указал своей рукой на меня, и в тот же миг меня наполнили темные эмоции.
Сначала медленно, затем все быстрее в сумасшедшем калейдоскопе сменялись то отчаяние, то страх, то тревога, то ужас, то разочарование, и так по кругу и бесконечно, эта круговерть выворачивала меня наизнанку и выжимала до изнеможения.
– Ха-ха-ха, вот так-то, дерзкий человечишка! – веселился монстр, наблюдая мою беспомощность.
– У меня есть для тебя кое-что, – эти слова дались мне с титаническими усилиями. Но где-то внутри из последних сил пыталась сопротивляться жажда жить, выжить любой ценой – продолжение далось чуть легче. – Я хочу умереть тихо и мирно, во сне, так же, как мой дедушка. А не крича от ужаса, как его пассажиры, – выпалил я шутку, от которой накануне заливисто смеялся так, что соседи весело аплодировали звенящими батареями. Но сейчас мой смехаханчик вышел каким-то уж слишком жалким.
– Это ничего, и более сильные люди сходили с ума в моей скорбной обители, я-то думал, ты покрепче будешь, а ты разочаровал… маленько. Ха-ха-ха, презренный слабенький червяк! Сейчас я вкушу твоей плоти, а потом примусь за твою никчемную душонку, – облизываясь и скалясь произнесла богомерзкая тварь. – А теперь пришло время десерта. Кричи, ори, ругайся, дай мне насладиться твоей болью и выпить эти сладкие муки до последней капли.
Оборотень открыл свою пасть, и его омерзительный длинный язык стал ползти ко мне неотвратимой гадюкой, готовой ужалить при первой же возможности. Когда он достиг моей груди, у меня все словно застыло внутри, потом боль взорвалась адским огнем где-то в сердце и стала распространяться по всем венам и артериям. Терпеть ее было невозможно, и я закричал. Мерзкое создание довольно улыбнулось, и я почувствовал, как еще сильнее завертелся в моей груди адский язык. Меня кружило вокруг этого темного центра невыносимой боли, коей являлось это адское отродье, и с каждым оборотом вокруг мои муки становились все нестерпимее, и я молил высшие силы о смерти. Уставившись в черные бездонные глаза монстра, сквозь крики боли я просил убить меня. Как вдруг перед моим внутренним взором возникла маленькая девочка, прочерчивающая пальчиками улыбку на своем ангельском личике, затем картинка вокруг начала мутнеть, и я внезапно увидел нечто голубое.
Мне было пять лет, когда родители первый раз взяли меня на побережье. Мама и папа устали после перелета, но мне не терпелось на море, о котором я столько слышал. Поэтому после долгих уговоров и моих обещаний быть паинькой, мы отправились на этот фантастический и невообразимый пляж. После горячего песка, который словно пропекал тебя от пяток до самой макушки, море казалось райским блаженством. Этот жгучий жар, идущий будто изнутри, отступал по мере погружения в прохладные голубые волны. Я думал, что плескаться в них можно бесконечно, пока не пришел папа. Я испугался, что меня позовут вон из чудесного, освежающего, живого моря, и приготовился уже биться насмерть (если нужно – в истерике), чтобы отвоевать себе право оставаться в этом волшебном месте еще, еще и еще. А папа протянул руки и сказал: «Иди сюда, боец, я тебе кое-что покажу». Я с недоверием подошел и вложил свои бледненькие ручонки в крепкие ладони отца. Тот схватил меня, и… я почувствовал, что начинаю взлетать (как это?! что происходит?!). А ноги тем временем оторвались уже ото дна, поднимаясь все выше, они взрезали холмистую поверхность моря, не желающего их отпускать. Еще мгновение, и мои ноги воспарили над голубой гладью, и лишь изредка пальчики чуть погружались в прохладу моря. А я сам крутился в этом умопомрачительном вихре, центром которого был мой папа, большой, сильный, любимый папа. Я смотрел на проносящуюся с ошеломляющей скоростью подо мной водную гладь, которую пытались взбить в пушистую пену папины ноги. От этой лазури у меня закружилась голова, и, чтобы стряхнуть это нарастающее ощущение, я взглянул на папино лицо. И он улыбнулся: «Ну, космонавт, готов к полету?» «Не-е-ет!» – закричал я, а сам залился смехом, таким свежим, легким и чистым, как ветерок, что обдувал мое мокрое тело. Папа тоже захохотал, и мы все кружились и кружились, а перемешанное с бликами солнца море сменялось черной круговертью и страшным обликом монстра, находящегося в центре урагана. Но я словно не видел его, я просто смеялся, как тогда, на море с отцом, и мой смех лился из меня, сотрясая этот жуткий, беззвучный мир своей неуместностью.
