Николай Агапов
Крх… крх
На нем было написано следующее:
//От оборотня мир спасти решив,
//Все знаемые средства испытав,
//Ища того, что зверя в прах вернет,
//Неравный бой несчетный раз ведя,
//Ты помни, что ответ дает
//Лишь при смерти дитя.
– И что это значит? – недоуменно спросил я.
– А черт его знает. Прости господи, – священник перекрестился. – Не я ж эту муть писал. Но это единственное, что я нашел помимо использованных тобой способов, так что дерзай, Максим. Верь в себя и Бога. Кто знает, может, тебе удастся проникнуть в суть сказанного здесь? А мне пора в церковь: как говорится, есть работа, которую за тебя никто не сделает. И да поможет тебе Господь.
– Спасибо, отец Афанасий. Вы сделали, что смогли. Теперь дело за мной. Как вы там говорите? Пути Господни неисповедимы? Поживем – увидим. Еще раз спасибо.
– Прощай, Максим, я буду молиться за тебя.
И я, забрав свои вещи из дома, прошел с батюшкой часть дороги, затем он свернул к церкви, а я к остановке. Так наши пути разминулись.
Отец Афанасий меж тем шел и размышлял: «Правильно ли я сделал, что дал ему эту бумагу? Ведь монаха же потом все его современники считали сумасшедшим. С другой стороны, в рассказ Максима тоже трудно поверить. Ох, как тяжело. А вдруг клин клином? И один душевнобольной из глубины веков поможет другому, из наших дней…»
На самом выходе из деревни из прорехи в заборе выскочила на дорогу собака: столь неожиданное явление заставило меня замереть в надежде, что псина, побрехав маленько, свалит по своим собачьим делам. Однако гадина и не думала уходить, наоборот, злобно зарычав и оскалившись, медленно, выверяя каждый шаг и не сводя налитых кровью глаз с меня, приближалась. Время от времени клацая зубами, она делала рвущее движение мордой. Ситуация становилась все более угрожающей. Вдруг, осмелев, псина бросилась вперед, в атаку. Растерявшись и не зная, что делать, я принял устойчивую позу, уперев правую ногу в твердь дороги, инстинктивно приготовился держать удар. Понятия не имею как, но, видимо, сработало какое-то древнее шестое чувство: моя правая рука, вынырнув откуда-то из-за плеча, неожиданно для меня, но что самое главное – для атакующей бестии, понеслась навстречу ее морде. Миг – и раздался отвратительный хруст, за которым немедленно последовал пронзительный визг. Псина, пролетев слева от меня, рухнула посреди дороги, продолжая поскуливать и теребить лапами свою морду, которая обливалась кровью. Сердце бешено колотилось, угрожая вырваться из гнетущей клети, и некоторое время я продолжал пристально следить за каждым движением поверженной, чтобы в случае чего принять оперативные меры. Вскоре я успокоился, в последний раз взглянул с упреком и некоторой жалостью на подвывающую псину. Плюнул, злясь и на нее, и на себя, но все же решил, что сама виновата, да и, как известно, на собаке все быстро заживает. Побрел было дальше к остановке. Внезапно из-за угла вырвалась свора собак: я не успел испугаться этой толпы, как псы с гвалтом пронеслись мимо – к той, что валялась поверженная на дороге, и скучковались вокруг. Я умилился собачьей преданности: товарища только что сразили, и на помощь высыпала «вся королевская рать». Одна из собак подошла и лизнула живот поверженной. «Как славно, какая забота о ближнем!» – пронеслось у меня в голове. Но вдруг лизнувшая собака вонзила клыки в трепещущее брюхо и, резко дернув головой, вырвала шмат кровоточащей плоти. Раненая бедняжка пронзительно и жалобно заскулила и конвульсивно задергала ножкой, пытаясь отогнать адскую боль. Я растерянно огляделся по сторонам, и тут мой взгляд зацепился за толстую палку, лежащую неподалеку. Я бросился к ней и, подняв, швырнул в шумную свору, чтобы отогнать их от покалеченной собаки. Палка метко пришлась прямо в туловища двух собак, они взвизгнули и отскочили на пару метров. Но здоровенная черная псина, которая вырвала первый кусок плоти, развернула ко мне свою окровавленную морду и страшно оскалилась. Затем зарычала и, богом клянусь, мне показалось, прошипела: «Пош-ш-ш-ш-шел!» Тут вся свора разом повернулась в мою сторону, шагнула на меня и угрожающе залаяла. Прикинув свои шансы против целой оравы, я счел благоразумным ретироваться подобру-поздорову, предоставив править бал естественному отбору. Развернувшись, я постарался как можно быстрее добраться до остановки. Немного погодя жалобный визг страдалицы прекратился, и мне стало чуточку легче, хотя у меня в ушах еще долго стоял звук утробного рычания той черной псины.