– Стой, что ты делаешь, мерзкий ублюдок? – завопил оборотень. Глаза его, казалось, расширились, и вообще он стал весь как-то расширяться, словно ткань, которую слишком сильно натянули. – Молчи, не то я убью тебя!
Язык монстра попытался было проникнуть глубже, но мое тело отторгало его, как нечто чужеродное. Все это скользило где-то на краю моего сознания, ибо я смеялся, смеялся так, как может смеяться только беспечный пятилетний ребенок. Внезапно оборотень взмолился: «Стой, Максим, я дарую тебе вечную жизнь! Власть! Мы будем королями этого мира!» Но меня было уже не остановить: что-то светлое переливалось внутри меня сообразно со смехом, порожденным далеким и ярким воспоминанием. Теперь, казалось, я поменялся с оборотнем местами, и это он носился по орбите клокочущего водоворота, раздираемый на черные, отвратительные кусочки острыми иглами моего смеха.
***
Я стоял перед входом на лестницу, а вокруг меня завивалась змейками пурга. Я, как зомби, спустился в переход и, все еще смеясь, уселся на ледяной каменный пол. Из глаз моих текли слезы, которые падали на этот камень и превращались в ледяные озерца. Снаружи метель будто бы начинала стихать.
– Эй, бомжара, не спи – замерзнешь, – окликнул меня заботливый прохожий и брезгливо пнул в ногу.
Я очнулся и тут же подумал: «Если бы не я, ты бы мог оказаться следующим…» Но я не стал озвучивать мысль вслух высокомерно надутой спине удаляющегося мужчины. Я с некоторой тревогой проследил, как он дошел до конца перехода и пропал навсегда, унося на своих плечах целую и невредимую голову.
«Надо бы идти домой», – уговаривал я себя: мне так хотелось остаться здесь, уткнуться носом в воротник и спать, спать, спать… Я шлепнул себя по лицу, снова стряхнув навалившийся было сон, и усмехнулся: «Черт возьми, так и замерзнуть недолго… Вот была бы потеха – спасти город от монстра и околеть на хрен в переходе прям на поле битвы». Опять дико захотелось спать, я рывком поднялся и, уже стоя, почувствовал, что сон вроде начал отступать.
«А не привиделось ли мне все это?» – эта мысль занимала меня всю дорогу до дома. Когда я доковылял до подъезда, буран уже закончился, и на меня любовался с неба месяц. Дома я еле снял с опухшей ноги ботинок и, хромая, прошел в комнату, где отдал себя в гостеприимные объятья кровати и Морфея, который уже с порога напевал мне колыбельные. Веки сомкнулись сами собой.
Я сидел в какой-то громадной зале с высокими сводами. Стены были украшены позолоченными барельефами. Между колонн виднелись разнообразные статуи, а вдоль прохода стояли бдительные верные воины, вооруженные саблями. Глаза стражников сверкали так же ярко, как и сталь их оружий. В залу по кроваво-красному ковру входили просители. Один за другим они приближались ко мне и благодарили. Я силился понять, за что эти люди благодарят меня, но они лишь таинственно улыбались из-за тонких прутьев своих клеток. В этом сне, похоже, только меня шокировал тот факт, что просящие были безголовыми, вернее, несли свои головы в золоченых клетках, словно диковинных птиц. Но я знал, что королю не подобает выказывать удивление таким ничтожным вещам, я старался держаться как можно естественнее. В нужные моменты шевелил пальцами, дабы показать, что время просителей вышло и пора покинуть мои чертоги. Их лица (за золоченой решеткой, кто бы мог подумать!) казались мне знакомыми, будто это были давно позабытые и покинутые друзья, но тщетно я пытался припомнить, где могли пересекаться наши жизненные тропы. Под конец ввели какого-то человека. Но вообще это было похоже на большую кучу тряпья: грязного, черного, сального тряпья, из-под которого даже нельзя было увидеть человека. Сенешаль сообщил, что это ничтожное отребье совершило столько злодеяний, что одной смертной казни ему будет мало. Не знаю что – то ли слова управляющего, то ли вид этого отвратительного существа, но меня накрыло хохотом, как от рассказанной на пирушке смачной и пошлой шутки. Я понимал, что королю не подобает так смеяться перед подданными, но ничего не мог с собой поделать: я смеялся, смеялся, плакал от смеха, и мне чудилось, что черная фигуру тает, тает, словно сжигаемая моим смехом, и это почему-то казалось мне чрезвычайно уморительным, и я смеялся еще сильнее…
Я смеялся, смеялся и, даже когда окончательно проснулся, все никак не мог до конца избавиться от этого немного истерического хохота. Но вот наконец меня отпустило, и я с неземным наслаждением отметил: «Кошмаров сегодня не было!» И ломанулся к телевизору. Прощелкав все новостные каналы, я убедился, что вестей о новой жертве маньяка нет. Не удовлетворившись этим, я полез еще и в интернет, но и там, к моему безмерному счастью, не было свежей информации о злодеяниях оборотня. Даже безвкусная овсяная каша (которую я на волне эйфории забыл посолить) прошла на ура. Я смотрел, смотрел на диктора с радостью, но в то же самое время с затаенной тревогой – а вдруг он сейчас скажет: «Только что получено сообщение с пометкой „молния“. Новая жертва маньяка обнаружена в одном из городских районов. Все подробности будут позднее, в ходе информационного выпуска».
Я сидел и смотрел на экран, не видя картинки, перед глазами была только крутящаяся черная дрянь и монстр, предлагающий мне все, что пожелаю, лишь бы я остановился. И как потом вихрь разрывал его на маленькие черные волокна, а я стоял в центре всего этого и смеялся.
«Вот черт, – подумал я, – долго меня еще будет преследовать это воспоминание? Надо, надо отвлечься». Я начал перебирать друзей и приятелей, с которыми давно не виделся и которые, по моему мнению, были бы рады со мной пообщаться. Но увы, ни об одном я бы не смог сказать с уверенностью: «Вот – это тот человек, к которому я бы хотел заскочить попить чайку и обсудить прошедшие с последней встречи события». У меня на холодильнике висел магнитик какой-то фирмочки, обещающей «мгновенную» доставку всего лишь за пятнадцать минут. Там был нарисован человечек с крылышками за спиной, яростно накручивающий педали велосипеда с желтыми смайлами вместо колес. Я смотрел, зомбируясь, на этот магнитик и мысленно перебирал карточки с именами друзей. Меня посетила абсурдная идея: «Вот бы этого велосипедиста во вчерашний буран вызвать. Кто бы победил?» И я снова сбивался и принимался перелистывать карточки с именами. «А интересно, эти смайлы синхронно вращаются?» – пришел на ум бессмысленный вопрос: что-то внутри меня не унималось, зачем-то цепляясь за эту картину.
«Глеб, стой, это твоя сестра!» – вывел меня из ступора громкий оклик из телевизора.
И тут пазл начал складываться. Мне надо было увидеться с Глебом. Эта потребность, словно пропущенная книга в стройном ряду фолиантов на полочке у перфекциониста, она зудела и требовала, чтобы образовавшийся вакуум был срочно заполнен.
На следующий день я, доковыляв до офиса «Гермеса», подождал Глеба и, завидев его, остановил почти у входа в здание.
– Глеб, здравствуйте, у меня дело чрезвычайной важности, – проговорил я вялотекущему курьеру уже возле дверей.