Спустя непродолжительное время автобус увозил меня от трагического инцидента, и я, переключившись на насущные вопросы, сидел и напряженно думал, что же хотел сказать своим стихотворением неизвестный монах. Иногда пробегал глазами загадочные строки, смотрел в окно на мелькавший пейзаж. Непроходимые леса сменялись полями, а те изредка прерывались деревнями, и мой взор равнодушно скользил то по одному, то по другому, периодически цепляясь за рекламу на редких билбордах вдоль трассы. Коттеджи, машины, квартиры порой разбавлялись предупреждениями о безопасном вождении или информацией о том, что хоспис помогает сделать легче последние шаги к вечности. Этот билборд особенно зацепил меня, мои мысли переключились, и я начал размышлять о том, как кто-то чужой может помочь тебе принять скорую кончину. Какой-то бессмысленной казалась сама идея помогать жить, когда перед твоим носом маячит смерть. По телевизору редко, но показывали сюжеты о хосписах. Старикам, наверное, было проще смириться с фактом своего грядущего ухода в небытие, но ведь показывали и молодых людей, и даже детей. Дети!
Тут меня осенило: «Если там есть дети, то они неизлечимо больны, то есть „при смерти дитя“. Неужели, неужели в этих древних строчках монаха был все-таки смысл?!» Я ухватился за эту соломинку, как за свою последнюю надежду, но постепенно сон одолел меня, и я блаженно проспал до самого конца маршрута.
***
Следующим утром я выдвинулся в направлении хосписа, который выбрал накануне вечером случайным образом из списка, услужливо предоставленного мне всезнающим интернетом. Я зачем-то положил себе в карман листок со старинными виршами и со смешанным чувством надежды и отчаяния покинул квартиру.
Хоспис меня встретил веселеньким фасадом с обилием разных цветов в его палитре. Само здание было двухэтажным, ничем не примечательным. Подойдя к главному крыльцу, я с трепетом вошел в эту обитель скорби. Раздевшись, натянув бахилы, я стал медленно блуждать по коридорам, почему-то стараясь ступать как можно тише. Попадавшиеся мне навстречу врачи, медсестры, пациенты – все ходили хмурые, тем неожиданней звучал пронзительный детский смех или возглас удивления. Я старался не заглядывать в палаты и просто шел, шел, не зная куда и зачем.
Из-за поворота выскочила маленькая девочка, на голове которой была надета шапочка с двумя торчащими кошачьими ушками. Под шапочкой виднелось бледненькое личико, которое светилось улыбкой, переполнявшей рот и струившейся из широко раскрытых глаз.
– Привет, я Зина! – выпалила с ходу девчушка, ошарашив меня.
– Привет, а я Макс, – ответил я и замолчал, не зная, что говорить дальше. Но оказалось, что это и не нужно. Девчушка принялась с жаром рассказывать мне все последние новости о ее друзьях и подругах: кому что принесли, подарили, что посмотрели и во что играли.
Из палаты донеслось вялое: «Зиночка, не приставай к дяде». Но я сказал, что все нормально, а Зиночка даже не обратила внимания на эту реплику. Поток слов лился из ее бледно-розового ротика, по силе сравнимый с цунами.
– Ну ладно, Максим, я пошла заниматься своими делами, – с серьезным видом, видимо, сообщив мне все, что хотела, заявила девчушка.
И тут я вспомнил о своем «деле».
– Слушай, Зиночка, у меня есть загадка. Хочешь послушать?
– Конечно, да! – лицо маленькой пациентки осветилось улыбкой.
– Что может убить оборотня?
– Смех, – ни секунды не раздумывая, ответила та. – Вот такой, – и залилась радостным смехом.
– Правильно, – только и смог выдохнуть я.
А Зина развернулась и начала подпрыгивать, удаляясь от меня. Потом резко развернулась, улыбнулась во весь рот и дополнительно прочертила пальцами улыбку, будто бы я не заметил. И тут ножки ее подкосились, она упала ничком на пол, и в тот же момент из палаты раздался крик: «Врача!» Выбежала женщина, рухнула на колени перед малышкой, схватила ее безвольную ручку в свои трясущиеся и начала что-то говорить, поглаживая девочку, пытаясь сдержать слезы и говорить спокойным, не дрожащим голосом. Сейчас же послышался звук бегущих ног, мимо меня пронеслись сотрудники медучреждения. А я стоял ошарашенный, у меня на губах увяла, словно забытый цветок, та самая улыбка, которая перепорхнула от Зиночки ко мне за мгновение до ее падения. Ее окружили люди, но я успел заметить, как девочка кашлянула и из ее рта вылетели малюсенькие капельки крови, они медленно взлетели, рассыпаясь на искрящиеся бисеринки, я мог поклясться, что видел в каждой из них свое шокированное отражение, и затем так же неспешно эти красные пылинки осели на бледненькое личико.
Я был не в силах ни помочь, ни смотреть на это, поэтому удрученно побрел в противоположном направлении. Перед глазами стояла девчушка, прочерчивающая улыбку на своем и так улыбающемся лице.
В эту ночь мне опять снились кошмары, но утренний выпуск новостей ввел меня в ступор: сообщений о новых жертвах не было. Я выключил телевизор, однако тревога, вцепившись в меня стальными зубами, не отпускала, а все сильнее давила и давила до глубокой ночи, когда сон таки накрыл меня. Но уж лучше бы он не накрывал: мне снова явились ужасные сны. И вновь мой некогда верный информатор-телевизор утром не поведал ничего о новых преступлениях. Вот тут мне стало по-настоящему жутко, ведь теперь эти кошмары начали мучить меня каждый день, независимо от того, было ли совершено убийство. Ловушка безумия, в которую я попал, принялась смыкать свои стены с удвоенной скоростью. «Мне необходимо действовать», – решил я, со злобой выключая телик, и пошел готовиться к очередной слежке за курьером Глебом.
Я обнаружил свой объект возле офиса курьерской фирмы и последовал за ним, держа в поле зрения. Меня одолевали сомнения в связи с моими повторяющимися кошмарами. Поможет ли мне, если я расправлюсь с оборотнем? А может быть, я уже сошел с ума и вообще лежу где-нибудь в больничке? Погруженный в такие думы, я спустился в метро вслед за Глебом, и мы покатались некоторое время, пока не вышли на одной из станций. Глеб уже приблизился к эскалатору, как вдруг находившаяся рядом с полицейским-кинологом овчарка зарычала и двинулась на меня. Я осознал, что что-то пошло не так, когда меня уже скручивали бравые сотрудники полиции, прижав лицом к полу. А кинолог еле удерживал свою подопечную, отчаянно лающую и периодически злобно скалящуюся на меня.
Не знаю, видел ли Глеб все то унижение, которое вылилось на меня словно ведро помоев в захолустном городишке из незаметненького окошечка, буквально секунду назад закрытого. Но меня почему-то Глеб в данный момент волновал меньше всего.
Словно преступника меня конвоировали через всю станцию, полную любопытных и порицающих глаз, качающихся голов и ехидных ухмылок. Завели в помещение через двери с надписью «Полиция», втиснули в комнату, где и стали досматривать. Через полчаса унизительного досмотра и расспросов полицейский, избегая смотреть мне в глаза, неловко извинился:
– Прошу прощения, гражданин Гусев. Вы понимаете, раньше с собакой такого не бывало, и мы вполне обоснованно посчитали, что у вас есть при себе запрещенные вещества. Я прошу вас не делать из-за этого досадного случая шумиху. Уверяю вас, что все виновные понесут наказание.
– Угу, – невнятно произнес я, не желая хоть на мгновение затягивать эту унизительную ситуацию, яростно толкнул дверь и вышел на волю.
Через какое-то время я понял, что иду бесцельно куда-то, пытаясь выбить злобу из себя резкими, быстрыми шагами, а еще пришло осознание, что я упустил Глеба. Мой гнев мигом сошел на нет и сменился отчаянием: «Что если он уже увидел свою роковую надпись? Ну вот как мне теперь это узнать?»