– Что такое? Кто вы? – в некотором замешательстве пробурчал Глеб, но притормозил.
Я не знал, о чем хотел с ним поговорить: у меня не было плана, да и как обсуждать произошедшее с кем-либо?.. Это был вопрос века. Поэтому я сказал первое, что пришло в голову:
– Я убил этого оборотня…
Сам не понимаю, чего я ожидал. Может, хотел просто выговориться. Но реакция Глеба меня ошеломила. Его глаза выпучились, какие-то нервные конвульсии, напоминающие смешки, сотрясли его, и он больше сам себе, нежели мне, сказал:
– Так что же – его больше нет?.. – потом, как-то растерянно посмотрев на меня, забубнил: – У меня… работа… там… вы… как узнали… что я… он… то есть мы…
– Я смотрю, вы потрясены не меньше моего, – прервал я невнятные бормотания Глеба. – Хотя то, что я пережил… Никогда бы не поверил, что такое может случиться… Но давайте последовательно… Я думаю, если вы возьмете сегодня выходной и приведете нервы в порядок, ваша компания не развалится, да и вас вряд ли выгонят.
– Ну да, наверное…
– А мы с вами тем временем забуримся в какую-нибудь берлогу и сообщим каждый свою часть истории, ведь, судя по вашему виду, вам есть что рассказать.
– Не знаю, не уверен, – включил было заднюю Глеб, но глаза его все так же были расширены от удивления, и он все еще смотрел на меня, а не в припорошенный снегом асфальт.
– Я думаю, нам обоим полезно будет выговориться, а? – постарался я сказать как можно дружелюбнее, мысленно кляня своего визави за нерешительность.
И Глеб наконец сдался:
– Ну хорошо. Только давайте где-нибудь около моего дома устроимся. Не знаю почему, но мне как-то спокойнее так, кажется.
– Я согласен, – кивнул я, взволнованный от предвкушения чего-то, что поможет мне понять, что же такое со мной происходило в эти последние несколько месяцев. Наверняка поможет! Я ведь начал разговор спонтанно, на авось, даже не предполагая, к какому финалу он может привести, а тут – такое.
До дома Глеба мы ехали в молчании, каждый пребывая в своем мирке. Глеб изредка подергивался, и его жалкое лицо кривила недоухмылка, которая вспыхивала, но, не успев разгореться, тут же затухала. Грустные глаза моего спутника временами поднимались от земли, всматривались в меня, а потом спешно перебегали обратно к такому манящему полу. Наверное, в эти моменты Глеб вопрошал: «А не наврал ли он? Про оборотня-то? Че-то как-то не похож он на истребителя монстров… А где шрамы, где секира, на худой конец?» Но, видимо, это я сам себе навыдумывал, а курьер размышлял, скорее всего, о чем-то прозаичном: например, что с работы могут уволить или как за кафешку будем расплачиваться.
В итоге мы таки приехали, и Глеб мотнул головой в сторону кафе, негромко проронив:
– Вон там.
«Одинокий волк» – гласило название над входом, которое дополнялось картинкой с силуэтом воющего хищника.
– Как тематически, – сыронизировал я, – специально сюда вел? – как-то незаметно для себя я перешел на «ты».
– Да нет, как-то так… само… видимо. А хотите, еще чего-нибудь поищем, я не знаю, другое заведенье или там?..
– Да не, нормальное заведенье, главное – чтобы нас в нем не сожрали, – подмигнул я Глебу, но с таким же успехом мог подмигнуть и фонарному столбу, уставившемуся в землю своим циклопическим глазом, ибо не успел я поймать взгляд парня, как он снова упорхнул к заснеженному тротуару.
– Угу, – отозвалось его тело гулкой бочкой, мне даже показалось (о ужас!), что рот Глеба не приоткрылся, чтобы произнести эти звуки.
Стоять на морозе мне надоело, и я проскрипел к дверям кафе, которое встретило нас очаровательно пустым залом и приглушенной музыкой. Мой «приятель» на удивление не отстал, вошел следом и стал отряхивать ноги, чем подал и мне хорошую идею. Пока мы пытались избавиться от снега на обуви, к нам подошел официант и с усталым (видимо, от недосыпа) лицом предложил пройти и сесть там, где нам захочется. Мы с Глебом прошествовали вглубь зала, подальше от музыкальных колонок и любопытных вездесущих ушей.