Я решил вернуться к метро, рассчитывая на удачу. Вдруг я случайно наткнусь на курьера? Шансов мало, но какой у меня есть выбор?
Через некоторое время я понял, что выбор есть – просто дождаться следующего дня и снова следить за Глебом, но уже держась подальше от доблестных парней с их чуткими собаками. Иронично сделал себе пометку в списке дел на завтра. Это решение привнесло струю какого-то относительного спокойствия в мое состояние, и я неспешно спустился в переход. Там прямо передо мной под моргающей лампой красовалась ставшая уже ненавистной призывная надпись – «Будь собой!». Я подумал, что где-то на подсознательном уровне давно уже ждал этого. Я с ненавистью глядел на опостылевшие граффити, и тут на меня снизошло озарение: «А что если мне самому привести Глеба к надписи? Тогда я буду точно знать следующее место убийства. И я стану той жертвой, на которую клюнет оборотень. И смогу покончить с ним, не подвергнув страшной, смертельной опасности других, или…» Никаких или! План готов.
Судорожно уцепившись за эту идею, я вышел на улицу и стал искать в телефоне номер курьерской службы. «Нашел. Так, теперь мне нужно вспомнить фамилию Глеба. Как, черт побери, его? Сретенский? Смольненский? Рубинский? Вот дерьмо! Макс, ну же, соберись!» – бормотал я себе под нос, тщетно пытаясь выудить из озера памяти правильную фамилию курьера. Я стал бродить по кромке тротуара, не очищенного от снега, который смачно похрустывал под ногами, стараясь думать о снеге, о том, какой он белый, пушистый, скрипучий, как серебрится на солнце. «Вот оно!» – наконец осенило меня. Вцепившись в фамилию мертвой ментальной хваткой, я бросился к телефону и стал набирать номер курьерской службы «Гермес+».
– Здравствуйте, чем могу помочь? – ответила девушка после нескольких длинных гудков.
– Я хотел бы вызвать курьера, и чтобы им был Глеб Сребринский. Мне очень срочно. Я сейчас… Можете проверить? Он сможет попасть ко мне сегодня? Вы бы меня чрезвычайно спасли.
Я надеялся, что мой голос достаточно пропитался убедительностью и проникновенностью, которые выжало из себя мое неискушенное актерское альтер эго. И мои слова все-таки тронули душу девушки-оператора: она заговорила более мягким тоном:
– Вы знаете, спасение – мое второе имя. Давайте я позвоню Глебу, спрошу, что мы можем для вас сделать. Повисите пока на трубке, – и голос девушки заместила какая-то знакомая мелодия, которая быстро начала меня убаюкивать. – Вы знаете, – внезапно обратилась ко мне оператор, сменив своим вопросом «колыбельную», – сегодня, наверное, ваш день. Глеб как раз неподалеку от вас. Единственное – за срочность у нас повышенная ставка на услуги, сами понимаете, вы внезапно позвонили и…
– Да, да, я понимаю, меня это устраивает, – бесцеремонно перебил я девушку. И сразу пожалел об этом, ведь она как-никак помогла мне, поэтому я поспешил извиниться: – Простите мою резкость, я взволнован сейчас, передайте, пожалуйста, Глебу, что я жду его.
– Хорошо, всего доброго.
– И вам того же.
Связь между нами прервалась. А я как-то спонтанно подумал: «Вот если бы все фирмы были так клиентоориентированы».
Купив в ближайшем магазине открытку, чтобы мой вызов не выглядел совсем уж глупым и бессмысленным, я стал ждать звонка Глеба.
Через полчаса телефон зазвонил, и я услышал уже знакомые мне интонации.
– Здравствуйте, я курьер, фирма «Гермес+», – вяло произнес Глеб. – Мне оператор сообщила адрес, но ни подъезд, ни квартиру не назвала.
– Да-да, я встречу вас на улице, подходите к переходу. Вот, я рукой машу.
Желтое пятно, выделявшееся на фоне белого города, помахало в ответ и пошло мне навстречу. Через некоторое время пятно превратилось в унылую фигуру Глеба, смотрящего куда-то себе под ноги.
– Пройдемте туда – в переход, там не так холодно, – как можно более буднично предложил я.
– Хорошо, как скажете, – совершенно без каких-либо эмоций пробубнил Глеб.
Словно забитая собачка, идущая за своим тираном, курьер проследовал за мной. Мы спустились по лестнице, и тукалка в моей груди начала набирать обороты: заветное место было все ближе. Не успел я пройти мимо граффити, как шаги позади меня стихли – Глеб остановился вместе со стуком моего сердца. Я обернулся. Он уже пялился на надпись, впав в ступор.
Я смотрел на Глеба и силился понять, что же с ним происходит. Я, наверное, ожидал увидеть закатившиеся глаза, ну или, на худой конец, пену изо рта. Но нет, вот он стоит, будто глубоко озадаченный смыслом написанного на стене: «Будь собой!» «Да уж, глубина!» – так же неспешно отбивает телеграфная лента у меня в голове. Вдруг мне показалось, что тень курьера на стене покачнулась, зашевелилась. Мои глаза, как шарики для пинг-понга, метнулись к Глебу. Нет, стоит и не движется, ему б еще слюнку пустить для полноты картины. Я снова взглянул на тень: она ширилась и приобретала очертания зверя, а там, где только что были очертания головы человека, появилась мерзкая морда. Нужно было убедиться, что все это происходит только на стене, и я опять посмотрел на Глеба. В тот же миг я почувствовал, будто из меня поездом, мчащимся сквозь, вышибло все внутренности, и я стал какой-то пустой оболочкой, в которой не колотилось даже сердце. Но факт оставался фактом: прорвав голову курьера, словно бумажную обертку, наружу не спеша вылуплялась морда монстра. Где-то внутри меня разок несмело трепыхнулось сердце, а чудище медленно повернулось ко мне и разинуло свою пасть. Откуда-то сбоку мотающийся разорванный рот Глеба начал издавать невнятные звуки, и в тот момент, когда я понял, что это смех, пасть оборотня сомкнулась на моей шее. Дальше была тьма, одна только беспросветная тьма.
А потом я открыл глаза и невольно потрогал шею. К моему огромному облегчению, она была на месте и целехонька. От жуткого видения меня передернуло, и я вспомнил, что надо дышать, сердце гулко забарабанило по ребрам.
Глеб вздрогнул и подошел ко мне как ни в чем не бывало.
Я попытался взять с него пример и сделать вид, что ничего не случилось. Я жду его, «примус починяю». Я смотрел на парня, он же – куда-то за мою спину. А через несколько секунд Глеб произнес:
– Я вообще-то здесь по делу.
– А-а-а-а, ну да, – выиграл время, взяв инициативу на себя, мой рот, пока я соображал, что же надо делать дальше… Вспомнил! И начал судорожно рыться в карманах в поисках открытки, Глеб же достал свой курьерский пакет. Я вложил туда открытку. Сказал ему свой домашний адрес, дав указания, что, если дома никого не будет, пакет нужно оставить в почтовом ящике.
Приняв от меня оплату своих неоценимых услуг, Глеб потащился дальше. Я же стоял еще некоторое время, снова и снова пробегал глазами надпись граффити и размышлял: «Что, на хрен, здесь произошло? И понял ли что-нибудь Глеб? Знает ли он, что я скоро встречусь с ним или тем оборотнем, кем бы он ни приходился ему? Почему он не сожрал меня здесь и сейчас? Почему вместо этого прокрутил передо мной эпизод из фильма ужасов?»
Я шел по дороге, погруженный в свои мысли. «Мне обязательно нужно быть на месте раньше очередного случайного прохожего. Все преступления совершались после полуночи, так сообщали по телику, значит, время до двенадцати у меня есть», – заключил я, перебрав в голове все произошедшее со мной за последнее время.
Я подходил к пешеходному переходу, но мой взгляд был прикован к противоположной стороне дороги. Там сидела белая собака, ее язык вывалился из пасти, и оттуда исходили затейливые облачка пара, растворявшиеся в морозном городском воздухе над головой псины. Казалось, она заинтересованно следила за чем-то. За чем может наблюдать собака? У нее в голове одна мысль – пожрать да… И еще эти облачка пара… Это было что-то удивительное, такие фантастические формы. Псина начала лаять, но этот лай был похож на смех. «Смех… Этот смех я уже слышал где-то», – всплыла мысль и потонула в облачках.
«А все же – куда она так пристально смотрит?» – не унимался зудящий червячок в моей голове, и я таки поддался ему: интересно ведь.