Мы заказали по большой кружке кофе и терпеливо стали ждать, пока нам принесут заказ.
– Ну что ж, кто первый начнет? – отхлебнув горячего напитка, поинтересовался я у Глеба.
– Давайте вы! – отозвался мой собеседник, даже не пригубивший кофе и лишь греющий о него руки.
– Можно один вопрос перед тем, как я начну?
– А на какую тему?
– Ну мы тут сидим, чтобы обсудить одну общую, я так полагаю? – вместо ответа Глеб еле заметно покивал головой (или я надумал себе это, а на самом деле сквозняк пошевелил его челку – и всего-то). Я же продолжил: – Наверное, уже стоит спросить, а то это как-то затягивается… А ты отвечай или молчи, там поглядим.
Я пристально посмотрел на Глеба, судорожно сжимающего кружку. «Черт, она, должно быть, уже горячая», – проскочило у меня в голове. И наконец я решился высказать вопрос, который вертелся у меня на языке давно.
– А ты знал, кто… нет, вернее – что совершает убийства? Ну эти, о которых трезвонят все СМИ. Прошу прощения – трезвонили, – поправился я, ведь в последнее время не было сообщений о новых зверствах. Могло ли это значить, что они прекратились? «Я очень, очень на это надеюсь! – вертелось в моей голове. – Не дай бог, повторится этот кошмар – я не вынесу… наверное».
Глеб напрягся, еще сильнее вцепившись в кружку, и его костяшки побелели. Я уловил, как он закусил нижнюю губу, потом ослабил хватку, отставив ладони на миллиметр от кружки, и прошептал:
– Нет.
Может, мне показалось, что Глеб это сказал, а на самом деле он просто подул на горячий кофе?..
– Прости, я не расслышал, Глеб. Кстати, меня зовут Максим, – я протянул руку и через мгновение ощутил в своей ладони его разогретые чашкой, но вялые пальцы.
– Меня вы уже знаете. И ваше лицо мне кажется знакомым… смутно, – тихо произнес мой собеседник.
– Да, я пару раз обращался в вашу фирму, и ты отвозил мои заказы. Давай перейдем на «ты», может, так проще будет общаться.
– Я попробую, но не обещаю… тебе.
– Так что насчет моего вопроса? Ты знал?
– Нет, – теперь уже четко отозвался Глеб, но при этом наклонился к своей чашке так близко, словно хотел утопиться в ней и только искал решимости или пытался надышаться напоследок. – Догадывался… предчувствовал… предвидел… не знаю… – сначала шепотом, будто заговаривая этот треклятый кофе, а под конец все громче и с каким-то надрывом исторг из себя Глеб.
Он вдруг вонзил в меня злобный, даже яростный взгляд. В моей голове тут же возникла картинка: я стою в цирке, с завязанными глазами, прикованный к здоровенному щиту напротив метателя ножей. Глеб прожигал меня лишь мгновение, и, как только он скрыл свои пылающие во взоре угольки, сосредоточившись на напитке, мое видение растворилось в облачках пара, идущего от кофейной кружки.
И тут же, словно опомнившись, как-то сквозь сжатые зубы Глеб процедил, тяжело дыша:
– Нет-нет-нет… я не знал… не мог знать, – его пальцы нащупали неподалеку салфетку и остервенело комкали ее.
Я не понимал, как реагировать на этот всплеск эмоций, и сидел в некотором оцепенении, тщетно пытаясь придумать, что же говорить дальше. Но внезапно мой визави пришел мне на помощь.