Я попытался проследить, куда направлен взгляд собаки, и за мгновение до того, как полностью повернул голову, во мне уже сработал инстинкт: я попятился от чего-то темного, приближающегося ко мне на большой скорости, едва успев уловить это что-то боковым зрением.
Моя левая нога предательски скользнула по ледяной корке, и я стал заваливаться назад, выбросив правую ногу вперед в обреченной на провал попытке удержать равновесие. В тот же миг я почувствовал резкую боль от соприкосновения этой самой правой ноги с чем-то твердым, мимо пронеслось что-то темно-зеленое и разразилось бранью: «Ты, блядь, слепой прид…» Потом это что-то зеленое, ругающееся унеслось за пределы слышимости, и я остался наедине с пульсирующей болью в ноге. Белая псина как ни в чем не бывало бежала по своим собачьим делам, по пути обнюхивая какой-нибудь предмет и, видимо, сочтя место приемлемым, поднимая ногу. Я пристально проследил, как она исчезала, и даже как-то отвлекся от боли. В реальность меня вернул старичок, который махал перед моим лицом перчаткой, снятой с его сморщенной руки. «Зачем я смотрю на эту руку?» – совершенно невпопад подумал я.
– Эй, э-э-эй, парень, с тобой все в порядке? – прошелестел, едва перекрывая шум дороги, старческий голос.
Я перевел взгляд на источник звуков.
У дедка все зубы были на месте, мне почему-то это показалось очень неуместным.
– Че, тебе по башке задел, да? – сощурился старик, вглядываясь в мое лицо. – Вот гнида, и свалил! Эх, где мои молодые годы и мое орлиное зрение? Я даже в этих сумерках и номера-то не разглядел. А ты? Тебе помочь? Может, скорую вызвать? Или, может, полицию, чтоб его, собаку, поймали!
– Собаку… Вы сказали – собаку… Вон там была собака, – промямлил я, вяло махнув рукой в сторону, куда убежала псина.
Мы с дедком оба уставились друг на друга, пытаясь понять, что вообще происходит, мать его.
– Тебя как звать? – дедок первый начал говорить после затянувшейся паузы.
– Макс, звали Макс, – не отдавая себе отчет, добавил я о себе в прошедшем времени.
– Ну, ты это, как себя чувствуешь-то?
– Почему у меня нога болит? – зачем-то спросил я дедка, и боль, словно обрадовавшись, что про нее вспомнили, взялась за меня с удвоенной силой.
– Нога – ничего, заживет. Это… Нигде больше не ушибся? А то разговариваешь как-то странно.
– Не, нормально.
– Это самое… Ну как это… Может, тебе в травмпункт? Помочь?
– Да не… Спасибо вам.
Подошла еще женщина, посмотрела, спросила почему-то у дедка: «Вам помочь?» – и, не дождавшись ответа, засеменила через дорогу, пошуршивая пакетами с покупками.
Дед протянул мне руку, помог встать. Я вскочил на здоровую левую ногу. Хорошо, что я занимался футболом и могу прыгать на одной ноге долго. Я улыбнулся сам себе. Старичок с тревогой взглянул на меня.
– Спасибо вам, вроде стоять и прыгать могу – доковыляю как-нибудь. Мне тут недалеко уже.
– Ну, как скажешь, па… Максим, – старичок улыбнулся. – А тому уроду – чтоб ему пусто было.
И я поковылял, осторожно подволакивая ступню. Дома, оценив масштаб проблемы, я порадовался, что все не так плохо. Ногу я чувствовал, но она начала потихоньку опухать. «Наверное, он меня зеркалом шибанул: если бы приложил всем корпусом, боюсь, не любовался бы я сейчас моей прекрасной костяной ногой», – так думал я, разглядывая отекающую конечность.
«Но хер тебе, я все равно приду, слышишь, ты, ублюдок!» – злобно прокричал я куда-то в потолок. Ну а куда еще было кричать, если мерзкой твари не было поблизости? Я почему-то не сомневался, что это оборотень все устроил каким-то образом.
«Ну ничего, ночью поглядим еще, кто сильнее», – сквозь стиснутые зубы проговорил я, дойдя до какой-то отчаянной уверенности в собственной непобедимости. Может, конечно, это кошмары и волнение привели меня на грань истерики, не знаю, но мне и не хотелось думать о причинах. Я видел цель, и там была лишь смерть. «Или он, или… он, он, он», – скрежетал я зубами и рылся в аптечке в поисках обезболивающего и бинтов. Потом завалился в кровать, поставив будильник на двадцать два ноль-ноль. Стал уговаривать себя заснуть, ведь мама меня в детстве учила, что сон – лучшее лекарство. Но пока я лежал и думал, растаял лед и прозвонил будильник. Я попробовал подвигать ногой – вроде ничего, работает. Прохромал к двери, еще раз порепетировал смех, над которым трудился накануне несколько часов. Убедился в том, что во мне умер великолепный актер. Ха-ха, наверняка… Мой хохот, как мне казалось, выходил очень натурально! Даже соседи весело стучали по батарее, подбадривая меня, мол, еще, еще! И я, вжившись в роль, не обманывал их надежд, одаривая очередной порцией заливистого смеха. Наконец я вышел на свое ночное рандеву, сказав напоследок отражению в зеркале: «Ты сможешь, ты сможешь, несмотря на эти впавшие, лихорадочно сверкающие глаза, и исхудалое лицо, и румянец, ты сможешь, мать твою!»
***
Я был похож на поезд, мчащийся по рельсам прямо, только прямо, туда, в тот тоннель, за которым… за которым что? Я не мог знать: обрыв, резкий поворот или, может, долгожданная станция, на которой я смогу остановиться и передохнуть? Поэтому я мчался на всех парах, что есть мочи поддавал жару, и да, да, я смеялся, смеялся, въезжая в тоннель.
Когда я вышел из подъезда, меня чуть не сшибло ветром. На улице разразилась настоящая снежная буря. Видимость была такая плохая, что объекты, находящиеся в нескольких метрах впереди, терялись в пелене снега, разрываемой в клочья сильным ветром. Я надел капюшон и, наклоняясь вперед, побрел, хромая, в сторону метро. Поехать на машине в такую метель было самым безрассудным поступком, который можно было придумать. Ну, может, исключая рандеву с оборотнем. И я засмеялся. «Наверное, выгляжу нелепо посреди вьюги, которая душит своими ледяными лапами, пытается сбить с ног и залепить снегом глаза», – размышлял я, продвигаясь дальше.
Хромающий и смеющийся непонятно над чем, я пытался одолеть эту вьюгу, этот снег, этот холод и все сопутствующие мне в этот день прелести погоды. Шел, думал и не заметил (хотя, как вообще можно было что-то заметить в этой пурге?), как из пелены надо мной появилось нечто темное и аморфное, и это что-то, подталкиваемое ветром, ударило меня в голову, перепугав насмерть неожиданностью. «Ау, какого хрена!» – бесполезно выругался я в бушующую стихию. Оглянулся назад и увидел, что оно обрело форму чего-то серо-черного с двумя крыльями, махнуло ими, подлетело и было безжалостно сметено ветром. Кувыркаясь, нечто исчезло за белой трепещущей занавесью снега. Я потер ушибленное место. «Надеюсь, больше мне не прилетит подарочков с неба», – буркнул я и посмотрел, наивный, туда – наверх. За что и был сразу сурово наказан порцией снега, услужливо брошенной мне в лицо обволакивающей и терзающей метелью. Но я с упорством локомотива вел борьбу с собой, с болью в ноге (слава изобретателю обезболивающих!) и с неугомонной лиходейкой-стихией. Каждый шаг на моем пути, который я пролагал в снегу, достигающем уже щиколотки, был маленькой победой, с которой я торжественно поздравлял себя.
И вот наконец из пелены медленно выплыл знакомый значок метро, и, на время укрывшись от стихии, я провел блаженные полчаса в тепле и покое, пока снова не вышел на улицу.
К счастью, пурга поутихла. Но моей радости не суждено было продолжаться долго. Уже через пару десятков шагов мне снова пришлось воевать с непогодой: налетел ураганный ветер и с удвоенной, а может, и утроенной силой засыпал меня снегом, попытался сбить с ног. Даже дышать стало труднее. Но локомотив было не остановить: он или сходит с рельсов, или прет себе дальше. Так и я, пробивая хромой ногой колею в глубоких сугробах, поворачиваясь к ветру спиной, чтобы сделать очередной нормальный вдох или разгрести залежи снега на своем лице, шел, неумолимо шел к своей цели, несмотря на вьюгу, которая, как бешеная собака, пыталась разорвать меня в клочья, мотая свирепой головой и выгрызая из меня по кусочкам тепло, но не решимость.