– Нас было трое: я, Димка и Колька, – будто не со мной, а вновь с кофе продолжал разговаривать Глеб. – Мы, знаешь ли, жили в деревне, далеко отсюда, на юге. Никаких тебе развлечений, только и знали с друганами, что по окрестностям шляться. Да… Мы тогда в исследователей играли. Ну а что ты хочешь: компов у нас там не было. Родители бедные – на еду бы хватило. Вот только как сюда, в город, перебрался, тут лишь и узнал, какой это кайф – посидеть порубиться в какую-нибудь игрульку… – он мечтательно и тепло улыбнулся на миг и тут же опять помрачнел. – Бедные были, вот мы и ходили где ни попадя. То по дворам чужим, будто бы повстанцы какие, а хозяева – мерзкие узурпаторы, хотят нас изловить и в тюрьму навечно упечь, а мы их – бластерами, бластерами. Ну или как тогда, – он не счел должным пояснить это «тогда», но, судя по изменившейся интонации, это был важный момент в его жизни, – играли в исследователей. Там речка у нас была, Нежность называлась, с крутыми берегами, но начинались они в паре километров от деревни. Но что такое пара километров, когда ты молод и нечем заняться дома, а смотреть на пропитые рожи родителей достало?.. А у речки – тишь да благодать, рядом никого – твори, что хочешь. Ну мы и творили…
Глеб умолк, его лицо как-то загадочно передернулось, он метнул взгляд за меня, куда-то в потолок зала, а потом опять уставился на свою кружку и вернулся к рассказу.
– Шли мы, значит, через кусты, сшибая обильную растительность по бокам палками, воображая, что это мачете. Димка шел и трепался. Он все не мог определиться, кем же хотел быть: злобным пиратом, отважным первопроходцем или жутким и кровожадным индейцем. А мы с Коляном его подзуживали, отчего Димка распалялся еще сильнее, наивно проглатывая наживку и разражаясь все большим потоком идей и фантазий. Потом, после очередной шутки, он вроде как разъярился и вызвал меня на дуэль на мачете. Ну я и принял вызов, и мы стали рубиться палками. Димка случайно заехал мне по пальцу, и мое «оружие» отлетело в кусты, а когда я полез его искать, то обнаружил ее…
Мой собеседник судорожно стиснул очередную салфетку и продолжил внезапно иссушенным, осипшим голосом:
– Она зияла на меня своим антрацитовым глазом, не знаю – нора это была или пещера, наверное, не суть важно, но важно то, что я первый ее открыл. Я немедленно позвал ребят, чтобы объявить о моей находке. Они тут же появились, и мы втроем с восхищением и трепетом уставились в темноту. «На кладбище ветер свищет, на кладбище нищий д…» – начал было декламировать Димка замогильным голосом, но я пихнул его локтем в живот. «Молчи, дурень, – прошипел я, – вдруг там…» «Кто там? – ехидно спросил меня Димка. – Медведь или беглый преступник? Не-не-не, во! Там три девки: голых, стонущих, томящихся, ждущих, когда же рыцари войдут и насадят их на кукан», – тут он дико заржал, довольный своей выдумкой. «Ну и иди, рыцарь хренов», – предложил ему Колька. «Ну и пойду», – принял вызов Димон, хотя голос его звучал не очень уверенно. Он достал спички, зажег одну и, отодвинув ветки, стал продвигаться на коленках вглубь. «Смотри не наступи на свою девку-то, а то некого насадить-то будет», – напутствовал я его, и мы с Коляном покатились со смеху. А Димон и вправду стал смотреть под ноги больше, чем по сторонам. Мы пошли, ну то есть поползли за ним. Стены были из какого-то камня или чего-то похожего на него, я не очень в этом разбираюсь. Местами рос мох. Затем проход стал расширяться, и мы оказались в помещении, где можно было выпрямиться. У пещеры потолок и стены были… э-э-э… бугристые, что ли, словно шкура какого-нибудь древнего динозавра. Я так и сказал ребятам, и они согласились с этим. Колька предложил: «А давайте костерок разведем. Мы ж, бля, первопроходцы, а какой первопроходец без костерка?» Он был заядлый любитель запалить что-нибудь, но идея нам понравилась, и мы полезли наружу за хворостом. Мы еле уговорили Коляна не разжигать тут огромный костер, справедливо полагая, что можем сгореть, к чертям собачьим. После долгих увещеваний и угроз Колян сдался, и мы развели скромный костерок. Света явно стало больше, чем от спички, и мы как завороженные стали рассматривать помещение пещеры. Но фонарика нам определенно не хватало: не было видно, что там, за пограничной темнотой. Посидев у костерка, я попросил у Димки спички и пошел посмотреть, что же дальше. Я направился туда, в темную часть, мне было и страшно, и в то же время хотелось испытать свою храбрость, выпендриться перед друганами, что ли. Вдруг я уловил движение внизу и, перепугавшись, выронил спичку. Я едва подавил вскрик, представляю, как меня бы обзывали Димка с Колькой, если бы я все-таки заорал. Я обернулся и увидел, как что-то черное проползло мимо сидевших у костра друзей, которые, услышав шуршание, перепугались, вскочили и вжались спинами в стены пещеры. А тень тем временем уползла в сторону выхода, и я выдохнул: пронесло. Я снова зажег спичку и внизу увидел расселину, из которой, видимо, выползла змея. Повинуясь какому-то инстинкту исследователя, я присел посмотреть, а что же там внутри. Димка и Колька уже подходили ко мне, спрашивая на ходу: «Что? Что там такое ты нашел?» А я вглядывался в темноту этой трещины и вдруг увидел… или почувствовал, я не знаю…
Глеб обхватил свою голову руками, но продолжил свою историю:
– Я увидел там зло, самое темное и ужасное зло в мире. Оно словно лежало тут долгие тысячелетия. Клянусь, мне именно так и казалось – тысячелетия. И ждало нас, ну, может, не нас, а вообще любого человека, но это оказались мы. Я сперва хотел крикнуть ребятам, чтобы не подходили, но почему-то мой язык не слушался, а эта тьма все сильнее и сильнее манила меня, засасывая куда-то в вязкую черноту своей утробы. И вдруг это зло заговорило со мной. Его голос раздавался у меня в голове, я уверен в этом, потому что мои товарищи подходили все ближе и ничего не отвечали ему. А тьма говорила, что она голодная, ОЧЕНЬ ГОЛОДНАЯ.
Глеб посмотрел на меня красными глазами, и мне почудилось, что его зрачки были полны растекающейся черноты – липкой, мерзкой и бесконечно глубокой. Он снова опустил взгляд и вернулся к повествованию.
– Я сказал ей, что у нас нет с собой еды, мы едим дома. Но тьма плотоядно улыбнулась (не спрашивай меня, откуда я это знаю, просто знаю, и все). У меня в голове зазвучал сладкий голос: «У тебя все, что мне нужно, с собой». Димка меж тем опустился на колени возле меня и спросил: «Ну что там?» Я поднял на него глаза и прошептал: «Наклонись ниже, ты сам увидишь». Спичка потухла, и я зажег другую. Колька опустился рядом с Димкой, который уже нагнулся к расщелине. А я говорил: «Ты видишь? Ты видишь это? Правда же это волшебно?» И тут Димку словно примагнитило к трещине и стало засасывать туда с чмоканьем или чавканьем, он недолго успел покричать: тьма быстро поглотила его лицо и голову, а затем он стремительно исчез в ее пустоте. Колька в ужасе отшатнулся назад, но тьма приказала мне не дать ему убежать. Я тут же схватил друга за ногу. Он рванулся к выходу, но упал. А тем временем тело Димки уже полностью исчезло в трещине, и она утробно урчала, требуя еще. Я подтянул ногу Кольки ближе к алчущей черноте, и она стала засасывать его, орущего: «Глеб, Глеб! Помоги! Спаси! Не надо! Мне больно! Больно!» Очень скоро эти страшные крики прекратились, и я почувствовал, как тьма похвалила меня. А я сидел в углу пещеры во мраке и плакал. О своих друзьях или о себе – я не знаю. Меня опустошила это чернота, остались только слезы, которые скоро тоже истощились. А зло сказало, что мы отлично сработались и… и мне как-то стало… приятно от этого. «Вместе мы сможем все», – заявила тьма, и я уверовал в нее. «Вместе мы сила», – ответил я тогда угольной черноте.