Вдруг что-то бабахнуло. «Гром? – ошеломленно подумал я. – Зимой?!» Нет, это был не гром, это было похоже на… скрежет… Пройдя несколько десятков метров, я увидел очертания чего-то, лежащего на снегу. Приблизившись, я стал различать форму рекламного щита, свалившегося поперек тротуара. Очевидно, он и издал этот зловещий грохот. Баннер уже прилично припорошило. Я представил, что будет со мной, если я вот так же упаду сейчас на дороге. Считанные минуты – и, наверное, любой прохожий примет меня за простой холмик, нанесенный шквальной метелью и недостойный хоть какого-либо созерцания-внимания. Да и мог ли человек помыслить о чем-то или о ком-то другом в такую пургу, когда им движет одно только желание: поскорее спастись от ненастья. Да, так можно долго стоять и размышлять. Но надо идти, вон уже и вокруг меня наносить стало: с каждой минутой все сложнее будет продвигаться вперед.
Вытащив себя из сугробика, я похромал дальше – прокладывать свою колею. Через некоторое время из-за белой завесы показался вход в подземный переход. Я подошел к спуску. Внезапно что-то вновь страшно проскрежетало, и те жалкие струи бледного света, что пытались пробиться ко мне сквозь пелену снежного бурана, перестали существовать. Я остановился от неожиданности и стал прикидывать, что же мне делать. То ли лезть в карман за фонариком в телефоне, то ли обождать? Может, свет сейчас включится? Но моему решению не суждено было сформироваться. Сильный порыв ветра сбил меня с ног и швырнул в направлении лестничного спуска. Я инстинктивно закрыл глаза и напрягся всеми мышцами своего тела, ожидая зубодробительного и костоломного столкновения с холодным гранитом. Но время шло, а я не чувствовал никакого падения, никакого удара. Недоумевая, что же произошло, я резко открыл глаза. И мне предстало совсем не то, что я мог бы ожидать: я медленно летел к земле. Но в то же мгновение я озадачился: а земля ли это? Переливаясь словно бензиновыми пятнами, вокруг, насколько хватало глаз, распласталась черная матовая субстанция. Она формировала возвышения, впадины, вспучивалась и разрывалась черными пузырями, перетекала, образуя водовороты и замысловатые спирали.
– Что за дерьмо? Где я? Где этот гребаный переход? – недоуменно вопросил я, сам не зная у кого.
Тем временем я подлетел к земле. Ну не знаю, как это обозвать, падал-то ведь я на нее, а в школе рассказывали, что «все подброшенное шмякнется на землю», и никак иначе. Мои ноги опустились на что-то мерзко упругое и одновременно хрустящее. Будто я наступил на кучу отвратительных большущих жуков. Я пошел вперед, отрывая ноги от липкой поверхности со звуком тошнотворно-гадкого чавканья. В какую сторону идти, я не имел ни малейшего понятия. Поэтому любое направление счел подходящим вариантом в данной ситуации. По обе стороны от меня набухали и лопались черным гноем нарывы, и беснующееся воображение неведомого автора продолжало лепить разнообразные отвратительные аморфные скульптуры. Передо мной начал вздуваться очередной нарыв, но, вопреки ожиданиям, он не разорвался, а стал пухнуть все больше и больше, а я, остановившись, как завороженный наблюдал за этим мерзким процессом. Пузырь стал напоминать своими очертаниями птицу. И вот она расправила крылья, сочащиеся черной дрянью, и издала загробный вопль. Надо мной начала сгущаться какая-то туча этой черной мерзости, а птица продолжала махать крыльями все сильнее. Туча надо мной все сгущалась и сгущалась. Птица вновь испустила пронзительный вскрик, и на меня обрушился ливень черной субстанции, я почувствовал, как эта гадость касается моего тела и проникает глубоко внутрь. На меня накатила такая волна отчаянья! Зачем я приперся сюда? Я ведь все равно сдохну. Сдохну как последняя паршивая собака. Мне стоило остаться дома, аккуратненько и тихо вскрыть себе вены в горяченькой ванне. На кой хрен мне все это надо и какого черта я здесь забыл?!
